Глава 1.
Тепло не по счётчику
Кашкайш пах солью, тёплой плиткой и корицей. Солнце расплющивалось о белые стены, отражалось в окнах сине-зелёной эмалью азулежу и прыгало зайчиками по брусчатке. Море за углом дышало в такт городу — лениво, как кот, который знает, что его и так будут гладить. С океана поддувал привычный здесь северо-западный ветер, но сегодня он был мягкий, сливочный, будто прошёл через витрину с пастел-де-ната и впитал в себя ваниль.
Ника шла по улице Фредерико Арруда с ящиком продуктов в руках и мысленно записывала: «Начинать видео с крупного плана — завал, зритель укачивается. Добавить переход с дрона? Нет дрона. Добавить переход с уличного музыканта. Найти уличного музыканта». Из ближайшего переулка вспыхнули несколько нот — не фаду, а какая-то пружинистая, смешная мелодия, будто гитара споткнулась о бордюр и всё равно решила идти дальше. Музыкант нашёлся сам.
Дом, куда она поднималась, был старым и нарядным, как тётя, которая ходит в церковь только затем, чтобы все видели её новую шляпу. Голубые азулежу с каравеллами — лопоухие паруса будто улыбались. В подъезде пахло влажным камнем и свежим хлебом с рынка — «Mercado da Vila» был в десяти минутах пешком, и жизнь настойчиво предлагала есть чаще, чем нужно.
— Bom dia, senhora! — кивнул консьерж, сухонький старичок с усами, больше подходящими для капитана, чем для домоуправа. Его звали дон Алфреду, и он знал историю каждой трещины в доме.
— Bom dia, дон Алфреду, — Ника перевела ящик на другую руку. — Если кто спросит — я не дома. Я записываю.
— К нам свои не ходят без спросу, — успокоил он её. — Разве что феи с пятого. Но им здесь всё можно.
Феи с пятого — две бабушки в лавандовых платках — и правда считали себя советом дома. Они умели вызывать сантехника, дождь и чувство вины. Сегодня их не было. Сегодня в подъезде тянуло… теплом. Не батарейным, а живым. Как будто кто-то открыл духовку и поставил внутрь утро.
Ника поставила ящик, поймала в телефоне свой шёпот: «Всем привет, я Ника, и мы наконец-то добрались до кухни мечты. Вид из окна — Атлантика, в шкафу — бабушкины кастрюли предыдущей хозяйки, а в голове — план на простое счастье: учиться дышать и готовить, как местные». Она улыбнулась — ту самой улыбкой, за которую подписчики писали «тёплая». Слово «тёплая» с сегодняшнего дня стало двусмысленным.
Ключ провернулся, дверь подалась — и в лицо ей пахнуло паром. На плите никого, газ перекрыт, духовка холодная. Но воздух… воздух был такой, будто внутри только что вытянули из печи хлеб на закваске, смазали корочку оливковым маслом и посыпали флёр-де-сель.
— Прекрасно, — сказала Ника в пространство. — Я завела себе домового в режимах «аэрогриль».
Ответа не последовало. Лишь в дальней комнате что-то глухо клацнуло — как будто окно поцеловало раму. Ника поставила продукты, заглянула в спальню (постели разглажены), в душ (стекло матовое, на полочке, клянусь, вчера не стояло эвкалиптового веника), и вернулась на кухню. Здесь было теплее, чем снаружи, но не душно. Скорее… правильно.
— Окей, — сказала она, включив запись. — Добро пожаловать на «Кухню у моря». Та самая, где масло тает не только в сковороде, но и в душе. Сегодня — «arroz de polvo» по-своему, с осьминогом. Простите, Аристарх, — донеслось мурчание из-под стола, — не тебя.
Аристарх, кот угольно-чёрный и философски усатый, привыкший к жизни на московской кухне и внезапно переселённый на Атлантику, выразил позицию взглядом. Позиция была «я тут главный и вообще-то симпатизирую осьминогам». Ника погладила, достала из сумки кастрюлю, винтажный медный половник и почти мясницким жестом достала из пакета сиреневую тушу. Осминог тяжело шлёпнулся в раковину, борясь с гравитацией, как пьяный танцор.
— Соль — в воду пустынь, лавровый лист, головку чеснока плющим ладонью, — бормотала она в микрофон петлички, — и не забываем — чем спокойнее сердце повара, тем мягче осьминог. Это не наука, это отношение.
Спокойнее сердца не стало. По стене прошёл тёплый ветерок, едва тронул шторы, загладил волосы на её шее. Ника подалась, как цветок к солнцу, потом спохватилась и нахмурилась:
— Сосед сверху, — поставила паузу. — Ладно, потом.
Сосед сверху. Вчера ночью у неё рухнула картонная коробка с книгами; в ответ оттуда, сверху, кто-то глухо стукнул — без раздражения, скорее «эй, там живые?». Из-под лоджии у него сползал поток тепла. Ника видела его только один раз — не лицо, а силуэт, когда он открывал дверь курьеру. Высокий, широкоплечий, с сумкой-тубусом через плечо — архитектор, решила она. И — да — красивый. Тот тип красоты, который раздражает, потому что сразу хочется проверять, не мудак ли. В её опыте природа редко совмещала гениальную скулу со скромностью.
Осминог забулькал — зашёл пар, под потолком нарисовались дрожащие, как мираж, линии. Ника прикрыла крышку, спустила огонь. Тепло не уходило; наоборот, расходилось от стены мягкими кругами. Этого уже было достаточно, чтобы не списывать на «последствия московского отопления, к которому привык организм». Она выключила запись, подошла к батарее, приложила ладонь. Холодно. К духовке — холодно. К стене — тёплая. Как будто за ней… дышит.
Дверь распахнулась, прежде чем она успела придумать приличную формулировку, и в кухню просунулась лавандовая тень: одна из фей с пятого, донья Мафалда.
— Диточка, — пропела она, глядя на кастрюлю. — Вы осьминога от сердца варите, и это хорошо. А тепло пусть вас не тревожит — у нас наверху живёт месье с… — она задумалась, как подать новость, — с добрым отоплением.
— С добрым чем?
— Отоплением, которое не по счётчику, — вмешался второй голос. Дверь подъезда хлопнула, и на пороге кухни появился «месье». Так близко, что Ника не успела переключить выражение лица с «кто вы, воры?» на «осторожный интерес». Высокий, тёмные волосы зачёсаны назад так, будто ветер работает его стилистом. Светло-серые глаза — внимательные, как у человека, который привык смотреть на фасады и читать их как тексты. Челюсть — словно из мрамора Мафры. Пальцы — в мелких царапинах, иногда такими бывают руки у тех, кто делает макеты не макетом.