В салоне «Майбаха» пахло кожей, моим страхом и его дорогим парфюмом, от которого меня тошнило уже второй год. Горман сидел рядом, вальяжно откинувшись на сиденье. Хозяин жизни. Дьявол в сшитом на заказ костюме от «Brioni».
Он не смотрел на меня, но его тяжелая ладонь лежала на моем колене. Не гладила. Держала. Так мясник держит кусок вырезки, оценивая, куда вонзить нож. Пальцы сжимались всё сильнее, проминая ткань вечернего платья, оставляя синяки, которые завтра расцветут уродливыми бутонами. Но завтра будет завтра. А сегодня я должна улыбаться.
— Надеюсь, ты запомнила инструкции, Сеня? — Его голос был низким, с той самой хрипотцой, от которой у половины женщин Москвы подкашивались ноги. У меня от этого голоса по спине полз липкий холод.
— Да, Горман.
— Повтори.
Я сглотнула вязкую слюну, глядя в тонированное окно, за которым проплывали огни ночного города. Дождь хлестал по стеклу, размывая реальность.
— Улыбаться. Держать тебя за руку. Не отходить ни на шаг. Изображать счастливую идиотку, которой повезло выйти замуж за самого завидного мужчину столицы.
Его пальцы сжались еще сильнее, причиняя боль. Я не дернулась. Я привыкла.
— Не идиотку, Есения. А любящую жену. Хотя для тебя это, видимо, одно и то же. — Он усмехнулся, и в этом звуке не было ничего веселого. — И убери это выражение лица. Ты выглядишь так, будто я везу тебя на расстрел, а не на юбилей собственного клуба.
— А есть разница? — вырвалось у меня раньше, чем я успела прикусить язык.
Горман резко повернул голову. В полумраке салона его черные глаза блеснули злым, хищным огнем. Он перехватил мою челюсть свободной рукой, больно сдавливая щеки, заставляя повернуться к нему.
— Язвить будешь дома, когда я разрешу, — прорычал он мне в губы. — А там, за дверями, ты — витрина. Моя идеальная, дорогая витрина. Если хоть одна журнашлюха заметит, что в «раю» проблемы, я устрою тебе такой ад, что жизнь в коммуналке с твоей больной мамашей покажется тебе сказкой Диснея. Ты меня поняла?
— Поняла, — прошептала я, чувствуя, как его большой палец грубо оглаживает мою нижнюю губу.
— Умница.
Машина мягко затормозила. Водитель выскочил под дождь, чтобы открыть дверь, но Горман задержал меня еще на секунду. Он наклонился и поцеловал меня. Жестко, властно, кусая губы, проталкивая язык в рот, словно метил территорию. Это не был поцелуй любви. Это была печать собственности.
— Пошла, — скомандовал он, отстраняясь.
Мы вышли на красную дорожку.
Вспышки камер ослепили мгновенно. Десятки объективов нацелились на нас, как дула автоматов. Клуб «Одержимость» сиял неоном, возвышаясь над мокрым асфальтом, как храм порока. Толпа гудела.
Горман преобразился мгновенно. Из деспота, который только что чуть не свернул мне челюсть, он превратился в галантного джентльмена. Ослепительная улыбка, уверенная походка. Он обвил мою талию рукой, притягивая к себе. Для фотографов это выглядело как объятие. Я же чувствовала, как его ногти впиваются мне в ребра сквозь тонкий шелк изумрудного платья.
— Горман! Горман Андреевич! Пару слов для «Светской хроники»!
— Есения, вы выглядите потрясающе! В чем секрет вашего брака?
— Секрет прост, — Горман остановился перед группой журналистов, глядя на них как на грязь под ногами, которой он великодушно разрешил существовать. — Моя жена знает свое место. И она безупречна. Правда, милая?
Он посмотрел на меня с такой фальшивой нежностью, что меня замутило.
— Да, дорогой, — выдавила я, растягивая губы в резиновой улыбке.
— Мы счастливы, — резюмировал он и потащил меня ко входу, отсекая любые дальнейшие вопросы.
Внутри клуба царила преисподняя класса «люкс». Тяжелые басы били прямо в грудную клетку, заставляя сердце сбиваться с ритма. Воздух был густым, пропитанным ароматами дорогого алкоголя, кальянов и возбуждения. Здесь пахло деньгами и сексом.
Полуголые танцовщицы извивались в золотых клетках, подвешенных под потолком. Официанты скользили между столами с подносами, уставленными кристаллами и «Вдовой Клико». Публика — сливки общества и пена, всплывшая с самого дна. Бандиты в костюмах депутатов, депутаты с повадками бандитов, эскортницы с лицами ангелов и глазами акул.
Горман шел сквозь толпу, как ледокол. Его приветствовали, ему жали руку, перед ним заискивали. Я была просто аксессуаром. Красивой куклой с бриллиантами в ушах, стоимость которых могла бы покрыть годовой бюджет небольшой больницы.
К нам подкатил один из постоянных партнеров Гормана — лысоватый, потный мужик с бегающими глазками. Аркадий, кажется. Или Анатолий. Я никогда их не запоминала, они все были на одно лицо — лицо жадности.
— О-о-о, Зотов! — взревел он, перекрикивая музыку. — Ну ты даешь! Такую вечерину закатил! А это кто у нас? Супруга?
Его сальный взгляд прошелся по мне, задерживаясь на декольте. Я инстинктивно выпрямилась, пытаясь закрыться холодом.
— Есения, — сухо представилась я.
— Красавица, — цокнул языком мужик, подмигивая Горману. — Но какая-то смурная. Ты что, Горман, не кормишь ее? Или в постели загонял так, что сил нет улыбаться?
Я ждала, что муж осадит хама. Сделает замечание. Хоть раз поступит как мужчина, защищающий честь своей женщины. Какая же я была дура.
Горман рассмеялся. Громко, лающе.
— Да она у меня просто холодная, Толян. Снежная королева, мать ее. В постели как бревно, зато красивая. Для интерьера подходит, правда?
Они заржали вдвоем. Меня словно ударили под дых. Кровь прилила к щекам, но не от смущения, а от унижения, которое жгло напалмом.
— Мне нужно в дамскую комнату, — процедила я, пытаясь высвободиться из его хватки.
Рука Гормана на моей талии стала стальной.
— Стоять, — шепнул он мне на ухо, продолжая улыбаться партнеру. — Никаких туалетов. Мы идем в VIP-ложу. У меня там деловая встреча, и ты будешь сидеть рядом и молчать.
— У меня болит голова, Горман. Отпусти меня домой. Пожалуйста.
Утро пахло пахло стерильностью, озоном и моим собственным крахом.
Я открыла глаза, уставившись в безупречно белый потолок гостиной. Спина ныла. Диван от итальянского бренда «Minotti» стоил как почка, но спать на нем было все равно что на мраморной плите. Я не пошла в спальню. Вчера, когда водитель привез меня из клуба — опустошенную, дрожащую, с одной сережкой в ухе, — я просто свернулась калачиком здесь, набросив на себя плед.
Тишина в пентхаусе была абсолютной. Мертвой.
Ни звука шагов, ни звона посуды, ни гула города. Тройные стеклопакеты на пятьдесят пятом этаже башни «Федерация» надежно отрезали нас от внешнего мира. Мы жили в аквариуме. В дорогом, чертовом аквариуме, где вместо рыбок плавали акулы.
Я села, сбрасывая плед. Изумрудное платье — то самое, в котором я вчера вылила шампанское на брюки мужа — валялось на полу смятой зеленой тряпкой. Я пнула его ногой, отшвыривая подальше. Видеть его не могла.
Нужно было встать. Нужно было двигаться. Если я остановлюсь и начну думать, я сойду с ума. Или, что еще хуже, начну жалеть себя.
Я босиком прошла по холодному паркету к хозяйской спальне. Дверь была приоткрыта.
— Горман? — позвала я, хотя знала ответ.
Пусто.
Огромная кровать «King Size» была идеально заправлена. Горничная — безликая тень, приходящая по утрам — еще не появлялась, значит, постель никто не трогал со вчерашнего дня. Он не ночевал дома.
Конечно. Зачем ему возвращаться к жене, которая посмела показать зубы? Он наверняка остался в клубе. Или поехал к ней. К этой... Карине. В памяти всплыла картинка: красные губы, пошлые чулки, ее голова у него между ног.
К горлу подкатил ком желчи. Меня замутило так сильно, что пришлось схватиться за косяк двери.
— Тварь, — выдохнула я в пустоту.
Это слово относилось и к нему, и к ней, и ко мне самой. Ко мне — в первую очередь. За то, что терпела. За то, что два года жила в этом золотом гетто, убеждая себя, что «так у всех», что «он просто сложный человек».
Он не сложный. Он просто мудак с безлимитной картой.
Я зашла в спальню, чувствуя себя воровкой в собственном доме. На прикроватной тумбочке лежали его часы — «Patek Philippe». Он забыл их вчера, когда собирался на юбилей. Рядом валялись золотые запонки.
Я взяла часы в руки. Тяжелые. Холодный металл обжег ладонь. Четыре миллиона рублей. Цена свободы для кого-то. Я могла бы забрать их. Сдать в ломбард. Уехать на острова.
Рука дрогнула. Я сжала часы так, что браслет впился в кожу.
— Нет, — сказала я своему отражению в зеркальной стене напротив.
Если я возьму хоть копейку его денег, я подтвержу его слова. Стану той самой шлюхой, о которой он говорил. «Ты продала душу за мои бабки».
Я аккуратно, с маниакальной точностью положила часы обратно. Циферблатом вверх. Рядом с запонками. Пусть видит, что я ничего не украла. Пусть бесится от того, что меня нельзя купить.
Ноги сами принесли меня в ванную.
Это было мое любимое место в доме. Огромное пространство, отделанное белым мрамором и ониксом. Джакузи у окна с видом на просыпающуюся Москву. Раньше я любила лежать здесь часами, глядя на город, который лежал у наших ног. Теперь этот вид вызывал только головокружение.
Я включила душ. Выкрутила кран на максимум, игнорируя термостат. Мне нужен был кипяток.
Скинув белье, я шагнула под упругие струи. Вода обожгла плечи, но я не отстранилась. Я схватила жесткую мочалку, намылила ее гелем с запахом сандала (его любимым, черт бы его побрал) и начала тереть.
Я терла кожу с остервенением. Грудь, живот, бедра. Я хотела содрать с себя этот слой эпидермиса, которого касались его руки. Смыть его запах, его слюну, его метки. Кожа покраснела, начала гореть, но мне было мало.
— Грязная, — шептала я, глотая воду, смешанную со слезами. — Какая же я грязная...
Я вспомнила нашу первую ночь. Он был другим. Или притворялся? Он был настойчивым, но нежным. Он шептал, что я — его сокровище. Его «чистый ангел». Когда именно ангел превратился в «бревно» и «мебель»? Когда я перестала спорить? Когда бросила работу в бюро, потому что «жене Зотова не пристало горбатиться на дядю»?
Я сама отдала ему свою жизнь. Сама надела ошейник. Он просто затянул поводок.
Выключив воду, я вышла из душа, завернувшись в полотенце. Пар заполнил ванную, превращая ее в турецкий хаммам. Я подошла к зеркалу и протерла запотевшее стекло ладонью.
Из зазеркалья на меня смотрела незнакомка. Мокрые волосы прилипли к черепу, под глазами залегли темные тени, губы были искусаны в кровь. Но в глазах... В глазах больше не было того испуганного зверька, который жил там последние месяцы. Там была пустота. Выжженная земля.
Я опустила взгляд на свою левую руку.
На безымянном пальце сверкало кольцо. Платина, огромный бриллиант огранки «принцесса», россыпь мелких камней по ободку. Горман надел мне его два года назад в ресторане на крыше этого же здания.
«Теперь ты моя, Есения. Навсегда».
Кольцо сидело плотно. Я дернула его. Не идет. Намылила палец жидким мылом. Оно скользнуло через фалангу, оставляя после себя бледную полоску незагорелой кожи. След от кандалов.
Я держала его двумя пальцами, поднеся к свету. Камень играл гранями, рассыпая радужные искры. Красивое. Безумно красивое и мертвое.
— Пять карат, — вслух произнесла я. — Квартира в центре. Машина. Год безбедной жизни. Лечение для мамы.
Искушение было великим. Голос разума вопил: «Забери! Ты заслужила компенсацию за два года ада! Это твой моральный ущерб!»
Но я знала Гормана. Если я заберу кольцо, он заявит в полицию. Обвинит меня в краже. Натравит своих псов. Он превратит мою жизнь в преследование.
А еще... Я хотела уйти чистой.
Я подошла к унитазу. Подняла крышку. Вода внизу была прозрачной и спокойной.
Я разжала пальцы.
Кольцо звякнуло о фаянс, ударилось о воду и пошло ко дну, сверкнув напоследок, как утонувшая звезда.