Если бы мне кто-нибудь сказал вчера утром, что к вечеру я буду стоять перед самой влиятельной женщиной Франции XVII века, пытаясь объяснить, почему не хочу мазать её лицо свинцовыми белилами, я бы покрутила пальцем у виска. А сегодня... сегодня я готова поверить во что угодно.
Но начну по порядку.
Меня зовут Мария Соколова, мне двадцать восемь лет, и я – косметолог. Была косметологом. В Москве. У меня была своя небольшая клиника в центре города, постоянные клиентки, которых я знала по именам, и чёткое расписание на два месяца вперёд. Я любила свою работу – видеть, как женщины расцветают после моих процедур, как возвращается уверенность в глазах, как они начинают улыбаться своему отражению.
В тот злополучный день – вчера? позавчера? я уже потеряла счёт времени – я зашла в антикварную лавку на Арбате. Летнее солнце пробивалось сквозь пыльные витрины старых магазинчиков, создавая причудливую игру света и тени на брусчатке. Искала подарок маме на юбилей, что-нибудь изящное и необычное. Моя мама обожает всякие винтажные штучки, особенно если у них есть история.
Лавка была крошечной, зажатой между кофейней и книжным магазином, словно время специально сохранило для неё этот узкий проход между эпохами. Деревянная вывеска над входом почти стёрлась, и можно было разобрать только слово "Антиквариат" готическим шрифтом. Внутри пахло пылью, старым деревом и чем-то сладковатым – может быть, ванилью. Этот запах обволакивал, заставляя невольно говорить шёпотом, будто в библиотеке или музее. Владелец, седой старик в очках с толстыми линзами, дремал за прилавком, укутавшись в плед, несмотря на июльскую жару. Его морщинистое лицо в полумраке казалось высеченным из старого дерева, а дыхание было таким тихим, что я сначала подумала – это восковая фигура.
Я бродила между стеллажами, рассматривая фарфоровых балерин с облупившейся позолотой на пуантах, потускневшие от времени броши, где камни потеряли блеск десятилетий назад, музыкальные шкатулки с поломанными механизмами, которые издавали жалобные звуки, если их случайно задеть. Пол скрипел под ногами, выдавая каждый мой шаг, а пылинки танцевали в косых лучах света, пробивавшихся сквозь грязные окна. И тут увидела его – зеркало.
Оно стояло в самом дальнем углу, прислонённое к стене, частично скрытое тяжёлой бархатной портьерой. Размером примерно метр на семьдесят, в резной золочёной раме. Но не позолота привлекла моё внимание – рама была украшена невероятной работы резьбой. Виноградные лозы переплетались с фигурками амуров, их крылья были проработаны так тонко, что казалось, вот-вот затрепещут. Маски комедии и трагедии прятались среди листьев, их пустые глазницы следили за мной, а наверху, в самом центре, красовался герб с тремя пчёлами – символ трудолюбия и бессмертия.
Стекло было старинным – я это сразу поняла по характерным неровностям и слегка зеленоватому оттенку, который придавал отражению потусторонний вид. Поверхность была неровной, словно застывшая вода, и моё отражение слегка искажалось, делая лицо длиннее, а глаза – глубже. Венецианское, подсказал мой внутренний голос. Я ведь увлекалась историей косметики и знала, что венецианские зеркала в XVI-XVII веках стоили как небольшой дворец.
– Сколько? – спросила я, даже не обернувшись к старику. Мой голос прозвучал громче, чем я ожидала, нарушив сонную тишину лавки.
Старик медленно поднял голову, его веки дрогнули, словно он с трудом возвращался из какого-то далёкого сна. Он снял очки дрожащими пальцами, протёр их краем пледа и снова нацепил. В его выцветших голубых глазах мелькнуло что-то похожее на тревогу.
– Это не продаётся, – сказал он странным, скрипучим голосом, будто давно не разговаривал. – Это зеркало... особенное.
– Всё продаётся, – я улыбнулась и обернулась к нему, стараясь выглядеть дружелюбной покупательницей. – Вопрос цены.
Старик покачал головой, и несколько седых прядей выбились из-под его вязаной шапочки.
– Это зеркало из Венеции. Привезено во Францию в 1666 году как подарок для... одной дамы. Говорят, в нём можно увидеть своё истинное предназначение.
Я фыркнула, скрестив руки на груди. Ну конечно, легенда для повышения цены. Классический ход антикваров.
– И что же случилось с той дамой?
– Она исчезла, – старик встал, опираясь на резную трость, и, шаркая стоптанными войлочными тапочками, подошёл ко мне. От него пахло нафталином и старыми книгами. – В ночь, когда получила зеркало. Нашли только её платье и это зеркало. С тех пор оно путешествует по миру, и каждый, кто смотрится в него слишком долго...
– Исчезает? – я подняла бровь, стараясь не показать, как меня зацепила эта история. – Послушайте, мне правда оно очень нравится. Давайте без сказок, просто назовите цену.
Старик долго смотрел на меня, его взгляд словно проникал под кожу, читая что-то, чего я сама о себе не знала. Потом тяжело вздохнул, и его плечи опустились в знак капитуляции.
– Вы работаете с лицами, – это был не вопрос, а утверждение. – Я вижу по вашим рукам. У вас руки целителя.
Я удивлённо посмотрела на свои руки. Обычные руки, ухоженные, с коротким нюдовым маникюром– профессиональная необходимость. На среднем пальце правой руки было крошечное пятнышко от химического ожога – память о студенческих годах.
– Я косметолог, если вы об этом.
– Тогда, может быть... – он снова вздохнул, и в этом вздохе была вся тяжесть прожитых лет. – Хорошо. Но я вас предупредил. Пятьдесят тысяч.
Это было неожиданно дёшево для настоящего антиквариата такого уровня. Подозрительно дёшево. Но зеркало словно притягивало меня, как магнит притягивает железо. Воздух вокруг него казался более плотным, насыщенным чем-то невидимым. Я протянула руку и коснулась холодного стекла.
Мир взорвался тысячей осколков света.
Последнее, что я помню из той жизни – как мои пальцы касаются неровной поверхности старинного стекла, холодной как лёд, и в нём, вместо моего отражения, появляется лицо другой женщины. Красивой, с высокой причёской, украшенной жемчугом, который мерцал как россыпь звёзд, с бледным лицом цвета слоновой кости и яркими губами цвета спелой вишни. Она смотрела на меня с мольбой и... надеждой? Её губы беззвучно шевелились, словно она пыталась что-то сказать, предупредить или попросить.
Я очнулась от того, что кто-то хлестал меня по щекам. Не больно, но настойчиво. Прикосновения были прохладными, пахло лавандой и чем-то кислым.
– Мадемуазель! Мадемуазель Мария! Очнитесь же!
Язык был французский, но почему-то я понимала каждое слово, хотя в прошлой жизни знала только английский и немного итальянского. Слова вливались в сознание естественно, будто я всегда их знала.
Открыв глаза, я увидела склонившееся надо мной лицо немолодой женщины в странном чепце, похожем на белый парус. Её щёки были румяными от волнения, а на лбу блестели капельки пота. За её спиной маячили ещё несколько фигур в длинных платьях – тёмные силуэты на фоне мерцающего света свечей.
– Слава Богу! – женщина перекрестилась быстрым, привычным жестом. – Мы думали, вы умерли от дорожной усталости. Такое долгое путешествие из Италии!
Из Италии? Я попыталась сесть и чуть не упала обратно – голова кружилась, как после карусели, а тело затекло, словно я пролежала без движения несколько часов. Я лежала на чём-то жёстком – деревянной скамье, покрытой тонким шерстяным одеялом, которое кололось даже через платье. Вокруг... Я огляделась и похолодела.
Это была большая комната с каменными стенами, которые хранили вековой холод. Узкие окна, забранные мутным стеклом в свинцовых переплётах, едва пропускали дневной свет. Массивные деревянные балки на потолке почернели от копоти. Свечи в канделябрах давали неровный жёлтый свет, отбрасывая пляшущие тени на стены. Мебель – тяжёлая, резная, тёмного дерева, которое, казалось, впитало в себя истории столетий. И запах... Боже, что это за запах? Смесь пота, пудры, приторных духов с нотками мускуса и амбры, и... помоев? Воздух был густым, тяжёлым, его хотелось разрезать ножом.
– Где я? – мой голос прозвучал хрипло, будто я долго кричала.
– В Версале, разумеется! – женщина всплеснула руками, её многочисленные юбки зашуршали от резкого движения. – Вы же приехали служить герцогине де Лавальер! Я Анна Дюбуа, её первая камеристка. Вы помните? Вас рекомендовала маркиза де Монтале из Венеции, как искусную... как вы это называете... косметичку?
Лавальер. Это имя было смутно знакомо, всплывало из глубин памяти как обломок затонувшего корабля. Что-то из курса истории... Погодите. Луиза де Лавальер? Фаворитка Людовика XIV? Та самая, которую сменит Монтеспан?
– Какой год? – прошептала я, чувствуя, как земля уходит из-под ног.
Женщина нахмурилась, морщины на её лбу стали глубже.
– Вы ударились головой при падении? Год от Рождества Христова 1666-й, июль месяц. Его Величество только вернулся из Фонтенбло, и герцогиня желает выглядеть особенно прекрасно на завтрашнем балу.
1666 год. Версаль. Я в XVII веке.
Меня замутило. Желудок скрутило, и я почувствовала кислый привкус во рту.
– Мне нужно... – я сглотнула густую слюну. – Где здесь можно освежиться?
Анна подозрительно на меня посмотрела, её маленькие глазки сузились, но она кивнула одной из девушек.
– Мари, проводи мадемуазель в её комнату. И принеси воды для умывания.
Девушка – совсем ребёнок, лет четырнадцати, с большими испуганными глазами, в простом сером платье и белом переднике, испачканном чем-то коричневым – присела в реверансе и жестом пригласила следовать за ней. Её руки были красными и потрескавшимися от работы.
Я встала, и тут поняла, что на мне надето. Длинное платье из тяжёлой парчи тёмно-синего цвета, расшитое серебряными нитями. Корсет, который сдавливал рёбра так, что каждый вдох давался с трудом, заставляя дышать только верхней частью груди. Несколько нижних юбок создавали вокруг бёдер подобие колокола. Ноги были обуты в какие-то башмаки на небольшом каблуке, совершенно неудобные – узкие, жёсткие, натирающие.
Следуя за Мари по бесконечным коридорам, где наши шаги гулко отдавались от каменных стен, я пыталась сообразить, что происходит. Стены были украшены гобеленами с охотничьими сценами, потолки расписаны мифологическими сюжетами, полы выложены мрамором, холодным даже через тонкую подошву туфель. Либо я сошла с ума. Либо сплю и вижу очень реалистичный сон. Либо... либо то зеркало и правда было волшебным, и я каким-то образом поменялась местами с той женщиной, которую видела в отражении.
Комната, в которую меня привели, была крошечной – метра три на четыре, не больше моей ванной в московской квартире. Узкая кровать с соломенным матрасом, покрытым грубым льняным бельём, деревянный сундук с железными заклёпками, столик с фаянсовым кувшином и тазом, расписанными голубыми цветами. Единственное окно выходило во внутренний двор, где было видно, как снуют слуги. На столике лежала кожаная сумка, явно дорожная, с потёртыми углами и медными застёжками.
– Ваши вещи уже принесли, мадемуазель, – сказала Мари тоненьким голоском. – Если что-то понадобится, позовите меня. Я сплю в конце коридора с другими служанками.
Она ушла, её шаги затихли в коридоре, и я осталась одна. Первым делом я кинулась к сумке. Кожа была мягкой, хорошо выделанной, пахла воском. Внутри было несколько платьев, льняное бельё с кружевами ручной работы, какие-то склянки и баночки из толстого зеленоватого стекла, и... О боже. Косметичка. Но не современная, а словно бы адаптированная под эпоху – кожаный футляр с отделениями, обитыми бархатом, в которых лежали инструменты. Узнаваемые, но слегка изменённые. Пинцеты с гравировкой, щёточки из барсучьего волоса, какие-то ножички с перламутровыми ручками, ступка и пестик из белого мрамора.
Я открыла одну из баночек – фарфоровую, с золотой росписью – и понюхала. Пахло розой и чем-то ещё – мёдом? На вид – обычный крем, желтоватый, густой. Другая баночка содержала белый порошок. Я потёрла немного между пальцами – рисовая пудра? Текстура была шелковистой, тонкой. Слава богу, не свинцовые белила.
В самом низу сумки лежал свёрток бумаг, перевязанный алой лентой. Я развернула его и обнаружила письмо на итальянском языке (который я вдруг тоже начала понимать гораздо лучше, слова складывались в предложения сами собой). Бумага была плотной, с водяными знаками. Маркиза де Монтале рекомендовала меня как искусную мастерицу, обученную секретам венецианских куртизанок, умеющую создавать косметику, которая не вредит коже и продлевает молодость.
В дверь снова постучали, на этот раз громче и увереннее. На этот раз вошёл мужчина – высокий, широкоплечий, в форме королевского мушкетёра. Синий камзол с серебряными галунами облегал мускулистую фигуру, белые перчатки были безупречно чистыми. Тёмные волосы до плеч были тщательно уложены, карие глаза цвета горького шоколада внимательно изучали меня. Правильные черты лица, которое могло бы быть красивым, если бы не выражение холодной настороженности, превращавшее его в маску.
– Мадемуазель Бельмонте? – его голос был низким, с лёгкой хрипотцой, от которой по коже побежали мурашки.
– Да?
– Шарль де Монморанси, капитан личной охраны герцогини де Лавальер. Мне поручено... обеспечить вашу безопасность и помочь освоиться в Версале.
Обеспечить безопасность. Ну конечно. Следить за подозрительной иностранкой. В его тоне слышалось недоверие, плохо скрытое за официальной вежливостью.
– Благодарю вас, господин де Монморанси.
Он смерил меня оценивающим взглядом, от макушки до кончиков туфель, словно прикидывая, какую опасность я представляю.
– Вы очень молоды для такой ответственной должности.
– А вы очень подозрительны для простого капитана охраны.
Его брови взлетели вверх в искреннем удивлении, но в уголках губ мелькнула тень улыбки, смягчившая жёсткие черты.
– В Версале, мадемуазель, подозрительность – это способ выживания. Особенно для тех, кто работает с... косметикой.
Намёк был более чем прозрачен. Он произнёс последнее слово так, будто оно было синонимом яда.
– Вы думаете, я отравительница?
– Я думаю, что итальянка, появившаяся из ниоткуда с рекомендацией от малоизвестной маркизы, вызывает вопросы. Особенно когда при дворе и так неспокойно.
– Неспокойно?
Он помедлил, словно решая, стоит ли говорить. Его рука машинально легла на эфес шпаги.
– За последний месяц две дамы слегли с непонятной болезнью после использования новой пудры. Одна умерла.
Я похолодела. Кровь отлила от лица. Дело о ядах начинается раньше, чем я думала?
– Я не имею к этому никакого отношения. Я только приехала.
– Я знаю, – он кивнул, и перо на его шляпе качнулось. – Именно поэтому вы пока на свободе. Но имейте в виду – я буду наблюдать за каждым вашим шагом. Одно неверное движение...
– И вы лично отведёте меня в Бастилию?
– О, в Бастилию отправляют только важных особ, – его улыбка стала хищной, обнажив ровные белые зубы. – Для простых отравительниц есть костёр.
С этими словами он поклонился – изящно, с военной выправкой – и вышел, оставив меня в состоянии, близком к панике. Его шаги гулко отдавались в коридоре, постепенно затихая.
Что я наделала? Как мне выбраться отсюда? И самое главное – как мне выжить при дворе, где каждый второй – потенциальный убийца, а я даже не знаю правил этикета?
Я подошла к окну и посмотрела во двор. Стекло было мутным, с пузырьками воздуха, искажавшим вид. Внизу сновали слуги в серых и коричневых одеждах, проезжали кареты, украшенные гербами и позолотой, прогуливались дамы в невероятных платьях всех цветов радуги и кавалеры в париках, которые делали их похожими на львов. XVII век во всей красе.
Где-то там, в моём времени, наверное, уже заметили моё исчезновение. Клиника закрыта, клиентки звонят, не могут дозвониться. Что подумает мама? Что я пропала, похищена, убита? Может, я смогу вернуться тем же путём – через зеркало? Но где оно? И как его найти?
А пока... Пока мне нужно выжить. И сделать так, чтобы завтра Луиза де Лавальер выглядела как богиня. Используя рисовую пудру, розовое масло и молитвы всем святым, которых только вспомню.
Я открыла свою необычную косметичку снова, вдыхая знакомый запах кремов и масел, и начала инвентаризацию. Каждая баночка была подписана на латыни изящным почерком. Если я собираюсь творить чудеса в эпоху, когда гигиена считается необязательной, а яды – лучшим косметическим средством, мне понадобится всё моё умение и немного удачи.
Очень много удачи.
Потому что за моей спиной уже маячит тень костра, призрак пламени, которое так легко разжечь подозрением, а впереди – бал, на котором решится моя судьба.