Кремень Пустыни
Глава 1. ТРИНАДЦАТЫЙ
Воздух в Балгуре был густым и колючим. Он состоял не из кислорода, а из мельчайших частиц песка и пыли, которые вгрызались в легкие, царапали гортань и слепили глаза. Для тех, кто не родился в этом горшке, затерянном в раскаленных дюнах, каждый вдох был пыткой. Для мальчика, что несся по узким, как щели, улочкам славного города Балгур, это было привычным фоном к адреналину, выжигавшему грудь.
Ему было лет четырнадцать. Кто-то, живущий в районе Факир, возможно, назвал бы его подростком. Здесь, в Мирасе, он был старым, почти бесчувственным зверем.
За его спиной, громко лязгая и ругаясь, мчались трое. Не городская стража, нет. Это были личные псы купца Сафара, люди в добротных, но тяжелых кожаных доспехах, с лицами, на которых навсегда отпечаталось выражение тупой жестокости. Они гнались за ним не потому, что он нарушил закон. Закон в Мирасе был гибким понятием. Они гнались потому, что он, ловкий и бесшумный призрак, только что осмелился своровать у их хозяина восемь звенящих дебенов из лавки в Альхамире.
Восемь дебенов. Цена двух хороших кинжалов. Или месяц сытой жизни. Или, как знал мальчик, цена жизни его друга.
Он не бежал – он летел, босые ноги лишь мелькали над раскаленным камнем мостовой. Он знал каждый выступ, каждую трещину, каждый вонючий тупик в этом лабиринте бедности. Его преследователи знали только широкие проспекты и чистые дворы Факира. Их доспехи, дававшие им брутальный вид и защиту, здесь, в тесноте Мираса, были их тюрьмой.
Мальчик рванул в узкий проулок, где даже в полдень царил полумрак. Не сбавляя шага, он оттолкнулся от одной стены, затем от другой, используя сноровку, отточенную в тысячах таких же побегов. Через три таких толчка его руки ухватились за карниз, и он, извиваясь, как змея, взобрался на глиняную крышу.
Снизу донесся хриплый, полный бессильной ярости голос:
– Вот же щенок паршивый! Держись, гаденыш! Когда мы тебя поймаем, я лично отрежу эти юркие ножки и скормлю их уличным псам!
Мальчик не обернулся. Угрозы были той же монетой, что и песок – местной валютой, не имеющей реальной ценности. Он бежал, перепрыгивая с одной покатой крыши на другую, его тело – голодное, жилистое, обожженное солнцем – работало как идельный механизм. Босые ступни, покрытые мозолями, твердыми как подошва сапог, не скользили по глине. Старые, потертые штаны и серая, выцветшая от солнца и пота рубаха – весь его гардероб. Он не был одет – он был обернут в тряпки, как клинок в ножны.
Лишь отбежав на приличное расстояние, он позволил себе остановиться, прислониться к глиняной трубе и перевести дух. Глаза, цвета темного меда, быстро и профессионально оглядели его тело. Все конечности на месте. Ни течь свежей крови, ни новых серьезных ссадин. Пальцы, тонкие и цепкие, нашли в складках его одежды потайной карман, сшитый из прочной кожи ящерицы. Он ощутил под ними твердый, холодный комок – восемь дебенов. Добыча была при нем.
Удовлетворенный, он выпрямился и двинулся дальше, уже не бегом, а быстрой, крадущейся походкой, сливаясь с пейзажем из глины и песка.
Отсюда, с высоты, Балгур был как слоеный пирог, поданный на стол богов. И каждый слой имел свой вкус, свой цвет и свою цену.
Альхамир – слой пряный и шумный. Район рынков, где воздух гудел от тысяч голосов, смешанных с запахами специй, кожи и пота. Здесь звенели монеты, звенели мечи наемников и звенели цепи рабов. Здесь можно было купить все – от диковинных фруктов с юга до отравленного клинка или услуги наемного убийцы. И здесь же, в темных подвалах, пульсировал черный рынок, где товаром были люди, запретные зелья и тайны.
Факир – слой сладкий и жирный. Район богатых купцов и удачливых ремесленников. Улицы здесь были шире, дома – белыми и прочными, с резными решетками и внутренними садами. Здесь пахло дорогими духами, жареным мясом и властью. Здесь было чисто, потому что за чистоту платили отдельно. Здесь было безопасно, потому что за безопасность платили дороже.
Хадиш – центральный, сливочный слой. Район власти. Сюда не ступала нога бедняка. Дворцы здесь вздымались к небу, окруженные стенами и бдительной стражей. Говорили, что в Хадише даже дышалось по-другому – воздух был прохладным и напоенным ароматами цветущих садов. Здесь, в тенистых прохладных залах, решались судьбы города и всей империи.
И был Мирас. Нижний, подгорелый, горький слой пирога. Самый большой район. Район тех, кому не нашлось места в других. Бедняки, неудачники, воры, проститутки, беглые рабы и сироты. Мирас был живым, дышащим организмом, который переваривал человеческие судьбы, превращая их в пыль. Здесь царил свой закон – закон силы, хитрости и воли к жизни.
Именно сюда, на крыши Мираса, и вел свой путь мальчик. Его домом был старый, полуразрушенный склад на окраине района. Когда-то здесь хранили зерно, но время и жара сделали свое дело – половина здания обрушилась, оставив от второго этажа лишь голые стены, открытые всем ветрам и звездам. В самом углу, под самодельным навесом из обрывков брезента и пальмовых листьев, было обустроено нечто вроде лежака. Здесь он спал. Здесь хранил свои нехитрые пожитки. Здесь был дом.
Он не помнил родителей. В Мирасе это было скорее правилом, чем исключением. Детей, от которых отказались или которые потеряли родителей, «пригревала» особая организация – «Приют Милосердия». Звучало благородно. На деле это была контора по выращиванию рабов. Детей содержали в клетках, кормили калорийной, но отвратительной болтушкой из гнилых овощей и черствого хлеба, и присваивали им номера. Для удобства учета.
Имен у них не было. Они были номерами. Чтобы «подопечные» не разбежались, их клеймили. Раскаленным железом выжигали номер на левой лопатке. Бегущий номер был клеймом, меткой собственности. Любой, кто видел его, мог поймать беглеца и вернуть за вознаграждение.
В таком аду дружба была не сентиментальной прихотью, а стратегией выживания. Если сегодня ты поделился с другом краюхой хлеба, завтра он прикроет твою спину. Доверие было валютой дороже дебенов.
Глава 2. ЦЕНА КАРМАНОВ
Прошлое никогда не умирает. Оно не уходит даже тогда, когда его пытаешься забыть. Оно прячется в складках памяти, в мышечных зажимах, в снах, которые приходят в предрассветные часы. Для Халида, ставшего «Кремнем», прошлое было не просто памятью. Оно было шрамом на левой лопатке и незаживающей раной в груди. И прежде чем двигаться дальше, в кузницу «Скрытого Миража», он должен был оглянуться. Оглянуться на тот день, который навсегда разделил его жизнь на «до» и «после».
Тогда его еще звали Тринадцатым.
За три дня до той самой погони, что началась с восьми дебенов, и за неделю до того, как Десятый перестал дышать, они сидели на своем излюбленном наблюдательном пункте - плоской крыше полуразрушенной часовни на стыке Мираса и Альхамира. Отсюда, как на ладони, был виден весь кипящий жизнью рынок Альхамира, а за ним, за высокой стеной, угадывались белые чистые стены Факира.
Солнце медленно клонилось к закату, окрашивая небо в цвета расплавленного золота и меди. Воздух был густым и тяжелым, наполненным ароматами жареного мяса, пряностей, человеческого пота и звериного помета. Снизу доносился гул тысячи голосов, звон монет, мычание вьючных животных и отдаленные крики зазывал.
Тринадцатый и Десятый лежали на животах, свесив головы над самым краем крыши. Они наблюдали. Для них это было не развлечением, а работой. Они изучали ритм рынка, патрули стражников, привычки богатых купцов, приехавших поторговать. Они искали слабину в броне этого огромного организма.
Десятый был чуть младше, ему едва ли исполнилось тринадцать. В отличие от Тринадцатого, чье лицо уже затвердело в маску равнодушия, в его чертах еще оставалась какая-то мягкость. Его волосы были светлее, пшеничного оттенка, а глаза - цвета речной воды, всегда немного удивленные. Но эта мягкость была обманчива. Он был таким же цепким, быстрым и выносливым, как и его друг. Просто его выживание проявлялось иначе - не в молчаливой ярости, а в поразительной способности находить маленькие радости среди окружающего ада.
- Смотри, - тихо сказал Десятый, указывая пальцем на богато одетого толстяка, который с важным видом расхаживал между прилавками с тканями. - Видишь, как он держит свой кошель? Прячет в кулак, будто боится, что его вырвут. Наверное, новичок. Не знает, что воры Альхамира работают тоньше.
Тринадцатый молча кивнул, его глаза, холодные и внимательные, безошибочно выискивали в толпе более сложные цели. Он не просто видел людей - он видел их привычки, их страхи, их маршруты.
- Этот не стоит усилий, - буркнул он. - Сторожей у него двое, идут сзади, держат дистанцию. К тому же, он нервный. Любой щипок - поднимет крик на весь рынок.
Десятый вздохнул и перевернулся на спину, глядя в небо, где начали зажигаться первые звезды.
- А ты не устал, Тринадцатый? От этой вечной слежки, от этого вечного расчета?
- Усталость - роскошь, - отрезал Тринадцатый, не отрывая взгляда от толпы. - Ее могут позволить себе сытые.
- Я не об этом. - Десятый замолчал на мгновение, подбирая слова. - Иногда мне кажется, что мы как эти ящерицы, что бегают по стенам. Мы так заняты поиском очередной мошки, что не видим неба над головой.
Тринадцатый нахмурился. Эти разговоры «о небе» были у Десятого все чаще. Они были опасны. Мечты делали тебя уязвимым. Они заставляли рисковать там, где нужно было быть осторожным.
- Небо никуда не денется, - сказал он жестко. - А мошка может быть последней.
- Знаю, знаю, - Десятый махнул рукой, но в его голосе слышалась непокорность. - Но я не хочу всю жизнь ловить мошек. Мы же договорились. Лошади. Море.
Он вытащил из складок своей потертой рубахи ту самую деревянную лошадку и протянул другу.
- Держи. Я ее почти закончил. Пусть у тебя побудет. На счастье.
Тринадцатый нехотя взял фигурку. Резьба была грубой, но в ней чувствовалась душа. Он сжал ее в кулаке, ощущая шершавость дерева.
- Мы соберем нужную сумму, - сказал он, и в его голосе впервые за весь день прозвучала не расчетливая холодность, а нечто похожее на тепло. - Просто нужна одна большая добыча. Одна, но верная.
- И где мы ее возьмем? - спросил Десятый, снова переворачиваясь на живот. - У стражников в карманах только медяки. Богачи из Факира не ходят по Мирасу. А в Альхамире за каждым купцом как минимум двое охранников.
Тринадцатый молчал. Он уже несколько дней обдумывал один план. План рискованный, почти безумный. Но другого выхода не было. Их жизнь в Мирасе была медленным угасанием. Рано или поздно их поймают, или покалечат, или они просто умрут от голода и болезней.
- Сафар, - тихо произнес он, как будто боясь, что ветер донесет это имя до чужих ушей.
Десятый замер и смотрел на него с широко раскрытыми глазами.
- Ты спятил? Сафар? Его личная охрана - это не рыночные стражники. Это ветераны, которые видели кровь. Говорят, он платит им столько, что они готовы убить за него родную мать.
- Именно поэтому у него и стоит искать, - Тринадцатый повернулся к другу, и в его глазах горел холодный огонь. - Он слишком уверен в себе. Он думает, что его власть и деньги защищают его от всего. Но у него есть слабость.
- Какая? - прошептал Десятый, заинтригованный.
- Его сын. Мальчик лет семи. Сафар его обожает. Каждую среду он отправляет слугу в лавку древностей «Семь Печатей» за новой игрушкой или книгой для мальчика. Лавка находится на окраине Альхамира, недалеко от наших владений. Слуга - старый, полуслепой человек. Он всегда носит с собой резную шкатулку с деньгами для покупок. Но это не главное.
Тринадцатый помолчал, давая другу понять всю серьезность своего замысла.
- Говорят, что помимо игрушек, Сафар покупает там старинные свитки. Карты, манускрипты. У него есть кабинет, полный ими. И он платит за них огромные деньги. В прошлом месяце он приобрел один маленький, потрепанный свиток за пятнадцать дебенов. Пятнадцать! Мы могли бы жить на них полгода.