Тяжело шатаясь, я поднимаюсь к двери квартиры.
Шестой этаж и, как назло, не работает лифт. Дышу с придыханием, на каждой лестнице по два раза останавливаюсь, чтобы отдохнуть и набраться сил. Хорошо, что никого из соседей не встретила, так надоели за последний год эти жалостливые взгляды.
Да, я знаю, что после операции и начавшейся химиотерапии выгляжу ужасно. Худющая, еще и лысая стала, и лицо все в рытвинах каких-то, и сил нет совсем никаких.
Но муж приехать за мной не смог, в последнее время сильно занят по работе, мама занята моей дочкой, а подруга по редакции, единственная сохранившаяся за это время, тоже не смогла сопроводить меня.
Сегодня мне наконец-то разрешили съездить домой, но я не дозвонилась ни до мужа, ни до подруги. Пришлось вызвать такси и добираться самой.
Доползаю на свою площадку, не звоню, какой смысл? Муж должен быть на работе, дочь в детсаду, и он её должен забрать, или моя мама. Дрожащими руками вставляю ключ в замок и открываю дверь квартиры.
В квартире слышна тихая музыка и какие-то звуки. Значит, мои близкие дома, муж и дочка. Иду на шум в спальню. С трудом открываю дверь… и …что это?
В глазах прямо темнеет.
В комнате небрежно разбросаны вещи, и они не мои. Прямо от двери идут рубашка, лифчик, юбка, пиджак, брюки, туфли, колготки… С этой последовательности вещей поднимаю непонимающий взгляд на спинку кровати. На ней и в глубине вижу… часть спины и качающийся голый зад мужчины.
Боже...
Я узнаю, кому этот зад принадлежит… Антону, моему любимому мужу.
В нашей постели клубок из двух тел, и мой муж, да, это мой муж, вбивается в тело хрипло стонущей женщины. Её тело в плотном захвате сильных мужских рук, он вцепился ей в талию и грудь, женщина на четвереньках, и он сзади… Лица ее толком не видно, одна грива черных волос мотается - туда-сюда, туда-сюда...
И снова, туда-сюда… На моих глазах, в супружеской спальне, в моем доме!
Мне становится дурно, я сползаю вдоль стены, задевая рукой вазу с сухими цветами.
Хорошая ваза, старокитайская, от бабушки ещё осталась. Я всегда ставила в неё свежие цветы, я вообще обожаю цветы. А сейчас они сухие, увядшие, как моя жизнь.
Некому за всем этим смотреть.
На звук разбитого стекла оглядывается муж. И все дальнейшее я вижу и ощущаю как в замедленной съёмке. Торможение движения тел, медленное. Трудно, наверное, столь активный процесс сразу прекратить. Сдавленную хриплую ругань Тоши, примитивный мат.
По краю сознания пробегает: он ещё и ругается? Это я ругаться должна!
- Ты зачем здесь? Почему ты не в больнице? - хрипло спрашивает меня Антон, давя голосом.
Он не расстроен, не смущён даже…
Где взять силы ругаться, когда их вообще нет? Что я ему должна сказать?
Что-то типа, как он посмел привести в наш дом… А кого я должна словами обозначить? Шалаву, шлюху? Да у меня и слов-то таких в лексиконе нет, не сталкивалась до этого.
Чёрная грива поднимает голову, и на меня смотрит - о, только не она, не она! - да, моя приятельница по редакции Валя Ермолина. Последняя уцелевшая за этот трудный год подруга, как я считала. Валентина, собственной персоной.
- Что она здесь делает, ты же сказал, что это мой дом теперь? - гневно зашипела Валентина. - Ты зачем ей ключи оставил? Ты же сказал что она умрет там, в больнице!
А я-то думала, что мы подруги.
Измена мужа с подругой жены, какая банальность! Да ещё и под предлогом, что я должна умереть в больнице.
Дальнейшее я просто не слышу, провалившись в беспамятство. Благословенное в моем случае беспамятство…
…
Мне снится настоящий кошмар.
Зарево, черно-красное небо во вспышках, по которому летают гигантские создания - то ли птицы, то ли ящеры. С одной стороны идёт чёрный жуткий мрак, с другой стороны - люди, тянущие вверх голубые руки. Красивые светловолосые женщины. Словно я одна из них, я там!
А потом - завеса из стрел. Крики, стоны! Страшно...
Я чувствую, чувствую эту невыносимую, жуткую боль, когда тело пронзает стрелами, когда оно словно разрывается!
За что, за что! И откуда эта страшная, щемящая боль утраты? Словно я потеряла самых близких...
Очнулась я взмокшая и словно посеревшая от страха и слез.
- Мне приснился кошмар… Это всего лишь кошмар. Это всего лишь сон, - утешаю я себя вслух.
- Ну, очнулась, наконец-то, - говорит пожилая санитарка тётя Нюра, прервавшись от мытья пола в палате. - Долго ты чего-то спала.
Она опирается на швабру и смотрит на меня. Жалостливо так, как на брошенного котёнка.
- А ты что, Мария, совсем не помнишь, как тебя привезли? - участливо спрашивает тетя Нюра. - Ты домой поехала без сопровождения, а так нельзя. Дома тебе плохо стало, обратно привезли вот на скорой.
Да, очнулась я снова в больнице. Там же, откуда ушла, ненадолго отпросившись домой. Это наша республиканская больница, специализирующаяся на онкологических заболеваниях.
Я лежу в реабилитационном отделении, где меня оставили на продолжение лечения химиотерапией после сложной операции на желудочно-кишечный тракт. В результате которой я похудела до неузнаваемости, остались, как говорится, кожа да кости.
Результаты операции и лечения знает только мой муж Антон, ему сообщают. А мне только улыбаются или смотрят задумчиво, и просят не думать ни о чем плохом. В медкарте все зашифровано, я смотрела. Во время обходов используются также шифры, чтобы больные ни о чем не догадывались.
Но я догадываюсь, конечно. Куда деваться, высшее образование все же, работа в редакции, широкий спектр знаний. “Гугл вам в помощь”, как говорится. И какая стадия, и какое состояние...
За окном уже вечер, видно, как раскачиваются высокие деревья прилегающего леса. На дворе осень, листва местами ещё зелёная, но большей частью краснеющая и желтеющая. И у меня на душе …такая же осень.
Меня даже не ругают за то, что я ушла без сопровождения. Ведь строго-настрого было сказано, что уйти можно только с мужем, ненадолго, или уж совсем выписаться. Получается, что я обманула, ушла самовольно. А вот обратно меня привезли на скорой.
Эх, мама, мама… Скажешь тоже. Где мне силы такие взять, чтобы поссориться? Если бы они были, я бы поссорилась. Я бы так сделала, что Антон обходил бы мой дом за версту. С моим -то характером!
Но сил за этот год не осталось.
Я, Мария Круглова, журналист, работала в редакции городской газете как сатирик и юморист. И сейчас там числюсь, раз на больничном. Но только числюсь, потому что живу в больнице и работать не в состоянии.
Работа сделала мой характер ярким, я так считаю. Мне приходилось говорить об очень сложных вещах с юмором, весело, или саркастически, язвительно. И это порой сильно обескураживало, но помогало в решении многих вопросов. И ставило людей на место.
Ведь зарвавшийся человек нередко думает, что ему все можно, что его боятся. Теряет ориентиры, как говорят у нас, “путает берега”. А тут комментарий, тонкий и язвительный. Или в лоб, не злобно, но смешно. А многие не любят быть смешными. Я потому и держусь столько лет в редакции, что умею так писать и так разговаривать. Проблема тонко поднята, и не придерешься.
Мой начальник Иван Петрович, с прозаической фамилией Иванов, невысокий, худощавый и среднего возраста, как мне казалось, даже побаивался меня. Точнее, моего языка. В разговоре со мной он чётко научился выверять слова.
Но я не злая, просто хамство и жлобство во всех вариантах не терплю. И пишу об этом, только с юмором, весело или язвительно, тонко и не “в лоб”. Многие выражения беру в кавычки. А не каждый захочет быть героем фельетона. Узнаваемого, тем более.
Я пришла сюда сразу после окончания факультета журналистики нашего университета, в двадцать два года. И работаю здесь более десяти лет, не меняя работу и не бегая по всем редакция города. Хотя предлагали, и не раз.
Только в декрет уходила с Дашей, и то только на год. Потом маму попросила помогать, два года работала на лёгком графике, больше из дома, потом снова окунулась с головой в работу.
Я очень люблю свою работу. Когда из-под пера выходит новое творение, яркое, лёгкое, изящное, в моем собственном стиле. Я потом могу его несколько раз еще перечитать, и добавить в него новых изящных словесных “кружавчиков”. Хотя, как известно, “совершенству нет предела”, а “лучшее - враг хорошего”.
За эти годы я получила свое имя. Журналист Мария Круглова - это стало именем. Ко мне обращались жители, на разные темы. Но ко мне обращались самые разные люди - и бизнесмены, и политики, и даже правоохранительные органы.
Я шучу, что работаю со всеми - от преступников до президентов.
Популярность - дело трудное и нелёгкое. Ещё и зависть вызывающая у коллег. У нас неплохая редакция, но люди есть люди, иногда и завидуют. Что мне чаще дают темы, что побольше зарабатываю, что чаще приглашают на мероприятия.
Иван Петрович, несмотря на некоторые опасения, любил приглашать именно меня на встречи. Прикрываясь моим характером, именем и даже внешностью. До болезни я выглядела неплохо. Как говорила мама, эффектно.
Не знаю как, даже не сознательно, но это у меня получалось. Укладывала длинные светло-русые волосы в прическу. Старалась одеваться не разномастно, а в строгие, чаще светлые костюмы. Украшений и косметики немного, но все в стиль.
Из зависти или из-за стиля одежды, но в редакции стали за глаза называть меня “королевой”. Чаще так:
- Опять свою королеву на фуршет в администрацию возьмет”.
Или позлее:
- Тему опять королевне отдаст.
Так и прижилось за последние годы. “Королева”, “королевна”...
На одном из фуршетов, ещё шесть лет назад я встретила начинающего бизнесмена Антона Чадова. Устраивали встречу с перспективными строительными организациями, пригласили журналистов. Чадов был лишь одним из претендентов.
Но тот вечер стал для него решающим. Мэр города попросил “нашу любимую всеми Марию” давать комментарии по презентациям гостей. Знал, что я никого не обижу, но что-нибудь яркое скажу.
Удачнее всего комментарии и обсуждения получились у меня именно по работе Чадова. Зацепилась за его слова, и заставила полнее раскрыть презентацию. И неожиданное даже для него чудо случилось. Город обратил внимание именно на его проект строительства.
Еще в тот вечер на фуршете Антон пригласил меня на танец. Высокий, темноволосый, с тёмными глазами, внимательный, живой в общении, он вполне соответствовал типу людей, которые были мне приятны.
Он умел быть благодарным. Цветы, ненавязчивые знаки внимания. Мы стали встречаться. Внимание Антона и, как мне показалось, взаимное чувство, закружили меня, и имеено он стал первым моим мужчиной. До него я не торопилась с выбором партнёра.
Я помогала Антону в работе, как могла. Проверяла тексты его презентаций, способствовала рекламе, была с ним рядом на всех нужных совещаниях и встречах. Антон получил хорошие заказы и не без моей помощи неплохо поднялся в строительном городском бизнесе.
Но я все ещё раздумывала, выходить ли за него замуж. Антон в начале наших встреч активно подчёркивал мою роль в становлении его бизнеса. Это было и приятно, и настораживало. Что если это только использование моего журналистского влияния, а не настоящая любовь?
Но случившаяся беременность, которую я заметила слишком поздно со своей ненормированной работой, лишила меня сомнений. Ребёнку лучше быть рожденным в браке, это мы оба понимали. Тем более, что Антон хотел быть женатым и именно на мне. Прошедший год мы были так часто вдвоем, что и на светские мероприятия нас уже приглашали вместе.
В общем, как там у Софико Чиаурели: ”При хорошей женщине и мужчина может стать человеком”¹. Антон, благодаря мне, не только в бизнесе удачно поднялся, но стал ещё и мужем, и отцом. И все, казалось бы, было хорошо.
Родилась Даша, Дарья Чадова. А я свою фамилию не стала менять, нам нельзя, так и осталась Круглова. Потому что все статьи шли под этой фамилией. Но ещё были статьи под псевдонимом.
И даже не я первый раз поставила это новое имя под статьёй, а Иван Петрович. Подписал мой саркастический опус по другому - “Королева М”. Типа, пусть думают. То ли это ник такой, то ли фамилия.
Ни вечером, ни ночью я ответа от Антона не получила. На звонки он по-прежнему не отвечал, словно телефон был на беззвучке, или где-то лежал отдельно от хозяина.
И то, и другое вполне могло быть. Но могло быть и третье, к чему я все более склонялась - что Антон сознательно не отвечает мне.
Ночью я долго не могла уснуть, переживала случившееся. Забылась тревожным сном лишь под утро. И снова увидела сон про людей с голубыми ладонями. В этот раз сон не был кошмарным, наоборот, он странным образом успокаивающе действовал на меня.
Я снова видела красивых длинноволосых светлых девушек, которые казались мне близкими и родными. Даже подумалось, может быть я уже ангелов вижу. Но у них были голубые ладони. Девушки сидели на земле, подняв руки ладонями вверх. И от них с ладоней уходили в синий купол тёплые нити. В руках было тепло. И я тоже словно бы была там, среди них.
А потом светловолосый мужчина, крепкий, как кряжистый дуб, потряс меня за плечо и позвал:
- Дара, Дара! Тебе пора.
Куда пора? О чем он? И кто он?
Меня ощутимо трясли за плечо. Я открыла глаза и увидела маму с заплаканным лицом:
- Маша, Маша, очнись!
- Что, мама? - не понимаю я.
- Я так за тебя испугалась, Маша, у тебя руки были совсем холодные, я тебе их растирала. И ты посерела вся…
Я смотрела с удивлением на маму. Ладони мои были тёплыми. Значит, мама мне их растирала, вот мне во сне и приснились голубые тёплые ладони.
А что означает “Дара”? И кто этот мужчина и эти красивые девушки? Сон, всего лишь сон. Но они были мне приятны, эти люди из сновидений.
Новый день стучался в окно проливным осенним дождем. Мама, тем не менее, приехала ко мне, с утра, несмотря на непогоду. А от Антона вестей все не было. И телефон Даши был отключён. Хотя Антон часто был против телефона у дочери.
Но увиденный сон как-то настроил меня на спокойствие. Расстраиваться было нельзя, надо было думать, что делать дальше. Что я сама-то подразумевал под своими “решительными мерами”, о которых написала Антону? Я задумалась об этом, что я могу сделать, в этих условиях.
В полдень на телефон пришло наконец-то, сообщение, Антон написал, что скоро приедет. Мама очень обрадовалась:
- Маша, вот видишь, он настроен мириться, будет извиняться, не ругай его сильно. Знаю, совсем не ругать у тебя не получится.
Антон действительно приехал, внешне спокойный и словно далёкий от меня и моих забот. Приехал ненадолго, чтобы успеть забрать Дашу из детсада. Так по крайней мере он мне сказал. И что телефон был на беззвучном режиме, тоже сказал. Он работал, не слышал.
Антон не просил прощения, не каялся и не винился. О всем происшедшем сказал коротко, словно заученно, без эмоций:
- Маша, ты можешь сердиться, но случившегося не исправить. Ты давно болеешь, а я мужчина, и у меня, как ты знаешь, есть мужские потребности. Вот я и сорвался. Тем более, ты сама ко мне свою подругу отправила.
В общем, как в дурном анекдоте, я ещё и сама виновата.
- Но мы семья, у нас есть дочь. И ради дочери я предлагаю забыть об этом случае. Тебе нельзя волноваться. Я со своей стороны обещаю, что такого больше не повторится.
И вроде бы как с заботой обо мне даже...
- Антон, эта Валентина…, - с трудом произношу имя “подруги” - должна убраться из моего дома.
- Из нашего, Маша, из нашего! - несколько жестко поправляет меня Антон.
Потом продолжает:
- Не переживай, её там больше нет и не будет.
- Откуда я это узнаю? Мне домой надо приехать?
- Тебе надо лечиться, нет смысла домой ездить.
И после паузы:
- Вот, можешь фото посмотреть, убедиться, что её вещей в доме нет.
Он сбрасывает мне на телефон фотографию спальни, где накануне кругом были разбросаны вещи Валентины Ермолиной.
Я внимательно смотрю. Фото по дате сегодняшнего дня. Чистая комната, кровать с покрывалом. Никаких вещей нет, прямо до стерильности все убрано, не похоже даже на Антона. Но не придерешься, вещей Ермолиной нет. И так быстро все убрал. Правда, и моих вещей совсем не видно. Видимо, все по шкафам запихал.
- Не смей никого чужих в наш дом приводить, - жёстко говорю ему, - и Дашу завтра приведи ко мне, я соскучилась по дочке.
- Не буду никого приводить в дом, не волнуйся, - говорит мой муж, - тебе нельзя волноваться.
И вот не поспоришь даже. Обо мне же заботится.
- Но у меня в эти дни много работы будет, поэтому, скорее всего, с Дашей приду позднее. Я тебе позвоню, когда смогу прийти. И имей в виду, у неё сломался телефон, скоро куплю ей другой.
Я соглашаюсь. Антон протягивает мне пакет с фруктами, говорит, что нужно ехать в детсад за Дашей, прощается и уходит. В дверь палаты заглядывает мама, ожидавшая в коридоре, проходит ко мне.
- Ну что, дочка, помирились?
- Не знаю, мама. Мы не ругались. Но он какой-то чужой, как-будто. Меня даже не обнял, не повинился, не извинился, здоровьем не интересовался.
- Маша, мужчины иногда бывают совсем бесчувственными. Особенно если его застукали. Ему прощение тут непросто получить. Мне он здесь тоже только кивнул. Неудобно ему, я думаю, перед женой и тёщей.
…
Следующие три дня идут похожие один на другой. Процедуры, лечение, небольшие прогулки с мамой. От Антона я получаю раз в день сообщение, очень напоминающее дежурное послание. Что он пока занят на работе, чтобы я лечилась, и что с Дашей все хорошо.
Маму Антон тоже ни о чем не просил. Да и мама практически все время со мной. Как он там справляется с Дашей, если много работы, было не очень понятно. Наверное из детсада забирает последней.
Не выдержав, на следующий день я набираю номер воспитательницы Даши:
- Анна Петровна, это мама Даши Чадовой.
- Здравствуйте, Мария, рада вас слышать. Как ваше здоровье? Даша так за вас переживала.
- А могу я с ней поговорить? Муж сказал, что у нее телефон сломался.
Но моя мама неожиданно проявляет твёрдость.
- Маша, милая, послушай, пожалуйста, меня! Обратиться в полицию, сделать заявление ты можешь и из больницы. А если будешь сидеть сейчас в полиции, то сил у тебя не останется совсем.
Новая хозяйка квартиры тоже смотрит на меня сочувствующе и кивает на рассуждения мамы.
- Да и заведующий может рассердиться, что надолго уходишь. Если вовремя не придёшь, могут отказать в лечении. Что тогда, как сможешь бороться за дочь?
Я понимаю, что мама права. У меня даже нет теперь своего дома. Куда идти, если не в больницу или к маме. И сил у меня совсем немного. Их нужно поддерживать. А сделать это можно только в больнице.
Поэтому вызываем такси и прощаемся с потрясенной всей этой историей женщиной. Её тоже можно понять. Купила наконец-то квартиру для своей семьи, в связи со скидками и срочностью продажи не насторожилась, а тут … премерзкая, уголовная явно история.
Продажа с нарушением прав собственника, похищение малолетнего ребёнка, и все это в отношении больного человека, матери, лежащей в больнице после операции…
Возвращаемся с мамой в больницу, в свою палату. Лечащему врачу говорю, что все очень плохо, квартиру мою муж срочно продал, а ребёнка вывез без моего ведома и разрешения. И что мне придется обратиться в полицию, из больницы.
Конечно, врач этому не слишком рад, да и удивлён, что мой муж, с которым он не раз беседовал о моем состоянии, так поступил. Но отнесся к этому с пониманием. Наверное, врачи многое что здесь видели. Надо, значит надо.
Звоню в полицию по поводу похищения дочери. Меня долго и словно нехотя расспрашивают, а точно ли это похищение, раз ребёнок с отцом, может быть они на море поехали.
- Послушайте, какая поездка на море! Я лежу в больнице, после операции. За мной смотреть надо, ухаживать, а он увозит дочь. Неизвестно куда, не сказав ни слова.
- Но он же её отец, гражданочка, - отвечают мне, - и у вас равные права на дочь. Если вы болели тяжело, то могли и забыть, к примеру, что он говорил вам про поездку.
Равнодушие полицейского на проводе просто убивает. Я прошу дать трубку не мужчине, а женщине в полиции, мне отказывают. Заявления все принимает дежурный, кто сейчас в дежурной части.
- Мы не можем выполнять ваши пожелания. Нам нужны факты.
- Хорошо, ещё раз говорю: я ничего не знала, что он уедет с дочкой. Муж ничего мне про это не говорил. Обещал ещё пять дней назад привести ко мне дочь в больницу, и не привёл.
- А откуда вы узнали, что он её увёз?
- Сегодня я от воспитательницы в детсаду узнала, что муж больше не водит Дашу в детсад, отказался от него. А в нашей квартире теперь живут чужие люди, и они сказали, что муж торопился в аэропорт.
От расстройства и волнения я даже забываю сказать, что Антон и квартиру продал. И тоже без моего разрешения. Все мои мысли только о дочери, о Дашеньке.
И только пояснения, что я, как мать, полностью была не в курсе, где моя дочь, разрешения не давала и лежу после операции в онкологической больнице, заставляют дежурную часть полиции города обратить внимание на мой звонок. В больницу приезжает дежурная по городу группа полицейских.
Маховик правосудия начинает медленно-медленно на мой взгляд работать.
После моих объяснений, написания заявления и показаний мамы как свидетеля дежурные передают сведения в районный отдел полиции.
Оттуда также приезжает следователь, уточняя сведения по моему мужу и его месту жительства. Тут уже всплывает вся мерзкая история с продажей квартиры, и я по совету следователя пишу объяснения и заявление и по этому поводу.
Уже очень поздний вечер, все недовольны, конечно, этим в больнице, но не ругаются. А я сильно устала.
- Машенька, поешь, ты совсем зелёная у меня стала.
- Не хочу я, мама.
- Надо, Маша, надо. Силы тебе нужны. Вся извелась ведь уже.
Помолчав, мама добавляет:
- Сволочь этот Антон, всегда мне не нравился, чувствовала, что использует тебя, твоё имя.
Мама неожиданно разоткровенничалась, раньше она мне это не говорила, поддерживая в решении родить ребёнка. Все-таки мне уже было за тридцать, и ей очень хотелось счастья дочери.
- Давай чай пить, мама, - говорю ей, глотая слезы.
Надо, наверное, было рожать без мужа, и молчать про дочь.
Вся эта работа с полицией сильно выматывает и меня и маму, которая осталась на ночь у меня дежурить в палате. И это хорошо, потому что ночью были звонки из полиции.
Уточняли данные по Даше. Мне сообщили, что из нашего аэропорта вчера был вылет в столицу несовершеннолетней Дарьи Чадовой вместе с отцом Антоном Чадовым. На ребёнка была доверенность от мамы.
Значит, Антон подсунул мне перед операцией на подпись доверенность по дочери. Значит, он все решил заранее.
В голосе полицейского было сомнение, а стоит ли тогда искать, раз ребенок находится с законным отцом. Я настаивала, что доверенности не давала, о вылете не была в курсе. Снова напомнила, что от меня есть и второе заявление, о продаже квартиры без моего ведома. Что и я, и дочь в результате действий Антона Чадова остались без жилья.
Хорошо, что мой журналистский мозг быстро все еще анализировал и находил слова убеждения. Хотя мне порой было трудно говорить. Вкупе с ситуацией по квартире это подействовало. Полицейские более не сомневались и принимали необходимые меры по розыску.
Я пояснила, что Антон Чадов, вероятно, в похищении участвовал не один. С ним могла быть женщина, сообщница, Валентина Ермолина.
К утру мне снова позвонили и сообщили, что мой муж был задержан в аэропорту столицы, где он в компании с женщиной, по паспорту Валентиной Ермолиной, собирался вылететь и вывезти несовершеннолетнего ребёнка в соседнюю южную страну. К моему счастью, по погодным условиям рейс был задержан.
Я разрыдалась от сообщения. Напряжение последнего дня, бесконечные объяснения, убеждения, эмоции и переживания словно вытянули из меня все последние силы. С другой стороны, это того стоило.
Я вся внутренне словно в комок сжимаюсь. Появляется нехорошее предчувствие, что звонок не по Даше.
- Маша, - раздается на том конце провода встревоженный голос Антона, - дорогая, ты как себя чувствуешь?
У меня даже горло перехватывает от неожиданности всей ситуации. Мой муж, увезший без разрешения Дашу, сбежавший от полицейских при аресте, как ни в чем не бывало звонит и спрашивает, как у меня дела.
- Как ты мог, Антон, как ты мог увезти нашу дочь без моего разрешения!
Я не спрашиваю его, нет, я возмущаюсь, насколько могу в силу своего состояния.
- Маша, - взволнованно говорит Антон, - ты должна знать, что произошла чудовищная ошибка. Я должен тебе объяснить всё. Я не увозил нашу дочь без твоего разрешения, ты подписала доверенность.
- Не ври мне, Антон, - злюсь я, - ты продал квартиру и отказался от детсада, увез Дашу из страны.
- Маша, послушай, ты сама мне разрешила её взять на море. Ты просто очень плохо себя чувствовала перед операцией, настолько, видимо, плохо, что сейчас ничего не помнишь. А детсад этот мне не нравится, Даша часто болеет. Решил, пока осень, пусть немного отдохнёт, подышит морским воздухом.
Он говорит это настолько убедительно, что я начинаю сомневаться, вдруг я действительно не помню. Я настолько плохо себя чувствовала перед операцией, что часто плохо помнила, что происходило.
- Допустим, - говорю я, - что ты Дашу повёз отдохнуть на море. А почему ты продал квартиру? Как ты мог оставить нас без жилья?
- Маша, я продал эту, чтобы купить новую, в другом районе. Я уже присмотрел, где. Там и детсад получше, и школа приличнее. Маше же через два года в школу, ты забыла?
- Я не давала тебе доверенность на продажу квартиры и не разрешала это делать, - твёржу я.
- Ты просто опять все забыла из-за всей проклятой болезни, Маша! Мы говорили с тобой об этом. Как жаль, что ты не помнишь!
Голос Антона звучит настолько убедительно, что я начинаю сомневаться. Он приносил мне много бумаг на подписание перед операцией. А что, если я действительно просто не помню, что подписывала эти доверенности?
Мама напряженно вслушивается в наш разговор. И она тоже в сомнениях. А Антон продолжает рассказывать.
- Маша, меня задержали в аэропорту, прямо на глазах Даши. Это очень жестоко по отношению к ребёнку. Я её отец, а меня на её глазах задерживают, как какого-то преступника. И нас повели в разные комнаты, представляешь, как она испугалась!
Вот это я как раз очень хорошо представляю. Даша наверняка очень сильно испугалась, недаром там позвали детского психолога. Что если я действительно ошибаюсь по отношению к Антону?
Но тут я вспоминаю, что Антон изменил мне, а в аэропорту с ним вместе задержали Валентину.
- Антон, ты изменил мне с моей коллегой, с этой Валей Ермолиной. И обещал мне, что это больше не повторится, что она уберется из нашего дома. А в аэропорту тебя задержали с ней! Ты обманываешь меня, Антон, - срываюсь на крик.
В трубке ощутимое молчание. Потом мой муж все-таки начинает говорить.
- Маша, я перед тобой виноват только в том, что не нашёл сразу сил разорвать связь с твоей подругой. Ты пойми, тебя нет, мне было очень трудно, столько всего навалилось. И на работе завал, и за Дашей надо смотреть, и с детсадом решать, и квартиру новую искать. А Валя… она помогала мне в этом.
- И поэтому ты потащил любовницу отдыхать с собой, когда жена в больнице?
Я язвлю, но на душе противно и тошно. Антон поступил гадко и подло, но в одном он, несомненно, прав. Его задержали на глазах у Даши, и дочери от этого, конечно же, страшно и плохо. Антон отвратительный муж, но он по своему любит Дашу, и не сделает плохо ребёнку. По крайней мере я так ещё считаю.
- Я бы все равно вернулся, Маша, через неделю мы бы обратно приехали. А Даша бы только отдохнула за это время, перед переездом и новым детсадом. А Валентину наша дочь знает, она хорошо к ней относится. И можно было не боятся оставлять Дашу с ней. Ну, посуди сама, не твою же мать мне приглашать смотреть за Дашей на море.
Как не горько признавать, но в словах Тоши есть логика. Вывернутая, связанная с изменой, но есть. За Дашей надо смотреть, она шустрый и подвижный ребёнок, а одному в чужом месте это сделать довольно трудно, даже на отдыхе. И от этого становится тяжело и противно.
Я часто слышала от знакомых, что стоит одному в паре изменить, как отношения меняются настолько, что их невозможно понять. Словно сразу с чужим человеком имеешь дело. Вот Антон вроде бы беспокоится о Даше, но не посчитал нужным ничего сообщать мне. И мне этого не понять.
- Зачем ты звонишь мне, Антон? Ты все решил без меня. Так что же ты сейчас от меня хочешь?
- Маша, все это началось с твоего заявления. И это сказывается на Даше. Если любишь дочь, забери заявление, я прошу тебя! Или просто скажи следователю, что ты ошиблась. Ты больная же, все в полиции поймут, что ты могла забыть, что ты все разрешила и все подписала.
Я молчу, не зная, что сказать и как поступить.
- Маша, ты же не хочешь нашу дочь оставить без отца, так ведь?
Я невольно киваю в ответ на его слова, даже не понимая, в этот момент, что он не видит этого моего кивка. Но я действительно не хочу, чтобы у Даши не было родителей.
А вот выкарабкаюсь ли я после операции и химиотерапии - большой вопрос. Врачи лишь успокаивают и ничего не говорят. И мне с каждым разом тяжелее видеть, как они уходят от ответа.
- Я подумаю об этом, - говорю я, - мне нужно время. А где ты сейчас ? Я знаю, что ты сбежал от полиции.
- У знакомого. От него звоню. Моим телефоном нельзя сейчас пользоваться, я думаю. Пожалуйста, сообщи в полицию, что ты ошиблась. А я постараюсь к тебе приехать. Мы все решим.
И напоследок снова словно давит на меня:
- Это все ради нашей дочери. Ради Даши. Сделай все ради дочери!
В трубке гудки, а я в раздумье. Боже, что мне делать? Поверить человеку, изменившему мне во время болезни, когда мне нужна была опора и поддержка? Или думать только о малолетней дочери, помнить, что ей нужны родители?
…Хлопок, будто разряд в воздухе. Вокруг меня словно бешено крутится какой-то вихрь, закручиваясь в спираль, в воронку, и я в этой спирали как в невесомости… Но падаю, падаю в эту воронку, находясь при этом на месте, теряя себя, ничего уже не ощущая...
Это невероятно странное ощущение, оно когда-то возникало, когда я была под общим наркозом… Там тоже была спираль и спутанность сознания, и словно ты на месте и в тоже время летишь куда-то вниз, в разноцветную воронку… Неизвестно куда. Сознание вроде бы ещё есть, а вот пространство все движется и вертится.
Наверное, я умираю?
- Посторонись, посторонись, прочь с дороги!
Я вдруг слышу очень громкие крики и, ничего не понимая, открываю глаза…
Вместо палаты и подлеца мужа - резкое, очень яркое солнце, так что сразу жмурюсь. Какая-то площадь со старинными домами, с башенками, странно одетыми людьми и… На меня несутся кони со всадниками.
Мне же это не снится? И это они так громко кричат, неужели мне?
- Посторонись!
Крик совсем рядом. Оказывается, я стою на дороге, прямо перед несущейся толпой всадников. Меня же сейчас затопчут! Так вот как я погибну? Не под подушкой от рук мужа, а под копытами коней? Ужас делает меня просто деревянной, я цепенею и ничего не успеваю сделать...
Огромный серый конь резко останавливается, управляемый всадником, хрипит, роняя пену с гигантской морды, и поднимается на дыбы, точно надо мной. Мамочки, как страшно-то! Прямо гигантский лошадиный торс, а меня лишь чуточку задевает.
Но мне и этого хватило. От неожиданности и удара я падаю в пыль и грязь дороги, которая немощеная, без асфальта, да ещё и загрязнена лошадиным навозом. Да, грязно и пахнет.
Дорога очень пыльная, прямо слой пыли стоит, и мне до ужаса противно оказаться там. Пыль проникает в полурасстегнутый больничный халат, у него верхние пуговицы от удара оторвались, видимо, на честном слове держались. Халат и так от многих стирок в больнице далеко не белый был, а тут враз стал грязно-серый, противно-то как.
Огромный всадник на коне что-то кричит, резко и отрывисто, а я его не понимаю, язык совсем незнакомый. Или это он на меня так орёт? Не понимаю, не понимаю… И вдруг словно в голове щёлкает переключатель, и я наконец-то начинаю различать незнакомые слова.
Вокруг меня, кроме группы всадников, собралась толпа людей, непонятно как одетых. Одежды словно из старинных фильмов про средневековье. Широкие штаны и юбки, кофты и рубашки навыпуск, женщины в палатках, мужчины в каких-то картузах.
И все говорят наперебой, кто зло, кто подобострастно перед этим всадником. И я теперь все слышу.
- Вот же, дура старая, под лошадь кинулась! Жить совсем надоело, что-ли?
- Она как из воздуха появилась, прямо на пути у господина…
- Фу, а грязная-то какая! Ещё и лысая! Баба лысая, фуууу!
- Бродяжка, не иначе. Не всех попрошаек ещё из города убрали…
- Откуда взялась-то, совсем непонятно...
- Господин, вы не виноваты, она сама, сама под лошадь кинулась! Мы это видели!
Это гул обвинительных возгласов. Но есть и жалостливые.
- Ой, худая-то какая, кожа да кости… Несчастная женщина…
- Да кто же тебе волосья-то так состриг? Или ты болеешь?
- И ведь лошадь её задела, ей же больно, наверное, под копытами-то… Вот носятся они, ни о чем не думают…
Их немного, этих жалостливых возгласов, но они все же есть, и я их тоже слышу.
Я нелепо барахтаюсь в пыли и грязи, пытаясь встать. Но подняться мне ощутимо трудно. Меня действительно задели лошадью, и я ещё упала. Это к моему общему состоянию после операции.
Всадник наконец-то успокоил своего огромного серого коня, и слегка наклонился, рассматривая меня, барахтающуюся все ещё в пыли. Вот как букашку какую-то, появившуюся у него на пути. Остальные такие же мощные всадники столпились рядом.
- Арчи, брось, поехали дальше! Жива старушка, и ладно!
- Ты не задел её, Арчи, я сам видел, не задерживайся! Опоздаем на турнир! Все собрались уже. Нас ждут, без нас не начинают.
Арчи, значит, мелькает в моем сознании. Какой-то Арчи, сбивший меня в этом непонятном мире. Арчи…
Я наконец-то встала коленки, и, тяжело опираясь на землю, пытаюсь приподняться. Встать не могу. И не смогу без помощи, наверное. Вижу огромную протянутую руку всадника в перчатке. Он наклонился через шею коня для этого. Слава Богу, догадался!
Вкладываю свою изможденную, прямо-таки старушечью лапку в эту огромную длань. Ну, а как по-другому скажешь, длань, конечно. Архаизмы из меня полезли, а куда деваться, если я в каком-то средневековье очутилась, явно.
Рука всадника по имени Арчи ощутимо дёргает меня вверх, и я наконец-то встаю. Прямо перед его конём. Пыль с моей одежды сыпется при этом, словно струйками. Отряхиваю себя руками, насколько это возможно. Потому как выгляжу ужасно нелепо перед группой молодых и красивых, надо сказать, мужчин на этих прекрасных конях.
А я словно вижу себя в этот момент со стороны. Нелепая, тощая фигура, с лысой головой. Старый больничный халат наполовину расстегнут, пуговицы отлетели, видно тело, но груди у меня словно совсем нет. И все это в глазах всадников ещё и грязное, с хлопьями дорожной серой въедливой пыли, которую я ощущаю даже на лице. Представляю, каким нелепым чучелом я выгляжу.
Поднимаю глаза, придерживая рукой ворот распахивающегося халата, и сталкиваюсь с прищуренным взглядом огромного мужчины на сером коне. В нем все огромное, я просто тростинка перед ним, хотя по жизни высокая. Мужчина неожиданно белокурый, с вьющимися очень светлыми волосами. И глаза такие яркие, синие-синие.
Наши взгляды встречаются, перекрещиваются, словно вражеские клинки. Взгляд раздраженный, гневный. Надо же, синь какая…
- Ты кто? - резко спрашивает меня мужчина. - Откуда выскочила? Тебя не было на дороге.
Я молчу, потому что у меня в глотке стоит пыль. И если мне говорить, то я сначала хотя бы прокашляться должна. Подумает ещё, что заразная...
Если бы я сидела за своим столом в нашей редакции, то начала бы свой юмористический рассказ следующим образом:
“Я свалилась неизвестно в каком мире прямо в пыль, и предстала огородным пугалом перед высокородным господином на коне-исполине.
- Кто ты? - вскричал господин, обалдев от моей наглости, - как смела появиться на моем пути ?
- Я несчастная больная женщина, - промолвила я, - и мне очень нужна ваша рыцарская помощь.
- Доставить ко мне в замок, вымыть, одеть в костюм одалиски и привести ко мне вечером!
Да, сидела бы и весело щелкала по клаве старенького компа, а тут…
Пришлось пойти с воинами по приказу умчавшегося на “коне-исполине” этого “высокородного господина”.
Они шли впереди и недовольно оглядывались, что иду медленно. А я, наступая в придорожный слой пыли в больничных разношенных шлепках, думала, что такую грязь из-под ногтей мне теперь век не убрать. Мне так сколько ещё топать?
К моему счастью, мы подошли к старой повозке с лошадью около одноэтажного здания, от которого шли малоприятные запахи прокисшей еды. Голодная, вот и чувствую. Мне сказали лезть в повозку, но не помогли. Я вскарабкалась, как могла.
Скамеек не было, пришлось сесть на досчатое дно этой колымаги. Когда лошадь тронулась, повозку стало мотать во все стороны, и я думала уже только о том, чтобы не получить занозу в свою “филейную” часть.
К счастью, долго ехать не пришлось. Повозка остановилась около кованых ворот, нам нехотя открыли, и я увидела большую площадку, покрытую брусчаткой, перед высоким замком. Очень красивым, многоэтажным, с башенками, разноуровневой крышей с черепицей, балконами и террасами.
Но красоту здания сильно портила какая-то неухоженность: краска во многих местах слезла, некоторые рамы красивых готических окон были распахнуты и просели, в некоторых окнах даже не было стёкол. Словно здесь не было хозяйской руки и должного пригляда.
Мои спутники, или конвоиры, это как посмотреть, повели меня не к центральному входу, около которого толпились слуги, а к заднему, с внутреннего двора, видимо, к чёрному.
По дороге я обратила внимание, что вокруг замка разбит большой, как-бы я сказала, ландшафтный парк, но он тоже выглядел весьма заброшенным. Кое-где работы проводились, но общей картины не было. Да, что же неухоженно-то все так?
Мы прошли в замок по коридору, мимо кухонь, подсобок, каких-то складов, и меня направили в общую комнату, где было несколько постелей, на которых сидели женщины. Видимо, какая-то общая спальня для слуг.
- Ты кого к нам привел, служивый? - закричала одна.
- Хозяин велел привести, помыть, осмотреть лекарю и одеть, - пробурчал один из конвоиров.
- Боги, уже бродяжку привели, да она же заразная, наверное, - вскричала другая.
Женщины столпились группой и весьма неприязненно смотрели на меня.
Я слегка прокашлялась и наконец-то заговорила, стараясь попасть в стиль жизни, в которой неожиданно для себя оказалась:
- Приветствую вас, милые женщины, я болела долго, но не заразная, уверяю вас. Просто упала в пыль на дороге, и мне бы помыться.
Они смотрели на меня недоверчиво.
- Кажись, из благородных. Ну, их много в замок сейчас привозят. Но лысая же.
- Я остриглась, чтобы волосы не мешали, - вежливо пояснила я.
- А, надо лекаря тогда позвать... - сообразила одна из женщин. - И все же пусть пока поживёт отдельно. Вон чуланчик есть под господской лестницей. Давай, туда веди, а мы лекаря найдём сейчас.
- И одежду найди, - строго сказал один из служивых.
- Счас, с себя снимем, - съехидничала одна.
- Поговори ещё! - разозлился пожилой вояка. - Вообще в деревню свою отправят, навоз мести. Тут-то ты при работе, при еде и постели.
- И экономку нам пришлите! - прикрикнул другой. - Определить её надо, что да как, чем заниматься будет.
Женщины примолкли, а одна пошла показывать комнату под лестницей.
Ну, комнату, это слишком громко сказано. В центре когда-то безумно красивого, а сейчас грязноватого холла возвышалась мраморная, как мне показалось, лестница. Очень красивая и изящная. Когда-то…
Под лестницей, в самом конце, у несущей стены была небольшая и узкая комната, в которой хранились швабры, ведра и прочее, видимо, для уборки той самой лестницы. В конце комнаты был диванчик, стол, и, главное, небольшое пыльное окошко с выходом во двор.
Впрочем, пыльное здесь было все, включая меня. Но главное - здесь была вода, слив и небольшой санузел, которым наверняка пользовались слуги. Видимо, когда-то здесь если не жил, то работал, ответственный за чистоту лестницы.
Честно говоря, я обрадовалась, хотя воины смотрели на чулан со старыми швабрами с явным подозрением.
- Тут у нас раньше две женщины работали, убирали лестницу, - сказала пришедшая с нами женщина, - но потом драконы к ним повадились, их и отослали. Сами понимаете, последствия…
Она замолчала, а я озадаченно воззрилась на неё. Какие ещё драконы? Может, тараканы, наверное, оговорилась? Их травили и женщины отравились?
- Ну, тебе не грозит, - продолжила она, - не польстятся.
Мужчины непонятно чему засмеялись, но добродушно, не зло.
- Оставайся пока, помойся, а мы лекаря найдём и экономку. Их ещё найти надо, да чтобы у них время было.
- Одежду ещё! - напомнил воин.
- Вот тут в шкафчике что-то есть, потом ещё подберём.
На том мы и расстались. И я шагнула в новый дом - чулан, и в новую жизнь.
…
Через два часа чувствовала я себя намного лучше, чем по прибытии в этот странный мир. Странно, что не болело во всех местах тело, как в больнице, где порой руку поднять было жизненным подвигом.
И пока я отмывалась от коварной, въевшейся под халат грязи, стряхивала прямо в окно постельные тряпки, стирала их, сушила, повесив на том же окне и всех поверхностях, мыла пол, окошко, санузел и протирала повсеместно пыль, я размышляла.