Дождь со снегом хлестал по тонированным стеклам «Майбаха», превращая вечернюю Москву в размытое пятно огней. Но внутри салона было тихо и стерильно, как в капсуле космического корабля. Я сидела, идеально выпрямив спину — привычка, въевшаяся в позвоночник за семь лет брака.
Мои пальцы, обтянутые тонкой бежевой кожей перчаток, сжали край тренча. Под ним не было ничего. Ни шелка, ни кружева. Только чулки на поясе и то, что определяло мою суть.
Тяжелый, платиновый обруч на шее. Мой ошейник.
Я коснулась его через ткань воротника. Металл нагрелся от тепла моего тела, но я помнила, каким он был холодным, когда Давид застегнул его в день нашей свадьбы. «Теперь ты моя, Алиса. Твоя воля — в моих руках. Твоя безопасность — мой закон».
Тогда это звучало как молитва. Сегодня, в седьмую годовщину нашего Протокола, это звучало как обещание вечного рая.
— Приехали, Алиса Викторовна, — голос водителя вырвал меня из транса.
— Спасибо, Сергей. Не ждите меня.
Я вышла в промозглую ноябрьскую тьму. Ветер тут же попытался забраться под полы плаща, лизнуть голую кожу, но меня грело предвкушение.
Я нарушала правила. Впервые за семь лет.
Давид — или Хан, как я называла его за закрытыми дверями — ненавидел сюрпризы. «Нижняя должна быть предсказуемой. Хаос — враг контроля». Но сегодня я решила рискнуть. Я знала код от этой квартиры на Патриарших. Это было его убежище, место для жестких деловых переговоров, где он иногда оставался ночевать. Я хотела ждать его там. В темноте. На коленях. Чтобы, когда он вошел, усталый и жесткий, я стала его разрядкой.
Подъезд элитного дома встретил запахом дорогого клининга и консьержем, который молча кивнул мне. Я — жена Амирова. Мне открыты все двери, которые открывает он.
Лифт бесшумно вознес меня на пятый этаж.
Сердце начало отбивать рваный ритм. Не страх — адреналин. То самое «вкусное» волнение перед сессией, когда эндорфины уже начинают кипеть в крови, а тело готовится к полету.
Я достала магнитный ключ-карту. Пальцы предательски дрожали.
«Спокойно, девочка. Дыши. Ты — идеальная сабмиссив. Ты — его гордость».
Замок щелкнул, впуская меня внутрь.
В прихожей было темно. Только уличные фонари выхватывали из мрака очертания вешалки и зеркальной консоли. Я сделала шаг и замерла.
Запах.
Это был не запах моего мужа. Давид пах морозным воздухом, сандалом и дорогим табаком. А здесь воздух был густым, липким, пропитанным чем-то приторно-сладким. Вишня. Перезревшая, пьяная вишня и мускус. Духи, от которых першило в горле. Слишком вульгарные. Слишком громкие.
А потом я услышала звук.
Свист.
Резкий, рассекающий воздух звук. Так поет только хорошо сбалансированный кожаный флогер. Мой мозг, натренированный годами практики, мгновенно дорисовал картину: замах, инерция, удар.
— Ах-х!..
Женский стон донесся из приоткрытой двери спальни.
Мир качнулся.
Это был не стон боли. И не стон страдания. Это был звук животной, грязной похоти, смешанной с торжеством.
Я должна была уйти. Прямо сейчас. Развернуться, исчезнуть, сделать вид, что меня здесь не было. Инстинкт самосохранения орал: «Беги!». Но ноги приросли к паркету.
Я шагнула к полоске света. Как мотылек, летящий на пламя, которое сожжет ему крылья.
Дверь в спальню была приоткрыта на ладонь. В большом зеркале шкафа-купе отражалась кровать.
Давид стоял ко мне спиной.
Он был без рубашки. Широкая спина, перевитая жгутами мышц, лоснилась от пота. Он был в состоянии «Топа» — я знала этот наклон головы, это напряжение в плечах. Он был Богом Войны, карающим и милующим.
В его правой руке, словно продолжение кисти, лежал черный плетеный хвост флогера. Он замахнулся — легко, почти лениво, но я знала, какая сила скрыта за этим движением.
Свист. Удар.
Кожа шлепнула о кожу.
На кровати, прикованная к массивному дубовому изголовью, извивалась женщина. На ней не было ничего, кроме...
Воздух застрял в моих легких ледяным комом.
На её запястьях блестели наручники. Мои наручники. Те самые, с индивидуальной гравировкой «A.A.», которые Давид подарил мне на третью годовщину. Это была не просто вещь. Это был символ моей исключительности. Личный артефакт, к которому не имел права прикасаться никто, кроме нас двоих.
Женщина повернула голову. Я узнала её мгновенно. Рината Кандинская. Скандальная модель, частая гостья светских хроник, чье имя было синонимом вульгарности. Я видела её на приемах — она всегда смотрела на Давида хищным, голодным взглядом, облизывая губы, словно видела перед собой стейк с кровью. Я смеялась над ней. Я думала, что Давид, с его безупречным вкусом, с его манией чистоты, никогда не опустится до уличной кошки.
Я ошиблась.
— Громче, — прорычал Давид. Его голос вибрировал от темного удовольствия. — Ты можешь принять больше, сука.
— Да, Хозяин... Да! — выдохнула Рината. Её голос был хриплым, прокуренным. — Накажи меня!
Давид провел рукоятью плетки по её бедру, оставляя багровый след.
— Твоя задница создана для воспитания, — произнес он.
Эти слова ударили меня сильнее, чем физическая пощечина. Это была наша фраза. Он шептал её мне, когда мы только начинали. Он украл наши интимные слова, наш священный текст, и бросил его в грязь, к ногам этой девки.
Я не выдержала. Я сделала шаг назад, и каблук предательски скрипнул по паркету.
В комнате повисла тишина.
Давид замер. Его спина напряглась. Рефлексы хищника сработали мгновенно — он резко развернулся, готовый к атаке.
Его зрачки были расширены до черноты — признак глубокого погружения в «сабспейс» Верхнего. На секунду он не узнал меня. Он видел просто помеху.
Но затем пелена спала.
Его взгляд скользнул по моему распахнутому плащу. По чулкам. По ошейнику на моей шее.
Я ждала ужаса. Раскаяния. Того, что он бросит плетку и кинется ко мне.
Но Давид лишь нахмурился. В его глазах мелькнуло раздражение. Так смотрят на горничную, которая вошла без стука и прервала важный разговор.
Тишина в комнате звенела, натягиваясь, как струна, готовая лопнуть и хлестнуть по лицу. Запах вишневых духов Ринаты забивал мне ноздри, вызывая приступ тошноты.
Давид опустил руку с флогерм, но не отбросил его. Черные хвосты плетки мягко легли на его бедро. Он стоял передо мной — полуголый, потный, пахнущий сексом и чужой женщиной. И он был абсолютно спокоен. Пугающе спокоен.
— Ты не должна была здесь быть, Алиса, — его голос звучал холодно, ровно, как на совете директоров. — У нас есть правило: никаких сюрпризов без согласования. Ты нарушила границы.
Я моргнула. Мир вокруг меня начал терять очертания, но его слова врезались в сознание с пугающей четкостью. Он обвинял меня. Он, стоящий над любовницей, закованной в мои наручники, обвинял меня в нарушении границ.
Это был газлайтинг высшей пробы. Его любимый прием в бизнесе — перевернуть доску, когда проигрываешь.
— Хан, детка, мы не закончили... — капризно протянула Рината с кровати. Она демонстративно выгнулась, звеня цепью. — Пусть смотрит, если хочет. Может, она научится, как нужно стонать по-настоящему.
Давид даже не обернулся к ней. Он смотрел только на меня, давя своим тяжелым, авторитарным взглядом. Он пытался загнать меня в позицию «Нижней». Заставить почувствовать вину, опустить глаза, подчиниться.
— Выйди в гостиную, — приказал он. Тон не терпел возражений. — Мы поговорим. Сейчас же.
Мое тело, выдрессированное годами подчинения, дернулось, чтобы выполнить приказ. Инстинкты кричали: «Подчинись! Это Хозяин!». Колени дрогнули.
Но затем я увидела на прикроватной тумбочке свои любимые зажимы для сосков. Те самые, с маленькими колокольчиками. Они лежали в лужице пролитого вина.
Грязь.
Он принес грязь в наш храм.
Я выпрямилась. Внутри меня что-то щелкнуло, словно сломался стержень, на котором держалась моя покорность. Боль, которая должна была убить, внезапно превратилась в ледяную броню.
Я посмотрела ему прямо в глаза. В БДСМ-протоколе Нижняя не имеет права смотреть в глаза Верхнему в момент конфликта. Это вызов. Это бунт.
— Нет, — произнесла я. Мой голос был тихим, но в этой тишине он прозвучал как выстрел.
Глаза Давида сузились. Он сделал шаг ко мне, нависая скалой. От него исходила волна доминирования, от которой раньше у меня подкашивались ноги и сладко тянуло внизу живота. Сейчас от этой волны веяло только гнилью.
— Что ты сказала? — прорычал он. — Алиса, не смей устраивать истерику. Ты сейчас на эмоциях. Иди в гостиную. Это приказ.
Я смотрела на него и видела, как рушится его магия. Он больше не был моим Богом. Он был просто потным, изменившим мужиком.
— Красный, — сказала я.
Давид замер, словно налетел на невидимую стену.
«Красный».
Стоп-слово. Абсолютный стоп. Сигнал тревоги. В нашей жизни мы использовали его всего дважды. Один раз, когда я повредила связку во время связывания. Второй — когда у меня случилась паническая атака.
Это слово означало: «Игра окончена. Опасность. Стоп».
Произнести его в бытовой ситуации, стоя в дверях, одетыми (почти), было нонсенсом. Это было равносильно тому, чтобы дернуть стоп-кран в поезде, идущем на полной скорости.
— Что? — переспросил он, растеряв половину своей уверенности. — Алиса, мы не в Сессии. Ты не можешь...
— Красный, Давид, — повторила я тверже. — Игра окончена. Сессия окончена. Брак окончен.
Я развернулась, чувствуя, как по спине стекает холодный пот. Сделала шаг в темный коридор.
— Стой!
Я слышала, как он бросился за мной. Звон цепей Ринаты остался позади.
Я дошла до зеркальной консоли в прихожей. Мои руки дрожали так сильно, что я с трудом попадала пальцами по замку ошейника.
Этот платиновый обруч Cartier не имел застежки. Он закрывался на крохотный, сложный механизм. Ключ всегда висел на шее Давида. Но я знала секрет. Я знала, как открыть его аварийной шпилькой — он сам научил меня этому на случай пожара или ЧП.
— Алиса! — Давид схватил меня за плечо и резко развернул к себе.
В его глазах плескалось бешенство пополам с недоумением. Он все еще сжимал плетку в левой руке.
— Прекрати этот цирк. Ты никуда не пойдешь в таком виде.
Я вырвала плечо из его захвата. Шпилька соскользнула, царапая нежную кожу шеи. Больно. Но эта боль была отрезвляющей.
— Не трогай меня, — прошипела я. — Ты грязный.
Щелк.
Замок поддался. Тяжелый металл соскользнул с моей шеи. Я почувствовала странную, пугающую легкость. Моя шея была голой. Незащищенной.
Я разжала пальцы. Ошейник стоимостью в небольшую квартиру упал на стеклянную поверхность консоли с оглушительным звоном. Рядом я бросила связку ключей.
Давид смотрел на ошейник так, будто я бросила ему под ноги оторванную голову.
— Ты не можешь снять его, — прошептал он. — Ты давала клятву. Ты — моя.
— Я давала клятву Хозяину, — ответила я, глядя на его переносицу, чтобы не видеть эти любимые, предательские глаза. — А ты... Ты нарушил правило SSC. Безопасность, Разумность, Согласие. Ты предал меня, Давид. Ты трахаешь шлюху без справок, используя мои игрушки. Ты поставил под угрозу мое здоровье. Ты — не Верхний. Ты просто обычный, жалкий изменник.
Он дернулся, словно я ударила его хлыстом. Лицо его пошло красными пятнами.
— Я твой муж! — рявкнул он, снова хватая меня за запястье. Его пальцы сжались стальным капсулем. — Ты вернешься в спальню, и мы обсудим наказание за твое поведение.
— Отпусти, — сказала я тихо.
— Нет.
— Отпусти, или я вызову полицию.
Давид застыл.
В нашем мире, в мире «Ордена», полиция была табу. Мы решали все внутри. Угроза привлечь «ванильный» закон, заявить о насилии — это было предательство. Это был ядерный удар.
— Ты не посмеешь, — выдохнул он.
— Попробуй меня удержать, — я подняла телефон, экран уже светился. — Я заявлю, что меня удерживают силой. И расскажу прессе, что великий архитектор Амиров делает за закрытыми дверями.