– Ты хотел меня видеть?
Ночные разговоры в саду – традиция, которую ввел Данте Орсини еще будучи капо. В этот уголок, где росли кипарисы, самшиты, а плетистые розы оплетали старую каменную арку, он приглашал лишь с одной целью: сообщить что-то важное настолько, что человек, удостоившийся чести, либо возвышался, либо исчезал навсегда.
Став доном, Данте начал проводить такие разговоры чаще, но именно меня он до сих пор ни разу не вызывал. Тем более вот так – через Марко. Официально.
Он стоял чуть впереди, у заросшей плющом ниши с обнаженной нимфой, из кувшина которой струилась вода в небольшой мраморный фонтанчик. Черные брюки красиво облегали сильные ноги дона. Рубашка – обнимала крепкие плечи. Рукава в привычной манере были закатаны до локтей, выставляя на показ многочисленные татуировки, которыми была забита вся кожа вплоть до костяшек. Белоснежная ткань в темноте ночи и тусклом свете садовых фонарей могла соперничать по яркости с луной – правда, ту совсем не было видно из-за облаков.
Было немногим больше двух ночи. В это время Стальной Дон, выгуляв пса, возвращался в свое крыло, принимал контрастный душ и ложился спать. В редких случаях он мог позволить себе почитать перед сном, иногда – оставлял распоряжения. Но сейчас, по одной лишь позе, я понимала, что отдыхать дон Орсини в ближайшее время не собирался.
Он был напряжен. Его спина – идеально прямая, руки – заложены в карманы брюк. Взгляд устремлен вперед, туда, где между кустов крутился довольный Лео.
Данте не смотрел на меня. И это тоже было опасным звоночком.
Дон не спешил начинать разговор, делая вид, что наслаждается ароматом ночного сада, украшенного саженцами лаванды и лилий. Он поступал так всегда – я прекрасно знала эту манеру ведения диалога, когда дон намеренно игнорировал собеседника, заставляя того нервничать и теряться в догадках. Скрываясь в темноте, я неоднократно наблюдала, как несчастные обливались потом, нервно кусали губы и комкали собственную одежду. Но одно дело – видеть, как испытывают терпение других, и совсем иное – оказаться самой на их месте.
Мне бы хотелось поторопить Данте, спросить, что происходит. Но я молчала. Во-первых, потому что сейчас мое место в тени точно занимал кто-то из Кустоди, значит, мы были не одни. Во-вторых, потому что требовать чего-то от Орсини бесполезно. Он ничего не скажет, пока сам не будет готов.
Данте свистнул, подзывая пса. Лео, шурша листвой и ломая ветки, вылетел из кустов, но понесся не к хозяину, а ко мне. Ткнулся в ноги, подставил морду – не удержалась и погладила добермана между ушей. Хороший мальчик. Помнит, кто подарил ему такую сказочную жизнь.
– Я заключил союз с русскими, – заговорил Данте. Холодно и отстраненно, как и должен дон озвучивать свои решения.
– Я не буду тебя с этим поздравлять.
Мои отношения с русской братвой складывались тяжело. Я им не доверяла, они меня ненавидели. Поэтому, несмотря на все обстоятельства, я была на стороне тех, кто выступал против договора с Воронцовым. К сожалению, нас таких было всего двое.
Вопреки ожиданиям, Данте не стал меня одергивать. А я каждой клеточкой своего тела чувствовала, как накалялась атмосфера, поэтому не отрывала глаз от пса, доверчиво трущегося о мои ноги.
Лео мог перекусить руку, если к нему лез кто-то, кто ему не нравился. Мог вцепиться в глотку по приказу хозяина. Но обычно просто рычал, не подпуская ни к себе, ни к Данте никого чужого.
Но я – не чужая. Я – Тень, которая всегда рядом. Поэтому сообщить мне что-то важное можно было любым другим способом. В любом другом месте.
Но мы – здесь. Соблюдаем традиции. И я совсем не верила, что попала в число счастливчиков, которые возвышались после подобного разговора с доном. Мне просто некуда возвышаться. Зато падать… падать я буду не меньше чем с высоты небоскреба.
– Братва выдвинула условие, – продолжил Данте.
– О, даже не сомневаюсь, – пробубнила себе под нос.
Русские только и делали, что выставляли требования. Удачные для себя, не для других.
– И я их принял, – закончил дон, проигнорировав мой комментарий.
Он замолчал. Я подняла на него взгляд, чтобы увидеть полное отсутствие эмоций на знакомом лице и несгибаемую волю в серых глазах.
Вот он, момент. Ради него я здесь – видимо, русские попросили о чем-то, связанным со мной. Иначе Данте не опустился бы до такого официоза.
– И что же попросил Ворон? – расправив плечи, поинтересовалась я. Чего бы дон от меня не потребовал сейчас, я бы выполнила. Даже если его приказ пойдет в разрез с моими желаниями. – Казнить меня? Упаковать в блестящий бант и вручить его советникам, как игрушку? Или согреть ему постель?
Наши отношения с Вовой Воронцовым оставляли желать лучшего. Несколько лет назад он пытался завалить меня в койку, наплевав на мое нежелание. За это я оставила ему шрам на ребрах. После его парни с разной степенью настойчивости пытались меня убрать. Я в ответ сокращала их число. До открытого противостояния дело не доходило: Вова не хотел войны с Орсини, я его в этом поддерживала, поэтому наши стычки проходили, если можно так сказать, «неофициально».
А сейчас у Ворона возник уникальный шанс поставить меня на место. Я не сомневалась, что он им воспользовался.
Беатрис Кастелли. Настоящее. 26 минут.
Я ушла той же ночью. Не заходя в дом – мне нечего было там забрать. Одежда, оружие – плевать, даже если все это отдадут новоявленной невесте дона. Пусть забирает, мне не жалко. Хотя где-то внутри я все еще надеялась, что ее поселят как можно дальше от Данте.
Мой путь лежал через гараж. Можно было попросить одного из охраны Крепости[1] довести меня, но мне нужно было слить куда-то клокотавшую внутри ярость, и я выбирала самый лучший для этого способ: байк. Я редко его использовала, особенно в последнее время, когда угроза Триады нависала, словно лезвие над горлом, но, если не выпустить эмоции через скорость – я сорвусь.
А еще не выдержу и прострелю кому-то голову, если хотя бы мельком увижу сочувствие в зеркале заднего вида.
Я уже сворачивала к воротам, когда дорогу мне преградил мужчина. Несмотря на свои размеры, он появился настолько бесшумно, что первым моим порывом было выхватить пистолет из-за спины. Рука сама дернулась к нужному месту, но нащупала лишь пустоту. На разговоры тет-а-тет с Данте я ходила без оружия. Раньше.
– Над входом камеры, – равнодушно сообщил мне Риккардо Мартелли – старший над всеми Кустоди[2] дона. Причем, «старший» не только по званию, но и по возрасту: он был телохранителем еще при прошлом доне, Карло Орсини, отце Данте. – Вытри слезы, если не хочешь, чтобы назавтра пошли слухи.
Я нахмурилась, недоуменно глядя на мужчину. Во-первых, потому что не поверила ему сразу: чтобы я, да плакала? Но быстрое прикосновение к щеке лишь подтвердило слова Грома: на кончиках пальцев осталась влага.
Тут проявилось «во-вторых»: какое ему было дело до того, заметят ли сидящие на камерах охранники мое состояние? Ведь отношения с Риккардо у нас были далеки от дружеских. Более того: мне всегда казалось, что он меня недолюбливал, ведь что во время обучения, что после Мартелли не стеснялся в выражениях, распекая меня за малейший промах.
Он никогда в меня не верил, о чем заявил в первую нашу встречу. И с годами эта вера не окрепла ни на йоту.
Тогда почему сейчас мне казалось, что его лишенные эмоций слова – это попытка помощи?
– Плевать, – бросила я, однако кулаком быстро вытерла оставшиеся дорожки. Надо же, я не думала, что слова Данте задели меня настолько сильно. – Я все равно здесь больше не живу.
Обогнув Мартелли, я двинулась дальше, но уже через пару шагов мне в спину донеслось:
– Тренировки Кустоди все еще проходят каждый день. Не смей их пропускать.
Я резко развернулась. Риккардо стоял, сложив руки на груди, и смотрел на меня так, словно действительно имел право отдавать мне приказы.
Но я – не одна из Кустоди. И никогда ей не была.
– Я больше не охраняю дона, – напомнила ему то, что он наверняка узнал задолго до меня.
Гром лишь пожал плечами.
– Кто знает, когда это изменится? – задумчиво бросил он и двинулся в нужную ему сторону. – Не хотелось бы, чтобы к тому моменту ты растеряла навыки.
Он ничего не пояснял, и даже намеком его слова не казались. Но внутри меня из-за них поднимала голову надежда – и я мысленно свернула ей шею. Никаких иллюзий насчет счастливого финала. Он точно не для меня.
Больше меня никто не останавливал. Охрана у гаража смотрела на меня равнодушно: они прекрасно знали, что я могла в любой момент приходить и уходить с территории виллы. Поэтому, когда я забирала из специального шкафчика ключи от байка, они тихо обсуждали что-то свое, стоя как можно дальше от меня.
Ворота были услужливо распахнуты. И те, что в гараже, и те, что на въезде. Словно в том, что я уезжала, не было ничего такого. Подумаешь, Тень отправилась на очередную казнь, что в этом нового?
Только одно было иначе: в этот раз на казнь отправилась я сама.
Мотор ревел, когда я покидала поселок, в котором находилась Крепость. Это место было закрытым от целого мира, все дома здесь принадлежали семье. Одни доставались в награду капо, другие использовались как гостевые или временное место для проживания важных лиц, которых не хотели пускать на виллу. Здесь не было лишних людей. Зато имелась высококлассная защита от любого внешнего вторжения.
КПП на въезде в поселок. Еще одна скрытая от глаз защитная башня со снайпером – я без проблем преодолела их все, хотя где-то внутри надеялась, что хоть кто-то попытается меня остановить. Я была бы рада конфликту – любому. И плевать, что при мне нет даже кинжала, чтобы защищать себя или нападать: мое тело – само по себе оружие, приученное убивать.
Но байк уносил меня все дальше, и никто не думал ему мешать. Хорошо, уговаривала я себя. Пусть так. Пусть меня выгнали, как вшивую собаку. Переживу. Найду себе другое место – быть полезной семье я все еще могу. Да, не как Тень дона. Но я все еще его палач, а с учетом стычек с китайцами, работы у меня вряд ли в ближайшее время будет мало.
Пускай меня лишили дома. Места, в котором, черт возьми, я была счастлива! Жаль, что больше не будет совместных ужинов с Марко. Прогулок по ночному саду с Лео. Утренних тренировок в тренажерном зале с кем-то из заступающих на пост Кустоди.
Ничего, справлюсь. Найду себе новые занятия по душе – может, начну наконец-то бегать по утрам. Или научусь готовить. Да хоть вышивать крестиком! Лишь бы не сидеть без дела. Не позволять себе хотя бы на минуту задумываться о том, о чем думать было нельзя.
Беатрис. Прошлое. 3 месяца, 12 дней, 6 часов и 47 минут.
Я прекрасно помнила тот день, когда впервые увидела Крепость.
Мне было шесть. Последние полгода я прожила в приюте, но в моей памяти не отложилось, как я туда попала. Надзирательница Мэй, как ее все звали, ничего не объясняла, а на прямой вопрос могла и подзатыльник отвесить, поэтому я ни о чем не спрашивала. Просто жила. Ела, что дают, спала там, где показывали, и молчала.
В приюте мне не нравилось все. Каждый сантиметр этого места дышал безнадежностью.
Стены – когда-то, возможно, ярко-синие – теперь покрылись слоем грязи и облупились, обнажая старые слои штукатурки, как струпья на больной коже. Полы скрипели и шатались под ногами, доски расходились, образуя дыры, в которые постоянно проваливались носки и мелкие вещи. Окна – эти жалкие деревянные рамы с мутным стеклом – не держали ни холод, ни тепло, а в щели между рассохшимися створками спокойно могла пролезть моя ладонь.
Еда была не просто пресной – она была обесцвеченной, словно повара специально вываривали из нее все вкусы и запахи. Каша, больше похожая на клей. Суп, где плавали одинокие кружочки морковки. Хлеб, который крошился в руках, но при этом умудрялся быть резиновым.
Воспитатели... О, эти тюремные надзиратели в гражданском! Их лица запомнились мне лучше всего – желчные улыбки, когда они кого-то наказывали, холодные глаза, оценивающие тебя как вещь, жирные пальцы, хватающие за плечи слишком крепко. Они не воспитывали – они ломали, и делали это с удовольствием.
Даже воздух здесь был другим – спертым, пропитанным запахом дешевого мыла, пыли и чего-то несвежего. А время текло иначе – медленно, тягуче, будто специально растягивая мучения.
Я не была общительным ребенком. Да и никто в том приюте не был. Были старшие – те, кто сильнее. И младшие – мы, те, кому доставалось.
У нас отбирали еду. В особо холодные ночи, когда ты всерьез боялся замерзнуть насмерть, – еще и одеяла. Для развлечения могли спрятать одежду, пока кто-то был в душе, или обсыпать трусы жгучим перцем, утащенным с кухни. Мне везло – меня трогали меньше остальных. Но лишь до тех пор, пока я не заступилась за паренька.
Он был старше, но ниже меня ростом. Щуплый, костлявый – по нему легко было пересчитать все кости. Несуразный. И в очках – это и стало его проклятьем. Над ним издевались с особой жестокостью, а он только плакал, чем заводил старших еще больше. Им нравилась его беспомощность. Нравилось его ломать.
В один из дней я не прошла мимо. Не нарочно – мне не было дела до чужих проблем. Они зажали его в коридоре у окна, как обычно отобрав очки. Один из заводил стоял на покосившемся подоконнике, удерживая их за дужку так высоко, чтобы невозможно было достать, а остальные заставляли жертву прыгать. Снова и снова, снова и снова.
Я просто шла – мне нужно было отнести тряпки в кабинет Надзирательницы Мэй, когда один из паршивцев слишком сильно толкнул паренька, и тот упал прямо на меня, похоронив нас обоих под ворохом застиранной ветоши, используемой для уборки. Мне было больно, но больше всего – обидно, и я не смолчала.
В той драке мне разбили губу и впервые сломали нос, но и обидчикам неплохо досталось даже несмотря на то, что их было больше. Я успела расцарапать лица троим, прежде чем нас нашел один из воспитателей. Меня отвели в медкабинет, остальных отправили убирать двор, а когда я вернулась, обнаружила у своей кровати очкарика.
Забавно: я до сих пор помнила его лицо. Круглое, веснушчатое, хотя волосы светлые, совсем не рыжие. Но совершенно забыла имя.
Он решил, что я заступилась за него, а я не стала его разубеждать. На этом мы и подружились, если можно так назвать отношения, где каждый молчал. Но в том молчании было куда больше близости, чем со всеми остальными обитателями приюта вместе взятыми.
В тот день Очкарик нашел меня сам – я убирала в столовой после обеда, когда он, взлохмаченный и напуганный, ворвался внутрь ураганом.
– Пойдем скорее, – схватив за руку, он потянул меня в сторону заднего выхода, не дав отнести посуду к раковинам. – Нужно спрятаться, пока они не нашли нас!
– Кто?
Очкарик не ответил. Он прожил в приюте дольше моего, поэтому и знал больше. Я лишь пару раз слышала, что с какой-то периодичностью здесь появлялись люди, которые забирали детей. Нет, не домой – на счастливых родителей они не походили. После их визита те, кого забрали, никогда не возвращались.
Но за время своего пребывания я не видела подобных гостей. До этого момента.
Выяснять что-то было поздно, да и очкарик на ходу не стал ничего объяснять. Он вытащил меня сначала во двор, таща за собой как собачку на поводке. Потом – свернул к отдельно стоящему флигелю, выполнявшему роль склада, и лишь тогда обмолвился, что нам нужно залезть на чердак, чтобы «переждать».
Но сделать это мы не успели.
– Эй, вон они! – донеслось до нас откуда-то из-за спины. – Хватайте!
Необъяснимый страх холодными мурашками осел на спине.
– Бежим!
И мы побежали. Я не оборачивалась, боясь споткнуться. Очкарик крепко держал меня своей потной ладошкой. Но он был приучен к этому – к бегству, а я обычно предпочитала принимать удар.
Я не знала, от чего мы бежим и чем может закончится встреча с мужчинами, что стремительно нагоняли меня. Но иррациональная паника не давала мне ни одного шанса: просто была, просто душила меня, заставляя сбиваться с дыхания.
Никто не разговаривал. Слышались лишь тяжелое дыхание и тихое поскуливание, но и они исчезли, стоило только автомобилю тронуться с места. И дальше единственным звуком стал шум дороги за тонкими стенами кузова.
Я сидела, обхватив колени руками. Я не боялась темноты, но в тот момент меня пугало не отсутствие света, а полное непонимание происходящего. Что это за люди? Куда нас везут? Что с нами будут делать? Вопросы так и множились в моей голове, но я лишь сильнее впивалась пальцами в локти, не решаясь хоть один озвучить вслух. Прикрыла глаза и дышала на счет, как учил Очкарик. Он говорил, это помогало ему, когда старшие запирали его в чулане.
Ехали долго. Мои руки онемели до такой степени, что вряд ли я смогла бы разжать пальцы без посторонней помощи. Мои ноги, обутые в потрепанные сандалии, замерзли так, что я перестала чувствовать их до самой лодыжки. Так еще и на последнем из поворотов я не удержала равновесия и упала на соседа, задев его плечом.
– Аккуратней! – прошипел незнакомец и грубо меня оттолкнул.
Я его не винила – ему тоже было страшно, поэтому просто отсела подальше, насколько позволяли размеры фургона. Зато подвигалась, разгоняя кровь по телу.
Через несколько минут шины плавно затормозили с тихим шелестом, после раздался шум воротного скрежета. Еще минута дороги, и автомобиль окончательно остановился.
Дневной свет, проникший в резко распахнутые двери, ослепил. Я попыталась прикрыться ладонью, но, когда подняла руку, в нее тут же вцепилась чья-то огромная ладонь и дернула меня вперед. Я снова упала – но на этот раз не на грязный задний двор приюта, а на ровную, теплую, пахнущую солнцем асфальтированную дорожку.
Рядом со мной с той же неаккуратностью опускались другие мальчишки, но я на них не смотрела. Я не смотрела и на суровых мужчин, замирающих вокруг. Все мое внимание притянул к себе дом – настоящий дом! – стоявший в отдалении.
У меня перехватило дыхание.
Я даже не знала, что такие дома бывают на самом деле. Он был огромный и казался почти живым – как будто дышал теплом и светом. Песочного цвета стены сияли под солнцем, словно сами были сделаны из света. Высокие колонны, тонкие балконы с узорными перилами, широкие окна, отражающие небо и зелень... Я заметила лестницу у главного входа – широкую, с красивыми ступенями, и сад, раскинувшийся сбоку: настоящий, с деревьями, кустами, клумбами и дорожками.
А еще – бассейн. Я никогда не видела его раньше, но сразу поняла, что это он. Вода в нем была ярко-голубая, как на картинке из журнала, и будто звала: «Посмотри! Коснись!»
Все вокруг казалось невозможным. Красивым. Волшебным.
И тогда – грубый удар.
– Мордой вниз! – кто-то со всей силы толкнул меня в затылок. Я едва не ободрала нос, только выставленные руки спасли от встречи с асфальтом.
– И какого черта вы притащили этот сброд сюда? – взревел голос где-то слева.
Перед моим лицом показалась пара тяжелых армейских ботинок, но уже через секунду они двинулись дальше вдоль шеренги.
– А куда? – поинтересовался тот, что поймал меня.
– На винодельню, придурок! – звук был таким, будто кому-то прилетело по затылку. Я его знала, потому что в приюте это был излюбленный способ наказания у воспитателей. – Если будешь слушать приказы дона через слово, быстро отправишься кормить червей!
Я не знала, о каком доне идет речь – я и слово-то такое услышала впервые. Но сразу сообразила, что это кто-то важный, раз он мог отдавать приказы.
– Уберите их отсюда, – вновь мелькнули армейские ботинки и скрылись из поля моего зрения. – Пока кто-то из Орсини их не заметил.
Секунда – и нас снова стали заталкивать в фургон даже проворнее, чем из него выталкивали. Начали с дальнего от меня парня, поэтому, пока не дошла очередь, я рискнула поднять взгляд и еще раз посмотреть на дом, покоривший меня до глубины души.
Он был таким красивым, что трудно было дышать. И на миг – на целый миг! – я вдруг представила, как я могла бы в нем жить. Бегать по вереницам коридоров, прятаться в комнатах с изящной мебелью, гулять босиком по идеально ровной траве. Возможно, у меня была бы собака – большая, с которой мы вместе гуляли бы на заднем дворе.
И кто-то из взрослых. Кто-то, кто любил бы меня.
Мои мечты разрушились вместе с хлопком закрывшейся двери и наступившей темнотой, отрезавших меня от чудесного зрелища. Но весь дальнейший путь я вновь и вновь воскрешала перед взглядом тот дом с его окнами, лестницами и деревьями.
И от этого неизвестность уже не казалась такой пугающей.
К концу дороги я уже не сомневалась в том, что однажды попаду в то место и узнаю, каким чудесным тот замок был изнутри.
Но этой встречи пришлось ждать очень и очень долго.
Беатрис Кастелли. Настоящее. 13 дней, 15 часов и 14 минут.
Пот застилал глаза, но я не позволяла себе даже моргать, когда капли попадали на глаза. Удар, удар, еще один – особенно резкий, как выстрел. Точный, как приговор. Боксерская груша вздрагивала от каждого моего касания, покачивалась под тихий перезвон цепи.
Обычно груша скромно ютилась в углу, покрываясь пылью и плесенью. Но сегодня… Сегодня я заботливо стерла с нее все следы долгого бездействия, не без труда зацепила за свисающий с потолка крюк и сделала из нее приемник всей той злобы, что копилась в моей душе последние тринадцать дней.
Склад дышал мраком. Единственная лампочка на столе, без абажура, но с длинным проводом, тянущимся от генератора, бессильно боролась с тьмой, оставляя стены погребенными в черноте. Темно-красные, осыпающиеся от старости кирпичи только рады были остаться вне поля моего зрения. Ведь я тоже – сама чернота.
Это место было моим пристанищем. Оно напоминало мне о самых худших днях в моей жизни: именно здесь меня нашли, прежде чем отдать в приют. Я выкупила здание сразу после того, как об этом узнала. Оно словно стало моим отражением: выбитые окна – как многочисленные шрамы на теле; дырявая крыша – как моя пробитая предательством вера. И лишь стены – потертые, но все еще стоящие на своем – как моя преданность. Непоколебимая. Способная умереть только тогда, когда и меня не станет.
В этом помещении, назначение которого я никогда не знала, не было ничего, кроме стола, лампы и груши. Оно – темное, продуваемое всеми ветрами, прекрасно отражало мое нынешнее состояние. Черное, даже при свете дня. Покинутое всеми. Лишенное даже наивной надежды на то, что придет хоть кто-то.
Первые дни я правда на что-то надеялась. Теперь вера сдохла, как дохнут бездомные собаки – тихо и незаметно, и я закопала ее в дальнем углу, принимая простую вещь:
Так и должно быть.
Это – мой мир. В нем нет солнца, лишь вечные сумерки. Нет чистоты – только грязь под ногтями и в мыслях. Нет жизни – только пустота в груди, зияющая так же, как пролом в дальней стене.
Очередной удар. Потрепанная кожа заскрипела, прежде чем груша отлетела назад дальше, чем обычно. Костяшки, туго перетянутые бинтами, протяжно заныли в унисон истерзанному снаряду. Грязно-серая ткань окрасилась красным – сначала робкими пятнами, затем – яростными подтеками. Треснутое ребро напоминало о себе при каждом вздохе, и даже надетый по настоянию доктора корсет не спасал. Но боль давно уже ничего для меня не значила. Она не приносила ни искупления, ни облегчения – только призрачное ощущение, что я еще жива.
Поэтому я продолжала. Снова и снова. Уже второй час подряд – сегодня время окончательно потеряло для меня всякий смысл.
Груша металась из стороны в сторону, словно упрашивала закончить издевательства, но я била и била, всеми силами стараясь не представлять на ее месте никого конкретного.
– Так и знал, что найду тебя здесь.
Я услышала его задолго до того, как он вошел. Джип Марко рокотал, как довольный кот, не говоря про шелест шин по гравийной дороге. Выбитые окна под потолком прекрасно пропускали любой шум: от малейшего шороха до раската грома.
Кардинал и сам не таился: мелкие камушки крошились под подошвой его ботинок с громкостью оружейных выстрелов в гробовой тишине склада. Марко не пытался подобраться ко мне со спины – да я бы и не позволила. Но Вителло – один из немногих, кому не хочется вскрывать глотку даже за нарушение личного пространства.
Я не ответила. Нечего было отвечать. Поэтому продолжила свою тренировку, которая давно уже перешла в стадию откровенного изматывания собственного тела. Увы, пока безуспешную.
Марко остановился на границе моего зрения, но я прекрасно видела его черный классический костюм, ярким пятном выделяющийся на фоне моего полуразрушенного убежища. Белоснежная рубашка едва ли не светилась от своей белизны. Расстегнутый пиджак оттенял ее свет хоть немного. Руки засунуты в карманы брюк. Ноги расставлены широко, словно Кардинал собирался защищаться, и для этого выбрал самую устойчивую из своих поз.
Но я не планировала на него нападать.
Несколько минут прошли в тишине. Я все так же колошматила грушу под тихий скрип последней. Марко пристальным темным взглядом изучал меня. Я не собиралась демонстрировать ничего из того, что кипело внутри, поэтому надевала на лицо свою «рабочую» маску.
Никаких эмоций. Я – машина. Идеальная и бездушная.
– Ты ведь знаешь, какой сегодня день?
Одна фраза, и рука дернулась, уходя значительно правее. Груша раскачалась так, что пришлось обнять ее, гася колебания. При этом в Марко я запустила взгляд, полный затаенной злобы за то, что мешал мне тренироваться.
Он действительно думал, что я не знала? Да если бы у меня был настенный календарь, я бы закрасила сегодняшний день в черный. Но календаря не было, что совершенно не мешало мне держать в голове нужную дату даже в алкогольном бреду. А сопоставить ее с датой в телефоне было не так уж и сложно.
– Я отправила букет и поздравительную открытку.
Не собиралась делать и этого, но вчера, проходя мимо цветочного магазина, не сдержалась – слишком оглушительным на пустынной улице оказался аромат свежесрезанных растений. Выбрала самый красивый букет из девственно белых пионов и вложила в него одну из готовых записок с пожеланием счастливой семейной жизни. А вместо подписи оставила рисунок – такой же, какой однажды Данте оставил на моем теле.
– Ха! – я усмехнулась и отвернулась, начиная разматывать бинты на левой руке. Интуиция подсказывала, что Кардинал больше не позволит мне лупить грушу если не действиями, то хотя бы разговорами на грани фола. – Я видела эту русскую принцессу. Даже если она ударит Стального дона со всей силы, вряд ли ему будет больно.
Она была похожа на куколку, изящную фарфоровую статуэтку. По-детски наивное личико, украшением которого являлись огромные голубые глаза, глядящие на мир влюбленным взглядом. Блестящие золотистые волосы словно из рекламы шампуня. Идеальная, чуть бледноватая кожа даже на вид казалась бархатной, и я готова была спорить: на ней не было ни единого изъяна – ни прыщика, ни шрама, ни татуировки.
На её фоне я не то, чтобы проигрывала. Нас даже ставить рядом стыдно было.
Она была чистой и непорочной, эта русская девочка. Вообще не удивлюсь, если она окажется еще и девственницей в свои неполные двадцать.
Идеальная невеста. Идеальная жена.
Идеальная не я.
– Я не про Данте.
Брошенный из-за плеча взгляд подтверждал то, о чем еще секунду назад догадался разум: Марко смотрел на меня. Прицельно. Со смесью решительной поддержки и теплого сочувствия.
Потому что я тоже его друг. Как и Данте. И то, что в такой день Марко выбирал меня, а не своего босса, говорило о многом. Но…
– Мне все равно, – соврала, возвращаясь к своему занятию.
Мне не было больно даже физически, что говорить про боль душевную. Ее я не испытывала уже очень давно, а те отголоски, что копились в теле, были не сопоставимы с теми, что мне приходилось терпеть во времена своего детства.
Но я злилась. Злилась настолько, что хотелось выхватить пистолет, ворваться на чертову свадьбу и расстрелять там всех. Невинную невесту, ее жирного отца, его хамоватых сподручных. А после пойти и перестрелять еще и всю Триаду, не надев бронежилет.
Поэтому сегодня я не взяла с собой оружия. Только голые руки, замотанные не специальными бинтами, а огрызками от старой тряпки, найденной мной где-то в ворохе местного тряпья.
– Ну, конечно, – хмыкнул Марко, и я услышала его приближающиеся шаги. – Поэтому ты запряталась в свою пещеру и до крови избиваешь несчастную грушу.
Что я могла на это ответить? В каждом своем слове Кардинал был прав. Я пряталась. Я бесилась, как запертый в клетке зверь. И я причиняла себе боль физическую, чтобы задушить боль душевную.
Откинула испорченную кровью ткань прямо на пол. Раздражало все: место, время, окружение. И ненавязчивый цитрусовый аромат одеколона Марко, подошедшего слишком близко.
– Трис, – произнес он тихо, положив руку мне на плечо. – Ты ведь понимаешь, у него не было выбора. Нам нужен союз с русскими.
Конечно, я понимала. Признавала и необходимость, и обоснованность. Но лишь умом. Зато все остальное тело едва ли не дрожало от накрывающей меня ярости.
Я резко развернулась, сбрасывая с себя чужую ладонь.
– Он не должен был приносить себя в жертву, – выдавливала я сквозь зубы, потому что понимала: Марко не отвяжется от меня, если ему не ответить. И я надеялась, что моих слов будет достаточно, но нет. Пока Кардинал не прочитает свою исповедь, он от меня не отцепится.
– Дон защищает нас также, как мы защищаем его, – спрятав правую руку в карман, Марко тяжело выдохнул. – Но мы же оба прекрасно понимаем, что злишься ты не от этого.
Я не повелась на эту бесхитростную провокацию.
– От русских одни проблемы!
Я знала, о чем говорила. Любая встреча с ними заканчивалась или потасовкой, или кровавой бойней. Братва не следила за языком, наглела во всех возможных аспектах и каждый раз требовала более выгодных для себя условий.
И вот, дотребовались. Дон Орсини женился на принцессе Воронцовой.
– Помяни мое слово, – выставив вперед палец, я указала им на Кардинала. – Эта куколка будет сливать своему отцу каждый шаг Данте. Каждое слово. И чертов союз в итоге станет нашей общей погибелью!
Оттолкнув Марко плечом, я обошла его грозную фигуру и двинулась к выходу. Очевидно, побыть одной мне больше не светило, а злость выплеснуть все еще требовалось. В голове судорожно скакали мысли о том, где и как можно сбросить напряжение, но я с остервенением отметала все, в которых фигурировала вилла Орсини. Туда я больше не вернусь. Не после сегодняшнего.
– Если Анастасия станет проблемой, ты ее уберешь, – Марко произнес самую очевидную вещь на свете, поэтому я даже не остановилась. Но лишь до следующих его слов: – Но только тогда, когда у тебя будут неопровержимые доказательства, Трис.
Я замерла, так и не дотянувшись до куртки, висевшей на единственном гвозде, сиротливо торчащем прямо из кирпичной кладки. Развернулась – медленно, контролируя каждое движение. Сощурилась и проникновенно уточнила:
– На что ты намекаешь?
Марко никогда не говорил ничего просто так, а его слова про доказательства – очевидный намек. Но на что?
– Ты всерьез считаешь, что я собираюсь грохнуть дочь русского пахана?
Я, конечно, убивала людей. Много, если быть откровенной. Но это всегда были оправданные убийства – оправданные защитой семьи, верности которой я поклялась на крови. Но я не убивала просто так, от скуки, иссякшего терпения или плохого настроения. И Марко знал это как никто другой. Тогда почему сейчас позволял себе подобные слова?
Не нужно было реагировать – нужно было продолжать идти, и всего через пять метров я скрылась бы из вида Кардинала. Но я вновь сглупила, вздрогнув и замерев. Ведь прикладывала все силы, чтобы о моих последних развлечениях не узнал ни Стальной дон, ни его Андербосс.
– Ты влезаешь в драку восемь раз из шести. Ты ходишь на чужие территории в доках как к себе домой, – продолжал то ли отчитывать, то ли перечислять мои достижения Марко. – Посмотри на себя, Трис! Ты вся в синяках и ссадинах, у тебя сломано ребро, тебя как минимум трижды зашивали. И это только за прошлую неделю!
Нехотя я обернулась. Слишком точным был рассказ Вителло, чтобы не уточнить:
– Насколько пристально ты за мной следишь?
Странно, что я не заметила хвоста. Хотя, последние тринадцать дней я не слишком внимательно смотрела по сторонам.
– Это ведь так не похоже на тебя, – шагнув ближе, продолжил Марко. Его глаза светились уверенностью, но еще и заботой, которую мне хотелось и не хотелось принимать. – Ты – не Нико, чтобы кидаться из крайности в крайность. Не Сандро, не знающий, когда нужно заткнуться. Ты – Тень, самая преданная из нас.
Я усмехнулась, не пытаясь скрыть горечь. Да, преданная. И эта преданность сейчас играла со мной крайне жестокую шутку.
– Ты не совершила бы и половины этих действий, если бы с тобой все было нормально.
– Я служу своему дону, – через силу я смогла выдавить из себя кривую улыбку. – Как умею.
Вителло покачал головой и произнес то, на что у меня не хватало смелости, глядя мне точно в глаза:
– Ты себя убиваешь.
Иногда Марко становился голосом моей совести – той самой, которую я задавила в себе много лет назад. Но ее подавить было легко, а Вителло… когда он хотел до меня что-то донести, заставить его замолчать на середине слова было невозможно.
И все же я попыталась.
– Если это все, о чем ты хотел мне сообщить – можешь проваливать.
Марко вздохнул так глубоко и шумно, будто едва сдерживал себя. Только я прекрасно знала, как глубока чаша его терпения, и понимала, что своим поведением не наполнила ее даже на половину.
Ведь и меня Марко знал не хуже, а, возможно, и лучше, чем я знала саму себя. Он был готов и к моему упрямству, и к моей грубости.
– Ты пропускаешь тренировки Кустоди, – неожиданно перевел он тему.
Резкий поворот разговора сбил меня с толку, поэтому я выдала честно:
– Я – не одна из них.
– Как и я, – кивнул Кардинал, признавая правоту каждого из наших замечаний. – Но поддерживать себя в форме – твоя обязанность.
– О, поверь, я практикуюсь каждый вечер!
Конечно, не с элитными бойцами, но все же. Уличная драка – лучший учитель, уж нам ли не знать.
– Да, я вижу, – кивнул подбородком на меня Марко, вероятно, имея в виду мои ссадины и синяки. – И, судя по всему, навыки ты подрастеряла.
Я вспыхнула мгновенно: никогда не терпела упреков в сторону своего мастерства.
– Если бы не твои глупые принципы, я бы затолкала тебе эти слова в задницу, – сощурившись, сообщила я Вителло.
– Можешь попробовать на завтрашней тренировке, – ничуть не напугался мой самый непробиваемый друг. А когда я собиралась ответить, что ноги моей там не будет, вдруг добавил: – Заодно посмотришь на нового претендента в Кустоди.
Ругаться перехотелось. Вообще. Совсем. Потому что новость была шокирующей.
Кустоди – это личная стража дона Орсини. Туда не попадали люди с улицы, туда не брали по блату, знакомству или просто ради численности. Хранители, как их еще называли, это, по сути, отдельная каста, закрытое братство, которое не слишком желало делиться своими секретами. Их было не больше трех десятков, но они стояли целой сотни бойцов.
А еще они не нуждались в усилении – я это прекрасно знала.
– Готова спорить, русские проталкивают своего кандидата, – выдала я единственное объяснение, которое возникло в голове.
К моему удивлению, Марко не стал меня переубеждать.
– Я тоже так думаю. Слишком все совпало: договор с братвой, свадьба, твои истерики.
Я шагнула вперед, собираясь пояснить за «истерики», но Вителло остановил меня одним взглядом:
– Поэтому мне нужно, чтобы ты взяла себя в руки, Трис, – проговорил он тем тоном, которым отдает приказы Капо: ледяным, не терпящим возражений и обещающим долгую смерть, если ты все же решишь выступить против. И особенно выделил слово «мне», ясно давая понять, что эта просьба – его личная инициатива. – Я не могу допустить, чтобы в окружении дона появилась крыса. А ты – единственная, кому я могу доверять.
У Кустоди был жесткий отбор новобранцев, целый ряд испытаний для получения статуса. Стресс-тесты, проверка на лояльность, физическую и психологическую выносливость. Все это – под пристальным надзором Риккардо Грома. Даже Данте не вмешивался в происходящее.
Но вмешивались мы с Марко. С молчаливого позволения дона и громогласного сопротивления Риккардо. Но ни Тень, ни Кардинал не могли себе позволить подпустить к Данте кого-то, кого не проверили бы лично.
Беатрис. Прошлое. 2 месяца, 19 дней, 12 часов и 04 минуты.
Винодельня располагалась на другом конце города – так далеко, что, когда нас везли туда в первый раз, я думала, что прошел целый день. Она представляла собой огражденную небольшим деревянным забором территорию из виноградников, пары амбаров и основного здания. И выглядело это все… уныло.
Виноград давно зарос травой. Скрипучие ворота закрывались на цепь и ржавый замок, который можно было легко сбить одним несильным ударом лома. Обветшалое каменное здание не внушало доверия, а табличка «Cantina Vecchia»[1] висела под таким наклоном, что грозилась упасть на голову первому, кто подойдет достаточно близко.
Но это все, конечно, был фасад для чужаков. Я его увидела впервые лишь через несколько недель после того, как нас привезли в том темном фургоне. В тот весенний день нам «посчастливилось» оказаться сразу в самом сердце базы Кустоди – бункере.
Разумеется, нам никто ничего не объяснял: нас в очередной раз выковыряли из нутра автомобиля – на этот раз к ногам к одного-единственного мужчины. Он стоял, по-военному сложив руки за спиной и широко расставив ноги, и, как мне казалось, устало смотрел на нас.
– Мне нужно всего десять, – то ли напомнил, то ли сообщил он, когда дверцы фургона закрылись, а нас опустили на колени, не давая поднять головы. – Вы специально забирали самых дохляков?
Кто-то из стоящих за нашими спинами бугаев проворчал что-то неразборчивое. Мужчина впереди громко цокнул языком, прервав оправдания, и шагнул вперед.
– Этот сразу – нет, – произнес он, толкнув в плечо крайнего слева паренька. – Этот… допустим. Дальше.
Он шел мимо шеренги и бегло осматривал каждого, словно выбирал щенков на выставке: этот слишком толстый, у этого – зачатки мышц, у того – глаз косит. Словно мы не люди, а игрушки, подаренные ему на Рождество.
Тяжелые ботинки остановились передо мной. Секунда – и меня, схватив за волосы, дернули вверх, позволяя рассмотреть склонившееся лицо.
Мужчина оказался старым – морщины давно и прочно обосновались на его лице, пряча даже шрам у левой брови. Седые короткие волосы почти сливались по цвету с кожей, холодные серые глаза морозили не хуже холодильника, тонкие губы терялись на фоне остального лица. Но держал он меня так крепко, что возраст терял всякое значение.
В приюте меня обрили налысо – профилактика от вшей – и с тех пор волосы отросли совсем немного. Я не думала, что за них вообще можно схватить. Но угрюмый старик с легкостью доказывал обратное, натягивая кожу на моей голове почти до слез.
Но я держалась. Сцепила зубы покрепче и молчала, не позволяя влаге срываться вниз.
– А у этого волчонка глаза злые, – криво усмехнулся мужчина и отпустил меня, сразу отходя в сторону, словно находиться рядом с нами дольше ему было неприятно. – Этих двоих – в расход. Остальных мальчишек – в душ и казармы.
Меня вдруг осенило: ни он, ни его бугаи не поняли, что я – не мальчишка. Но что это значило для меня?
Тех двоих, на кого указал старый мужчина, потащили в другую сторону. Впервые за наше совместное путешествие я услышала их голоса, и теперь они умоляли их отпустить. С ними не церемонились: им выкручивали руки, давили на затылки, а одному, я готова была поклясться, ткнули в бок пистолетом.
Старик сказал «в расход». Неужели их убьют?
Желание открыть рот и признаться сразу отпало. Я не понимала, по какому принципу солдат сортировал нас, но во мне он что-то увидел, раз теперь меня волокли за предплечье вглубь коридоров. А если сейчас мой пол его разочарует?.. Я могла присоединиться к тем, кто еще плакал в гараже.
В душе нас ждали отделенные перегородками места с мылом и полотенцем. У противоположной стены на скамейке в стопках лежала одинаковая одежда – серые штаны и темно-зеленые майки. Нам приказали отмыться, да побыстрее. Сами конвоиры встали у дверей и не спускали с нас глаз.
Я спряталась в самой дальней от входа кабинке. Выполнила, как велели: намылила тело и голову, смыла все и повторила еще раз. За это время одежду, в которой я была, забрал один из наблюдателей – я стояла к нему спиной, чтобы он ничего не заметил. А после, завернувшись с головой в полотенце, первой бросилась к одежде, успев натянуть белье и штаны до того, как кто-то заметил, насколько сильно я отличалась от остальных.
Я не хотела умирать. Быть здесь я тоже не хотела, но выбора не оставалось.
После душа нам выдали обувь, еще один комплект одежды и отвели в помещение, которое называли «казармой» – вытянутое, с двухярусными кроватями в два ряда. На некоторых уже лежали вещи. Нам предложили занять свободные.
Особого энтузиазма никто не проявлял. Я снова выбрала самую дальнюю нижнюю койку, положив свою стопку на стоящую впритык тумбу. Почти сразу рядом с ней появилась еще одна. Я повернулась и заметила парня, которого видела раньше в приюте – одного из «старших». Мы не общались, но я не могла припомнить, чтобы лично он меня хоть раз задирал.
– Они ведь не догадываются, что ты – девчонка, да? – прошептал он.
Об этом я не подумала – что кто-то, кроме меня, мог бы знать правду. И теперь липким потом по спине пробежался страх.
Я была уверена, что этот парнишка с черным ежиком волос меня сдаст. Прямо сейчас. В эту секунду. Ради веселья или из желания выслужиться. Я смотрела на него в ужасе, не зная, что делать. Просить? Ударить первой?
Ранние подъемы. Многочасовые пробежки по утреннему лесу. Занятия по математике, языкам, логике. Скудная еда. Сон рывками, ведь нас могли поднять буквально через час после того, как прозвучал отбой.
И тренировки. Многочисленные. Бесконечные. Жестокие. Нас заставляли преодолевать полосу препятствий, кидать ножи, стрелять сначала из рогатки, потом – из лука. Драться друг с другом или в паре с кем-то.
Я была самой маленькой. И по росту, и по телосложению. Про возраст – не знаю, об этом никто не говорил. Но я во всем проигрывала мальчишкам, от драк до успехов в умножении. К тому же, я совершенно не умела бегать: теряла скорость, спотыкалась, задыхалась. Всегда в конце строя настолько, что идущий позади нас Старик поднимал меня за шкирку и толкал вперед, не угрожая, но напоминая:
– У тебя нет права на ошибку, маленький волчонок.
Я это понимала, поэтому сжимала крепче зубы, прекращала вытирать слезы и шла дальше. Да, пешком. Да, медленно. Но я никогда не останавливалась, чтобы пожалеть себя.
Лишь по ночам, дождавшись, когда все уснут, я позволяла себе это: тихие беззвучные рыдания.
Нас было десять. Мы редко разговаривали друг с другом, меня так и вовсе предпочитали не замечать. Во время приемов пищи я сидела отдельно. Во время парных занятий никто не хотел заниматься со мной, потому что я постоянно проигрывала. Раз за разом. Неделя за неделей.
И с каждым проигрышем я понимала, что разочаровывала не только всех остальных. Я разочаровывала сама себя.
А отпущенный Стариком срок уверенно подходил к концу.
Все изменилось в тот день, когда нам впервые устроили «тактические игры». Ради этого нас вывели на улицу – не в лес, через который мы бегали каждое утро. К той самой «парадной» части винодельни, которую мы до этого не видели. И приказали спрятаться так, чтобы нас никто не нашел.
– Вам не понравится, если я вас найду, – усмехнулся Райнер Ковач, которого все звали Стариком.
Мы бросились врассыпную. Никто и не подумал, что это – простая игра. Все знали, как Старик наказывает тех, кто не справляется. Это… больно. Моя спина это знала лучше других.
По периметру старого забора стояли другие солдаты, внимательно следя за тем, чтобы мы не убежали. Но я к тому моменту уже сомневалась, что это в принципе возможно, учитывая количество охраны и камер, разбросанных по всей территории бункера.
Мальчишки убежали далеко вперед, спеша оказаться как можно дальше от Старика и его шестерок. Я же подумала, что там будут искать в первую очередь, и свернула обратно, обходя здание винодельни по кругу. Нашла место буквально за спиной Ковача среди разбитых бочек и мусора и тихо закопалась поглубже, затаив дыхание.
Я ослепла в этой темноте, зато ноздри разрывал смрад – смесь гнилых дрожжей, ржавчины и чего-то сладковато-мясного. Но, посомневавшись немного, зачерпнула целую горсть грязи и обмазала ею лицо и волосы. У части охраны были собаки – большие, черные. Страшные. Я не сомневалась, что их пустят в дело. А так у меня был хоть какой-то шанс сбить их со следа.
Каждое из моих предсказаний сбылось: мальчишек, убежавших дальше всех, действительно нашли первыми. А собак… их и правда спустили, отправляя искать тех, кто проявил смекалку, прячась от Старика.
Я слышала их звонкий лай. Ощущала, как дрожала земля, когда они пробегали мимо. Мне казалось, их не меньше десятка – целая стая, хотя я помнила, что видела всего четырех.
Одна из них остановилась совсем рядом: ее дыхание, неровное, чуть хриплое, доносилось до меня, когда шавка подобралась слишком близко. Запретив себе шевелиться, дышать и моргать, я замерла, умоляя сердце биться тише.
Я знала: если пёс учует меня, его не остановит ни приказ, ни цепь.
Так и случилось – но не со мной. Крик – нечеловеческий, рвущий глотку – взметнулся с запада, и псы рванули туда, как стая, почуявшая раненого оленя. Громкий лай, окрики людей – все смешалось в кучу, но полный боли вопль затмевал собой все другие звуки. Я слушала его, закрыв глаза. Мечтая заткнуть еще и уши, но страх за того, другого парня, с которым я провела это время в одной комнате, заставил меня заледенеть.
Мне было жаль мальчика. Честно – жаль. Но где-то глубоко в душе я радовалась, что не на его месте.
Я не поняла, когда крики стихли и воцарилась тишина. Какое-то время она буквально звенела, и я подумала, что оглохла. Но не стала выходить, боясь даже не собак. Я боялась наказания от Старика. Поэтому сидела и проговаривала про себя то, что сказала ему в наш последний разговор: я – тень. А тень поймать невозможно.
– Где чертова девчонка? – в какой-то момент донеслось до меня. – Она точно не сбежала?
– Если сбежала, я спрошу с тебя, – ледяным тоном произнес Старик, проходя мимо.
Но… он даже не остановился. Его тяжелые шаги сначала приблизились, а потом удалились, чего нельзя было сказать о другом говорившем.
Он долго матерился где-то неподалеку, ругался на своих подручных. Я слышала топот и крики, бегающих мимо собак. Но все они словно не замечали меня.
Будто меня не было.
Будто я действительно стала Тенью.
Меня звали по имени – я слышала, хотя еще в первый день нам заявили, что имя нужно заслужить. Поэтому к нам обращались «эй, ты», ко всем без исключений. Но сейчас они звали меня, наплевав на собственные правила.
Беатрис Кастелли. Настоящее. 14 дней, 10 часов и 54 минуты.
За последние двадцать с лишним лет винодельня преобразилась до неузнаваемости.
Еще при Карло Орсини началось оживление виноградников. Теперь вместо сухих кустов по склонам «Cantina Vecchia» вились лозы с янтарным виноградом, а запах дубовых бочек смешивался с пылью дорог. Вино, изготавливаемое здесь, не было каким-то особенным, но продавалось неплохо – за это уже стоило сказать спасибо Данте. Он не любил, когда ресурсы не приносили прибыль.
Скрывать присутствие Кустоди с учетом появившегося рабочего персонала стало невозможно. Поэтому они и не скрывались. Не стояли, конечно, у парадного входа, но после того как пару настырных механиков нашли привязанными к столбам с бирками «любопытство убивает», даже новички усвоили: соваться в бункеры и за поля – себе дороже. Данте любил повторять: «Лучший урок – чужая глупость», и здесь этому правилу следовали неукоснительно. Он лично приказал привязать тех механиков, словно вывески для остальных. Не будем упоминать, что после этого местные стали бояться его приездов еще больше.
На винодельню я заезжала через главные ворота. В этот раз решила взять джип: для бездорожья подходит, да и багажник вместит даже «неудобный груз», если обратно я поеду в компании замотанного скотчем будущего трупа.
Марко я все-таки послушалась и еще вчера заглянула в клинику, которую спонсировали Орсини. Я старалась не показываться здесь, опасаясь, как бы о моих визитах не прознал Данте. Что бы он за это мне сделал, я предпочла не думать, потому что любой из вариантов мог заставить меня во что-то поверить, а веры в моем сердце больше не было. Но в особо «кровавых» ситуациях я все же не пренебрегала помощью специально обученных людей.
Человека. Одного человека – Валерии Ривас.
Она мне была не рада – собственно, как и всегда. Мы с ней хранили холодный нейтралитет, предпочитая не задевать друг друга, но иногда позволяли себе обличающие выражения.
Но приходила к Ривас за помощью я по другой причине: больше, чем меня, она недолюбливала Данте. Поэтому на просьбу не сообщать о моих визитах отнеслась если не с пониманием, то как минимум с признанием моего права на тайну личной жизни.
Благодаря Валерии уже к утру синяки на моем теле поблекли, как старая татуировка, а шов на брови напоминал шрам гладиатора, а не жертвы.
Красавица. Была бы ею, если бы не выражение лица «Трис пришла убивать», как любил говорить Марко.
Он встретил меня на дальней стоянке. Без лишних слов кивнул и повел в сторону «служебного входа», словно я вдруг могла не знать дороги. Конечно, я предпочитала тренироваться с Кустоди на вилле, но и здесь бывала частенько.
– Надо же, какие люди! – не слишком радушно протянул Риккардо Мартелли, заметивший нас у поворота к раздевалкам. Он к тренировке уже был готов: спортивные штаны, свободная майка. Все черное, как и положено по негласному кодексу Кустоди. – Удивлен, что ты еще жива.
– Меня даже ты не смог убить, – ровно напомнила я, словно невзначай проводя пальцем по месту под ребрами, где остался след от его ножа. У нас было много эпизодов в прошлом, где до грани оставались считанные миллиметры. Но мы никогда их не пересекали.
Сегодняшний Гром ничем не напоминал того Грома, что поджидал меня у гаража в тот злополучный день. Этот был мне прекрасно знаком: холодный, максимально собранный. Грубоватый, если не сказать хамоватый. С ним я знала, как себя вести.
– Смотрю, и без меня желающих полно, – оценивающе пробежавшись взглядам по моим синякам, которые было заметно на открытой коже, Риккардо хмыкнул и двинулся к тренировочному залу. – У вас пять минут. Или начнем без вас.
– Скотина, – произнесла я достаточно громко, чтобы он услышал.
Риккардо, конечно, услышал. Но вида не подал.
– Давай, – подтолкнув меня к двери, за которой начиналась женская раздевалка, хотя женщин среди Кустоди раз-два, и обчелся, Марко повернулся к мужской. – Сегодня только смотришь. Не влезай никуда, пока я не введу тебя в курс дела.
Я цокнула языком. Объясняет мне прописные истины, словно я ребенок!
Разумеется, «просто смотреть» я не собиралась. Но и размяться с Кустоди было не лишним, поэтому я собиралась совместить приятное с полезным.
К моему появлению в зале уже сформировались парочки для отработки ударов, но я, заметив среди бойцов Киру, сразу двинулась к ней.
Она тоже меня увидела заранее, махнула головой в качестве приветствия и что-то сказала парню, стоявшему напротив. Тот бросил на меня хмурый взгляд, но покорно отошел в сторону.
– Тень.
– Тихоня.
Мы не были подругами. Мы вообще никем друг другу не были, но я видела в Яровой родственную душу. Единственная женщина, добившаяся позволения охранять дона, Кира доказывала свое право не один год. Я лучше многих знала, через что именно ей пришлось пройти, поэтому прониклась к ней уважением и чем-то вроде тихой симпатии. Ее, конечно, не похищали в шестилетнем возрасте, чтобы сделать верным псом Орсини, но для своих тридцати шести Кира прошла не через меньший ад, чем я в свое время.
– Марко сказал, у тебя сломано ребро, – сдала Вителло Тихоня, пока мы кружили друг напротив друга и обменивались ленивыми ударами.