Холодный свет лампы подёргивался, словно проверял нервы не только у Егора, но и у всего учреждения, где ночь наступала не по расписанию, а по погоде в головах дежурных.
Егор уже третий раз листал отчёт по пациенту с паранойей, будто надеялся, что диагноз за это время сменится на что-нибудь более вдохновляющее. Буквы на экране вели себя подозрительно: одни пытались сбежать в нижний угол, другие скакали в строке, как по бульвару в час пик.
Он потер переносицу — жест простого человека, стоящего между двумя сменами и двумя чашками кофе. Кожа на пальцах была клейкая, потому что кофе уверенно заключил союз с антисептиком, и теперь запах был такой, словно где-то в закутке клиники заело старый лифт, а электрик уехал в отпуск.
Вздохнув, Егор потянулся к кружке, как солдат к пайке в перерыв. Кофе был холодный, остывший до состояния студёной драмы, но это его не остановило — привычка сильнее температуры.
— Прекрасно, — пробормотал он. — Осталось тридцать страниц бреда, и я официально заслужу отпуск.
Из-за окна вдруг раздался гул машин — для этой части Москвы и для такого времени ночи событие почти парадоксальное. Здесь тишина обычно держалась на таком уровне, что любой уважающий себя термостат щёлкал на батарее с чувством собственного достоинства, и этот щелчок был предметом для размышлений на долгие минуты.
Егор ткнул пальцем в клавишу «сохранить» — с той решимостью, с какой бюрократ передаёт важную бумагу в архив. Но экран предпочёл сохранить интригу: курсор замер в точке и делал вид, будто ему есть дело до всех этих ночных шумов.
Слабый свет лампы легкомысленно раскинулся полосой на клавиатуре, будто желая подсветить его сомнения. Ноутбук выглядел пришельцем из мира, где пластик всегда тусклый, а буквы словно специально стирают, чтобы проверить терпение владельца. Шум за стеной утих, и воздух вновь стал густым, будто кто-то забыл его проветрить после прошлого дежурства.
— Эй, — он постучал по клавиатуре. — Не начинай, дружище. Я тебя кормил, обновления ставил. Не предавай меня ночью.
Ноутбук продолжал хранить гордое молчание. Ни писка, ни движения — лишь экран светился равномерно, а курсор и вовсе решил взять отпуск за свой счёт, не моргая ни разу.
Зато лампа на столе проявила характер. Сначала мигнула раз — негромко, без намёка на сенсацию. Затем второй раз, уже чуть увереннее. Свет на миг стал ярким, почти сварочным — казалось, сейчас зазвучит фанфара или появится слесарь в каске. Но всё обошлось: лампа вернулась к прежнему освещению, как артист после репризы.
Тени от стопки бумаг чуть дрогнули, потянулись друг к другу, словно обсуждая последние новости, а потом стянулись обратно — к порядку и свету. В комнате вновь воцарился тот самый будничный белый свет, в котором легко терялись и тревоги, и сомнения.
— Отлично, — Егор прищурился. — Это уже не техника, это характер.
Он осторожно коснулся лампы — металл был горячий, обжёг палец, словно намекая: «работаю без выходных, не приставай». Провод под пальцами чуть вибрировал, будто внутри кто-то тихо барабанил по стенкам, — лампа, казалось, жила отдельной, неспешной жизнью.
В комнате не гулял ни один сквозняк, окна закрыты плотнее, чем отчёты в архиве. Вся техника, от упрямого ноутбука до дежурной лампы, казалась теперь чужой, настороженной, как персонал перед внеплановой проверкой: вроде всё работает, а доверия нет, и кажется, что вот-вот всё это закапризничает наперегонки.
«Накрывается контакт, — подумал он. — Или, что веселее, я начинаю ловить галлюцинации от усталости».
Он решительно выдернул штекер из розетки — лампа потухла, комната тут же провалилась в полумрак, где даже клавиши ноутбука стали напоминать рельсы на заброшенной станции.
Но не прошло и секунды, как свет снова вспыхнул — на этот раз ярче прежнего, белый и острый, словно кто-то решил устроить в кабинете медосмотр на профпригодность освещения.
Егор замер, рука застыла в воздухе, будто кто-то внезапно нажал на паузу. Он не сводил глаз с лампы — та теперь светилась с деловым усердием, не терпящим возражений. Воздух в кабинете стал густым, почти осязаемым; и даже привычный шум с улицы исчез, как по команде, оставив Егора наедине с сияющей лампой и тишиной, которую можно было нарезать ломтями.
— Так, — сказал он тихо. — Если это ты, Вася из электрики, и решил подшутить — молодец. Очень смешно. Но я тебе в понедельник такой акт подпишу, что тебя током будет бить даже от чайника.
Ответом прозвучал гул. Глухой, ровный — словно где-то под полом завелся мотор. Бумаги на столе дрогнули, чуть сдвинулись, будто их коснулся едва заметный толчок.
Егор медленно поднялся, ощущая напряжение в плечах, и шагнул к двери. Открыл её осторожно, почти неслышно. За порогом коридор тянулся в темноте, только у поста медсестёр робко светилась дежурная лампа. Ни шагов, ни голосов — ничего. Всё застыло, будто это не рабочая смена, а пустое здание, где давно никто не появлялся ночью.
— Эй! — позвал он. — Есть кто живой?
Тишина в коридоре была такой густой, что казалось, будто даже шаги предпочли остаться где-нибудь за поворотом и не тревожить местную акустику.
Он, не торопясь, открыл дверь в кабинет. Тут всё уже было по-прежнему, но чуть иначе — как это обычно бывает, если ненадолго оставить кабинет наедине с его мебелью и электричеством. Лампа на столе проявляла недюжинную инициативу: светила не столько ровно, сколько вразнобой, иногда полыхала, словно собралась продемонстрировать какой-то фокус, а затем будто бы уставала и тускнела.
От этого по стенам начинали путешествовать тени — поначалу скромные, как младшие служащие, потом всё смелее, вытягивались, кособочились, спорили друг с другом за право ближе подобраться к портрету начальства, и тут же исчезали при первом намёке на яркость.
В кабинете пахло старой бумагой, сухим деревом и чем-то едва заметным — вроде пыли, которая всегда появляется в помещениях, где принято задумчиво молчать и редко открывать окна.
Холод здесь был самый, что ни на есть, настоящий — не какой-нибудь литературный, а простой, честный, из тех, что встречаются в подвалах приличных многоэтажек сразу после дождя. Камень под ладонью оказался влажным и даже липковатым, отчего в пальцы моментально перебирался озноб — совершенно официальный, без намёка на художественность.
В помещении стоял запах, который бы уместно смотрелся в ассортименте любого московского рынка: смесь плесени, керосина и неуловимого, но настойчивого металлического оттенка — будто где-то за стеной заканчивала свою карьеру старая арматура, обиженно ржавея на радость коммунальщикам.
Егор поднял голову. Потолок нависал невежливо низко, влажный, с пятнами, которые к добру не предвещали. Местами потолочная краска подозрительно пузырилась, явно намекая на скорое увольнение со службы. Лампа под стеклянным колпаком светила из последних сил — желтоватое пламя внутри трепетало, как студент на экзамене, и по стенам расползались тени, не вполне определившиеся с собственной формой.
Свет ловко подыгрывал чьим-то шагам: на каждом скрипе половицы начинал дрожать пуще прежнего. Где-то за стеной раздался звук, хлопнувший так, что в любом другом месте его приняли бы за начало капитального ремонта.
— Где я… — выдохнул он. — Чёрт, что за чертовщина…
Его собственный голос прозвучал глухо, будто стены не желали впускать в себя ничего постороннего. Звук быстро затих, отдавшись еле слышным эхом.
Он сел. Джинсы были грязные, холодные от сырости. Рубашка прилепилась к спине — ощущение, как будто кто-то забыл выключить отопление, но вместо тепла получил сырость. Сердце билось быстро и тяжело, и это ощущалось куда убедительнее любых слов.
«Так. Без паники. Разбираемся. Симптоматика ясна — потеря ориентации, дезадаптация, паническая реакция. Всё хорошо. Это, может, сон. Или инсульт. Или новый вид VR. Ладно. Проверим гипотезу».
— Эй! — крикнул он. — Есть тут кто?
Ответа не последовало. Зато шаги приближались — тяжёлые, размеренные, с той уверенностью, которая обычно свойственна людям, не торопящимся никуда, но точно знающим, куда идут.
Из-за угла вышел мужчина в серой шинели. Высокий, широкоплечий, будто создан для того, чтобы занимать собой как можно больше пространства. Затылок выбрит до блеска — результат завидного усердия или требования устава, тут уж не разберёшь. Лицо у него было каменное, неподвижное, словно так и положено по регламенту: никаких эмоций, даже если вдруг начнёт рушиться сама конструкция мира.
— Доктор Небесный?
Егор моргнул.
— Простите… кто?
— Вы, — коротко сказал тот. — Доктор Егор Небесный. Вас ждут.
— Подождите, — Егор поднялся, чуть пошатываясь. — Это… шутка, да? Съёмки? Где камеры?
— Что? — нахмурился мужчина. — Какие камеры?
— Ну, камера, съёмка. Телевидение, кино, постановка…
— Меньше болтай, — оборвал тот. — Идём.
— Подождите, куда идём? — Егор попытался улыбнуться, но губы дрожали. — Я, может, вообще не тот, кого вы ищете.
— Табельный номер совпал, — сухо ответил мужчина. — Доктор Небесный, приказ — доставить к товарищу Ежову.
— Ежову… — повторил он тихо. — Подождите… вы имеете в виду… того самого?
Мужчина не ответил. Просто повернулся, будто отсекая все вопросы одним движением. Жёстко, без тени сомнения. Было ясно: разговор окончен.
«Так. Отлично. Или я на дне сна, или в музейном квесте, или меня реально выбросило в тридцать восьмой. Вариантов немного, но все — дерьмовые».
Он двинулся следом, стараясь идти как можно тише, хотя смысла в этом было не больше, чем в попытках перекричать дрель на ремонте. Коридор вытянулся вперед узкой полосой, стены теснились так, что хотелось втянуть живот — зелёная краска облупилась, местами повисла лохмотьями, открывая для обозрения серый потрескавшийся бетон, словно коммунальная служба устроила здесь выставку современных абстракций.
Под ногами что-то подозрительно хлюпало — то ли вода, то ли что-то менее определённое, и Егор благоразумно решил не смотреть, а просто ускорил шаг, как это делают все люди, предпочитающие не вникать в бытовые подробности.
Воздух был особенно тяжёлым — влажным, с таким характерным привкусом ржавчины и плесени, что казалось, вдохнёшь чуть глубже, и в лёгких поселится целый домовой комитет из грибков. Каждый вдох давался с трудом, будто вместе с кислородом в грудь набивалась и вся местная сырость, честно заработанная этим подземельем за годы службы.
— Простите, — сказал Егор, стараясь, чтобы голос звучал спокойно. — А вы кто будете?
— Сотрудник управления.
— А конкретнее?
— Зачем вам конкретнее?
— Ну… просто, знаете, я привык работать с диагнозами. Мне надо понимать, с кем имею дело.
— С гражданином, который выполняет приказ.
— Ага, — Егор кивнул. — Очень информативно.
— Молчите, доктор, — устало сказал тот. — Здесь много ушей.
— Ушей? Прекрасно. Осталось глаза найти, и будет полный набор органов чувств.
Охранник бросил на него короткий взгляд, но промолчал.
— Слушайте, а если я скажу, что ничего не понимаю, что я вообще не…
— Все так говорят, — перебил тот. — До первого допроса.
— Отлично, — пробормотал Егор. — Допрос. Ну хоть не наркоз.
Он сунул руки в карманы. Пальцы наткнулись на что-то холодное.
USB-лампа.
Он замер.
«Вот она. Значит, это не сон».
Он сжал лампу крепче — пальцы побелели, стекло чуть скрипнуло в руке. Вдруг его охватило странное спокойствие, больше похожее на равнодушие, чем на настоящую уверенность. Такое ощущение приходит, когда всё происходящее перестаёт иметь хоть какой-то смысл, и остаётся только наблюдать за собой со стороны, как за героем чужой, не самой удачной пьесы.
В голове прозвучало удивительно трезво: теперь это уже неважно, слишком уж всё нелепо, чтобы волноваться по-настоящему. Похоже, мозг решил не тратить силы на страх и просто отключил тревогу — вместо неё осталась лишь холодная, тупая ясность: вот он, в этой странной сцене, с лампой в руке и абсолютно без понятия, что будет дальше.
Егор вошёл — и сразу получил в нос целую коллекцию запахов: крепкий табак, спирт и что-то старое, вроде мебельного лака. Воздух был настолько густым, что возникало желание срезать кусок и спрятать на память. По стенам строго висели портреты Сталина, наблюдавшие за происходящим с известной долей осуждения. Под ними громоздился массивный стол, который, кажется, с трудом выдерживал вес всех этих бумаг, сложенных горками. В углу, как полагается солидному кабинету, поблёскивало золочёное зеркало; в его отражении мелькал Ежов.
Тот сидел за столом, не поднимая головы. В руках у него был карандаш, который он крутил с той настойчивостью, с какой люди перекатывают косточку от маслины на приёмах. Лицо у Ежова было серым, глаза ввалились, но блестели так, что ясно: спать здесь уже никто давно не планирует, живут исключительно на честном слове и кофеине.
Особое место занимала лампа. USB-лампа. В точности такая же, как у Егора.
Он замер, уставившись на неё, как на что-то с того света. Сердце вдруг пошло быстрее — ведь он точно помнил: его лампа лежит в кармане. Как же она оказалась здесь, на столе у наркома?
— Проходите, — сказал Ежов. Голос хриплый, будто он неделю курил без передышки. — Садитесь, доктор Небесный.
Егор подошёл к стулу, сел, стараясь не смотреть на лампу.
— Вы... звали меня? — осторожно спросил он.
— Звал, — Ежов резко поднял голову. — Говорят, вы… особый врач. Не из тех, что лечат пилюлями. Вы с умом работаете, да?
— Ну, в общем-то, да, — медленно ответил Егор. — Я психиатр.
— Психиатр… — Ежов повторил слово так, будто пробовал его на вкус. — Знаете, доктор, у нас тут каждый второй — психиатр. Все лечат страну. Только больных не убавляется.
— Это профессиональное искажение, — попытался пошутить Егор, но губы дрожали.
— Что?
— Я говорю в каждой эпохе свои методы.
Ежов посмотрел на него, прищурившись.
— Методы... Методы я знаю. Вот что я не знаю — откуда вы взялись.
Егор напрягся.
— В смысле?
— В прямом. Никто вас не видел. Документов нет. Но приказ есть — принять. И помочь, — он ткнул пальцем в папку. — Вот бумага. За подписью, которую я не узнаю.
— Может, ошибка? — тихо сказал Егор. — Я сам не до конца понимаю, как тут оказался.
— Не понимаете? — Ежов подался вперёд. — А я, доктор, вас понимаю. Мне тоже снится, что не понимаю.
— Снится?
— Да, — он резко встал. — Каждую ночь. Голоса. Женские. Детские. Шепчут имена. Иногда — мои приказы. Иногда — те, кого я приказал убрать.
Он подошёл к зеркалу осторожно, с таким видом, будто ожидал, что оно сейчас начнёт возражать или, на худой конец, моргнёт. Стекло оказалось мутным, покрытым слоем жирной плёнки, которую, судя по всему, местные уборщики считали памятником старины. Тусклые блики от лампы лениво пробежались по поверхности, и Егор заметил странность: отражение отставало от его движений, будто в кинотеатре кто-то смонтировал плёнку с задержкой.
В самой глубине зеркала шевелились тени — размытые силуэты, такие, словно кто-то за стеклом решил прогуляться не торопясь и даже не подумал исчезать по расписанию. Временами эти очертания собирались в нечто похожее на плечи, профиль, лицо. И тут начинало казаться, что один из них стоит особенно близко, практически у самого стекла — настолько, что впору уже здороваться или, как минимум, нервно отойти на шаг назад.
— Они смотрят, — сказал он. — Даже когда я один.
Егор сглотнул.
«Чистая паранойя. Острый постстрессовый синдром. Галлюцинаторно-параноидный комплекс. Только вот что делать, когда пациент — глава НКВД?».
— Вы давно слышите голоса? — осторожно спросил он.
— Недели две, — ответил тот. — После того, как это... — он указал на лампу, — попало ко мне.
Егор, не раздумывая, потянулся к лампе. Металл под пальцами оказался ледяным — такое ощущение, будто её только что достали из морозилки, а не из кабинета наркома. В тот же миг лампа дрогнула и вспыхнула тусклым белым светом, словно пришла в себя после долгого сна и теперь не знала, радоваться ей или продолжать притворяться неработающей.
В этот момент Ежов резко перехватил его за запястье. Рука — крепкая, хватка такая, что вряд ли выскользнешь без официального разрешения. Глаза Ежова смотрели остро и тревожно, как у зверя, которому не пришло в голову делиться ни территорией, ни лампой, ни чем бы то ни было ещё в этом странном помещении.
— Ты знаешь, что это?
Егор застыл.
— Это… лампа, — выдавил он. — Просто... светильник.
— Лжёшь! — выкрикнул Ежов. — Она показывает тени!
Он отпустил руку, задыхаясь.
— Они шепчут мне через неё. Вижу их в отражении. Они знают моё имя.
Егор опустил взгляд. В зеркале что-то и правда шевельнулось. Неясные силуэты двигались в глубине отражения, как будто отражали не комнату, а совсем другое место. Формы размытые, чужие, и с каждым мигом их становилось больше.
— Вы, может… переутомились, — сказал он тихо. — Вам нужен отдых, режим сна, тишина.
— Сон — это смерть, доктор, — отрезал Ежов. — Мне нельзя спать. Когда я сплю, они ближе.
— Они — это кто?
— Те, кого нет.
Егор молчал.
— Вы должны объяснить, что это за штука, — сказал Ежов, указывая на лампу. — Откуда она. Почему горит без проводов. Почему говорит.
— Говорит?
— Вчера ночью. Я включил — а она сказала моё имя.
— Может, радио? — неуверенно сказал Егор.
— Радио не светится, — отрезал тот.
Егор выдохнул.
«Так. Надо держаться. Главное — не сказать слово “USB”. И не показать, что я сам не понимаю, какого чёрта происходит».
— Послушайте, Николай Иванович, — сказал он ровно. — Возможно, это простое совпадение. Слуховая иллюзия. Нервное перенапряжение.
— Иллюзия? — Ежов усмехнулся. — Иллюзия — это когда человек видит то, чего нет. А когда всё НКВД видит одно и то же — это уже статистика.
Он подошёл к лампе, ткнул её пальцем.
Дверь в кабинет распахнулась — ни тебе стука, ни предварительных переговоров. Егор вздрогнул, а Ежов обернулся так резко, будто его застали за чем-то совершенно неподходящим для должностной инструкции.
На пороге возник человек среднего роста. Форма сидела на нём так, что любой портной заплакал бы от зависти: ни складки, ни перекоса — всё по уставу, всё по линейке. Лицо — спокойное, почти бесстрастное, скулы чёткие, рот прямой, без особого желания что-либо сообщать миру. Серые глаза смотрели холодно и деловито, как будто могли просканировать не только документы на столе, но и каждого в комнате, не задерживаясь на деталях, а отмечая только самое важное.
В ту же минуту в кабинете словно стало теснее, будто стены решили посоревноваться, кто подберётся ближе. Воздух сгустился, повис вязко и невесело, а даже свет от настольной лампы, казалось, поубавил обороты и ушёл в тень, чтобы не привлекать лишнего внимания.
— Разрешите? — сказал он, но в тоне и близко не было намёка на вопрос: скорее, формальность для протокола.
— Заходи, Рудаков, — устало бросил Ежов. — Познакомься. Это доктор Небесный.
Майор подошёл ближе, остановился рядом со столом, глянул на Егора, потом на лампу.
— Доктор, значит, — протянул он. — Из какого учреждения?
— Из психиатрического, — сказал Егор, стараясь говорить спокойно.
— Это я понял. Я имею в виду — из какого ведомства.
— Э... ну, из гражданского, — неуверенно ответил Егор. — До последнего времени работал по линии здравоохранения.
Рудаков прищурился.
— Забавно. — Он медленно достал из папки бумагу. — Вот, смотрите, товарищ нарком, в списках врачей гражданского сектора за последнюю неделю — ни одного Небесного.
— Значит, плохо ищете, — тихо сказал Егор.
— Я ищу всегда хорошо, — ответил Рудаков, не отрывая взгляда. — Просто иногда человек появляется раньше, чем его имя успевает попасть в документы.
Он поставил папку на стол. Лёгким движением толкнул её к Ежову. Бумаги внутри зашуршали — сухо, резко, как листья под сапогом. В комнате снова стало очень тихо.
— Товарищ нарком, — сказал он, — этот человек утверждает, что вы вызвали его лично.
Ежов нервно потер виски.
— Да, вызывал, — раздражённо ответил он. — Есть приказ.
— Подписанный кем?
— Не твоё дело.
— Моё, — спокойно возразил Рудаков. — Потому что под этим приказом нет ни даты, ни печати. Только инициалы — Н.Н.
Он посмотрел на Егора.
— Скажите, доктор, вы умеете подделывать подписи?
— Что? — Егор оторопел. — Нет, конечно. Я врач, а не каллиграф.
— А врать умеете?
— Смотря кому, — вырвалось у него.
Повисла пауза.
Ежов тихо хмыкнул, не поднимая глаз. Рудаков едва заметно приподнял бровь, взгляд стал ещё холоднее. В комнате ощущалось напряжение, будто каждый ждал, кто заговорит первым.
— С юмором, значит, — сказал он. — Это редкость у нас. Особенно в стенах Лубянки.
— Психологическая защита, — ответил Егор. — Без неё в моём деле нельзя.
— В вашем деле, — повторил майор. — Интересно. В нашем тоже.
Он обошёл стол и остановился прямо за спиной Егора. Егор почувствовал, как волосы на затылке поднялись — взгляд был тяжёлым, почти осязаемым. Казалось, кто-то пристально изучает каждое его движение, не давая ни малейшего шанса расслабиться.
— Вы сказали — гражданский врач, — продолжил Рудаков. — Тогда объясните, почему у вас одежда не по образцу, ткань неизвестного производства, пуговицы пластмассовые, шов машинный, как из-под устройства, которого у нас нет ни на одном заводе.
Егор сглотнул.
— У нас экспериментальная лаборатория, — быстро сказал он. — Тестировали новые материалы.
— Где?
— В... Харькове.
— В Харькове? — переспросил Рудаков, тоном хирурга, проверяющего пульс трупа. — В Харькове наши фабрики эвакуированы уже год как.
Егор понял, что ляпнул.
— Ну… значит, я перепутал. Не Харьков. Киев.
— Киев занят, доктор. — Рудаков подошёл ближе. — Вы в курсе, что сейчас тридцать восьмой год?
— Конечно, — быстро ответил Егор. — Просто… я плохо переношу дорогу.
— Дорогу из Киева в Москву?
— Из больницы в больницу.
— Через временную петлю, наверное? — тихо сказал Рудаков.
Егор поднял глаза.
— Что вы сказали?
— Ничего, — майор вернулся на место. — Проверяю, как вы реагируете на абсурд.
Ежов, до сих пор молчавший, стукнул ладонью по столу.
— Хватит допросов! Я сказал — доктор мой. Всё.
— Ваш — значит, отвечает головой, — спокойно сказал Рудаков. — Если выяснится, что это не врач, а диверсант, подпишите приговор вы.
Ежов откинулся на спинку кресла и взял со стола стакан.
— Подпишу. Хоть обоими руками. Только чтобы он убрал из моей головы эти голоса.
Рудаков снова посмотрел на Егора:
— Голоса? Вы их уже лечите?
— Начал, — осторожно сказал Егор.
— И как успехи?
— Пациент жив. Уже хорошо.
— Не спорю, — Рудаков наклонился к лампе. — А вот это что?
— Светильник, — быстро сказал Егор.
— Не похож.
— Технология новая.
— Опять Киев?
— Да.
— Забавно, — сказал Рудаков. — Вы знаете, доктор, я видел много диверсантов. Они тоже всегда говорили «новая технология». Перед расстрелом.
Егор выдавил улыбку.
— А психиатры перед расстрелом говорят «я не диверсант, я симптом».
— Очень остроумно, — тихо ответил майор. — Только вот зеркало, — он кивнул в сторону стены, — не смеётся.
Егор бросил взгляд через плечо. В зеркале опять что-то шевельнулось, едва заметно, будто дым клубился в глубине отражения. Там проступили размытые очертания — несколько голов, вытянутых и неясных, словно кто-то нарочно размазал их по стеклу. За этими головами тесно стояли силуэты — тёмные, почти сливающиеся друг с другом, как если бы за зеркалом выстроилась целая делегация.
Фигуры двигались медленно, плавно, волнами расходясь по поверхности, будто отражение решило поиграть с геометрией пространства. Всё это выглядело так, словно тени не просто повторяли случайные движения, а внимательно следили — не мигая, не отвлекаясь, изучая каждое их движение с неослабевающим интересом.
Комната, что досталась Егору, была, честно говоря, крошечной — даже на комнату не тянула, скорее напоминала остаток кладовой, которую из жалости отделили тонкой перегородкой. Пол — тёмный, рассохшийся, скрипел при каждом шаге так, будто хотел подать жалобу на жильца. В углах поселились пучки паутины, а под потолком темнело жёлтое пятно сырости, и с каждым днём оно, кажется, расширяло свои границы.
Пахло тут богато: плесень, керосин и ещё какая-то удушливая смесь, вроде бы гнилое дерево, но если принюхаться, то угадывалось нечто ещё, что-то резкое и совершенно неофициальное — запах, который въедался в слизистую и не собирался уходить.
Егор аккуратно затворил дверь, прислонился к ней спиной, стараясь не дышать слишком глубоко — экспериментировать с местной атмосферой не входило в планы. Снизу, из-под щели, пробирался ледяной сквозняк, а по ободранным обоям с желтоватыми полосами будто прокрадывался слабый ток. Дом жил своей жизнью: потрескивал, шевелился, иногда вздыхал в темноте, будто обсуждал всё происходящее со стенами наедине.
— Прекрасно, — сказал он тихо. — Комфорт, тишина, никаких соседей… кроме тараканов и, возможно, агентов.
Кровать пристроилась у самой стены — железная, с облупленными белыми перекладинами и пружинами, которые начинали скрипеть при любом движении, даже если просто думать о повороте. Матрас на ней был тонкий, в некоторых местах продавленный до дыр, набивка сбилась в комки, давая понять: здесь сменилось не одно поколение жильцов и каждое добавляло свою вмятину в общую историю.
Чуть поодаль стоял стол — старый, шаткий, ножки у него разъехались в стороны так, что порой казалось, будто стол вот-вот пустится в пляс. Чтобы он не опрокинулся, приходилось ловко ловить баланс. Лампа на столе была потёртая, со следами жизни в виде царапин на стеклянном абажуре, светила она скупо, оставляя на столешнице только жёлтое пятно.
Егор провёл пальцем по поверхности — толстый слой пыли не стал стесняться, тут же облепил кожу и оставил на память аккуратную серую полосу.
«Так, — подумал он. — Диагноз помещению — хронический мрак, симптоматика — паранойя. Подозреваю, что лечить тут придётся меня».
Он сунул руку во внутренний карман — и на месте застыл. USB-лампа опять оказалась у него. Только что, буквально несколько минут назад, он видел её на столе у Ежова и мог бы поклясться, что не ошибся. Ещё недавно лампа лежала у него, потом пропала, теперь вот снова вернулась — будто сама выбирает, где ей удобнее находиться.
Егор завернул лампу в носовой платок, спрятал под матрас. Сердце колотилось чаще обычного — то, что происходило, переставало быть просто странным, оно выходило за пределы возможного, как если бы привычные правила вдруг отменили.
— Только без фокусов, ладно? — сказал он в полголоса. — Хватит меня перемещать. Я и так уже, кажется, в глубинах ада с советской пропиской.
Кровать скрипнула, будто подтверждая каждое его движение — пружины откликались без промедления.
Егор сел на край, локти упёр в колени. Где-то в углу мерно капала вода, каждый капель отдавался эхом, словно помещение решило заняться музыкальным сопровождением. Комната была такой тесной, что стоило протянуть руку — и уже достанешь до холодной стены напротив. Всё выглядело как обычно, если бы не одна странность: на той стене, в тусклом свете, чётко проступал чей-то силуэт.
Это было не просто тень и не случайный блик — именно отражение. Размытое, серое, но с очевидно человеческими очертаниями. Контуры смазаны, черты не разобрать, но сомнений не оставалось: кто-то там есть.
Егор застыл. Сердце забилось чаще, дыхание стало неглубоким. Комната вдруг показалась ещё меньше, стены придвинулись вплотную, и от этого было совсем неуютно.
— Ну конечно, — пробормотал он. — Без зеркала, но с отражением. Отличный бонус к жилью.
Он подошёл ближе. Дотронулся до стены — холодная, шершавая штукатурка. Никакого стекла. Но отражение не исчезло.
«Прекрасно. Теперь у нас визуальные галлюцинации. Осталось дождаться слуховых — и я официально пациент собственной практики».
Он снова сел на кровать, не сводя глаз со стены. Несколько минут просто сидел, наблюдая, как отражение копирует каждое его движение — но с еле заметной задержкой. Полсекунды, не больше, но этого хватало, чтобы мороз по коже пробежал.
И вдруг в комнате раздался голос. Не громкий, глухой, будто доносится из глубины черепа:
— Никогда не трогай лампу, если она светится без причины.
Егор вскочил.
— Кто здесь?
Ответа не было, только лампа на столе дрогнула.
«Нет, погодите. Это ведь... отец?».
Он не слышал этот голос двадцать лет. Резкий, с лёгкой хрипотцой. В детстве он всегда предупреждал: «Не суй руки туда, где непонятно, откуда свет».
— Отлично, — прошептал Егор. — Значит, теперь у меня аудиопомощник из детства. Осталось вызвать маму с компотом, и можно открывать приёмную.
Он прошёлся по комнате, не поленился заглянуть в каждый угол, даже туда, где, казалось, ничего интересного быть не может. Под кроватью что-то скрипнуло — не то половица, не то пружина, в этих делах разберётся только опытный сантехник. Егор нащупал расшатанную доску в полу, осторожно приподнял её, стараясь не шуметь.
В небольшой нише, среди слоя пыли и обрывков старых газет, мирно лежала тетрадь. Обложка — красная, изрядно потрёпанная временем и невзгодами, по краям следы обугливания, будто когда-то пытались сжечь, но передумали или не хватило терпения.
Он открыл первую страницу. Перед ним — мелкий, неровный почерк. Линии пляшут, буквы съезжают вбок; ясно, человек писал торопливо или на нервах, как это часто бывает с документами, которым не суждено попасть в архив.
«Эксперимент №4. Световые узлы проявляют реакцию на биополе. Лампа типа “Хронос-3” включается без питания. Протокол запрещён к копированию».
Егор пролистнул дальше.
«Объект помещён в “Чёрную комнату”. Время искажено. Наблюдается смещение звука и отражения».