Вода была тёплой, как свежее дыхание, обволакивающей и плотной. Лепестки жасмина медленно кружились по поверхности, касаясь кожи так, будто кто-то целовал её невидимыми губами. Ева лежала в мраморной ванне, раскинув руки по краям, слегка согнув колени, оставляя тело открытым — но лишь до определённой черты. Четверо мужчин, обнажённых по пояс, обслуживали её, каждый со своей задачей. Без слов. Без права на взгляд.
Мужчина, с губкой в руке, осторожно продолжал вытирать внутреннюю поверхность её бедра. Его движения были точными, медленными, сдержанными, но всё равно — возбуждающими. Ткань губки становилась всё влажнее, будто впитывала её дыхание. Каждый круговой жест оставлял след — не физический, но чувственный, словно память тела впитывала это прикосновение.
— Ты дрожишь, — сказала она, не открывая глаз. — Еще раз неосторожно меня затронешь — и ты будешь мыть мне пол языком.
Он застыл. Губка в руке замерла на полпути к паху. Пальцы чуть подрагивали. Он, казалось, перестал дышать.
— Ты ведь знаешь, где твоя граница, — добавила она чуть тише, с лёгкой усмешкой. — Ниже колен. Всё, что выше — моё. Не для тебя.
Она медленно повернула голову в его сторону, и даже несмотря на то, что взгляд её был тяжёлым и томным, он опустил глаза мгновенно.
— Посмотри на губку, — приказала она.
Он подчинился.
— Видишь, как она мокрая? Это не от воды. Это от меня. И ты всего лишь тряпка между моими ногами. Не забывайся.
Он сглотнул. Остальные мужчины — те, кто держал ковш, веер, бокал — будто стали тише. Ева чувствовала, как напряжение в комнате нарастает. Её власть была не в крике — в тоне, в словах, в теле, которое не просит, а требует.
— Продолжай, — разрешила она, — но медленно. Как будто целуешь меня. Только без губ. Ты их не заслужил.
Он опустил губку снова — мягко, осторожно, будто каждая клетка его тела боялась сделать ошибку. Он вытирал её, как священную реликвию, но не от страха, а от благоговения.
— Вот так, — прошептала она. — Тише. Ниже. Глубже.
Она выгнулась чуть сильнее, позволяя бедру раскрыться, но ненадолго — ровно настолько, чтобы дать ему почувствовать близость запретного.
— Ты хочешь узнать, как я пахну внутри? — спросила она, глядя в потолок. Он не ответил. — Ответь.
— Да, госпожа, — выдохнул он. Голос дрожал.
— Слишком честно, — усмехнулась она. — За это ты заслуживаешь быть привязанным к краю ванны и смотреть, как я трахаюсь с кем-то достойным. Тебе — только взгляд. Не более.
Он замер. Вены на его шее пульсировали. Она это заметила — и улыбнулась.
— Возбуждён? — спросила она спокойно.
— Да, госпожа.
— Прекрасно. Значит, всё под контролем. Моим.
Она сделала глоток шампанского — медленно, с наслаждением, позволяя пузырькам растечься по языку. Затем протянула бокал в сторону — и мужчина с подносом тут же поднёс новый. Её ногти слегка задели его пальцы.
— Ты дрожишь тоже? — спросила она, не глядя. — Даже не прикасаясь ко мне, ты уже возбуждён?
— Да, мадам.
— Нет. Не мадам. Здесь я — госпожа. Запомни это, пока я добрая. Иначе будешь облизывать бортик ванны, пока я получаю удовольствие от другого.
Тишина снова сгущалась. Но теперь в ней был электрический ток желания и подчинения. Мужчины замирали в напряжении. А она — пульсировала. Не от ласк. От власти.
Третий стоял в ногах, обмахивая её веером. Ветер от него был тёплым, терпким, пропитанным запахом ладана. Он знал, как направить поток воздуха так, чтобы он скользнул по соскам, но не задевал их, чтобы прошёлся по животу, вызывая дрожь. Он был точен, как дирижёр, управляющий оркестром телесных откликов.
Четвёртый держал бокал. Он не двигался. Просто стоял — как жертва у трона. Ева подняла палец — не глядя, только слегка пошевелив. Он подошёл. Поднёс шампанское. Она взяла бокал, не удостоив его взглядом, и сделала глоток. Пузыри лопались на языке, как прикосновения, от которых невозможно спрятаться. Горло обожгло — приятно. Она задержала глоток, а затем медленно проглотила, позволяя вкусу пройти по телу.
Никто не осмеливался взглянуть выше её колен. Ни один. Это было условие. Это было игрой. Это было правдой.
Она лежала в ванне, как богиня, которую моют перед жертвоприношением. Но сегодня никто не будет прикасаться к ней иначе, чем она разрешит. Никто не получит ни стона, ни вздоха. Только молчание, только напряжённую дрожь её тела, только их собственное возбуждение, которое они унесут с собой.
Их возбуждение — её власть. Их страх — её уверенность.
Она закрыла глаза, откинулась назад, и шепнула — не им, себе:
Я ваша богиня.
Апрель в Париже начался слишком громко. Слишком ярко. Слишком живо. Улицы полнились цветущими ветками, шумом скутеров, длинными завтраками на террасах. Люди пили кофе, смеялись, вели себя так, будто зима осталась в прошлом окончательно. Еву это раздражало.
Она провела утро на заднем дворике своей виллы, босиком, с чашкой кофе и тишиной. Дом стоял в глубине частного участка. За высокими воротами, обвитыми живыми изгородями, всё было закрыто от мира. Только жасмин, фонтан и мягкий шум листвы.
Снаружи её дом казался почти театральным — колонны, арочные окна, белый камень, зелёные ставни. Внутри же царила тёплая тень, запах свечей, дерева и старой бумаги. Там никто не говорил громко. Даже она сама. После мартовского шторма — с арестом коллекционера, скандалами, ночами в особняке Пульса — ей требовалась пауза. И не просто отдых. Обнуление.
Париж стал тесным. Не физически — внутренне. Она чувствовала, как стены дома, привычные маршруты, даже собственная кровать — напоминают ей о том, кем она была в марте. А она не хотела помнить. Хотела стать кожей, которая ещё не знает, как её коснутся. Весной, которая ещё не решила, будет ли она нежной или яростной.
Сначала она думала об Эмиратах. Всё казалось логичным: солнце, конфиденциальность, уровень. Но в последний момент передумала. Слишком много знакомых. Слишком много женщин, похожих на неё. Там всё было про статус, а она сейчас жаждала тела — без смысла, без подписей. Египет показался менее претенциозным, но всё ещё роскошным. Солнечным, влажным, немножко грубым.
Антуан всё понял без слов. На следующий день выслал маршрут: частный перелёт, вилла в Сахл-Хашише, отель, известный тем, что умеет держать язык за зубами. Всё было выстроено так, как она любила: незаметно, быстро, идеально.
Собираясь, она почти не думала. Шёлковые платья, крем от солнца, флакон духов. Jasmin Rouge — влажный, терпкий, с хищной нотой в сердце. Несколько книг, щётка для тела, один комплект нижнего белья — на случай, если придётся уехать не одна.
Она вышла из дома поздним вечером. На ней было длинное пальто и ничего под ним. Каблуки цокали по каменной дорожке, ведущей от двери к чугунным воротам. Водитель уже ждал. Сад, жасмин, тишина — всё осталось за ней. Без сожаления. Только с лёгким вдохом — как будто она снимала кожу.
Париж остался позади. На неделю. Только на неделю. Но в глубине живота уже цвела мысль — эта неделя станет чем-то большим. Потому что впервые за долгое время в ней не будет Пульса.
* * * * *
Египет встретил её мягкой жарой, тёплым ветром и влажным воздухом, пропитанным солью и ленью. Всё было правильно: тишина, которой не нужно было учиться, и свет, который ничего не требовал. Солнце не жгло — оно ласкало. Даже границы отеля казались размытыми, будто этот оазис вне мира существовал только для неё.
Утро начиналось одинаково. Терраса, выходящая прямо к морю. Белая керамика под босыми ступнями. Фрукты, подаваемые в тишине, ледяной чай с мятой, плотный йогурт с мёдом. Солнце ещё мягкое, как первый поцелуй — не обжигающее, а пробуждающее. Ева ела медленно, почти лениво, разглядывая линию горизонта. В этой прозрачной тишине не было заданий, графиков, чужих взглядов. Только воздух, вкус, кожа.
После завтрака она спускалась к пляжу. Частная лагуна, отделённая от остального берега скалами, была тёплой даже ранним утром. Сначала — несколько движений, растяжка, дыхание. Йога давалась ей легко. Не ради формы — ради того, чтобы почувствовать тело. Руки, спина, живот, бедра — всё было здесь. Без команд, без инструкций, без поводков.
Плавала она голой. Сбрасывая с себя ткань, как сбрасывают лишние мысли. Волны обтекали её бёдра, поднимались к груди, касались сосков — прохладно, легко, без намерения. Это было единственное прикосновение, которое не требовало позволения. И потому — самое желанное.
Она плыла медленно, вдоль линии камней, с закрытыми глазами. Под водой всё звучало иначе. И тишина — тоже. Она не думала о Пульсе. Не прокручивала сцены, не вспоминала лиц. Только телесные ощущения: как тянуло мышцы, как напряжение уходило в песок, как кожа снова становилась её.
Мысли о мужчинах возвращались. Но без имён. Без историй. Только как категории. Один был властью. Другой — слабостью. Третий — тенью. Ещё один — зеркалом. Они все оставили следы, но никто не остался. Это не было больно. Это было очищающе.
После плавания она ложилась на шезлонг. Без полотенца, позволяя солнцу сушить её так, как ему хочется. Иногда ей казалось, что она — просто фигура в пейзаже. Линии тела сливались с линиями песка, и в этом растворении было нечто сладкое. Как будто мир наконец перестал требовать от неё быть кем-то.
Она засыпала днём. Просыпалась медленно. Пила воду с лимоном. Читала, не запоминая сюжет. И чувствовала, как внутри всё становится тише. Не ментально — телесно. Словно мышцы, привыкшие к напряжению, учились расслабляться заново.
Я — женщина на солнце, — думала она. И этого достаточно.
* * * * *
Он появился на третий день — как будто из жара и теней. Высокий, с тёмными волосами, загорелой кожей и книгой в руках. Сидел в глубине шезлонгов, под пальмами, где солнечные блики ложились полосами на грудь и руки. Он читал не для вида — это было видно по тому, как переворачивал страницы: размеренно, вдумчиво, с паузами.
Ева не сразу обратила на него внимание. Но он посмотрел первым. Без улыбки, без намёка. Просто взгляд — прямой, но не навязчивый. Она встретилась с ним глазами на несколько секунд. Потом снова. И снова. Молчаливое любопытство — без инициативы, но с потенциалом. Он не подошёл. И это понравилось ей больше, чем если бы подошёл сразу.
В тот же вечер они пересеклись в баре отеля. Она выбрала дальний столик, попросила бокал сухого белого и тарелку устриц. Он сидел у стойки, но заметив её, встал. Подошёл медленно, как человек, у которого нет нужды торопиться.
— Вы сегодня были у бассейна, — сказал он, не спрашивая. Голос — бархатный, с французским акцентом.
— Возможно, — ответила она. — А вы — с книгой, которую вы, кажется, действительно читали.
— Это редкость, знаю. Сейчас книгу чаще держат для декора.