Владимир Шабля. КАМЕНЬ. Биографический роман.
Описание.
УДК 821.161.1
Ш13
Ш13
Шабля В. П.
Камень. Биографический роман. – Харьков, 2020. – 472 с.
Биографический роман Владимира Шабли «Камень» основан на воспоминаниях и документах его отца Шабли Петра Даниловича, а также на рассказах родственников и знакомых, которые в период 1920-х, 1930-х и 1940-х годов прошли в СССР через горнила сталинских репрессий, лагерей, коллективизации, голода, индустриализации, ссылок, войн, оккупации, одурачивания, доносительства и безбожества. Драматическая судьба главного героя – Петра Шабли – показывает пример стойкости, человечности и веры в светлые идеалы даже в невыносимых и страшных условиях тотальной несправедливости. В художественной форме описаны быт, радости, тяготы и лишения людей той эпохи, их неодолимое стремление к лучшей жизни и горечь разочарований.
Shablia V. P.
Stone. Biographical novel. – Kharkov, 2020.– 472 p.
Volodymyr Shablia’s biographical novel “Stone” is based on the memoirs and documents of his father, Shablia Peter Danilovich, as well as on the stories of relatives and familiar persons who passed in the USSR during the 1920s, 1930s and 1940s through ordeals of Stalin’s repressions, camps, collectivization, famine, industrialization, exile, wars, occupation, fooling, denunciations and godlessness. The dramatic fate of the protagonist, Peter Shablia, shows an example of perseverance, humanity and faith in bright ideals even in unbearable and terrible conditions of total injustice. There described the life, joys, hardships and deprivations of people of that era in artistic form, their irresistible desire for a better life and the bitterness of disappointments.
© Шабля В. П., 2020 г.
Владимир Шабля. КАМЕНЬ. Биографический роман.
Оглавление.
стр.
Предисловие автора.
3
Камень. Биографический роман.
7
1920 год, январь. Украинская Народная Республика. Посёлок Томаковка Екатеринославской губернии. Рождение Петра.
7
1920 год, январь. Томаковка. Имя – Пётр.
13
1941 год, июнь. Союз Советских Социалистических Республик. Москва. Сталин: беспощадный кнут.
14
1941 год, август. Томаковка. Проблема НКВД-истов.
18
1941 год, август. Томаковка. Арест.
19
1923 год, ноябрь. Томаковка. Прибаутки бабушки Ирины.
23
1941 год, сентябрь. Южноукраинская степь. Расстрел.
27
1924 год, март. Томаковка. Кулинар.
31
1941 год, сентябрь. Железнодорожная станция в украинской степи. Чудесное спасение.
35
1925 год, апрель. Томаковка. Котлеты.
40
1941 год, сентябрь. Гуляйполе. Весёлый комендант.
43
1925 год, октябрь. Томаковка. Стих.
44
1941 год, сентябрь. Гуляйполе. Погрузка в вагон.
47
1925 год, октябрь. Томаковка. Первый урок в школе.
49
1941 год, сентябрь. Станция Гуляйполе, Сталинская железная дорога. Железнодорожный вор Ташкент.
52
1926 год, май. Томаковка. Христос Воскрес!
54
1941 год, сентябрь. Харьков, Харьковская Холодногорская тюрьма. С вещами на выход.
57
1926 год, май. Томаковка. Петя и Шурочка отмечают Пасху.
61
1941 год, сентябрь. Театр военных действий под Мелитополем. Писарь Данил Шабля.
65
22 сентября 1941 года, утро. Театр военных действий под Мелитополем. Наступление отменяется.
66
22 сентября 1941 года, вечер. Театр военных действий под Мелитополем. Страсти вокруг наступления.
70
23 сентября 1941 года, вечер. Театр военных действий под Мелитополем. Последний шанс.
71
1926 год, май. Томаковка. Цесариное яйцо.
72
24 сентября 1941 года, утро. Театр военных действий под Мелитополем. Директива о наступлении.
75
26 сентября 1941 года, середина дня. Театр военных действий под Мелитополем. План наступления.
76
27 сентября 1941 года, утро. Театр военных действий под Мелитополем. Наступление.
77
28 сентября 1941 года. Театр военных действий под Мелитополем. Наступление захлебнулось.
78
1927 год, декабрь. Томаковка. Катание на санках.
80
29 сентября 1941 года. Театр военных действий под Мелитополем. Страсти вокруг отступления.
82
30 сентября 1941 года. Театр военных действий под Мелитополем. Оборона.
83
6 октября 1941 года. Театр военных действий под Мелитополем. Алгоритм отступления.
84
1929 год, май. Томаковка. Победа над ночным страхом.
88
7 октября 1941 года, ночь. Театр военных действий под Мелитополем. Отступление.
90
7 октября 1941 года, утро. Театр военных действий под Мелитополем. Последний бой Данила.
92
1930 год, февраль. Томаковка. День рождения Пети.
95
7 октября 1941 года, утро. Театр военных действий под Мелитополем. Пленение.
101
1941 год, октябрь. Москва. Бутырки.
103
1930 год, июнь. Томаковка. Труд в артели «Богатырь».
105
1941 год, октябрь. Куйбышевская железная дорога. Кража хлеба во сне.
107
1930 год, октябрь. Томаковка. Итоги первого года в артели.
109
1941 год, октябрь. Куйбышевская железная дорога. Арестанты в пути.
111
1931 год, июнь. Томаковка. Йося.
113
1941 год, октябрь. Куйбышевская железная дорога. Последняя покупка.
115
1931 год, октябрь. Томаковка. Над артелью сгущаются тучи.
119
1941 год, октябрь. Куйбышевская железная дорога. Литературные чтения.
122
1931 год, октябрь. Томаковка. Золотая лихорадка.
124
1941 год, ноябрь. Лагерь военнопленных в Бериславе. В плену.
130
1931 год, октябрь. Томаковка. Храните деньги в сберегательных кассах!
Предисловие автора.
Я рос прилежным и послушным мальчиком. Дома – окружённый любовью и заботой первенец; в детском саду – беспроблемный, но достаточно сообразительный ребёнок; в школе – круглый отличник с примерным поведением. Как-то ненавязчиво и органично в моё детское сознание вошли понятия добра и зла. При этом само собой разумеющимися были вознаграждение за добро и наказание за зло. Это были основополагающие, непреложные правила моей жизни; а мне нравилось делать всё по правилам, которым меня учили старшие.
И конечно же я обожал своих папу и маму, дедушку и бабушку, считая их лучшими людьми на свете. Они любят меня, заботятся обо мне. И я их тоже люблю; эта уверенность пришла как-то сама собой. Мои родственники живут строго по правилам, причём я ни разу не видел, чтобы они нарушили эти правила ни по отношению ко мне, ни по отношению к другим людям. Во всём подражая близким, я из кожи вон лез, чтобы соответствовать поставленной ими высокой планке.
До школы всё было почти идеально: выстроенная в моём мозгу система ценностей, основанная на добре и любви, функционировала почти без сбоев. А отдельные досадные исключения в итоге лишь подтверждали незыблемость правил. Просто чтобы принять сомнительные поступки некоторых людей, нужно понимать, что у них есть свои правила, не противоречащие общепринятым.
Правда, в школе моя образцовая картина мира дала первые трещины: учительница не всегда объективно оценивала мои знания, иногда занижая оценки, а то и наказывая ни за что. Других же ребят хвалили за куда меньшие достижения и прощали им многие проделки. Кроме того, среди одноклассников у меня появились обидчики, которым удавалось избежать наказания за свои негодные поступки.
И всё бы ничего – шаг за шагом я, как и подобает, учился жить в реальном мире – да стали периодически проскакивать тревожные звоночки в разговорах родственников. Невольно слушая их повседневные, а особенно застольные беседы о коллективизации, голоде, войне, репрессиях, я воспринимал эти рассказы как интересные, а порой страшные события, через которые пришлось пройти моим близким. Хотя всё это были истории не такого уж и далёкого прошлого, я ощущал их как происходившие когда-то давным-давно, пожалуй, всего лишь чуть позже, чем так любимые мною сказочные сюжеты.
Многого из услышанного я не понимал, но ещё далеко не заполненная информацией молодая память чётко фиксировала в своих анналах поступающие в неё сведения о событиях и фактах. Да, я пытался оценить, увязать воедино то, чему учили в школе и дома, со своим незначительным жизненным опытом, а также с разрозненными мыслями и эмоциями старших. Но недостаток знаний мешал мне сделать это корректно. Поэтому я просто не включал в свою систему ценностей те моменты, которые ей не соответствовали.
Живя с родителями, я постепенно свыкся с мыслью, что у нас в семье почти всё всегда было хорошо: любовь царила внутри нашей ячейки общества, а снаружи имелось налицо уважение окружающих. Должно быть, для тогдашнего периода это ощущение во многом соответствовало действительности. А о более раннем отрезке времени удобно было думать, как о каком-то древнем, давно канувшем в лету.
Это моё благостное состояние резко и внезапно нарушил папа, когда мне было лет 10. Однажды, сидя за праздничным столом, мы, как обычно, обсуждали текущие дела. Уж не помню, о чём был разговор и что послужило поводом, но вдруг отец сообщил, что в прошлом 17 лет провёл в тюрьмах, лагерях и ссылке. На тот момент это признание стало самым большим шоком за всю мою жизнь.
«Мой папа, самый лучший и самый умный человек на Земле, и вдруг – такое?!» Поначалу я отказывался верить своим ушам. Но отец не остановился на констатации факта. Он продолжал рассказывать, всё больше и больше распаляясь. О голоде, об издевательствах, о бесправии. И о своём ужасном положении в этой нечеловеческой системе. Теперь-то я понимаю, как трудно было ему, при наших доверительных отношениях, так долго скрывать своё прошлое. Папе хотелось поскорее открыться, снять камень с души; и в тот вечер он решил, что я достаточно повзрослел для этого.
Я слушал и слушал, ошарашенный. Сходу оценить, понять и принять всё услышанное я не мог. Но в памяти чётко отпечатывались слова, мысли, факты, интонации, эмоции.
Для их осмысления нужно было время. И отец дал мне на это несколько дней. Эти дни запомнились как болезненные и тяжёлые; дни метаний, дни ломки стереотипов. А потом папа снова заговорил: спрашивал моего мнения. Когда же я заверил его, что понимаю и принимаю услышанное, что по-прежнему люблю и отношусь с уважением, отец страшно обрадовался, обнял и поцеловал меня.
В дальнейшем папины рассказы о его детстве, юности, достижениях и мытарствах стали у нас традиционными. Теперь и когда мы ездили в гости к дедушке с бабушкой, никто уже особо не таился. Все вместе говорили об истории и сегодняшнем дне, пытались найти логические связи и объяснения; порой возникали жаркие дискуссии, касающиеся тех или иных событий прошлого, настоящего и будущего.
С этой поры большинство ранее непонятных для меня фактов и мыслей сложились в целостную картину. И я воспринимал жизнь как связную последовательность смены поколений со всеми положительными и отрицательными моментами, присущими разным периодам времени. Логичность же такой системы позволяла легко и органично нанизывать на неё всё новые и новые знания и эпизоды.
Шли годы. Я стал взрослым самодостаточным человеком. Жизнь меня тоже периодически крепко била и испытывала на прочность. Но каждый раз, сравнивая свои жизненные неприятности с тем, что прошёл мой отец, я убеждался: это абсолютно несравнимые вещи.
Владимир Шабля
КАМЕНЬ
биографический роман
Памяти моего отца, Шабли Петра Даниловича, посвящаю.
Я єсть народ, якого Правди сила
ніким звойована ще не була.
Яка біда мене, яка чума косила! –
а сила знову розцвіла.
Павло Тичина, «Я утверждаюсь»
Я есть народ, а его Правды сила
побеждена вовеки не была.
Какая же беда, чума меня косила! –
а сила снова расцвела.
(перевод Владимира Шабли)
1920 год, январь. Украинская Народная Республика. Посёлок Томаковка Екатеринославской губернии. Рождение Петра.
1920-й год... Хаос... Замешанный на страхе, беспределе, непрерывных сменах власти, гражданской войне и болезнях. Красные с продразвёрсткой, белые с надменным великодержавным разбоем, махновцы с анархистской экспроприацией и дележом всего и вся, банды Григорьева, Маруси и прочие, и прочие... Каждый со своим уставом. Но все забирают и убивают, насилуют и грабят.
Только одно учреждение исправно работает в Томаковке – больница. Оно необходимо всякой воюющей власти, любому генералу и атаману: нужно лечить раненых и больных, кормить и давать ночлег здоровым.
Бессменная повариха больницы Ирина Семёновна Дырикова чисто автоматически чистит картошку: нужно готовить завтрак пациентам. Работа есть работа, а она сейчас – единственная постоянная кормилица в семье. Но мысли сегодня целиком и полностью дома; там беременная дочь Мария уже неделю разбита тифом и лежит одна в критическом состоянии. Как на зло, дома никого нет. Зять Данил недавно устроился на работу, а такую удачу нельзя было упускать. Обычно Ирина в течение дня навещала больную дочь, но сегодня аврал на службе: прибыла очередная партия раненых. Материнское сердце рвётся к дочери... Хотя чем она может помочь?..
Ирина вытерла руки полотенцем, подошла к иконке, изображающей Божью матерь с младенцем-Иисусом. Встав на колени, женщина сложила ладони на груди и приникла взглядом к лику непорочной девы.
– Пресвятая Дева Мария, дай силы моей дочери одолеть страшную болезнь, спаси и сохрани мою кровиночку, прошу тебя, умоляю! Слава тебе, Господи! Ты один даёшь нам радость и горе, ты всемогущ. Забери мою душу, но помоги моей бедной Марии! Во имя Отца и Сына и Святого Духа. Аминь. – Неистовая молитва, сопровождаемая Крестными Знамениями и горькими слезами, становилась всё тише и тише, постепенно превращаясь в неразборчивый речитатив.
Молясь, Ирина сливалась душой с божественным, отрекаясь от всего окружающего. Она как бы влетала в изображение святых мучеников и растворялась в нём. Ещё девушкой в церкви ей удалось научиться такому вхождению в своеобразный транс. Высокие, влекущие к вечности своды храма с величавыми ликами святых, проникающими в саму душу, притягивали к себе. Атмосфера безмятежности, всеохватывающей глубины и доброты, пропитанная запахом ладана и христианской музыкой, обволакивала, лишала ощущения пространства и времени. Ирина всецело отдавалась этому прекрасному ощущению полёта, упивалась им, испытывая моменты райского умиления.
Со временем она смогла достигать такого состояния, молясь возле иконы дома или на работе. Вот и сейчас женщина парила в подрагивающей сияющей глубине, стремясь приблизиться к таинственному светящемуся ореолу. Внезапно всё это прекрасное поднебесье вокруг будто бы вывернулось наизнанку, провалившись в чёрную бездну вакуума.
...
Ирина лежала на полу. Совершенно разбитый организм начал приходить в себя. Единичная мысль упорно долбила мозг, заполнив всё сознание: срочно бежать домой, там что-то случилось! Ирина с трудом встала и поплелась к своей подруге-акушерке, которая в этот день дежурила в больнице.
– Поля, чует моё сердце недоброе. Пойдём к Марусе! Во время молитвы я провалилась в преисподнюю. Такое было со мной, когда умирала Марфуша, моя старшая дочь. Бежим! – еле стоя на ногах, Ирина вся тряслась, но взгляд её был преисполнен решимости.
– Я соберу чемоданчик, а ты иди! Я догоню, – Поля поняла всё сразу; такой она не видела подругу никогда.
«Нужно бежать, только вот прихвачу ещё кое-что, облегчающее симптомы тифа», – подумала она и бросилась со своим акушерским чемоданчиком в комнату первой медицинской помощи. Там она схватила ещё один, дежурный саквояж для вызовов, и стремглав понеслась за подругой.
На свежем морозном воздухе Иринины силы быстро восстанавливались. Но чем крепче становилось тело, тем ярче вспыхивали в растравленном мозгу ужасные картины, в которых страх перед возможными домашними несчастьями смешался с кадрами самых трагических событий прошлого... Окровавленное тело убитого грабителями мужа… А вот красный комиссар с маузером идёт прямо на неё, но в последний момент выбирает из толпы для показательного расстрела соседа Михаила… 18-летняя Марфуша в гробу, такая красивая и умиротворённая… Мария в горячечном тифозном бреду… Падающая от пули медсестра в бою за больницу между белыми и красными, когда белые использовали медперсонал как живой щит...
Вот и дом. Ирина бегом влетела в спальню. Мария металась на кровати, мокрая от пота. Всё её тело судорожно сокращалось. Она то кричала, то стонала. Мать бросилась к дочери, пытаясь не позволить ей свалиться на пол, и сразу же ощутила невероятно высокую температуру тела и дубеющие мышцы.
Владимир Шабля. КАМЕНЬ. Биографический роман.
1920 год, январь. Томаковка. Имя – Пётр.
Ближе к вечеру возвратился с работы Данил. Встречать его вышла тёща с новорождённым младенцем на руках.
– Поздравляю, Даня! Ты стал отцом: Мария подарила тебе сына. Мальчик родился раньше срока, но здоровым. Да и Марусе вроде бы полегчало. – Ирина подала свёрточек с ребёнком зятю.
Неожиданная новость ошарашила новоиспечённого отца. Вихрь противоречивых чувств, мыслей и эмоций пронёсся в его голове:
«Сын, наследник! Но недоношенный?! А как же тиф? Не заболеет ли? Всю жизнь мечтал о сыне! Будет Александром – это моё любимое имя. Ура!»
Данил взял сына на руки. С первого взгляда он влюбился в это прекрасное маленькое создание. Боясь навредить, но не в силах противостоять искушению, отец еле слышно поцеловал дитя в щёчку. Но назвать его Александром язык не поворачивался.
«Да никакой он не Александр! Это Пётр! Мой сын – Пётр!» – думал Данил, заходя к супруге.
– Маруся, спасибо тебе за сына! – вслух сказал он и нежно поцеловал жену.
– Даня, ты должен дать нашему сыну красивое имя, – Мария внимательно посмотрела на реакцию мужа и поняла, что мать была права: действительно, нужно предоставить супругу подобрать имя для ребёнка. Ирина настаивала, что это укрепит семью, крепче свяжет судьбы отца и сына. Мария же сначала протестовала, но позже вняла доводам матери. – Да, мама – мудрая женщина, – в уме заключила она и улыбнулась.
– Маруся, а давай назовём сына Петром! Раньше у меня были другие варианты. Но когда я увидел его, то понял, что это Пётр, что это имя как нельзя лучше подходит нашему мальчику.
– Дай мне сыночка, я примерю ему это имя, – сказала Мария, и взяв свёрточек на руки, пристально вгляделась в лицо новорождённого человека. – Да, ты прав, Даня, это – Пётр. Пусть будет так!
Родители не знали изначального греческого значения выбранного имени. Тем более они не могли себе представить, насколько точно это значение – «КАМЕНЬ, СКАЛА», – начиная с самого момента мучительного рождения, будет соответствовать сути всей его яркой жизни. Этот человек, как камень, как скала, будет стоически противостоять невзгодам и выходить из них победителем с тем, чтобы с достоинством выполнить предначертанную ему Богом миссию – миссию добра, ума, честности и справедливости.
Владимир Шабля
КАМЕНЬ
биографический роман
1941 год, июнь. Союз Советских Социалистических Республик. Москва. Сталин: беспощадный кнут.
23 июня 1941 года руководитель Союза Советских Социалистических Республик Иосиф Виссарионович Сталин проснулся ближе к обеду в разбитом состоянии. Остаточные явления жесточайшего психического кризиса, вызванного осознанием крушения своих стратегических планов, вдавливали тело в матрац. Попытка оторвать голову от подушки отозвалась глухой болью в дальних закоулках затылка, как будто мозг противился любому движению черепа. Несмотря на это, Сталин заставил себя сразу же подняться с кровати и прошёл к умывальнику. Холодная вода подействовала освежающе. Желая усилить эффект, он разделся и несколько минут простоял под ледяным душем. Большое фиолетовое махровое полотенце с абстрактным рисунком приятно прошлось по коже, оставив ощущение лёгкого покалывания и тепла. После всех этих процедур генсек с удовлетворением отметил, что безысходность, преследовавшая его всю ночь, отступила.
«Война... Война вопреки всем моим расчётам и действиям. Неожиданная и коварная, наглая и катастрофичная... Пожалуй, это – самая страшная трагедия в моей жизни, – размышлял он, – и это надо признать. События разворачиваются по самому страшному сценарию. В одночасье разрушилась вся привычная система координат, так долго и упорно выстраиваемая и казавшаяся такой прочной. Стыдно признаться, но сутки вне этой системы выбили меня из колеи, превратили в безвольного психопата. Слава Богу, сейчас хотя бы нет вчерашнего противного состояния паники и обречённости, которое так неожиданно захлестнуло всё моё естество, парализовало мысли и чувства. И этим нужно немедленно воспользоваться».
Железный Коба раскурил трубку, выпустил несколько клубов густого дыма... С каждой затяжкой к нему возвращалась уверенность в себе.
«Сколько раз я ходил по лезвию бритвы, сколько раз находился между жизнью и смертью – и всегда выживал, – подбадривал себя политик. – Мало того, каждый критический эпизод выводил меня на новый, более высокий уровень. Недаром ведь даже Ильич называл меня наркомом по чрезвычайным ситуациям!»
Иосиф Виссарионович проследовал в свой рабочий кабинет, приказал отключить все средства связи и никого к себе не пускать: сейчас он должен наедине с собой, трезво и положа руку на сердце, оценить ситуацию.
«Сегодня в моих руках несравнимо большие возможности и ресурсы, чем когда-либо раньше: это моё преимущество, – констатировал он. – Но как оказалось, это же – и мой недостаток, выразившийся в самоуверенности и самоуспокоенности. Этот недостаток проявился в существующем ныне государственном устройстве и привёл к катастрофе, – Сталин сконцентрировался, сводя воедино свои мысли, эмоции и интуицию. – Значит, нужно создать новую конструкцию власти, в которой проявляться будут только мои преимущества», – оформил он окончательный вывод и приступил к обдумыванию этой конструкции.
...
Генеральный секретарь ЦК ВКП (б) находился в своём кабинете уже больше пяти часов. Хотя со стороны поведение политика могло выглядеть как безделье, в действительности речь шла о принятии определяющих стратегических решений, которые обязаны были склонить чашу весов в его пользу.
«Да, теперь, в момент принятия ключевого решения, я должен предельно честно и хладнокровно подвести черту под прошлым, – подумал он. – Я обязан найти в нём и внедрить в жизнь эффективные унифицированные механизмы достижения военных побед, применимые на любом участке деятельности. И одновременно нужно вырвать с корнем из государственного организма все сомнительные и неоднозначные методы работы».
Сталин заставил себя, теперь уже без эмоций, выстроить в ранжированный ряд основные собственные победы: ниша в партии, Царицын, Юденич, пост генсека, Троцкий, индустриализация, разгром пятой колонны...
«Какие общие черты всех этих успешных кампаний? – снова и снова задавал себе вопрос политик. – Чёткое определение стратегической цели? Рационализм? Беспощадная сила воли? Кадры? Целеустремлённость? Правильный выбор ключевого звена? Личное руководство процессом? Концентрация всех возможных средств на достижение результата? Строгий контроль?»
Руководитель огромного государства перебирал варианты. В мозгу выстроилась таблица, состоящая из его достижений, с одной стороны, и факторов, приводивших к победе, с другой. Мысленно проставив «плюсики» на пересечении строк и столбцов, Сталин обнаружил, что во всех проанализированных победах он опирался на беспощадную силу воли и концентрацию средств на результат. Остальные составляющие были задействованы в большинстве случаев, но не всегда.
«Следовательно, – подытожил генсек, – во главу угла нужно поставить именно эти факторы: ведь они эффективно работают в любых условиях».
Он взял чистый лист бумаги и, оставив сверху место для заголовка, аккуратно записал такую знакомую ещё с гражданской войны фразу:
«1. Беспощадно искоренять все случаи капитуляции, дезертирства, непрофессионализма и саботажа, – затем подумал и добавил: – Применяя самые чрезвычайные меры!».
Сталин воспринимал окружающий мир в чёрно-белом цвете. Точно так же он разделял и людей, страны, действия, мысли, всё окружающее, признавая в этих явлениях только две исчерпывающих категории: «свои» и «чужие».
Владимир Шабля. КАМЕНЬ. Биографический роман.
1941 год, август. Томаковка. Проблема НКВД-истов.
Воронок Запорожского областного НКВД уже на протяжении часа искал в посёлке Томаковка улицу Советскую и никак не мог найти. Это был не подведомственный им посёлок, а по времени – уже около 11 часов ночи. И большинство людей после жаркого трудового дня умиротворённо спали. Неприметную, недавно переименованную в «Советскую», улицу, больше похожую на захудалый переулок, в этом огромном посёлке мало кто знал. По крайней мере, из того десятка местных жителей, которых представителям госбезопасности удалось встретить в Томаковке, никто не смог или не захотел направить их по значащемуся в ордере на арест адресу. А фамилию врага народа начальство приказало не разглашать.
За последние минут 20 улицы полностью опустели. Два раза сотрудники НКВД заходили во дворы, стучали в окна и просили насмерть перепуганных хозяев указать дорогу. Но в ответ одна старуха вообще не смогла сказать ни слова, а мужик настойчиво повторял, что он бедняк и член колхоза, а всё его имущество находится в колхозной собственности.
Раздосадованные, потерявшие надежду НКВД-исты развернули машину и, несолоно хлебавши, поехали назад.
– Ничего, назавтра приедем днём и с картой посёлка, – решили они.
Воронок бодро ехал по центральной улице. Вдруг фары выхватили на обочине бредущего старика, которому, видимо, не спалось.
– Притормози, спросим ещё у этого: чем чёрт не шутит, – дал шофёру команду лейтенант госбезопасности, руководивший операцией и сидевший на месте пассажира.
Машина скрипнула колодками и остановилась рядом со стариком.
– Дед, где улица Советская? – с места в карьер спросил лейтенант.
Увидев воронок и форму НКВД, дед сначала страшно перепугался. Ноги сами собой остановились и стали, как ватные. В остолбенении он тупо, с выражением ужаса на перекошенном лице, уставился на офицера.
– Да расслабься, дед! Твои старые мослы нам не нужны. Мы только хотим узнать, где улица Советская. Скажи, где она – и мы поедем дальше… Ну?! – подбадривающе и с сарказмом улыбнулся лейтенант.
Успокаивающие слова возымели своё действие, и старик попытался своими древними мозгами прокрутить сказанные офицером фразы в обратном порядке. Первое, что он смог сообразить, так это то, что стоит ему указать дорогу – и они уедут. Обрадованный, дед тут же показал улицу, на которой жил и сам:
– Так вот же она, через три дома налево. Едьте сюда. Вот она!
Машина тронулась в указанном направлении, а старикан стремглав, забыв о своей старости, бросился прочь в противоположную сторону и скрылся в ближайшем переулке.
Владимир Шабля. КАМЕНЬ. Биографический роман.
1941 год, август. Томаковка. Арест.
Поздним августовским вечером в доме Шаблей царило тревожно-суетливое настроение: родители готовили Петра в дорогу.
– Направление на работу не забыл? – в который раз деловито переспросил отец. – Паспорт? Деньги? Приписное свидетельство? Сейчас война – в любой момент могут мобилизовать. Нужно иметь при себе все документы.
Пётр снова проверил свои бумаги: всё на месте. Тем временем мать принесла из кладовки свёрток:
– Возьми ещё сала: мало ли что – пригодится, – женщина взглянула на сына со смешанным чувством любви, жалости и какой-то обречённости.
Она протянула вперёд завёрнутые в пергаментную бумагу продукты, но не выдержала и расплакалась. Затем, поняв неуместность своих слёз, сконфузилась и начала через силу улыбаться, спешно вытирая лицо тыльной стороной ладони. Пётр подошёл к матери, нежно привлёк её к себе и поцеловал, помогая обтирать щёки.
– Всё нормально, мамочка, всё хорошо, – ласково увещевал он. – Я еду на работу, буду учительствовать. Это совсем недалеко, и я буду приезжать.
Местом назначения был не такой уж далёкий Каменско-Днепровский район Запорожской области. И случись поездка в мирное, спокойное время, – ничего, кроме радости, она бы не принесла. Но шла война; и она подбиралась уже совсем близко. Поэтому будущее становилось неопределённым. Именно эта неопределённость привносила щемящее беспокойство в мысли и чувства всех членов семьи.
Лаская и гладя мать, Пётр и сам проникся жалостью к ней, к отцу, к их общей, почему-то такой непутёвой судьбе. Слёзы матери разбередили душу; ком подступил к горлу. Чтобы не заплакать, он легонько отстранился от матери, улыбнулся.
– Пойду покурю, – сдерживая эмоции, поспешно сказал парень, взял пачку папирос и вышел на улицу.
Несколько шагов в темноту – и молодой человек остановился, прислушиваясь. Зияющая, обволакивающая тишина ночи опустилась ему на плечи, окутала тело, проникла в саму душу. Боясь нарушить это величественное безмолвие, он осторожно присел на крыльце, полной грудью вобрал свежий, отдохнувший от дневного зноя, воздух, поднял глаза к небу. Яркие звёзды торжественно сияли в вышине. Среди тысяч далёких миров особо выделялась своей красотой и таинственностью Большая Медведица. Мысль живо скользнула в ту неведомую, загадочную, бесконечную даль и потерялась в ней.
– Вечность… – еле слышно пробормотал Пётр. – Вселенная всегда была и всегда будет, независимо от нашего существования.
Внезапно где-то в соседнем дворе залаяла собака; в ответ ей на другом конце улицы раскатисто и жалобно завыла другая, потом третья. Бодрый ветерок прошуршал по кронам деревьев. Отозвавшись на его рвение, спелое, наливное яблоко сорвалось с ветки, глухо ударилось о землю, чуть прокатилось по ней и застыло у ног Петра. Совсем рядом в траве заиграли свою однообразную скрипичную партию кузнечики, а в сажу, похрюкивая, зашевелился поросёнок. Как будто по сигналу невидимого дирижёра, оркестр живых существ дружно принялся исполнять привычную, сумбурную и так резко контрастирующую с вечностью какофонию бытия.
«Зачем всё это? Собаки, деревья, кузнечики, свиньи, люди? В чём смысл этой суеты, если есть величественная вечность? – Пётр в который раз задавал себе этот вопрос и не находил ответа. – Так надо, так необходимо создателю вечности. Эта суета – неотъемлемая составляющая часть вечности», – заключил он.
Упавшее румяное яблоко заискивающе лежало у самого носка ботинка. Молодой человек поднял его, наскоро обтёр ладонью и яростно вгрызся в ароматную, кисло-сладкую мякоть. Вкусив земного плода, он вновь окунулся в суету бытия, обратился к своим сегодняшним переживаниям, своим чаяниям и планам, которые вдруг в одночасье стали один за другим рушиться под ударами судьбы.
«Ну, что же, следующий пункт – Первомайская средняя школа Каменско-Днепровского района. Буду работать там учителем. В сегодняшней ситуации – это очень даже неплохой вариант. А дальше – что Бог даст», – подумал Пётр.
Затем закурил, прокручивая в голове план действий на завтра. Клубы табачного дыма, похожие на серых, лениво-призрачных летучих мышей, то появлялись, то растворялись перед глазами, резонируя с такими же серыми и нечёткими мыслями о будущем.
Докурив папиросу, парень решительно встал, зашёл в дом и упаковал в чемодан свёрток, подготовленный матерью. Затем рассовал по карманам документы и деньги.
– Пора ложиться, – сказал он, обращаясь к сидящим за столом растерянным родителям, – завтра рано вставать.
Он подошёл к матери и отцу, обнял и поцеловал обоих, потом снял с себя рубашку и брюки.
– Ложитесь, а я ещё сбегаю на улицу, – подбадривающее проговорил Пётр и вышел.
Уверенными шагами он ступал по почти невидимой, но такой до последнего камешка известной тропинке к туалету. Тревожные мысли ни на мгновение не покидали его, бередили душу приторно-щемящим привкусом неизвестности.
Пётр привычным движением отворил дверцу покосившейся старенькой деревянной уборной. В то же мгновение на обе его руки разом навалились два невесть откуда взявшихся мужика в форме. Одновременно третий выскочил из уборной и приставил пистолет к Петровой груди.
Владимир Шабля. КАМЕНЬ. Биографический роман.
1923 год, ноябрь. Томаковка. Прибаутки бабушки Ирины.
Как обычно около восьми утра Петя почувствовал, что просыпается. Но покидать тёплое ощущение блаженства и защищённости не хотелось.
– Попробую ещё немножко поспать, – решил он, покрепче сжимая веки.
Правда, из этого ничего не получилось: сон уже прошёл, а привычный режим дня настойчиво стучался в сознание мальчика.
Петя открыл глаза. Первым, что он увидел, было окно, в котором виднелся серый кусок пасмурного позднеосеннего неба. Казалось, воздух на улице буквально пропитался мелким холодным дождём. Голые чёрно-коричневые ветки маячили над занавеской. Как щупальца какого-то едва вынырнувшего из воды чудища, они то уныло подрагивали на ветру, то вдруг резко дёргались, стряхивая с себя тяжёлые капли.
Всё-таки вставать не хотелось и мальчик решил ещё некоторое время понежиться в кровати. Он повернулся на бок и осмотрел спальню: в комнате никого не было. Ребёнок прислушался. С кухни доносились звуки переставляемой посуды и какие-то шорохи.
– Наверное, бабушка возится с завтраком, – догадался он. – Вот бы она заглянула ко мне: тогда я бы сразу встал.
Малыш с надеждой посмотрел на дверь, и как по мановению волшебной палочки, она отворилась, а затем улыбающееся бабушкино лицо появилось в проёме. Ирина увидела проснувшегося внука; её лицо ещё больше растянулось в усмешке. Мягкими шагами она подошла к ребёнку, провела рукой по головке и поцеловала. Воодушевлённый тем, что бабушка почувствовала его желания, мальчик обнял её за шею и тоже поцеловал.
Расчувствовавшаяся Ирина присела на краю кровати и лукавым нежным голосом стала приговаривать потешки:
«Это кто ж у нас проснулся?
Кто так сладко потянулся?
Петрик, Петя! Петушок!
Мой любименький...»
Тут Ирина сделала паузу и, вопросительно с хитрецой улыбаясь, посмотрела в глаза мальчонки.
– Внучок! – выкрикнул тот радостно.
– Внучок! – подхватила возглас ребёнка бабушка, – молодец! – сразу же похвалила она его за то, что правильно сумел подобрать рифму.
А Петя, счастливый тем, что справился с традиционным бабушкиным заданием, снова кинулся ей в объятия. Он был без ума от Ирининых прибауток. Ведь она знала их великое множество, и каждый раз рассказывала всё новые и новые. Причём даже если спустя пару недель какие-то куплеты и повторялись, то уже в изменённом виде.
Ирина тоже обняла внука, а после, не разжимая рук, осторожно поставила на кровать. Петя знал все бабушкины приёмы. Поняв, что она собирается делать, мальчик тут же с радостью включился в действо: подыгрывая Ирине, он встал на цыпочки и поднял руки вверх.
В ответ её ласковые ладони стали бегать по телу ребёнка, как бы вытягивая его снизу вверх, а из уст женщины продолжили литься так любимые мальчишкой приговорки:
«Потягушки-порастушечки!
От носочков до макушечки.
Петя тянется-потянется:
Он маленьким...»
– Не останется! – выпалил мальчишка и снова утонул в объятиях.
Проходя руками по бокам туловища от ступней до кистей внука, Ирина напоследок давала ему ухватиться за свои большие пальцы, а затем приподымала ребёнка вверх и немного встряхивала в воздухе, заставляя тренировать мышцы.
Опущенный назад на кровать, Петя заходился от смеха, обнимал бабушку, а потом требовал продолжения игры. Представление повторялось. Но Ирина тонко чувствовала меру, и когда по прошествии некоторого времени она понимала, что пора прекращать, ей всегда удавалось вовремя переключать внимание внука на что-то другое и не менее для него интересное.
Вот и сейчас женщина задействовала эти свои навыки:
– А что это мы играемся, не умывшись? Забыли? – растерянно посмотрела она на внука. – Фу, какое личико некрасивое, заспанное! Давай-ка быстро поиграем в наши ладушки-умыватушки и пойдём умываться: станем красивыми-красивыми!
Ирина схватила табуретку; они с внуком уселись напротив и принялись играть в ладушки, хлопая друг друга по ладошкам строго в принятом ими порядке. Одновременно ребёнок и женщина хором декламировали соответствующую случаю прибаутку:
«Ой вы ладушки, лады,
Не боимся мы воды!
Чисто умываемся,
Бабе улыбаемся!»
Сразу по завершении потешки Петя соскочил с кровати и со всех ног кинулся к умывальнику, а Ирина потихоньку пошла за ним.
Аккуратно складывая ладошки, – так, как учила бабушка, – мальчишка набирал в них воду и подносил к лицу. Но как только холодная жидкость касалась кожи, он возбуждался и проводил дальнейшие водные процедуры, как бы соревнуясь с умывальником. При этом паренёк фыркал и кряхтел, а капли разлетались во все стороны.
Подоспевшая бабушка помогла малышу сделать всё правильно, а затем они, дружно улыбаясь, вместе подтёрли разбрызганную по полу воду.
Владимир Шабля. КАМЕНЬ. Биографический роман.
1941 год, сентябрь. Южноукраинская степь. Расстрел.
Колонна этапируемых, без воды и пищи уже почти сутки безостановочно, ускоренным маршем продвигалась на восток, пытаясь выскользнуть из пасти немецких механизированных клиньев.
Как будто чувствуя приближение осеннего ненастья, яростные лучи стремились напоследок показать свою силу, да так, чтобы эти возомнившие себя вершителями истории люди взмолились Господу, выпрашивая ниспослать им глоток воды. А глубоко безразличное, неумолимое, бесконечно-синее небо, чуть украшенное на горизонте несколькими пушистыми облачками, словно высасывало из несчастных арестантов последние соки. Тягучая, густая слюна противно склеивала всё во рту. Когда Пётр поднимал голову к небу, ему казалось, что ещё немного – и этот цинично-прекрасный вакуум поглотит саму его душу, унеся её в недостижимо-далёкую вышину вечности.
Где-то совсем рядом грохотали орудийные залпы. Ровные, как стол, без единого деревца огромные поля побуждали германских лётчиков устремляться к любой цели, появляющейся на фоне этого однообразного пейзажа.
Два раза измученные, перепуганные люди подвергались пулемётным атакам юнкерсов, возвращающихся с задания и напоследок решивших израсходовать оставшиеся патроны. По команде руководителя группы – сержанта госбезопасности – все бросались врассыпную. Но несмотря на это, около двадцати человек, включая и военных, погибло от пуль воющих сиренами немецких стервятников. Примерно столько же было казнено охраной. Расстреливали всех получивших серьёзные ранения и тех, кто не мог идти.
Участились попытки озверевших, обезумевших от жажды зеков подобрать валявшиеся арбузные корки или напиться из находящейся рядом лужи. И если в первых отваживавшихся броситься к луже НКВД-исты просто стреляли, то теперь ситуация то и дело выходила из-под контроля.
В очередной раз увидев невдалеке блеснувшую на солнце поверхность небольшой лужицы, буквально все заключённые атаковали этот жалкий источник воды, невзирая ни на страх смерти, ни на отчаянные окрики и пальбу охраны. Они стали неистово бороться и драться за право прильнуть к этой живительной влаге.
Пётр добежал до лужи в числе первых, но несколько человек уже лежали в ней, жадно хлебая и не давая возможности напиться другим. В припадке ярости Пётр схватил одного из них за одежду, отбросил на несколько метров в сторону, упал на его место и рот его слился с водой. Пил он неистово. В первые несколько минут парень не чувствовал ничего, кроме смешанного чувства восторга, наслаждения и радости от утолённой жажды. Только когда вместо воды он почувствовал во рту ил, сознание происходящего постепенно стало возвращаться к нему. Арестант понял, что вода закончилась, а он лежит в грязи, придавленный кучей людских тел. Мало-помалу до заключённых начинало доходить, что воды в луже больше нет, и они постепенно стали сползать с горы тел и отходить в сторону.
Тем временем сержант госбезопасности, командовавший этими превращавшимися в зверей людьми, лихорадочно думал над тем, как удержать толпу в повиновении. Но сколько он ни пытался найти эффективный выход, на ум не приходило ничего лучшего, чем ввергнуть заключённых в панический, животный страх, ещё более сильный по сравнению с чувством жажды.
«Да, это единственно возможный действенный метод», – подытожил сержант и немедленно перешёл к решительным шагам.
– Граждане заключённые! – пророкотал он похоронным голосом – вами допущено неповиновение охране. Оставшиеся возле лужи первыми покинули строй и, следовательно, являются зачинщиками этого беспорядка; по законам военного времени они подлежат расстрелу. Приказываю охране отвести зачинщиков на десять шагов в сторону и привести приговор в исполнение. Довожу до сведения всех, что я не потерплю произвола и саботажа. И впредь в случае неповиновения, кроме убитых при попытке к бегству, охрана каждый раз будет расстреливать ещё 10 зачинщиков. – Затем он обратился к своим подчинённым: – Васильев, Зельдин, Федоренко, Квакуша, Крипак! Отвести нарушителей порядка на десять шагов в сторону и привести приговор в исполнение!
Названные НКВД-исты, держа винтовки наготове, решительно двинулись в сторону поднявшихся к тому времени «зачинщиков», которых было 15 человек. Пётр находился ближе к левому краю группы. Он слышал слова сержанта, и в нём отчаянно боролись чувства эйфории от приливающей к организму воды и страха перед надвигающейся смертью.
– Организаторы беспорядка, – обратился сержант к грязным, мокрым перепуганным людям, – за невыполнение приказа по закону военного времени вы приговариваетесь к расстрелу. Отойти на десять шагов вправо и выстроиться в шеренгу! – Держа револьвер в согнутой руке, он указал им на место, куда должны были стать несчастные.
Пётр в числе обречённых побрёл на место, указанное сержантом. До него начал доходить смысл происходящего. Стало страшно и жутко. Вдруг чувство безысходности захватило всё существо Петра. За несколько секунд пути до места расстрела в голове пронеслась вся жизнь: самые лучшие, яркие и красочные моменты его короткого бытия фейерверком промелькнули в сознании…
«Почему так быстро всё заканчивается? Это несправедливо! Во мне ещё столько сил и энергии. Разве для того я появился на свет, чтобы так нелепо и глупо умереть в 21 год?» – вопросы без ответа, перемешанные с сильнейшими эмоциями страха, растерянности и жалости к себе, к своей загубленной жизни лавиной захлёстывали мозг и всё существо Петра. Глаза налились слезами и две тоненькие струйки потекли по щекам.
Владимир Шабля. КАМЕНЬ. Биографический роман.
1924 год, март. Томаковка. Кулинар.
Едва проснувшись и открыв глаза, Петя понял, что на кухне происходит что-то интересное: его нос тут же уловил приятные съедобные запахи, а это бывает, когда бабушка готовит что-нибудь вкусненькое. Не мешкая, парнишка соскочил с кровати, быстро напялил штаны и рубашку, а затем прожогом бросился на кухню.
– Бабушка, что ты делаешь? – выпалил он с порога.
– Доброе утро, внучек! – спустя пару секунд улыбнулась в ответ Ирина.
Она выжидающе поглядывала на мальчишку, всем своим видом как бы предлагая ему ответить на приветствие, и в то же время продолжая работать белыми от муки руками.
– Доброе утро, бабушка! – не очень громко воскликнул Петя, а затем всё-таки возвратился к главному интересовавшему его вопросу, – чем это так вкусно пахнет?
– Вкусно пахнет ванилью и корицей, – разъяснила женщина. – Хочешь понюхать?
– Да!
Парнишка подбежал ближе и ухватился за бабушкин фартук. Ирина отряхнула руки, обтёрла их тряпкой, а затем взяла с полки одну из банок и показала внуку:
– Это корица, понюхай.
Она открыла крышку и поднесла банку к Петиному лицу. Тот уткнулся носом в ёмкость и с деловым видом начал втягивать в себя воздух.
– Хорошо пахнет! – с видом знатока констатировал он.
– А это ваниль, – продолжала научать Ирина, проделывая аналогичные операции с другой банкой.
Мальчик повторил процедуру обнюхивания, а затем с растерянным видом спросил:
– Так они что – разные?
– Кто? – не поняла Ирина.
– Банки, – пояснил свой вопрос Петя.
Наконец до женщины стал доходить смысл вопроса.
– Банки-то одинаковые, а вот приправы внутри банок – разные и по-разному пахнут, – растолковала она малышу его ощущения.
До этого момента Петя даже не подозревал о существовании специальных веществ для придания запаха, а тем более, что они по-разному пахнут. Теперь эта часть его восприятия действительности обрела осязаемые черты, и ребёнок немедленно пошёл дальше по пути познания мира:
– А что такое приправы? – продолжил мальчишка своё обычное осыпание взрослых вопросами.
– Это такие сушёные травки или вещества, которые хорошо пахнут или вкусные. Их добавляют в разные блюда.
– А почему ты добавляешь приправы в банки, а не в блюда? – не унимался Петя.
– Да нет, в банках приправы просто хранятся, а добавляют их в пищевые блюда, то есть в еду, – в борщ, котлеты, булочки, чтобы они были вкуснее и лучше пахли.
– А сейчас ты во что будешь их добавлять?
– Я уже добавила и корицу, и ваниль в тесто, – заверила Ирина, – чувствуешь?
Женщина пододвинула тесто к краю стола, у которого стоял внук, и тот, разместив нос поближе к упругому, покрытому белой мучной пылью куску, попытался распознать в нём уже знакомые запахи.
– Да, чувствую, – оценил свои ощущения Петя, – а зачем тебе тесто?
– Из теста я хочу сделать булочки, шанежки и куличи.
– Я тоже хочу делать булочки! – безапелляционно заявил мальчик.
– Тогда давай ты поможешь мне месить и раскатывать тесто, а я из него буду лепить и печь разные вкусные штуки! – предложила Ирина.
– Давай!
Бабушка водрузила внука на дебелый стул, стоящий у торца стола, с таким расчётом, чтобы тому было удобно обращаться с тестом, а затем оторвала ему небольшой комок.
– Я буду вымешивать свой кусок, а ты – свой: вместе мы быстрее справимся, – заверила она. – Смотри, как я делаю, и повторяй за мной.
Малыш, поглядывая на наставницу, с азартом принялся теребить тесто. Он выпачкался в муку буквально с ног до головы. Бабушка же только посмеивалась да подбадривала внука, сама энергично меся тесто и приговаривая:
«Тесто мнём, мнём, мнём!
Тесто жмём, жмём, жмём!
Для Петюши мы из теста
Много булок испечём!»
Через некоторое время Петя принялся вторить Ирине, проговаривая прибаутку вместе с ней. Наконец тесто было готово.
– Здорово мы с тобой потрудились, – подвела итог работе женщина, – но сильно устали. Правда?.. Фух!
Театральным жестом она вытерла пот со лба тыльной стороной ладони, а внук сразу же, как попугай, повторил её движения.
– Да, устали... Фух! – подтвердил он.
– Тогда давай отдохнём.
На стул, служащий Пете подставкой, бабушка водрузила небольшой чурбан и усадила на него мальчишку, заодно обтирая полотенцем его лицо от муки. Потом сама села на табуретку и вместе с внуком принялась декламировать очередной стишок:
Владимир Шабля. КАМЕНЬ. Биографический роман.
1941 год, сентябрь. Железнодорожная станция в украинской степи. Чудесное спасение.
На небольшой железнодорожной станции, куда прибыли арестанты, царила страшная суматоха. Тут и там виднелись воронки от взрывов бомб. Однако железнодорожное полотно не было повреждено. А на путях, как прикорнувший на солнышке сказочный Змей-Горыныч, стоял паровоз с несколькими практически целыми вагонами. Платформа была оцеплена вооружёнными военными. Большинство вагонов пребывали в запечатанном состоянии. Но три последних всё ещё находились в стадии укомплектования. Один из них почти под завязку был заполнен людьми, в другой загружали какие-то ящики, а третий казался пустым.
Руководил процессом погрузки капитан НКВД; именно он определял степень ценности грузов и первоочерёдности их отправления.
Толпы народа, кто с узлами, кто с чемоданами, а кто и с малышами на руках пытались попасть в состав, отправляющийся на восток. Люди то группами, то поодиночке подходили к капитану, кто плача и причитая, кто крича, а кто и по-деловому объясняя необходимость своей эвакуации. Офицер принимал решения быстро и сразу же давал указания подчинённым по их выполнению.
– Товарищ капитан госбезопасности, разрешите обратиться? Сержант госбезопасности Ароськин, – отдавая честь, молодой службист вытянулся в струнку перед старшим по званию.
– Обращайтесь, – ответил капитан, оценивающе взглянув на коллегу.
– Группа заключённых в количестве 83 человек прибыла этапом на станцию для дальнейшего препровождения вглубь страны. В процессе этапирования погибло при налётах немецких самолётов и было расстреляно по законам военного времени за саботаж 46 заключённых. Убиты врагом также один сержант НКВД и двое военнослужащих, приставленных для охраны.
– Документы! – сухо произнёс капитан госбезопасности.
Ароськин сначала опешил, а секунду спустя принялся лихорадочно рыться в своей сумке. Найдя наконец необходимые бумаги, он протянул их капитану. Тот пробежался по содержимому и так же сухо отчеканил:
– Ваши документы!
Снова сконфузившись, сержант достал теперь уже из нагрудного кармана своё удостоверение. Старший по званию внимательно изучил корочку, взглянул на грязных, ободранных политических и уголовников, оглянулся по сторонам, не слышат ли его посторонние, а затем тихо спросил:
– Какие у Вас указания относительно заключённых?
– Приказано продвигаться по направлению к Гуляйполю любыми доступными средствами. Пытаться организовать отправку арестантов железнодорожным транспортом на юго-восток. По ходу следования выполнять распоряжения старших по званию сотрудников районных, городских или армейских отделов НКВД.
Капитан госбезопасности ещё раз оценивающе посмотрел на толпу измученных, израненных зеков, которые, воспользовавшись моментом, последовали примеру своих охранников и тоже сели на раскалённую землю. Некоторые не смогли удержаться и распластались на ней в надежде хоть таким образом немного восстановить заканчивающиеся силы либо прикорнуть.
– Вот что я тебе скажу, сержант, – проговорил организатор станционного движения, – поезд забит до отказа. Пустой вагон забронирован для заполнения по пути следования. Так что места в вагонах для твоих подопечных нет. Придётся вам и дальше идти пешком. И выступать нужно немедленно: немцы в двух местах прорвали нашу оборону и могут быть здесь в ближайшее время.
– Но у нас практически нет продовольствия, заканчиваются патроны. Добрая половина людей либо ранены при налётах, либо крайне измучены тяжёлой дорогой. Мы не спали уже больше суток! По дороге произошло несколько случаев, когда толпа выходила из-под контроля и мне с трудом удалось навести порядок.
– Отставить разговоры! – капитан резко повысил голос. – Немного патронов и продуктов я тебе дам, – он выдержал паузу, а затем перешёл на еле слышный рычащий бас. – Но допускать захват врагов народа немцами мы не можем – слишком лакомый материал для их диверсионных групп, – жёсткий взгляд представителя госбезопасности приобрёл какой-то ледяной оттенок. – Поэтому приказываю: не мешкая, вместе с моими людьми отобрать здоровых, способных продолжать пеший переход заключённых. А всех раненных и больных – расстрелять.
Ароськин на несколько секунд остолбенел. Затем на его лице отразилась растерянность.
– Ладно, я сам всё организую, – сказал капитан, видя нерешительность коллеги.– А вы, сержант госбезопасности, вместе с младшим сержантом Ивановым подойдите пока к предпоследнему вагону и получите 100 патронов и ящик печенья. – Он подозвал несколько своих людей и дал им распоряжения. Затем вручил взятые у сержанта документы на заключённых ефрейтору.
Один из НКВД-истов пошёл вместе с Ароськиным к железнодорожному составу, трое побежали в здание станции, а остальные во главе с капитаном направились в сторону группы этапируемых.
Увидев приближение людей в форме, арестанты попытались подняться с земли и выстроиться в некое подобие шеренги. Тем временем вернувшиеся из здания особисты водрузили невдалеке от места мероприятия стол и стул. Ефрейтор разложил на столе документы, сел и приготовился к процедуре учёта.
– Граждане заключённые! – громко отчеканил капитан госбезопасности, – сейчас организованно, по одному, соблюдая порядок в строю, каждый должен подойти к ефрейтору и назвать свою фамилию. Затем все здоровые, способные идти, проходят направо и строятся возле здания станции в колонну по два для немедленного отправления пешим порядком в распоряжение Гуляйпольского отдела НКВД. Все больные, раненые, не способные самостоятельно продолжать движение, идут налево и строятся возле последнего вагона. Они будут погружены в него и отправлены до Гуляйполя поездом, – капитан повернулся к стоящему рядом помощнику: – Младший лейтенант, приступить к формированию групп!
Владимир Шабля. КАМЕНЬ. Биографический роман.
1925 год, апрель. Томаковка. Котлеты.
Петя сидел на полу за важным занятием: изучал возможности своей новой игрушки. Старые, треснувшие в двух местах, счёты, к тому же лишённые четырёх спиц, вчера ему подарил отец. Мальчик плавными движениями своих маленьких пальчиков перекладывал костяшки с одной стороны на другую:
– Один, два, три, четыре, – отсчитал он первое число и задумался.
«Как же это вчера показывал папа?» – взялся припоминать юный математик.
– Ага! – радостно выкрикнул он и уже увереннее и быстрее передвинул на ту же сторону ещё три костяшки: – Один, два, три.
«Теперь нужно посчитать, сколько будет вместе», – заключил парнишка.
– Один, два, три, четыре, пять, шесть, семь, – продекламировал он, а затем, подводя итог, во всю глотку заорал: – Семь! Четыре и три – семь!
Несмотря на свой пятилетний возраст, Петя уже умел считать до тридцати: этому его научил отец. Но вот выполнение арифметических действий было для него в новинку. А потому он с интересом изучал эту новую грань жизненной премудрости.
Правда, слишком долго заниматься одним и тем же было скучно. Решительным движением, подсмотренным у папы, мальчишка приподнял одну сторону счётов – и костяшки с характерным стуком отъехали на исходную позицию. Потом он взялся беспорядочно толкать деревяшки для счёта взад-вперёд по прутам, лопоча какие-то обрывки слогов, после чего стал обеими руками раскручивать их, от чего костяшки стали вертеться на спицах подобно десяткам маленьких юрких юл. В завершение счёты были перевёрнуты вверх ногами и использованы в качестве транспортного средства.
– Но-о, но-о, лошадка! – прикрикивал мнимый извозчик, наваливаясь на деревянную раму счётов, издававших в ответ жалобные скрипящие звуки.
Многострадальное устройство для проделывания арифметических операций всячески сопротивлялось, но было вынуждено подчиниться силе. Выполняя чуждую ему функцию, оно перекатывалось вперёд натужными рывками, раз за разом останавливаясь вследствие заклинивания механизма. Зато вездесущий мальчишка умудрялся, параллельно с управлением «двуколкой», ещё и выполнять роль коня, истошно ржущего и брыкающегося, да плюс к тому подхлёстываемого собственноручными шлепками по попке. Раскрасневшийся паренёк как раз громко смеялся от удовольствия, когда услышал бабушкин голос:
– Петюша, иди сюда, будем снимать пробу!
Мальчик остановился и прислушался: с кухни долетало шипение и потрескивание разогретого на сковородке масла. А заполонивший весь дом мясной запах не оставлял места для сомнений: его ждал очередной кулинарный шедевр.
Парнишка не без сожаления оставлял свою игру, но желание насладиться бабушкиной едой всё-таки пересилило. Он зашагал на кухню, всё ещё по инерции хлопая себя по бокам и бормоча что-то себе под нос.
– Я пожарила котлетки, – увидев подходящего к ней внука, сообщила Ирина,– ну-ка попробуй: как тебе на вкус? Только обязательно ешь с хлебом, – улыбаясь, повторила она своё традиционное наставление.
Женщина поставила на стол миску с четырьмя котлетами, предварительно остуженными до комфортной для рта температуры. Тут же подала кусок хлеба.
Взобравшись на своё любимое место-возвышение у стола, Петя приступил к дегустации. Котлеты получились – объеденье! А потому процесс их поглощения шёл бойко. При этом мальчишка не забывал о бабушкином предупреждении, и каждый кусок котлеты прикусывал хлебом. Но не успел он даже оглянуться – как тарелка оказалась пустой.
– Ну что же ты не говоришь, какие получились котлеты, – с притворным огорчением спросила бабушка, – может быть в фарш нужно чего-то добавить?
– Котлеты получились вкусные, – с видом умудрённого опытом эксперта заверил внук, – но фарш надо ещё подсолить.
– Ну, это мы мигом, – сразу же согласилась Ирина. – Спасибо, что подсказал. А то я пробую-пробую и не пойму, чего же не хватает?
Она сунула ложку в банку с солью и сделала вид, будто кладёт её в фарш. Хотя на самом деле ничего не досаливала. Перемешав содержимое, женщина стала укладывать очередную порцию котлет на сковороду, приговаривая:
– Ну вот, теперь котлетки будут вкуснее. Внучек у меня – молодчина! Сходу определяет, как сделать блюдо более аппетитным. Ладно, беги поиграй ещё немного, а когда котлетки по твоему рецепту пожарятся – я тебя опять позову, попробуешь ещё раз.
Петя с новыми силами возвратился к прерванной игре, а Ирина, после того как котлеты достигли идеального состояния, выложила их в Петину миску и слегка подсолила. Она знала, что внучек любит солёное, и старалась всячески угодить малышу.
«Пускай наедается поплотнее, пока есть возможность, – размышляла бабушка, – а то совсем худой стал – кожа да кости».
Нужно признать, что Иринины оценки упитанности внука были далеки от истины. В действительности, благодаря в первую очередь неустанной бабушкиной заботе, Петя был полненьким мальчиком. Но будучи сама женщиной плотного телосложения и имея таких же членов семьи, она считала нормой, особенно для ребёнка, наличие в теле приличного жирового запаса.
Владимир Шабля. КАМЕНЬ. Биографический роман.
1941 год, сентябрь. Гуляйполе. Весёлый комендант.
Вконец измученные недельным этапом по жаркой безводной степи, изголодавшиеся заключённые наконец приблизились к Гуляйполю, одному из узловых населённых пунктов, намеченных как возможное место получения дальнейших инструкций. Сержант госбезопасности Ароськин, наученный горьким опытом метаний и скитаний в поисках помощи, повёл людей прямо на железнодорожную станцию. Для себя он уяснил, что в критической ситуации, которая всегда складывается в прифронтовой зоне, именно на станциях сосредотачиваются ключевые представители властей, именно здесь принимаются основные решения, могущие существенно повлиять на эффективность выполнения поставленного перед ним задания.
Как оказалось, принятая тактика была верной. Хотя руководители военных, партийных и советских органов в момент прибытия группы не находились на территории станции, но данные ими стратегические указания чётко выполнялись военным комендантом.
Этот постоянно улыбающийся человек среднего роста и средних лет без устали курсировал по станционным объектам, на ходу решая проблемы, организовывая погрузочно-разгрузочные работы, контролируя действия подчинённых. Передвигался он тоже в среднем темпе, но благодаря своей врождённой склонности к рационализму, просчитывал ситуацию на несколько шагов вперёд и постоянно умудрялся оказываться именно в том месте, где был наиболее востребованным.
– Лучше плохо ехать, чем хорошо идти?! – с юморком изрёк комендант в ответ на слёзную просьбу Ароськина хоть как-то посодействовать переброске заключённых в тыл.
Он выдержал паузу, прикидывая в уме варианты, а затем предложил:
– Примерно через час здесь должен быть состав на Харьков. В нём два вагона с зеками. Они переполнены, под завязку – больше 400 человек. Если сумеешь запихнуть туда же ещё и своих – я не буду возражать. Документы оформим быстро. А сопровождающие могут разместиться в вагоне охраны.
Ответственный за движение по станции оценивающе взглянул на сержанта госбезопасности. Ароськин же сначала не поверил своим ушам: так много отказов он выслушал за последнее время. В первые секунды сержант даже впал в какой-то ступор, но затем быстро опомнился и принялся лихорадочно размышлять.
«Неужели повезло?! Только бы не сорвалось!» – молча радовался он, стараясь ни словом, ни жестом не спугнуть так неожиданно свалившуюся на него удачу.
– Какую нашей группе соблюдать процедуру? – осторожно спросил Ароськин и замер в ожидании.
– Залечь в посадке у левой оконечности станции, – серьёзно отчеканил военный комендант, – замаскироваться, чтоб глаза мои вас не видели на платформах.
Он не смог удержаться от лёгкого розыгрыша, затем не выдержал и прыснул со смеху, подмигнул опешившему сержанту госбезопасности и расхохотался. Растерянный Ароськин только интенсивно мигал, не в силах промолвить ни слова.
– Когда будет подъезжать ваш поезд, я дам знать, – успокоившись, уже серьёзно и деловито пояснил комендант. – Тогда постройтесь на перроне компактной колонной, не длиннее 50 метров и ждите моей команды. Ваша задача – силами своей охраны обеспечить погрузку заключённых в вагоны. А пока – давайте документы: мои люди возьмут на себя бумажные формальности.
Он принял от сержанта папку и снова улыбнулся в предвкушении процедуры погрузки этой группы.
– В тесноте – да не в обиде! – в том же своём игривом стиле, ещё раз подмигнув, подытожил комендант, пожал руку Ароськину и продолжил наматывать круги по территории.
Владимир Шабля. КАМЕНЬ. Биографический роман.
1925 год, октябрь. Томаковка. Стих.
Так сложилось, что Данил Шабля с семьёй в 1925 году жили сравнительно сносно. Данил устроился на государственную службу, регулярно получая заработную плату и продовольственные пайки. Тёща продолжала работать поваром в больничной столовой. А жена Мария вела домашнее хозяйство и подрабатывала шитьём.
Единственный сын Петя, которому исполнилось пять лет, рос крепким здоровым мальчиком. Предоставленный самому себе, он целыми днями находился на улице, играя в компании таких же, как он, сорвиголов.
А вот младшему брату Данила повезло меньше: в его семье было трое детей, но никто из взрослых не имел постоянной работы, а потому семья жила впроголодь; к тому же старший 8-лётний сын Коля постоянно болел. Желая хоть как-то помочь брату, Данил взял Колю к себе. Петя с Колей как-то сразу сошлись характерами и души друг в друге не чаяли. Несмотря на приличную разницу в возрасте, они были на равных, поскольку Петя компенсировал недостаток опыта активной жизненной позицией, неугомонным темпераментом и острым умом.
Этой осенью Коля пошёл учиться в школу, а потому вечера напролёт просиживал за букварём и арифметикой, что страшно не нравилось неуёмному Пете, привыкшему проводить вечернее время в играх с двоюродным братом.
– Коленька, что сегодня задали читать? – ласково, но настойчиво спросила Мария, легонько трепля парнишку за пышную шевелюру.
Сама неграмотная, но по-крестьянски сообразительная, женщина понимала, что болезненному Коле просто необходимо освоить науки из чисто меркантильных соображений: так ему можно будет в дальнейшем хоть как-то заработать на жизнь. Вон ведь хотя бы и Данил: здоровьем и силой не блещет, но освоил бухгалтерское дело и имеет на хлеб и молоко; в тепле, в добре, молотом не машет, а семью содержит. Так бы и Коле, но его приходится постоянно подталкивать к учению.
– Та казали вірша вивчити, – в ответ на настойчивый вопрос Марии жалобно заныл школьник, доставая из заплечного мешка букварь, – ось: «Реве та стогне Дніпр широкий».
Он не любил учёбы, но знал, что тётя не отстанет, а значит, придётся целый вечер зубрить. Мальчик взял книгу и поплёлся к кухонному столу, где обычно делал домашние задания.
Раздосадованный занятостью брата, Петя, однако, горевал недолго. Пользуясь тем, что внимание матери сосредоточено не на нём, пацан стащил стоящий возле печки старый истёртый веник, сунул его между ног и начал, размахивая свободной рукой, неистово носиться в таком виде по соседней комнате и кухне, изображая всадника на коне.
– Даня, помоги нам выучить стишок, – обратилась Мария к мужу. Она до поры до времени скрывала от детей свою неграмотность, втайне надеясь вместе с ними освоить хотя бы азы. К учению женщина относилась ответственно, даже благоговейно, а потому, заметив выходку сына, даже обрадовалась: пусть бегает, лишь бы не мешал.
Данил считал поведение жены правильным и потому, хотя и без особого энтузиазма, но зашёл на кухню, сел вместе с «учениками» – Колей и Марией – за стол, и начал с выражением раз за разом читать и перечитывать стих Тараса Шевченко, состоящий из трёх куплетов. После пятого прочтения Мария предложила устроить соревнование:
– Коля! А давай, кто первый запомнит стих и расскажет без ошибок?! Победивший получит два куска пирога, который испекла бабушка!
– Давай, – откликнулся ученик и все с удвоенным усердием продолжили зубрёжку.
– Реве та стогне Дніпр широкий… – Данил пошёл по шестому кругу. Декламирование ему порядком надоело, но он стоически подыгрывал жене, в который раз проявлявшей невесть откуда взявшиеся педагогические таланты.
– А ну, Колю, попробуй розказати вірша! – предложил Данил племяннику. В его сердце теплилась надежда на скорейшее окончание «урока» и заслуженный отдых. Но Коля быстро развеял её, застряв на второй строке стиха.
Делать нечего – пришлось продолжать обучение. Седьмая попытка вдолбить в голову горе-ученика классику украинской поэзии не обещала быть последней… Но только лишь Данил дочитал до конца, как Петя подбежал к столу и решительно заявил свои претензии на бабушкин пирог:
– Мамо, мамо! Давай мені пирога! – закричал он, дёргая мать за полы халата.
– Да отстань ты, иди играйся! Не видишь, мы с Колей учим стих! – шикнула Мария на сына. Но тот не отставал:
– Я знаю віршик. Два шматки пирога – мої! Ти сама казала: хто перший вивчить вірш, тому – два шматки бабусиного пирога.
Мария удивлённо и с подозрением взглянула на малыша. Она всё время сама пыталась запомнить стих, но была ещё очень далека от этого. Даже первый куплет знала не твёрдо, не говоря уже об остальных.
Первым от шока оправился отец семейства, поскольку внезапные слова сына полностью совпадали с его желанием поскорее лечь на кровать. В то же время недоумение и подозрение одолевали и его: ведь сын был занят своими шалостями и, казалось, совсем не обращал внимания на происходящее за столом.
– Так ти що, знаєш увесь вірш? – осторожно спросил Данил сына.
– Знаю! А хіба ти ще не запам’ятав? – выпалил мальчуган.