1095 год от Рождества Христова
Величественный дворец в Константинополе был охвачен тревогой. Император Алексий Комнин собрал своих советников, чтобы обсудить грозящие Византии опасности. Империя находилась под двойной угрозой: с востока давили турецкие войска, а с запада тень Боэмунда Тарентского с его неугасимой жаждой власти нависала над Ромейской державой.
Среди приближённых императора находился Ричард Уайтард — молодой и проницательный человек, выполнявший обязанности переводчика и посланника при дворе. Его чёрные глаза горели решимостью. Он был потомком знатной нортумбрийской семьи, изгнанной из Англии после нормандского завоевания. Его отец, Альфред, погиб два года назад во время паломничества в Святую землю. С тех пор Ричард лелеял в сердце ненависть к туркам и всему мусульманскому миру, что не ускользнуло от взгляда императора.
— Ваше Величество, моя семья всегда служила вам верой и правдой. Сейчас я готов предложить вам план, который поможет империи одержать победу над врагами, — произнёс Ричард.
Алексий внимательно посмотрел на юношу и уже хотел что-то сказать, но его опередил брат императора Исаак, носивший титул севастократора, что означало «почётный соправитель». Он усмехнулся:
— Опять этот юный сакс с горящими глазами. Надеюсь, сегодня он не предложит женить Боэмунда на нашей Феодоре?
В зале засмеялись, но Ричард, игнорируя насмешки, продолжил:
— Ваше Величество. Турки взяли Никею. Через месяц их конница будет у стен Константинополя. Но я знаю, что их остановит!
— И что же? — с интересом спросил император. Отец Ричарда был одним из его близких друзей. И Алексий испытывал отцовские чувства к сыну своего погибшего друга.
Ричард бросил взгляд к окну, за которым виднелись огни города.
— Ваши союзники предают. Ваши наёмники воруют. Но я знаю армию, что пойдёт на смерть бесплатно... если предложить им царство не только земное, но и Небесное!
После этих слов Исаак вскочил:
— Опять он про своего Папу! Латиняне сожгут нас раньше, чем доберутся до Иерусалима!
— Ты хочешь, чтобы западные графы и их армии пришли воевать за нас? — вмешался кесарь и зять императора Никифор Вриений. Многие придворные усмехнулись, вспоминая, как часто латиняне превращались из союзников во врагов Византии.
Ричард тоже слегка улыбнулся, но, дождавшись тишины, продолжил:
— Господь не раз избавлял свой народ, стравливая его врагов друг с другом. И праведники, выйдя из города, вместо грозного войска, видели лишь трупы осаждающих, гниющих на солнце.
Наступила тишина. Кесарь строго взглянул на Ричарда:
— Ты намекаешь, что мы плохо молимся, раз Господь не избавил нас от варваров?
— Напротив, достопочтенный кесарь, — возразил Ричард, — наш государь благочестив, и Господь всегда дарует ему победу. И, возможно, мой совет — это как раз средство для новой великой победы.
Император нахмурился:
— Каков же твой совет?
Ричард внимательно оглядел присутствующих:
— Мы попросим их Папу убедить латинян в том, что истинные враги их веры — сарацины, а несметные сокровища ждут их не в Константинополе, а в Святой земле!
В зале вновь раздались смешки. Логофет секретов Михаил усмехнулся:
— Что ж, убедить их в этом будет нетрудно — у сарацин куда больше золота, чем у нас.
— И ты надеешься, что Урбан поможет нам из-за его склок с германцами? — задумчиво спросил император.
Ричард кивнул:
— Именно, Государь! Папа Урбан сейчас в сложном положении, ему нужны союзники и деньги. Если мы поддержим его, он объявит Священную войну против всех мусульман в союзе с нами!
Севастократор покачал головой:
— Латиняне видят в нас не союзников, а добычу. Даже если Урбан объявит войну сарацинам, его рыцари растопчут наши улицы, прежде чем дойдут до Иерусалима.
Ричард ответил без колебаний:
— Без византийских дромонов они останутся на берегу, как трупы на пляже! До нас латиняне пройдут через зубы альпийских гор. Франки и испанцы, чьи мечи не пили византийской крови. И каждый из них поклянётся перед иконой Богородицы в Хагии Святой Софии в верности императору. Кто поднимет меч на Царьград, если его душа запечатлена воском святых свечей?
Император кивнул, постукивая пальцами по кедровому киоту:
— Мы обдумаем твоё предложение.
Он окинул беглым взглядом присутствующих. В зале повисла тишина, нарушаемая лишь потрескиванием факелов.
— Если нужно, ты отправишься с посольством, а сейчас прошу оставить нас.
Ричард сделал шаг назад, касаясь кольчуги под бурнусом — византийским одеянием, скрывающим оружие. Его пальцы задержались на рукояти кинжала, доставшегося ему от лорда Альфреда: золотой эфес, покрытый рубинами.
Сенаторы и военачальники начали пятиться к выходу. Мрамор загудел, как раскат грома. Под «нас» император имел в виду самых близких приближённых, в числе которых брат и зять.
Когда зал опустел, Алексий повернулся к Исааку и Никифору. В руках он теребил четки с крестом:
— Говорите.
Исаак фыркнул:
— Я уже достаточно сказал! Этот мальчишка ослеплён местью. Турки убили его отца, и он готов сжечь мир, чтобы их достать. Его план безумен.
Никифор пожал плечами:
— Может, и безумен. Но если латиняне отвлекут турок, мы вздохнём свободнее. Я бы рискнул.
Алексий выглянул в окно. За сводами дворца раскинулся величественный Константинополь, купола и башни которого мерцали в свете факелов. Император сжал челюсти и прошептал:
— Два голоса. Два пути. Что мне выбрать?
Он сделал несколько шагов вперёд, глядя на ночной город, и наконец произнёс:
— Пусть решит Бог…
Знамение у алтаря
Византийские императоры часто принимали важные решения через священные знамения. Алексий решил прибегнуть к обряду «должения стрел».
Вечером император Алексий стоял перед алтарём Святой Софии, его пальцы сжимали край чаши из оникса. Внутри лежали две деревянные дощечки, вырезанные в форме стрел: — Змея, покрытая чёрным лаком, с руническими письменами по краям — символ войны. — Голубь из кипариса с позолоченными крыльями — знак мира.
Дорога на запад
Корабли с латинскими крестами на парусах, словно стая хищных птиц, скользили по мрачным водам Босфора. Ричард Уайтард стоял на носу дромона, сжимая в руке фрагмент пояса Богородицы. Воск, обвивавший реликвию, плавился под его пальцами, словно сама судьба Византии текла сквозь них.
— Думаешь, Папа поверит, что это подлинник? — Глифа, маленький и грузный, прислонившись к мачте, жевал финик, выплёвывая косточки за борт. Его прозвище оправдывалось: каждый вопрос звучал как укус змеи.
Ричард не обернулся. Вместо ответа он бросил взгляд на ящик с «гробом Иосифа Аримафейского». Подделка была искусной: резьба по кипарису повторяла узоры с саркофагов Ватикана, а внутри лежали кости армянского мученика, выкупленные у константинопольского работорговца.
«Грех? Нет. Жертва ради спасения братьев», — мысленно оправдался он.
— Вера в символы распаляет в людях амбиции, — наконец произнёс он. — А зачем рушить эту веру тому, кому выгодно обратное? Папа примет хоть египетский саркофаг, лишь бы народ поверил в его святость…
По прибытии в Клермон Ричарда и его спутников встретили слуги папского двора — бледные, как монастырские стены, с глазами, опущенными к земле. Экипаж разместили в постоялом дворе, где воздух пах прелым сеном и ладаном. Михаил, затянув ремень на протезе с кинжалом, провёл пальцем по трещине в стене:
— Трещины тут повсюду, юный сакс. Как и в твоей затее.
Ричард проигнорировал насмешку…
Улочки Клермона петляли, как исповедь грешника, ведя к церкви Сент-Пьера. Её шпиль вонзался в небо, словно копьё архангела.
Покои Урбана II оказались каменным лабиринтом, где тени свечей плясали на фресках Страшного суда. Золотые лампады бросали отсветы на лики святых, чьи глаза следили за каждым шагом входящего.
За дубовым столом, похожим на алтарь, восседал Папа. Его пальцы, унизанные перстнями, перебирали свиток с печатями — словно взвешивали души. Рядом стоял епископ Адемар Монтейский, лицо которого напоминало застывший воск: гладкое, но готовое вспыхнуть от малейшей искры.
Ричард переступил порог папских покоев, его пыльные доспехи контрастировали с королевскими тканями, окрашивающими стены. Поклонившись, он коснулся ладонью мозаичного узора на изображении пальмы, символизирующего победу веры.
— Ваше Святейшество, честь ступать под вашими сводами, — сказал он, не поднимая взгляда.
— Мир в сердце — благословение для души, — отозвался Папа, не скрывая холодка в голосе. — Но раз византийский император посылает своего посла ко мне, а не через архиепископа... — он замолчал, глядя на перстень с аметистом. — Думаю, дело не в молитвах.
Ричард кивнул одному из сопровождающих, и в залу внесли богато инкрустированный сундук. Внутри поблёскивали золотые монеты, церковные реликвии, сосуды из чистого серебра. Поверх всего лежал фрагмент пояса Богородицы, обёрнутый восковыми нитями.
— Примите эти дары, Ваше Святейшество. Император хотел, чтобы вам их вручили лично, а не через архиепископа!
Глаза Папы заблестели. Он оживился и стал с интересом смотреть на византийских гостей.
— И это ещё не всё, — Ричард сделал шаг в сторону, жестом приказав внести второй ящик. Четверо слуг, согнувшись под тяжестью, поставили на пол резной ковчег из чёрного дерева. На крышке, инкрустированной серебряными звёздами, виднелось рельефное изображение спящего Иосифа Аримафейского.
— Святые мощи, — прошептал Урбан, вставая. Его тень, удлинённая светом свечей, поползла по стене, словно желая обнять гроб.
Ричард приподнял крышку. Внутри, на алой парче, лежали истлевшие кости, обёрнутые в ткань с вышитыми крестами. Воздух наполнился запахом ладана и тления — смесь святости и смерти.
— Сам Иосиф, подаривший Господу свою гробницу, — голос Ричарда звучал торжественно, но в глубине зрачков мерцала ирония. — Его благословение осенит наш союз.
Адемар приблизился, склонившись над ковчегом. Его пальцы, тонкие как паутина, коснулись костей.
— Странно... — он поднял голову, уставившись на Ричарда. — Говорят, мощи Иосифа были утеряны.
— Говорят? — парировал Ричард, не моргнув. — Вы верите сплетням или слову императора?
Он почувствовал, как на миг напряглись мышцы плеч. «Если он спросит про мощи ещё раз, что я отвечу? Адемар слишком цепкий…»
В этот момент Папа рассмеялся — сухо, как треск пергамента.
— Остроумно, юный посол. Дар Византии... многогранен, — он опустил руку в сундук с золотом, позволив монетам соскользнуть сквозь пальцы. — Но где же слова вашего императора?
Ричард достал из-за пояса свиток, опечатанный воском с двуглавым орлом Комнинов. Печать треснула ровно пополам — как расколотая империя.
— Письмо от Августейшего Алексея, — он протянул пергамент Урбану. — Он просит не только о союзе, но и о справедливости.
Папа развернул свиток. Чернила, смешанные с золотой пылью, мерцали в свете лампад:
«Возлюбленному брату во Христе... Турки оскверняют Гроб Господень, а их султан именует себя мечом Аллаха. Но разве не наш долг — стать щитом веры? Пусть мечи латинян обрушатся на нечестивых, и тогда Византия станет мостом, а не стеной...»
Урбан медленно свернул письмо, его взгляд упал на Адемара.
— Вы слышали, епископ? Нас зовут не воевать, а спасать, — он бросил свиток на стол, где тот замер, словно змея, готовая к удару.
Ричард выпрямился, касаясь рукояти кинжала.
— Намерения вашего Цезаря благородны, но решение о войне с неверными требует взвешенности, — наконец продолжил Папа. Его взгляд был уставлен на Ричарда, словно проверяя прочность его намерений. — Слухи о зверствах сарацин доходят и до нас, но правда ли, что они так неистовы?
— Я сам тому свидетель, Ваше Святейшество! — Ричард закатал ворот сюртука, показав шрам у себя на шее. — Вот память, оставшаяся со мной после нашего с батюшкой паломничества ко Гробу Господню… Откуда он уже не вернулся.