Я ещё держалась за край сна, как за тёплый плед, когда дверь в мою комнату распахнулась, и в неё влетел маленький вихрь — шумный, горячий, светящийся радостью.
— Ле-е-я! — протянул знакомый голосок, и через миг на кровати уже запрыгали чьи-то маленькие пяточки. — Просыпааайся!
Рон, мой двухлетний ураган, взобрался на постель с таким видом, будто покорил горный хребет.Потемневшие от сна ресницы, волосы — мягкий чёрный ёжик, в котором уже угадывалась будущая гривка альфы. Он пах тёплым молоком, ночным детским потом и чем-то хвоистым — как будто лес сам гладил его по голове, пока он бежал ко мне через утренние коридоры.
— Ещё… пять минут, — прохрипела я, поворачиваясь на спину. Я из тех, кому нужно время между тишиной сна и шумом дня: посидеть, посмотреть в одну точку, собрать разбежавшиеся мысли.
Но Рон уже распластался на мне всем своим маленьким, удивительно крепким телом, уткнулся лбом в мою щёку, зашептал торопливо и очень серьёзно:
— Ма-ма сказала: завтрак почти готов. И чтоб ты… — он сморщил нос, как взрослый, подбирая нужное слово, — не спала! Мы тебя ждём. И я скучал. Сильно-сильно.
Дети оборотней растут быстро: нашему сорванцу всего два, а он уже «сюсюкает» мысли вслух — не детские, а удивительно ясные и правильные. В нём — отцовская сталь и мамина теплая сила. Его маленькая ладонь нашла мою и сжала, как будто проверяя, здесь ли я по-настоящему, не растворилась ли в утренней дымке.
— Я тоже скучала, волчонок, — шепчу ему в макушку. — Сильно-сильно.
Он довольно фыркает и целует меня в щёку — влажно, звонко, так, что на коже остаётся маленький тёплый след. Стая его обожает: он наш общий смех, общий свет, наше завтра. Уже сейчас в походке и в характере — маленький альфа, который считает, что мир создан для того, чтобы его любить.
Я сажусь, сгоняю сон ладонями с лица, закидываю назад спутанные волосы. Рон мгновенно устраивается у меня на коленях, обнимает за шею и устраивает голову под моим подбородком — как будто он не мальчик, а чуткий ночной зверёк, который знает: здесь безопасно. Я закрываю глаза ещё на секунду — и вижу внутри век привычный огонь: красные искры моей силы, согревающие изнутри. Вдох — и я уже просыпаюсь окончательно.
— Пойдём? — спрашиваю.
— Пойдём! — радостно сообщает он всему дому.
Пока мы выбираемся из одеяла, я думаю о маме. О её руках — сильных и лёгких, умеющих одновременно успокаивать и исцелять. О том, как она смеётся — тихо, грудью, как будто берегёт какую-то тайну на дне голоса.
В нашей стае о ней говорят: чистая душой. Я знаю, что это значит: мама не просто добрая — она несёт свет, который не режет глаза, а помогает видеть. Для меня она — первая луна. Белая волчица с глазами цвета крови и теплом, способным остановить чужую боль.
Я люблю её до ломоты в груди: за спокойную силу, за неумолимую нежность, за умение быть опорой и — если нужно — стеной. За то, что рядом с ней я всегда могу быть собой — даже когда во мне шевелится ведьма, а волчица под кожей тянется к лесу.
О папе я думаю иначе — по-другому теплится это чувство.
Папа — чёрный волк, наш альфа, камень в основании дома. В нём — суровая надёжность, та самая, что позволяет ложиться спать без страха. Он смотрит на мир прямо, не отводя взгляда, и мир отводит глаза первым.
Но когда он смотрит на маму… в его зрачках появляется тот особенный блеск, который я с детства считала настоящей магией. Он может молчать сутками — и этим молчанием говорить больше, чем другие целыми речами. С ним я научилась понимать силу как тихий, неизменный выбор. Я дорожу им — до боли, до гордости, до желания быть такой, какой он бы не стыдился.
— Ле-я, — на мою щёку опускается ещё один поцелуй, совсем серьёзный. — Я тебя лю-лю-лю…
— И я тебя, — отвечаю, и в груди мягко звенит. — Больше всех волков.
— Больше! — соглашается он великодушно. — Но папу тоже. И маму. И всех.
— Всех, — киваю. — Ты у нас большой сердцем.
Мы выходим в коридор. Дом ещё пахнет сном: прохладная древесина, лёгкая влага утреннего воздуха, тонкий шлейф трав — мама любила открывать окна на рассвете. Где-то внизу звонко откликается посуда, и этот домашний перезвон зовёт нас, как колокольчик.
Мы спускаемся медленно, потому что Рон требует держать его на руках — «как большой волк, но твой». Он обнимает меня за шею крепкими ручками, ножки болтаются, пятки стучат по моим бёдрам в весёлый ритм. Я зарываюсь носом в его волосы: пахнут шершаво-хвойно, как лес после ночного дождя. Сон окончательно отступает, в голове становится светло.
— У нас на завтрак что? — шепчет Рон, будто делится тайной. — Блины? Или папины яйца?
— Думаю, мама взяла и то, и другое в плен, — улыбаюсь. — И мы их спасём.
Он смеётся так звонко, что где-то из гостиной отзывается папин низкий, ленивый утренний смешок. От этого дома — нашего, тёплого, живого — у меня в груди распускается что-то похожее на благодарность. Я люблю их до хруста в костях. Люблю эту привычную лестницу, царапины на перилах, запахи кухни, голоса. Люблю свою стаю.
На последней ступеньке мы оба — лохматые, сонные, растрёпанные — останавливаемся на секунду, чтобы вдохнуть поглубже. В кухню входит солнце — осторожно, как гость, которому тут рады. На столе — салфетки, мята, миска ягод, дымящиеся блины; где-то щёлкает масло, обещая золотую корочку. Мама у плиты, в тонкой льняной рубашке, волосы собраны небрежно, несколько прядей выбились и светятся, как паутинки на свету. Она поворачивается — и от её улыбки у меня на мгновение теплеет кожа, как от летнего ветра.
— Доброе утро, мои, — говорит она. В её голосе — ласковая вода. — Волчонки, умылись?
— Умылись! — врёт Рон уверенно, пряча лицо у меня на плече. — Почти.
— Почти — не считается, — папин голос звучит от двери, глубокий и тёплый, как свежий хлеб. Он опирается плечом о косяк, наблюдая за нами с привычной полуулыбкой. В его взгляде — та самая мягкая тень, которую он достаёт только для нас. — Но сегодня, кажется, есть уважительная причина.
Запах горячего теста и мёда распластался по кухне тёплым одеялом. Мы сидели все вместе — как я люблю: мама разливает чай, папа режет хлеб слишком толстыми ломтями, Рон с серьёзным видом сторожит миску с ягодами, будто это стратегический запас стаи.
— План на день, — папа постукивает ножом по разделочной доске, изображая заседание совета. — Я — в вольеры и на границу северной тропы, там надо посмотреть следы. Мама — с травницей к речному откосу, верно?
— Верно, — кивает мама. — И ещё зайду к Тане, у неё младший простыл.
— Я с тобой, — возвращаю кружку на стол. — Помогу.
— После умывания, — строго уточняет папа, но уголки глаз смеются.
Рон, старательно выпрямив спину, поднимает руку, как на собрании:
— А я… буду помогать папе. Я сильный.
— Ты — самый сильный, — мама целует его в макушку. — Но сегодня ты помогатель мамин: будем чистить травы и считать улиток на крыльце. Это ответственная работа.
Рон важно кивает, и в этот момент папа бросает на меня взгляд — знакомый, прищуренный, как будто хочет сказать что-то слегка колкое. Я заранее улыбаюсь.
— Через пару дней, — папа откидывается на спинку стула, — у кое-кого день рождения. И всё, — он делает трагическую паузу, — про семью забудет: встретит своего истинного, уплывёт к лунам и поцелуям, а мы тут останемся — блины без хозяйки доедать.
— Пап, — я закатываю глаза . — Во-первых, блины я доедаю честно. Во-вторых, моя семья — это то, с чего начинается всё остальное.
— Ага, — папа кивает серьёзно. — Пока не встретишь его — загадочного, лучезарного…
— Волосы к плечам, — подсказывает мама, пряча улыбку.
— На чёрном коне, — добавляет папа.
— На метро, — сухо резюмирую я, отрезая себе блин. — В наших краях кони редко ходят.
Мы смеёмся.
— Ты же понимаешь, — говорит он уже спокойнее, — что как бы ни вышло, мы будем рядом. И если твой истинный объявится — выдержим. И если не объявится — тоже выдержим. У тебя свой путь.
— Знаю, — шепчу. Это правда: я хочу либо сразу — навсегда, либо никак. Если не выйдет — моя магия будет моим смыслом. Я буду помогать людям. Иногда это чувство — как ровная тропа во мне: не сверну.
В дверь кто-то стучит — коротко, ритмично. Рон подпрыгивает:
— Открою я! — и слетает со стула, но папа перехватывает:
— Я, — и уходит в прихожую.
Я узнаю этот стук ещё до того, как папа открывает. Сэм. Его стук — как он сам: настойчивый, но вежливый, деловой, но без попытки вломиться в чужое пространство.
Он входит, и кухня будто чуть меняется. Сэм высокий, широкоплечий, в нейтральной тёмной футболке и куртке, волосы аккуратно убраны назад. Взгляд — внимательный. Он всегда держится прямо — так, словно привык быть вторым рядом с альфой и первым рядом с проблемой.
— Доброе, — кивает он маме, потом мне — на полтона мягче: — Лея.
— Привет, Сэм, — я машинально поправляю выбившуюся прядь. Он замечает это движение — я вижу, как на миг становятся глубже тени у его глаз, как будто он ловит каждую мелочь, к которой имеет отношение моё утро.
— Заходи, — папа уже ставит перед ним кружку. — Что по офису?
— Контейнеры пришли, нужна подпись на разгрузку и запуск контрактов. Ещё… — он перечисляет быстро, но ровно, — в городе нужно заехать на две точки, оттуда напрямую к юристам. Я возьму машину, к вечеру вернусь, если без пробок.
— Возвращайся как сможешь, — папа кивает. — В последнее время я здесь, так что офис на тебе. И… — он берёт ложку, задумчиво водит по тарелке, — возьми с собой Лею, если ей нужно в город. Учёба?
— Нужно, — признаюсь. Учёба, да. И ещё аптека травника, где я иногда помогаю. И люди, у которых тянущие боли в спине, и женщина с бессонницей. Мои маленькие пациенты.
— Конечно, — Сэм сразу, быстро. И тут же, будто исправляясь, переводит взгляд на папу: — Если ты не против.
— Я не против, — мама отвечает первой, мягко. — Только пообещай мне, Сэм, что накормите её в обед. В городе она всегда бежит и забывает.
Он едва заметно улыбается:
— Обещаю.
Я ловлю, как в этой улыбке что-то слишком личное — и тут же спрятанное. Он держит дистанцию почти строго, как выученный устав. Но взгляд выдаёт: он смотрит не просто на альфову дочь. Он запоминает: как я держу кружку, как сгибаю пальцы, как смеюсь. Сэм не говорит лишнего — он наблюдает, и в этом внимании слишком много тепла, чтобы его не заметить.
— Поедем через полчаса, — говорит он уже деловито. — Я заеду за бумагами и вернусь к воротам.
— Подходит, — киваю.
Мы едим и обсуждаем мелочи: кто купит соль, кто заглянет к плотнику, кто проведёт проверку ограды. Сэм почти не притрагивается к блинам — не любит есть при разговоре, это его «служебный» режим. Но когда я протягиваю ему тарелку, он берёт. Просто берёт — и это движение кажется мне благодарным.
— Спасибо, — говорит он почти шёпотом.
— Не благодари, — отвечаю так же тихо. И вижу, как мама прячет в улыбке что-то тёплое. Она всё видит.
Через десять минут Сэм поднимается. На крыльце он задерживается на полсекунды дольше, чем нужно, — я чувствую его взгляд затылком, как мягкий ветер. Он поворачивается ко мне:
— Я тогда… к воротам.
— Я буду готова, — говорю.
Он кивает. И уходит.
Мы ещё минуту слушаем, как на дворе оседает его шаг, как клацают калитки, как мотор ровно гудит и стихает вдали. Тишина в кухне становится мягкой, как шерсть. Папа складывает нож, останавливает на мне взгляд, а мама не выдерживает первой — в её глазах пляшут смешинки.
— Он старается, — говорит она. — Изо всех сил делает вид, что не старается.
— Мам, — я предупреждающе тяну.
— Мы просто говорим, — улыбается папа. — Сэм хороший. Слишком хороший, чтобы не заметить, как он на тебя смотрит.
— Он… — я ищу слова, — он друг. И бетта. А я… — пожимаю плечами. — Я не хочу «временно». Я хочу — сразу и навсегда. Если нет — я буду учиться и работать. Магия — это тоже любовь, просто другая.
Я устроилась в пассажирском кресле, и машина мягко обняла меня кожаной обивкой. От Сэма всегда веяло чем-то надёжным, спокойным, но его автомобиль говорил о другом. Не о спокойствии — о силе и скорости, о движении вперёд, о характере человека, который никогда не будет стоять на месте. Линии корпуса, мягкий блеск полированных деталей, низкий рык двигателя — всё в этой машине словно отражало его самого.
Я всегда думала, что машина многое рассказывает о хозяине. И эта история была такой же, как сам Сэм: уверенность, достоинство, никакой показной роскоши, но всё — на уровне.
Он завёл двигатель, и салон наполнился ровным вибрирующим звуком. Машина скользнула с места легко, словно по воде. Я посмотрела в боковое окно: утро в городе ещё только просыпалось, люди спешили на работу, шумели автобусы, пахло свежеиспечённым хлебом от ближайшей пекарни.
— Какие у тебя планы на сегодня? — спросил Сэм. Его голос звучал спокойно, но в нём была та особая мягкость, которая появлялась только, когда он говорил со мной.
— Встретиться с подружками, — я улыбнулась. — Мы пойдём выбирать платье на мой день рождения. А потом… нужно заглянуть в аптеку. Там у хозяйки накопилась работа, обещала помочь.
— Платье, — повторил он, будто смакуя это слово. — Ты ведь всегда относишься к вещам не как к вещам. Для тебя это что-то большее.
Я слегка пожала плечами.
— Для меня платье — это не просто ткань. Оно должно быть… «моим». Чтобы, когда я посмотрела в зеркало, увидела себя, а не чужую картинку.
— Понимаю, — Сэм кивнул, глаза его оставались прикованными к дороге, но я заметила, как крепче легли его пальцы на руль. — Ты всегда всё так воспринимаешь. Глубже, чем другие.
Я усмехнулась:
— Это комплимент или предупреждение?
— И то, и другое, — ответил он коротко.
Мы ехали молча несколько минут. Машина мягко пружинила на поворотах, улицы одна за другой раскрывались перед нами. Я смотрела на витрины, на людей, на тени от высоких домов, и чувствовала, как сердце бьётся чуть быстрее, чем обычно. Возраст, день рождения, разговоры родителей — всё это сидело во мне ожиданием, предчувствием перемен.
Сэм снова заговорил:
— Хорошо. Когда закончишь — напиши мне. Или позвони. Я заеду.
— Ладно, — согласилась я. Это было естественно. Он всегда брал на себя заботу о таких мелочах, но в его заботе чувствовалось нечто большее, чем простая вежливость.
Я опустила голову, поправила волосы, а он молчал. И молчание это было напряжённым, наполненным чем-то, что вот-вот должно прорваться наружу.
— Лея… — наконец произнёс он.
Я повернула голову. Его профиль был резким, сосредоточенным, но я видела — в глазах что-то боролось, он почти сжимал зубы.
— Я должен сказать тебе. Если не скажу — задохнусь.
— Что? — тихо спросила я.
Он выдохнул, крепче вцепился в руль и сказал:
— Ты мне нравишься. Очень. Больше, чем я должен позволять себе. Больше, чем друг семьи имеет право. И, кажется… я влюбился.
Сердце у меня вздрогнуло. Я смотрела на него и не могла поверить, что он произнёс это вслух.
— Сэм… — мой голос сорвался.
— Подожди, — он резко качнул головой. — Это тебя ни к чему не обязывает. Я просто не могу больше молчать. Хочу смотреть на тебя открыто. Хочу касаться. Хочу поцеловать тебя, Лея.
Я замерла. Слова ударили во мне эхом. Я знала, что он относится ко мне по-особенному, чувствовала это по взглядам, по его вниманию. Но никогда не думала, что он решится сказать.
— Ты же знаешь… — я сглотнула, подбирая слова. — Я хочу быть чистой для своего истинного. Я не буду строить отношений без этой связи. Если Луна не даст мне пару, тогда я буду жить ради магии. Буду помогать людям. Но не иначе.
Сэм молчал несколько секунд. Его челюсть напряглась, дыхание стало чуть тяжелее. Но он не спорил.
— Я знаю, — сказал он глухо. — Знаю. Но я всё равно буду молиться Луне. Буду просить её соединить нас.
Он повернул голову, и в его глазах было столько силы, что я не смогла выдержать взгляд.
— И прошу тебя только об одном, — произнёс он. — Позволь мне хотя бы раз… поцеловать тебя.
Воздух между нами загустел. Я чувствовала, как дрожит сердце, как кровь стучит в висках.
— Я… подумаю, — сказала я едва слышно.
Он кивнул, будто принял это как обещание.
Мы поехали дальше, и вскоре впереди показался торговый центр. Я увидела знакомые силуэты: мои подружки уже ждали меня у входа, махали руками, переговаривались, смеялись.
Машина плавно остановилась. Сэм выключил двигатель, посмотрел на меня. Его взгляд был открытым, прямым, в нём не осталось той осторожности, что раньше пряталась за маской дружбы.
— Напиши мне, когда закончишь, — сказал он тихо.
— Хорошо, — ответила я, и пальцы мои чуть дрогнули на ручке двери.
Я вышла, и сразу оказалась в вихре голосов подруг, но мысли мои ещё были в машине. Его слова, его глаза, его просьба…
У торгового центра меня сразу подхватил вихрь голосов.
— Ле-е-я! — визгливо протянула Марина, вцепляясь мне в руку. — А кто тебя сюда привёз?!
— Такой красавчик! — вторила ей Лиза, подталкивая меня плечом. —Ты скрываешь любовника от нас!?
— О боже, — простонала я, закатив глаза. — Это Сэм.
— Ага, Сэм, — протянула Марина, словно смакуя имя. — Высокий, плечи как у спортсмена, лицо… мм… да за таким хоть в огонь, хоть в воду!
— И взгляд у него… — мечтательно закатила глаза Лиза. — Такой взрослый, мужской… сексуальный. Лея, ты обязана нас с ним познакомить!
Я едва не поперхнулась воздухом. В голове всё ещё звучали его слова: «Хочу поцеловать тебя… хотя бы раз…» И теперь, слыша, как мои подруги обсуждают его вслух, у меня внутри всё переплелось: смех, неловкость, удивление и тайная дрожь.
— Девочки, вы вообще с ума сошли, — отрезала я, пытаясь придать голосу твёрдость. — Это не так, как вы думаете.
— А как? — хитро прищурилась Марина. — Тебя подвозит такой мужчина, садит в дорогущую тачку, смотрит на тебя так, что у меня аж мурашки пошли… и это «не так»?
— Может, он твой тайный кавалер? — подмигнула Лиза.
Я замерла на секунду, но потом покачала головой.
— Нет. Он друг семьи. Он… взрослый. Он совсем другой.
Но мои слова утонули в их звонком смехе. Они не знали ничего о стае, о наших законах, о том, что значит «истинный». Для них всё сводилось к простым категориям: нравится — не нравится, красивый — не красивый, можно — нельзя. А у меня в груди стояло куда большее: долг, ожидание Луны, верность самой себе.
— Скажи честно, — Марина ткнула меня локтем. — Ты что, не видела, как он на тебя смотрит? У меня ощущение, что он тебя глазами раздевал.
— Марина! — шикнула я, чувствуя, как щеки заливает жар.
— А что? — не унималась она. — Такой мужчина… ммм… мечта! Я бы на твоём месте уже давно согласилась.
Я улыбнулась, но улыбка получилась напряжённой. Они не понимали. И не должны были понимать.
— Давайте лучше платье посмотрим, — перевела я разговор. — Мне нужно «то самое».
Мы зашли внутрь. Торговый центр встретил нас блеском витрин, запахом кофе и гулом голосов. Подруги вечно носились от одного магазина к другому, щебетали о парнях, делились новостями. Они смеялись легко, громко, не думая о том, что в мире есть ещё и другая сторона — опасная, тайная, волчья.
Я смотрела на ряды платьев, гладя ткани пальцами. Бархат, шёлк, лёгкий шифон. Каждое платье было как история: о бале, о свидании, о празднике. Но я искала то, в котором смогу встретить новый возраст, шагнуть в неизведанное.
— Вот это! — Лиза сняла с вешалки блестящее красное платье и поднесла ко мне. — Посмотри, оно прямо для тебя!
— Слишком вызывающее, — поморщилась я.
— А это? — Марина протянула нежно-голубое. — Как ангел!
— Слишком нежное, — ответила я.
Они смеялись, перебирали варианты, а я всё никак не могла найти то самое. И всё время, как бы я ни отвлекалась, мысли возвращались к машине, к его голосу, к его словам.
«Хочу смотреть на тебя открыто. Хочу касаться. Хочу поцеловать…»
Я сжала пальцы на ткани, и сердце заколотилось.
Подруги болтали непрестанно: про парней, про вечеринки, про то, кто кому написал в сети.
— Лея, — вдруг сказала Лиза, хитро улыбаясь. — А может, ты нам его всё-таки представишь?
— Кого?
— Сэма! — в унисон воскликнули они. — Он же… ох… — они переглянулись и расхохотались.
— Девочки, — я вздохнула. — Он не для вас.
— Ну, тогда хоть для тебя, — подколола Марина. — Потому что я всё равно не верю, что такие мужчины бывают «просто друзьями семьи».
Я ничего не ответила. Просто ушла глубже в магазин, делая вид, что изучаю витрину. Но в груди всё ещё стояла его просьба, его голос, его глаза.
Поцеловать. Хотя бы раз.
И я не знала, что страшнее: отказать ему или согласиться.
Мы уже обошли, кажется, половину бутиков. Подруги носились по залу с визгами, то прикладывали ко мне яркие мини-платья, то спорили о цветах. Я же только качала головой: то слишком пёстрое, то слишком нежное, то слишком кричащее. Всё было «не то».
И вдруг я увидела его.
На вешалке висело платье, от которого у меня по спине пробежали мурашки. Чёрное. Сдержанное и дерзкое одновременно. Ткань — плотная, струящаяся, с лёгким матовым блеском. Корсет подчёркивал линию талии, открытый верх обнажал ключицы и плечи, а от бёдер вниз платье мягко расходилось, словно волна. И, самое главное — высокий разрез на ноге, обещающий движение, воздух и… свободу.
Я взяла его, прижала к себе. Подруги сразу замерли.
— О-о-о, — протянула Марина. — Вот это уже что-то.
— Чёрное? — удивилась Лиза. — Серьёзно? Но… оно смотрится… ммм… дико сексуально.
— И очень по-взрослому, — добавила Марина. — Лея, ты в нём вообще … женщина.
Я только усмехнулась. Слава Луне, судьба меня не обделила формами. У меня грудь — полная, упругая, от которой девчонки в раздевалке вздыхали и шептались. Тонкая талия и, попа, на которую парни оборачивались — всё это шло в наследство. Гены, куда их денешь.
Но я всегда носила всё сдержанно, прятала под свитерами и куртками. А это платье… оно словно подчеркивало всё сразу. И при этом оставляло во мне то самое ощущение: это я.
Я зашла в примерочную и натянула его. Ткань обтянула грудь, подчёркивая её так, что даже у меня дыхание перехватило. Талия оказалась ещё тоньше, чем я думала, а бёдра — мягко обняты. Чёрная ткань стекала вниз, и разрез на ноге открывал ровно столько, сколько нужно, чтобы сердце у любого в зале сделало лишний удар.
Я посмотрела в зеркало — и на секунду сама себя не узнала. Там, в отражении, стояла не девочка. Там была женщина. Сильная. Опасная. И при этом… красивая до дрожи.
— Ле-е-я! — подружки чуть не вломились в примерочную. — Покажи!
Я вышла.
И они замерли.
Мы так и не нашли ничего лучше. Платье было решено купить — чёрное, в котором я себя узнала. Девочки сияли не меньше моего, фотографировали меня со всех сторон, смеялись и восторженно шептались, что на моём дне рождения все парни будут падать штабелями. Я только улыбалась и качала головой.
— Ладно, — сказала я, когда мы вышли из магазина, и пакеты с покупкой оказались у меня в руках. — Я вас обрадую. Мы отпразднуем мое день рождения, но до него. Завтра или послезавтра. Пойдём в клуб. Потанцуем. От души.
— Да-а-а! — взвизгнули обе. — Ты наконец-то идёшь с нами?!
— И не просто иду, — хитро улыбнулась я, — я буду танцевать.
— Всё, это лучший подарок! — Марина чуть ли не прыгала от счастья. — Договорились!
Мы ещё немного пошли вместе, потом я попрощалась. Девочки отправились дальше по магазинам, а я свернула к аптеке, где уже ждала работа.
Внутри пахло сухими травами, мятой и корой. Я сняла куртку, перекинула волосы на спину и принялась разбирать ящики: разложила по банкам сушёные листья, перемолола коренья, переписала на бумагу новые смеси. Люди приходили с разными просьбами — кому-то мазь для суставов, кому-то сбор от бессонницы. Я помогала, как умела, и в этих мелочах чувствовала свою силу — магию, которая могла облегчать боль.
К вечеру все дела были сделаны. Я помыла руки, собрала волосы и достала телефон. Сердце заколотилось — будто знало, что сейчас я услышу нечто важное.
Я набрала номер Сэма. Гудки тянулись, и вдруг трубка щёлкнула.
— …я сказал, никаких поблажек! — голос Сэма был жёстким, низким, будто натянутым. — Сделайте так, как я поручил. Иначе можете вообще не возвращаться.
Я замерла, не дыша. Его голос был другим. Суровым, властным. Таким, каким я слышала только у отца в моменты, когда речь шла о безопасности стаи.
— Алло? — я тихо произнесла.
И он сразу изменился. В тот же миг, когда услышал меня, его тон потеплел, словно в голосе зазвучала другая нота.
— Лея, — сказал он мягко. — Ты уже закончила?
— Да, — выдохнула я, всё ещё ошарашенная контрастом. — Всё переделала.
— Хорошая девочка, — он произнёс это так, что у меня по спине пробежали мурашки. — Я заберу тебя через пару минут. Жди у входа.
Я кивнула, хотя он меня не видел.
— Хорошо.
Я опустила телефон и прислонилась к полке с травами. Голос Сэма ещё звенел в ушах — властный, твёрдый, холодный для кого-то другого… и нежный, ласковый для меня.
Я вышла из аптеки, закрыв за собой дверь, и осталась стоять на улице. Вечер уже сгущался: воздух пахнул прохладой, от асфальта тянуло дневным теплом, витрины по обе стороны зажигали огни, как будто город открывал глаза в ночи.
Я прижала пакет с платьем к груди и слушала. Сердце билось быстро, гулко, словно ожидало чего-то. В голове всё ещё звучал его голос — тот, строгий, от которого веяло сталью. И тут же второй — мягкий, для меня, ласковый. В этот контраст я всё никак не могла поверить.
Машину я услышала раньше, чем увидела. Низкий, уверенный звук двигателя прорезал вечернюю тишину. Чёрный силуэт выехал из-за угла, фары мягко скользнули по дороге, и вот он остановился прямо передо мной.
Стекло опустилось, и Сэм посмотрел на меня. В его глазах не было усталости, только тепло.
— Садись, — сказал он тихо.
Я открыла дверь и снова опустилась в кресло, позволив машине обнять себя. На секунду мы замерли — только наши дыхания и ровное урчание мотора. Я почувствовала его взгляд сбоку: он смотрел на меня чуть дольше, чем было нужно, и это молчание говорило больше, чем слова.
— Устала? — спросил он.
— Немного, — призналась я. — Но это хорошая усталость.
— Ты молодец, — произнёс он так, что мне показалось: в этих словах больше смысла, чем просто «справилась с делами». Будто он гордился мной.
Я смотрела в окно, но чувствовала его взгляд. И этот взгляд был почти осязаемым — как прикосновение, как невидимая рука, которая проводит по щеке.
Дорога обратно казалась длиннее, чем утром. Фонари цеплялись за стекло, отражались золотыми бликами в его глазах. Я ловила себя на том, что слушаю его дыхание, улавливаю каждое движение его руки на руле. В нём была сила, но и удивительное спокойствие.
И я не могла выбросить из головы то, что он сказал раньше: «Хочу поцеловать тебя, Лея… хотя бы раз».
Снаружи шумел город, но внутри машины всё было тихо и напряжённо.
Я не знала, что сказать.
Машина мягко скользила по дороге, а я всё смотрела в окно, будто боялась поймать его взгляд. Но это не спасало: его присутствие ощущалось каждым нервом.
— Ну, расскажи, — вдруг заговорил он, осторожно, но с живым интересом. — Какое платье ты выбрала?
Я улыбнулась краем губ.
— Чёрное, — ответила после паузы. — С корсетом. Верх открытый, а снизу… ткань мягко идёт по фигуре. И разрез высокий на ноге.
Сэм замер на мгновение. Даже дыхание его изменилось — стало глубже.
— Чёрное… — повторил он. — Подходит тебе. Строгое. Но и… опасное.
Я повернула голову.
— Опасное?
Он чуть прищурился, и уголки губ дрогнули в едва заметной улыбке.
— Да. Ты сама такая. Даже если не замечаешь. Люди на тебя смотрят, и им хочется подойти ближе. Но рядом с тобой всегда ощущается граница. Невидимая, но сильная. Это и есть опасность — ты притягиваешь, но не позволяешь шагнуть дальше.
Сердце у меня дрогнуло. Он видел во мне то, что я сама редко осознавала.
— Ты внимательно смотришь, — прошептала я, чувствуя, как щеки наполняет жар.
— Потому что не могу иначе, — ответил он просто.
Мы снова замолчали. Но теперь в этом молчании было не напряжение — а тихая близость, как будто мы дышали в одном ритме.
И вдруг я поняла: если я не сделаю этого сейчас, то потом уже не смогу. И если когда-нибудь Сэм уйдёт из моей жизни — я буду жалеть.
Я глубоко вдохнула.
— Сэм…
Он сразу посмотрел на меня. В его глазах была готовность слушать и смириться, если я скажу «нет».
Я едва переступила порог, как услышала быстрые шаги — это Рон, конечно же, вылетел из гостиной с криком:
— Ле-е-я пришла!
Он вцепился в мою руку, повис на ней, и я улыбнулась — его радость всегда была такой искренней, что усталость исчезала.
— Иди к папе, герой, — погладила его по голове. — У меня для мамы кое-что есть.
Анна стояла у камина, волосы её светились в огне, глаза — такие же внимательные, как всегда. Она сразу заметила в моих руках пакет и приподняла брови.
— Ну? Покажешь?
— Конечно, — я улыбнулась и достала платье. Чёрное, строгая линия корсета, глубокий вырез и тот самый разрез на ноге.
Мамины глаза расширились, и на лице появилась такая теплая улыбка, что у меня внутри всё защемило.
— Лея… оно потрясающее. Ты в нём будешь как ночь. Сильная, свободная и… опасная. — Она провела пальцами по ткани, почти благоговейно. — Луна точно не ошиблась с тобой.
Я почувствовала, как гордость и нежность переплетаются внутри. Но вместе с тем — тень воспоминаний о разговоре в машине. Я колебалась секунду, потом решилась: если я могу доверить это кому-то, то только ей.
— Мам, — я понизила голос. — Можно тебе по секрету?
Она сразу оторвалась от платья и посмотрела на меня. Её взгляд всегда был мягким, но в нём была и та особая сосредоточенность, из-за которой иногда казалось, что она читает мысли.
— Конечно, милая.
Я глубоко вдохнула.
— Сэм… он признался мне сегодня. Сказал, что я ему нравлюсь. Что, кажется, влюбился.
Анна не дрогнула. Только глаза её стали чуть темнее.
— Я знала, — тихо сказала она. — Мы с твоим отцом давно видим, как он на тебя смотрит.
Я уставилась в пол, смутившись:
— Он попросил… хотя бы раз… поцеловать меня.
— И что ты ответила?
— Сказала, что хочу быть чистой для своего истинного. Но… — я подняла взгляд, и голос мой дрогнул. — Я пообещала, что дам ему один поцелуй. В ночь, когда мне исполнится восемнадцать.Первый.
Анна смотрела на меня долго. В её взгляде было всё сразу: нежность, тревога, понимание и… тихая боль. Она подошла, обняла меня крепко, прижала к себе, погладила по волосам.
— Лея, ты взрослеешь, — прошептала она. — И у тебя доброе сердце. Ты не хотела его ранить, я знаю. Но запомни, милая: такие обещания — это не игрушка. Даже один поцелуй может стать для мужчины клятвой.
— Я знаю, — прошептала я ей в плечо. — Но я не могла отказать. Он просил так… будто от этого зависела вся его жизнь.
Анна вздохнула и чуть отстранилась, посмотрев мне прямо в глаза:
— Тогда будь готова. И к его чувствам, и к своим. Луна не зря ведёт нас дорогами, которые мы не всегда понимаем.
Я кивнула. Она улыбнулась, но в её улыбке было больше грусти, чем радости.
— Ладно, — сказала она, отпуская меня. — Платье мы оставим на праздник. А разговор… останется только между нами.
Я снова прижалась к ней. Мне было так легко — знать, что мама всегда поймёт, всегда поддержит. Даже если впереди ждёт что-то, к чему я ещё не готова.
Вечером дом снова ожил. В печи трещали дрова, выпуская тёплые язычки огня, и аромат жареного мяса вплетался в сладковатый запах свежего хлеба и маминых травяных сборов. Стол ломился от блюд, но еда всегда была лишь поводом собраться вместе.
Рон, как обычно, был душой вечера. Он то требовал себе «ещё одну огромную ложку каши, потому что альфам нужно много сил», то с серьёзной миной рассуждал о том, что однажды вырастет и будет «главным главным». Его щеки сияли от довольства, глаза горели, и он размахивал руками так, что едва не перевернул миску с ягодами.
— Рон, — мягко, но твёрдо сказала мама, забирая у него ложку, — альфы сначала едят аккуратно, а потом уже командуют.
— Ага! — тут же поддержал папа, с улыбкой поднимая бровь. — Настоящий вожак показывает пример.
Малыш смутился, но тут же нашёл выход: сунул ладошку мне на колено и посмотрел снизу вверх, ожидая поддержки. Я рассмеялась и поцеловала его в макушку, отчего он сразу заулыбался и гордо выпятил грудь, будто только что выиграл спор.
В такие моменты я ощущала себя частью чего-то цельного. Мы были семьёй. Мы были стаей. И всё это казалось нерушимым.
Вечер шёл своим чередом. Отец рассказывал о том, что завтра нужно проверить северные границы. Мама напоминала, что у травницы закончился зверобой и его надо собрать. Я кивала — знала, что пойду с ней. Эти обычные разговоры были для меня музыкой, которую хотелось слушать бесконечно.
И вдруг — резкий звонок. Папин телефон завибрировал на столе.
Он взглянул на экран, нахмурился, и в тот миг в его лице что-то изменилось: лёгкость ушла, взгляд стал сосредоточенным. Он поднялся и вышел в коридор, отвечая на звонок.
Мы с мамой переглянулись. Её улыбка исчезла, как свет свечи от сквозняка. Рон ничего не заметил — он уже занялся своим «секретным делом», пытаясь незаметно стащить кусок хлеба и спрятать его за спину.
Минуты тянулись слишком долго. Я слышала низкий голос отца из-за двери, но слов разобрать не могла. Только интонация — строгая, тяжёлая, словно в его груди снова проснулся вожак.
Когда он вернулся, шаги его были размеренными, но взгляд — жёстким. Он сел на своё место, провёл рукой по подбородку, и только потом заговорил:
— Это был Сэм.
— Что-то случилось? — сразу спросила мама. Её пальцы, державшие кружку, чуть дрогнули.
Папа помолчал. Словно слова были камнями, которые он не хотел бросать в нашу тихую воду, но должен был.
— В город вернулся Арсен.
Имя повисло над столом, будто тень. Даже Рон замер, не понимая, но чувствуя.
Я почувствовала, как внутри всё сжалось.
Я знала это имя с детства. Оно было как шёпот у костра, как легенда, которая рассказывается с разными интонациями. Для детей — как страшилка. Для взрослых — как напоминание о том, какой ценой держится мир. Для мамы — как рана, которую она сама себе нанесла.
Арсен. Альфа соседней стаи. Враг. Тот, кого мама когда-то прокляла.
Я помнила её слова: «Я сделала это ради земли и ради вас. Но иногда думаю, что была слишком жестока».
Проклятие было простым и страшным. Пока Арсен не найдёт свою истинную любовь, пока не примирится со своими демонами и не впустит свет в сердце, его стая будет умирать. Один за другим их волки становились жадными, дикими, злыми. Их глаза наполнялись яростью, а души чернели.
Но все знали: он не смирился. Арсен уехал. Долгие годы он склонял голову перед ведьмами и ведьмаками в поисках ответов. Он рылся в старых книгах, искал заклинания, торговал силой и обещаниями, чтобы хоть кто-то сказал ему: «Есть способ».
Но никто не мог. Потому что проклятие кровавой ведьмы может снять только кровавая.
Я никогда его не видела. Только слышала. Истории о его силе, о его гордости, о том, как его глаза горели, когда он смотрел на чужие земли. Говорили, что он красив — по-своему, но в этой красоте было что-то хищное, мрачное. И вместе с силой в нём росла ненависть.
— Он вернулся? — тихо спросила мама. В её голосе было столько боли и сомнения, что я почувствовала, как сердце у меня сжалось.
— Да, — кивнул отец. — И, похоже, намерен появиться здесь. Сэм сказал, слухи уже гуляют в городе.
Мы сидели в молчании. Только огонь в камине треснул, бросив искру вверх, словно напоминая, что прошлое всегда находит дорогу обратно.
— Значит, он придёт, — прошептала мама.
Папа посмотрел на неё и сжал её ладонь, но молчал.
Я сидела, сжимая пальцы в кулаки под столом, чтобы они не дрожали. Для меня Арсен всегда был чем-то далёким, как персонаж древних историй. А теперь он стал реальностью. Легенда перестала быть легендой.
И в глубине души я чувствовала — вместе с ним придёт не только прошлое моих родителей.
Позже, когда все разошлись по своим делам, я поднялась в комнату. Открыла окно, и в лицо мне пахнуло ночной прохладой. Лес темнел вдали, тянулся за горизонт, и в тишине вдруг донёсся вой. Дальний, тягучий, чуть дрожащий.
Я закрыла глаза, и на секунду мне показалось: зов этот обращён ко мне.
В груди что-то откликнулось. Не страх, не радость. Сложное чувство, словно кто-то протянул руку сквозь пространство и задел моё сердце кончиками пальцев.
Я прижала ладонь к груди и прошептала в темноту:
— Это только ветер…
Ночь обрушилась на меня тяжёлым покрывалом, и я погрузилась в сон быстрее обычного. Но это был не обычный сон.
Я открыла глаза — и поняла, что стою не человеком. Лапы твёрдо упирались в землю, в ноздри бил запах сырой травы, мха и ночного леса. Я опустила взгляд и увидела свои белые лапы, обведённые чёрным. Моя шерсть переливалась в лунном свете.
Вокруг шумел лес. И вдруг тень отделилась от деревьев.
Передо мной вышел огромный волк. Чёрный, с мощной шеей и густой шерстью. Его глаза горели янтарем, и в них было столько силы, что у меня перехватило дыхание. Он замер, уставившись на меня, и я ощутила, как между нами пробежала дрожь.
«Кто ты?» — голос прозвучал прямо в голове, низкий и грубый. Не звук, а мысль.
Я вздрогнула.
«Ты… говоришь со мной?» — сама не веря, ответила мысленно.
Его глаза сузились. Он сделал шаг вперёд, лапы мягко ступили по траве.
«Это… невозможно. Ты вошла в мой сон?»
«В твой сон?» — я растерялась. — «Я сама не понимаю. Это мой сон!»
Он зарычал тихо, но не от злобы — скорее от шока. Его уши дёрнулись, взгляд стал острее.
«Такого не бывает. Никто не может войти в мой сон… кроме истинной.»
Эти слова ударили во мне колоколом. Я отступила на шаг, шерсть на загривке поднялась.
«Нет… я не знаю тебя. Я не должна быть здесь!»
— И я не знаю тебя, — его голос дрогнул. — Но я чувствую тебя. Слишком близко.
Мы замерли друг напротив друга. Лес вокруг будто стих, даже ветер затаил дыхание. Я видела каждую деталь его облика: шрамы на боку, силу лап, густую шерсть, что блестела в свете луны. И он смотрел на меня так, словно видел не только волчицу, а и то, что было глубже — моё сердце.
Он сделал шаг ближе. Я услышала, как трава шуршит под его тяжестью.
«Кто ты?» — снова спросил он. Но теперь в голосе было меньше приказа и больше… отчаянного поиска.
Я открыла пасть, чтобы ответить, но не успела. Мир вдруг пошатнулся, лес начал таять, и я провалилась в темноту.
Я проснулась резко, с криком. Комната была тёмной, окно залито лунным светом. Сердце билось так, будто я бежала всю ночь.
Я сидела, тяжело дыша, и только одна мысль звенела у меня в голове:
Это был сон. Просто сон
Я проснулась уставшей. Будто ночь не принесла покоя, а вытянула из меня все силы. В голове пульсировала одна мысль: это был просто сон.
Но кому я могла сказать? Маме? Она сразу всё поймёт… а я сама не понимала, что это значит. Я решила хранить это внутри — как тайну, которая пока принадлежит только мне и той части моего сердца, что дрожала от незнакомого волчьего взгляда.
День тянулся делами. Я помогала маме сушить травы, перебирала одежду Рона — он за месяц умудрился вырасти ещё на полразмера, и его любимая рубашка уже натягивалась на плечах. Смеялась вместе с ним, когда он пытался доказать, что «альфам не нужна новая одежда, они носят одну и ту же всю жизнь».
К полудню я спустилась на кухню. Там уже ждал папа, поправлявший какие-то записи. Он поднял взгляд:
— У тебя сегодня встреча с подружками?
Я кивнула:
— Да. Мы решили немного потанцевать, сходить в клуб. Перед днём рождения… ну, ты понимаешь.
Мама улыбнулась мягко, а папа прищурился, как всегда, когда пытался казаться строже, чем был на самом деле.
— Значит так, — сказал он. — Сэм отвезёт тебя. Вечером в городе сейчас неспокойно, я буду увереннее, если поедешь с ним.
Я вздохнула. Конечно. Это решение обсуждать было бесполезно.
— Хорошо, — согласилась я. — Но обратно вернусь на такси. Девчонки останутся дольше, а я не хочу никого отвлекать.
Папа кивнул, приняв мои слова, но взгляд его стал внимательнее. Я знала: он всё равно попросит Сэма проверить, что я доехала. Это было не раздражение, а забота, и с этим спорить не хотелось.
Весь день пролетел в хлопотах, но ближе к вечеру в воздухе появилась особая лёгкость. Я достала из шкафа платье —короткое, лёгкое, чуть блестящее, чтобы танцевать было удобно. Волосы я оставила распущенными, только слегка пригладила и добавила блеска. На губы нанесла лёгкий оттенок, подчеркнув их естественный цвет.
Когда я посмотрела в зеркало, то сама себе показалась другой — молодой девушкой, которая хочет танцевать, смеяться и хотя бы на один вечер забыть обо всем.
На улице воздух уже пах вечерним городом, когда я вышла. И тут я увидела его.
Сэм стоял, облокотившись о машину, и ждал меня. Его взгляд сразу поднялся на меня, и я почувствовала, как он напрягся. Как его зрачки расширились. Как дыхание на миг стало тяжелее.
Он провёл глазами по моему силуэту — от открытых плеч до ног, обтянутых лёгкой тканью. Взгляд его был мужским, настоящим, и от этого у меня внутри что-то дрогнуло.
— Лея… — сказал он хрипло. — Ты… выглядишь невероятно.
Я почувствовала жар на щеках. Его слова были простыми, но в них слышалось больше, чем комплимент. Это был зов мужчины, который не мог скрыть, что я его будоражу.
— Спасибо, — ответила я спокойно, хотя сердце билось чаще. — Поехали?
Он кивнул, поспешно открывая для меня дверь, и я видела, как пальцы его едва заметно дрожали, когда он держал ручку.
Я села, и машина снова обняла меня своим уютным салоном. Но на этот раз воздух был другим — насыщенным, напряжённым, словно между мной и Сэмом горела невидимая искра.
Впереди была ночь. Моя ночь. И шаг в мир, где я могла быть просто собой.
Дорога до клуба растянулась на целую вечность. Сэм вел машину уверенно, руки крепко лежали на руле, взгляд был прикован к дороге. Но тишина между нами была наполнена, как натянутая струна. Я ощущала её каждой клеткой.
Я сидела, чуть отвернувшись к окну, но чувствовала на себе его взгляд — скользящий, жадный, тяжёлый. Он будто пытался запомнить меня такой, какая я есть сейчас: в коротком платье, с распущенными волосами, с блеском на губах. Я не смотрела прямо на него, но кожа горела, будто он прикасался глазами.
Несколько раз я почти хотела что-то сказать, но слова застревали в горле. И он тоже молчал. В салоне звучала приглушённая музыка, но даже она не могла заглушить то напряжение, что царило между нами.
Когда мы свернули к клубу, я впервые повернулась к нему.
— Сэм… спасибо, что подвёз.
— Всегда, — ответил он коротко, и голос его был низким, хриплым.
Машина остановилась. Снаружи гремела музыка, толпа людей толкалась у входа, свет прожекторов выхватывал лица и тела из темноты.
Сэм заглушил мотор. Несколько секунд он сидел, не двигаясь, словно собирался с силами. Потом повернулся ко мне. Его глаза блестели.
— Будь осторожна, Лея. — Он говорил тихо, но каждое слово звучало как приказ и просьба одновременно. — Если что-то пойдёт не так — звони мне. Я приеду в любую секунду.
Я кивнула.
— Не волнуйся. Вернусь на такси.
Он чуть дольше, чем нужно, смотрел на меня. Потом резко вышел, обошёл машину и открыл мне дверь. Его пальцы едва коснулись моей руки, когда я выбралась наружу.
— Хорошо проведи вечер, — сказал он.
И, не дожидаясь ответа, сел обратно. Двигатель зарычал, и через секунду он исчез в потоке машин.
Внутри всё было другим миром.
Тепло и гул ударили в лицо, словно я шагнула в другую реальность. Музыка качала стены, басы били в грудь так, что казалось, сердце танцует вместе с колонками. Свет метался по залу: красный, синий, фиолетовый — искажая лица, делая их то дьявольскими, то ангельскими. Воздух был густой — пахло парфюмом, алкоголем и потом, смешанным с ароматом дыма от кальянов.
Подружки уже ждали меня у барной стойки. Марина размахивала руками, Лиза смеялась так громко, что перекрикивала даже музыку. Около них уже крутились двое парней, явно пытаясь завязать разговор.
— Ле-е-я! — завизжала Лиза, едва увидев меня. — Ты просто богиня!
— Посмотри, как на тебя все пялятся, — добавила Марина, хитро подмигнув.
И я действительно почувствовала взгляды. Мужские глаза скользили по мне — жадно, с интересом. Кто-то улыбался, кто-то слишком нагло задерживал взгляд. Я шла через зал и ощущала их внимание на коже, как горячие прикосновения.
Но мне было всё равно. Сегодня я пришла сюда не ради них. Я хотела быть свободной.
Мы вышли на танцпол. Музыка захватила меня сразу, как только я сделала первые движения. Тело само нашло ритм, шаги стали лёгкими, руки — плавными, волосы разлетались в такт. Это было освобождение.
Марина крутилась рядом, смеялась, хватала меня за руки и тянула ближе к себе. Лиза уже успела притянуть к танцу одного из парней, и они вертелись рядом, смеясь и обмениваясь взглядами.
Я закрыла глаза и позволила музыке вести меня. Басы били в груди, и я двигалась, как будто сбрасывала с себя всё лишнее: тревоги, страхи, даже тот сон, что преследовал меня ночью.
Но внутри всё равно оставалась искра. Там, в глубине, я чувствовала, что я не одна.
Подруги тащили меня к бару. Мы смеялись, заказывали лёгкие коктейли — Лиза требовала самый сладкий, Марина выбирала крепче, а я ограничилась чем-то фруктовым, просто ради вкуса. Алкоголь щекотал губы, и смех становился легче, громче.
— Лея, смотри, какой красавчик! — крикнула мне Лиза, указывая на высокого парня в белой рубашке, который явно следил за мной с другого конца зала.
— Ты ему явно понравилась, — добавила Марина. — Иди, потанцуй с ним!
Я рассмеялась и покачала головой.
— Нет. Мне хорошо и так.
Они застонали в унисон, но я только улыбнулась.
Музыка становилась всё громче, танцы всё смелее. Я чувствовала, как тело двигается свободнее, как смех вырывается легче. Мужские взгляды жгли, кто-то даже пытался приблизиться, но я отстранялась мягко, не позволяя нарушить свою границу.
И вдруг, в один миг, меня пронзило чувство.
Будто кто-то смотрит на меня. Но не так, как те мужчины, что глазели жадно. Иначе. Глубже. Взгляд был тяжёлым, ощутимым, как прикосновение к самой душе.
Я обернулась — но никого. Только мелькали лица, свет прожекторов прыгал по залу. Но ощущение не исчезло.
Сердце забилось чаще.
Арсен
Семнадцать лет.
Семнадцать лет дороги, крови, поиска и отчаяния.
Я не знаю, как ещё назвать эти годы — наверное, наказание. Но в первые дни я не воспринимал это так. Тогда мной владела только ярость.
Я ненавидел их. Дамира — этого самодовольного альфу, который осмелился встать против меня. И Анну — его ведьму, с глазами цвета крови. Она была его истинной, и именно она наложила проклятие, что перевернуло мою жизнь.
Я клялся, что вырву их сердца. Что сожгу их дом. Что заставлю их детей плакать. Я мечтал о мести, и эта жажда держала меня первые годы.
Я рвался к силе, как безумный. Ломал чужие ритуалы, подкупал ведьмаков, заставлял шаманов искать заклинания в своих древних свитках. Я отдавал золото, кровь, свои ночи. Я выл под луной, ломая когти о землю, когда мне снова и снова говорили: «Ничего нельзя сделать».
Я был в землях южан, где огненные ведьмы пьют кровь жертв и танцуют босиком на углях. Я приносил им оружие, я отдавал им силу — но их огонь угасал перед моим проклятием.
Я сидел в пещерах у северных шаманов, где стены дышали ледяным дыханием, а старики бросали кости, выцарапанные из тел зверей. Их глаза уходили в пустоту, и снова звучало одно и то же: «Кровавая наложила. Кровавая снимет».
Я бродил по рынкам городов, где ведьмаки продавали травы и кости, и каждый, кто слышал мою просьбу, либо бежал, либо пытался нажиться на моём отчаянии. Но итог был тем же: «Только они. Только кровавые, что дали».
Сначала я крушил всё вокруг. Ярость сжигала меня, я мечтал убить Анну. Но потом… потом я начал видеть, что стая гибнет.
Щенки перестали рождаться. Те, кто выживал, росли слабыми. Молодые самцы дичали, бросались друг на друга , ломали друг другу кости. Волчицы теряли блеск в глазах, худели, их шерсть тускнела. И я не мог ничего сделать.
Каждый день, когда я возвращался к ним, я видел смерть. Видел, как моя гордыня ломает тех, кто верил в меня.
Я пытался убедить себя, что виноваты они — Анна и её альфа. Но чем дольше я жил, тем яснее понимал: вина лежала и на мне. Я сам тогда принёс зло , я сам заставил её поднять руку, я сам обрёк нас.
Семнадцать лет я искал ответы.
И везде слышал одно: «Заклятие кровавой ведьмы может снять только кровавая.»
Кровавые ведьмы. Их больше не осталось. Только она. Истинная Дамира.
Значит, придётся идти туда. В их стаю. И говорить. Просить. А если не выйдет — брать.
Когда я вернулся в город, меня встретил мой бетта. Он всё ещё был рядом, верный, как тень. Но он постарел. В его глазах была усталость, плечи опустились, хотя он всё ещё держался прямо.
— Ты изменился, Арсен, — сказал он, вглядываясь в меня. — Взгляд у тебя стал тяжёлый.
Я снял плащ, пыльный и потрёпанный, и ответил:
— Потому что я и есть такой.
Мы сидели долго. Он рассказывал, кто умер, кто ушёл, кто ещё держится. Стая стала меньше. Там, где раньше рождались щенки, теперь царила пустота. Там, где звучал смех, теперь слышался только вой.
Каждое имя, каждое число — это был удар. Я слушал, и всё глубже понимал: у меня не осталось времени.
— Тебе нужно хотя бы ночь отдохнуть, — сказал он наконец. — Ты вернулся из ада, Арсен. Сними с себя этот груз. Хоть ненадолго.
Я посмотрел на него. Его просьба была не приказом, а заботой.
— Где? — спросил я.
— В клубе. Там можно забыться. Там женщины сами прыгают в руки. Там музыка глушит мысли. Ты слишком долго жил с призраками. Сегодня — выпей. Возьми пару девчонок. Напомни себе, что ты жив.
Я усмехнулся краем губ.
— Ты знаешь, я никогда не отказывался от женской ласки. Особенно от той, что умеет заткнуть мысли.
Он улыбнулся, но в его улыбке было больше горечи, чем радости.
Я остался один в своём доме. Снял плащ, бросил его на кресло, подошёл к окну. Город жил — шумел, мигал огнями, дышал ночным воздухом. Люди смеялись, танцевали, целовались. А я смотрел и чувствовал пустоту.
Я сжал кулаки. Стая умирает. Я не нашёл ответа. Но теперь у меня есть лишь один путь — вернуться туда, где всё началось.
А сегодня… сегодня я позволю себе ночь. Ночь без проклятия. Ночь, где я снова буду мужчиной, а не изгнанником.
Я провёл рукой по лицу и усмехнулся самому себе. Я всё ещё обожал женские тела, женский запах, женские губы. В их тепле я хотя бы ненадолго забывал, кто я и что несёт моя кровь. Я любил, когда их рот был занят мной — потому что в эти мгновения в мире не было ничего, кроме власти, силы и простого удовольствия.
Сегодня, в клубе, я возьму себе эту ночь.
А завтра — пойду за своей судьбой.
Клуб встретил нас шумом и светом. Музыка ударила сразу, басы били в грудь, будто второе сердце. Люди толпились у входа, пахло потом, алкоголем, сладкими духами. Я шел вперёд, а за спиной был мой бетта — верный, молчаливый, всегда рядом.
Нам не нужно было толкаться с толпой. Охрана знала, кто я. Мы прошли прямо в VIP-зону, поднялись выше, где столики были закрыты полумраком и стеклом, а оттуда открывался вид на танцпол.
И, как всегда, не прошло и минуты, как вокруг оказались женщины. Молодые, красивые, слишком охотливые. Их тянуло ко мне — к моей силе, к моему взгляду, к тому, что я никогда не скрывал: я мужчина, который берёт, что хочет.
Они смеялись, прижимались ближе, играли пальцами с моими волосами и пиджаком. Я позволял им это. Мне было привычно — женские губы, женские руки. В их телах я забывал на время о стае, о проклятии. В их криках я заглушал свой собственный вой.
Через некоторое время я уже собирался подняться и утянуть пару из них в комнату наверху. Вытрахать из них всю силу, выбить из себя хоть немного боли и гнева. Это было просто. Это было привычно.
Но именно в этот момент я увидел её.
На танцполе.
Девушка.
Она двигалась так, будто музыка текла по её крови. Её волосы сияли в свете прожекторов, платье обтягивало тело, и каждая линия её движений была такой живой, что у меня перехватило дыхание.
Вокруг неё крутились мужчины — смертники, мелкие, слабые. Они тянули к ней руки, смеялись, пытались поймать её внимание. Но она держалась так, словно была отдельным миром. Она смеялась с подругами, но её граница была неприступна.
И вдруг во мне что-то рвануло.
Тяга. Жгучая, дикая, невыносимая. Та самая, что я почувствовал во сне этой ночью. Я вспомнил чёрно-белую волчицу. Её глаза. Её голос. И сейчас… моё тело откликнулось точно так же.
Глупо. — сказал я себе. — Если бы это была моя истинная, я бы почувствовал её запах. Зверь не ошибается.
Но внутри волк взвыл. Он бился, он рвался, он хотел её. Коснуться. Приблизиться. Почувствовать её дыхание.
Я отослал всех женщин, что вились рядом со мной. Их смех и удивлённые взгляды исчезли вместе с их телами. Я поднялся.
И просто смотрел.
Смотрел на неё.
Она явно что-то почувствовала. Я видел, как её движения изменились, как плечи напряглись, как взгляд начал искать. Она оборачивалась, словно искала того, кто прожигает её насквозь.
И в какой-то момент её глаза нашли меня.
Наши взгляды встретились.
И мир рухнул.
Я видел её лицо. Чистое, юное, но не слабое. Глаза — глубокие, сияющие в свете прожекторов, как звёзды. И в этих глазах я утонул.
В груди что-то сорвалось с цепи. Волк внутри завыл, бросился к ней, требуя шагнуть вниз, прорваться через толпу, вцепиться зубами в её сладкие губы.
Я стоял, сжимая край стола, чтобы удержать себя. А она смотрела прямо на меня.
И тогда,в этот миг я еще понял:
Это не просто девушка.
Это моя гибель.
И, может быть… моё спасение.
Лея
Я замедлила движения и стала оглядываться. Толпа мелькала: лица, вспышки света, тени. Но этот взгляд я ощущала отчётливо, как прикосновение к коже.
И тогда я увидела его.
Высоко, в VIP-зоне. Мужчина. Высокий, широкоплечий. Даже на расстоянии я чувствовала его силу. Он сидел, и вокруг него толпились женщины, но в тот момент он отослал их — и смотрел только на меня.
Наши взгляды встретились.
Мир исчез.
Музыка стала фоном, свет превратился в размытые блики. Остался только он. И его глаза.
Тёмные. Слишком живые.
Моё дыхание сбилось. Ноги будто приросли к полу. Я не могла отвести взгляд, даже если бы захотела.
Кто он? — эта мысль пронеслась у меня в голове.
Он поднялся. И его взгляд обжёг сильнее, чем любое прикосновение.
Я почувствовала, как подруги смеются рядом, зовут меня, что-то говорят, но я уже не слышала их. Всё моё внимание было приковано только к нему.
И вдруг я ощутила — внутри — тихий зов моей волчицы. Словно шёпот, пронёсшийся по моей крови.
Я вздрогнула. На секунду мне захотелось сделать шаг к нему. Просто чтобы убедиться, что это реальность. Но ноги не слушались.
Арсен
Я не сразу понял, что делаю. Просто поднялся и пошёл.
Толпа передо мной расступалась сама собой — люди отводили глаза, делали шаг в сторону. Никто не смел встать на пути. Я не смотрел ни на кого, кроме неё.
Она стояла посреди танцпола. Свет прыгал по её волосам, платье обнимало каждую линию тела, и всё это было неважно — потому что главным были её глаза. Она смотрела прямо на меня. Без страха. Без притворства. Просто смотрела — и этого хватало, чтобы мой зверь выл внутри, требуя прикоснуться.
Я шёл, и в голове не было мыслей. Только одно желание: вкусить её. Почувствовать тепло её кожи. Запомнить, как её губы будут дрожать под моими. Я хотел её, как не хотел никого за всю жизнь.
Шаг.
Ещё шаг.
Между нами оставалось несколько метров, потом шаг, и ещё шаг — и вот я уже перед ней.
Мы замерли.
Несколько секунд. Только её дыхание и моё. Музыка гремела, но я её не слышал. Мир сузился до её лица, её губ, её глаз.
И вдруг музыка изменилась. Резкий ритм стих, и клуб погрузился в мягкие аккорды медленной песни. Толпа вокруг будто растворилась.
Я поднял руку и притянул её к себе за талию. Она не сопротивлялась. Её тело оказалось рядом, её тепло — моим. Я взял её руки и положил себе на плечи.
Она смотрела в мои глаза. И я смотрел в её.
Мы начали двигаться в ритме музыки. Медленно. Плавно. Как будто так должно было быть всегда.
Я чувствовал её дыхание на своей шее, ощущал её сердце, бьющееся в груди, и знал только одно: я не отпущу её сегодня...
Арсен
Я сжал её талию, впитывая в пальцы нежность кожи под тонкой тканью. Она сделала крошечный шаг ближе, и этого было достаточно, чтобы между нами не осталось воздуха.
Я наклонился, чувствуя её дыхание на своей шее. Её сердце било так громко, что я слышал его даже сквозь музыку. Она смотрела мне в глаза — широко распахнутыми, и я тонул в них, как в бездне.
Мужчина во мне хотел быть осторожным. Волк — сорваться и разорвать все границы. Они оба требовали её.
Моя ладонь скользнула выше, к её спине. Большой палец нашёл полоску голой кожи, и я провёл по ней медленно, с нажимом. Она всхлипнула едва слышно, губы дрогнули. Её пальцы вцепились в мою рубашку, будто пытались удержаться на плаву.
Я больше не мог ждать.
Я склонился к ней и поймал её губы. Сначала легко, на пробу. Горячие. Сладкие. Она ответила сразу, не колеблясь, — мягко, жадно, так, что я едва не зарычал. Поцелуй углубился, стал резким, требовательным. Я сжал её талию сильнее, притягивая так близко, что не осталось даже тени расстояния.
Её вкус взорвал мне мозг. Ни одно вино, ни одна другая женщина, ни одна ночь не могли сравниться с этим. Это было не просто сладко. Это было как глоток жизни после скитаний в пустыни.
Я оторвался от её губ только на миг, чтобы хрипло прошептать:
— Слаще этого… ничего в своей жизни не пробовал.
И снова накрыл её рот поцелуем, уже без сомнений, без пауз, с тем звериным голодом, который копился во мне все годы.
Лея
— Слаще этого… ничего в своей жизни не пробовал.
Эти слова ударили в меня, как холодная вода. Я словно очнулась. Что я делаю? Где я?
Я в клубе. И только что… я целовалась. С каким-то мужчиной. С чужаком. С тем, кого даже не знаю.
Сердце бешено колотилось. Внутри поднялась паника. Всё смешалось — его запах, жар его рук, его губы, сжимающие мои так, будто они принадлежали только ему. И тут же — воспоминание о моём обещании Сэму. О том, что свой первый поцелуй я хотела подарить только истинному… или хотя бы ему, тому, кто всегда был рядом.
А я… отдала его незнакомцу.
— Стой! — вырвалось у меня, когда он снова накрыл мои губы жадным, требовательным поцелуем. Его воля, его сила давили, и я задыхалась не от страсти, а от ужаса.
Я упёрлась ладонями ему в грудь. Пыталась оттолкнуть. Он не сразу понял, продолжал прижимать меня к себе. Тогда я начала биться сильнее, пальцы царапали ткань его рубашки.
Он почувствовал. Секунду замешкался, хватка чуть ослабла — и я вырвалась.
— Какого чёрта ты творишь?! — закричала я, голос дрожал, но был звонким. — Я не давала тебе права! Я не просила твоих поцелуев!
Его глаза сверкнули, он сделал шаг ко мне, но я отступила. Руки дрожали, сердце стучало так, что хотелось вырвать его из груди.
— Ты… — слова срывались, дыхание рвалось на крики. — Мой первый поцелуй… он вообще не для тебя был!
И вот это он услышал. Я видела, как в его лице что-то дрогнуло. И как уголок губ скользнул вверх в хищной ухмылке.
— Первый, значит, — протянул он низко, насмешливо. — Ммм… сладкий сюрприз. А может, мне стоит забрать у тебя и остальное? Твоя девственность ещё жива, малышка?
Эти слова ударили больнее, чем его поцелуи. Я не выдержала — ладонь сама взлетела и со всего размаху врезалась ему по лицу.
Гулкий хлопок разрезал музыку. Его голова чуть дёрнулась в сторону, но глаза остались прикованными ко мне. В них вспыхнул огонь — не ярость, не боль, а что-то куда опаснее.
— Никогда. — Я прохрипела сквозь ком в горле. — Никогда больше не прикасайся ко мне.
И развернулась, не дожидаясь его ответа. Толпа расступалась, я почти бежала к выходу. Сердце колотилось, в горле стоял вкус горечи и стыда.
У дверей как по заказу стояло такси. Я сорвалась в него, хлопнула дверью.
— К дому, — бросила я, и голос предательски дрогнул.
Машина рванула с места. Я прижалась лбом к холодному стеклу.
Я не знала, что это было. Судьба? Ошибка? Или начало кошмара?
Но знала одно: я должна забыть вкус его губ.
И знала другое — уже никогда не смогу.
Визуал к сцене в клубе вы можете увидеть в моем телеграмм канале t.me/Divi_knigi ( указан в моих контактах )
Арсен
Она ушла.
Прямо из моих рук, вырвалась и убежала.
Я стоял посреди клуба, чувствуя на щеке её удар. Кожа горела — не от боли, от воспоминания о том, как легко и яростно она хлестнула.
Толпа вокруг будто исчезла. Музыка гремела, свет мелькал, но всё это стало лишь фоном. Внутри меня зверь рвал и метался. Он выл, требовал броситься за ней, вцепиться зубами, доказать, что никто не имеет права отталкивать меня.
А я… я смеялся.
Тихо, хрипло, сначала самому себе. Потом громче. Женщины, что ещё минуту назад липли ко мне, теперь шарахнулись. Никто не понимал, что со мной происходит.
Она — эта девчонка, эта волчица с глазами луны — впервые за все мои годы не подчинилась. Не расплавилась под моим взглядом, не дрогнула от моих рук. Она ударила. Сказала «нет». И убежала.
И вместо злобы я чувствовал странное — возбуждение.
Волк внутри меня рычал, выл, требовал её обратно. Мужчина во мне сжимал зубы и признавал: эта девчонка вошла в мои вены. Не её губы — её сопротивление. Но её вкус огонь.
Я провёл рукой по щеке, где всё ещё чувствовался след её ладони, и усмехнулся.
— Первый поцелуй, значит… — пробормотал я. — Ммм… малышка, ты даже не понимаешь, во что ввязалась.
Волк выл громче, требуя. Я закрыл глаза, вдохнул глубоко. В нос ударил её запах, всё ещё витавший на моей коже, в одежде, в памяти. Чистый. Настоящий. Такой, что я уже не мог забыть его.
Я сел обратно в кресло в VIP-зоне, откинулся и позволил себе ещё раз усмехнуться.
Она сбежала. Но я знал: это не конец.
Это только начало.
И теперь я не просто хочу её. Я жажду её до боли.
Мне стало нечего делать в этом клубе.
Все эти дешёвые женские взгляды, смех, липкие руки — они больше не значили ничего. Никто из них не мог сравниться с ней.
Она ушла, но её присутствие осталось в каждой клетке моего тела. Её вкус на моих губах жёг сильнее алкоголя, её запах всё ещё держался в моей крови, не отпуская.
Чёрт, я готов был разорвать любого, кто посмеет приблизиться к ней.
Эта малышка разожгла во мне то, что я считал давно мёртвым. Инстинкт охотника. Жажду добычи. Таких не отпускают. Таких находят и трахают до последнего вздоха.
Я никогда не испытывал этого из-за женщины. Никогда. Их было много — слишком много. Они сами падали в мои руки, сами тянулись, сами открывали губы и тела. Но чтобы внутри зверь поднялся и завыл, требуя именно её? Такого со мной не случалось.
Я закрыл глаза и позволил себе вспомнить. Её губы — мягкие, горячие. Сначала робкие, потом послушные, отвечающие на мои движения. Я вёл — и она шла за мной, пока не одумалась. Но этот миг, когда она растаяла в моих руках… я готов был убить за то, чтобы повторить его снова.
И да, я готов поклясться: что её нижние губки, сокрытые под платьем, будут ещё слаще чем верхние. Чище. Настоящее искушение, ради которого я готов был ждать.
Я открыл глаза. Волк внутри метался, рвал когтями стены.
И я найду её снова, после завтрашней встречи. Хоть под светом луны. Хоть в сердце ада.
Я вышел из клуба, не оборачиваясь.
На улице ночь была плотной и густой. Мой «Рендж» стоял у входа — чёрный, огромный, как зверь на поводке. Я сел за руль, завёл мотор. Низкий рык двигателя совпал с гулом волка во мне.
Я ехал по городу, не замечая света фонарей. В голове крутилась только она. Девчонка, которая должна была стать просто случайностью, а вместо этого разорвала мой разум на куски.
Чем она зацепила меня? Я не понимал. Красивых женщин я видел тысячи. Губы, тела, стоны — всё это было. Я знал, как они двигаются, как кричат, когда я беру их. Но эта… Она будто загнала когти прямо под кожу.
Может, когда я потрахаю её, это пройдёт. Скорее всего, пройдёт. Так бывало всегда. Стоило насытиться — и интерес гас. Я почти убедил себя в этом, когда добрался домой.
Дом встретил тишиной. Я бросил ключи на стол, сбросил куртку и лёг.
И почти сразу провалился в сон.
Я снова видел её. Она стояла напротив, волосы струились по плечам, глаза сияли. Она улыбалась — медленно, призывно. Губы чуть приоткрыты, как в ожидании. Она манила меня ближе.
— Иди ко мне… — её голос был как шёпот ветра, но я слышал каждое слово.
Я тянулся, шагал к ней, готов был коснуться, вцепиться руками в её талию, сорвать платье…
Но в следующий миг её силуэт растворился. Пальцы схватили пустоту. Я рванул вперёд — и проснулся.
Я сел резко. Тело горело. Дыхание сбивалось. В штанах тяжёлым грузом упирался стояк. Я зарычал сквозь зубы:
— Чёртова девка…
Волк во мне выл от неудовлетворённости, требовал её прямо сейчас. Но её рядом не было. Только я, ночь и зверь внутри.
Я поднялся, прошёл в ванную. Включил воду. Ухватился рукой за член, тугой, как камень, и начал дрочить, сжимая сильнее, чем следовало.
В голове снова её лицо. Её губы. Её тело. Я представлял, как она стонет подо мной, как её бёдра дрожат в моих ладонях, как её нижние губки разгораются от моих движений.
— Твою мать… — прохрипел я, ускоряясь.
Разряд накатила резко, мощно. Я стиснув зубы, кончил с таким рыком, будто стоял на охоте.
Тишина вернулась. Но внутри пустота стала только больше.
Я откинулся к холодной плитке и прошептал:
— Докатился.. начал дрочить как пацан...
Лея
Я влетела в дом, тихо прикрыла за собой дверь и почти на цыпочках пробралась по лестнице наверх. Везде царила ночь, только мягкий свет луны ложился пятнами на пол. Сердце ещё колотилось после клуба, после всего, что произошло.
Я захлопнула дверь своей комнаты, сбросила с плеч платье и упала в постель. Ладони дрожали, мысли путались.
Перед глазами снова и снова вставало одно и то же: его лицо. Его взгляд. И — поцелуй.
— Придурок… — прошептала я в темноту. — Как он посмел? Кто он вообще такой?!
Я уткнулась лицом в подушку, пытаясь вытолкнуть воспоминания. Но тело меня предавало. Стоило закрыть глаза — и я снова чувствовала его руки на своей талии, его дыхание у своей шеи, его губы, жадные и властные.
Я злилась. Я должна была злиться. Он ворвался в мою жизнь без спроса, поцеловал меня так, будто я принадлежу только ему. И ещё… эти слова. «Может забрать и девственность…» Я стиснула зубы. Как он посмел так сказать?
Но глубоко внутри… я знала правду.
Мне понравилось.
Поцелуй. Его сила. Его вкус. Его запах. Даже то, как он смотрел на меня — так не смотрел никто. Моя волчица внутри подняла голову и, как назло, согласилась: этот самец мне подходит.
Я закрыла лицо руками, сгорая от стыда. Я не хотела этого признавать. Не могла. Но оттого, что он был чужим, наглым, сильным… и именно от этого поцелуя у меня внутри всё вспыхнуло.
Тепло.
Оно зародилось внизу живота, разлилось по телу мягкой волной. Я вздрогнула, испугавшись этого ощущения, и резко перевернулась на бок.
— Нет… хватит… — пробормотала я, зажмурившись.
Но тело не слушалось. Воспоминание о его губах тянуло меня снова и снова, и каждая мысль только усиливала это тепло.
Я сжала бёдра, пытаясь уснуть, заставить себя не думать. Завтра… завтра всё изменится. Утром все будут поздравлять меня. Мне исполнится восемнадцать.
А сегодня… я должна забыть.
Но вместо сна я услышала в своей голове тихий, звериный шёпот моей волчицы:
Он хорошенький.
Я проснулась от того, что в комнату ворвался Рон. Маленький вихрь, мой любимый братец, прямо с утра устроил мне праздник. Он прыгнул на кровать, завопил:
— Лея, с днём рождения! С днём рождения!
Я засмеялась сквозь сон, обняла его, и на глаза чуть не навернулись слёзы. Он был таким настоящим, таким солнечным — и именно этого мне не хватало после той ночи.
— Спасибо, мой альфа, — прошептала я, поцеловав его в щёку.
Через минуту в дверях появились мама и папа. Мама сияла — её глаза были мягкими, как утренний свет, а папа, как всегда, пытался выглядеть серьёзным, но в уголках его губ пряталась улыбка.
— С днём рождения, доченька, — сказал он, притянул меня в крепкие объятия.
Я чувствовала их тепло, смех Рона, мамин взгляд — и это было таким правильным, настоящим. Семья. Мой дом. Всё, чего я хотела.
Мы все вместе спустились вниз. Кухня была заставлена угощениями: пирог, свежие булочки, мясо, фрукты. Настоящий праздник. Стая уже собиралась — поздравить, подарить, посмеяться.
Все улыбались мне. Говорили тёплые слова. Я смеялась, принимала подарки, обнимала близких.
Но внутри… внутри меня жгло другое.
Стоило остаться хоть на секунду одной — и память возвращала его. Его руки на моей талии. Его глаза, смотрящие прямо в душу. Его губы, жадные, настойчивые. И мою собственную дрожь в ответ.
Придурок… — повторяла я мысленно, улыбаясь гостям.
Но от этого жар внизу живота только усиливался.
Моя волчица внутри молчала. Но я чувствовала, как она прислушивается, чего то ждет.
Я выдохнула и подняла глаза на маму, которая наблюдала за мной. В её взгляде мелькнуло что-то странное — словно она уже знала больше, чем я готова была рассказать.
А я улыбнулась, сделала вид, что всё в порядке.
Сегодня — мой день.
Сегодня я должна быть счастлива.
Дом шумел. Смех, голоса, поздравления — всё переплеталось, создавая праздник. Я принимала подарки, смеялась вместе со всеми, старалась ловить каждое мгновение./
И тут дверь открылась.
На пороге появился Сэм. Высокий, собранный, как всегда в идеальном костюме, с коробкой в руках. Его взгляд сразу нашёл меня. И в нём была тихая жажда, надежда, ожидание.
— С днём рождения, Лея, — сказал он, протягивая подарок.
Я улыбнулась и взяла коробку. Внутри оказался кулон — серебряный, изящный, в виде полумесяца. Красивый. Тёплый. Он явно выбирал его не наспех.
— Спасибо, Сэм. — Я подняла глаза и встретилась с его взглядом. И в этот миг вся стая, вся моя семья почувствовали то же, что и я: его чувства. Они висели в воздухе.
Папа отвёл взгляд, мама слегка улыбнулась с жалостью, даже Рон нахмурил бровки, хотя ещё не понимал, что происходит. Все всё знали. Все всё видели.
Сэм шагнул ближе и тихо, так, чтобы слышала только я, произнёс:
— Ты помнишь, что обещала.
Слова впились в память. Да, я обещала о поцелуе. Обещала, что позволю. Тогда это казалось мне честным. Тогда я ещё верила, что именно он может быть моим истинным.
Но сейчас… я почувствовала пустоту. Его близость больше не будоражила меня. Его внимание не грело, а давило. Я пыталась улыбнуться, но внутри знала: всё изменилось.
Я сравнивала. Невольно. Его спокойный, мягкий взгляд — и те глаза, что горели на танцполе. Его робкое приближение — и те губы, что сжали меня так жадно, что я до сих пор горела. Его осторожность — и чужую силу, от которой во мне проснулась женщина.
Сэм не зацепил меня. Не разжёг. И я поняла: не хочу.
Я наклонила голову, спрятавшись за улыбкой, и поблагодарила его снова. Но внутри было только одно слово:
Нет.
Лея
Вечером шум в доме переместился во двор. Стая собралась почти в полном составе. На длинных столах дымилось мясо, пахло дымом, свежим хлебом, луной и огнём. Все говорили громко, смеялись, кто-то вспоминал старые истории, дети бегали вокруг костра.
Я сидела рядом с мамой, улыбалась, слушала поздравления, принимала добрые слова. И всё равно чувствовала, как время от времени чей-то взгляд прожигает меня насквозь.
Сэм.
Он держался в стороне, помогал папе с гостями, но при каждом удобном случае искал меня глазами. И от этого в груди было неуютно. Я знала, что он ждёт момента. И момент настал.
Я отошла к краю двора, где было немного тише. И он подошёл почти сразу.
— Лея, — мягко сказал Сэм, в его голосе была та же сдержанность, что и всегда. — Можно поговорить?
Я кивнула.
Он смотрел на меня с той теплотой, что раньше казалась мне красивой. А теперь — тяжёлой. В его глазах был вопрос, на который я не могла ответить.
— Я… — он замялся, но потом собрался. — Я всё ещё жду. Жду твоего решения.
Я вздохнула, посмотрела на пламя костра, чтобы не утонуть в его ожидании.
— Сэм… — сказала я тихо. — Я прошу тебя… подожди. Немного. До ритуала.
Он нахмурился.
— Ритуала?
— Да. — Я кивнула. — Когда он случится, я смогу почувствовать свою истинную пару. И тогда… тогда всё будет честно. Может быть, это будешь ты. Может, нет. Но я не хочу делать ошибок.
Моя волчица внутри зашевелилась.
Сэм молчал. Его лицо было серьёзным, слишком серьёзным для праздника. Но потом он медленно кивнул.
— Хорошо, Лея. Я подожду. Ради тебя.
Его слова должны были облегчить моё сердце. Но вместо этого я почувствовала только тяжесть.
Я улыбнулась, благодарно коснувшись его руки — и тут же отняла ладонь.
Сэм ушёл обратно . А я осталась у костра, глядя на огонь и слушая, как в груди моё сердце стучит не для него.
Луна висела прямо над нами — огромная, холодная, как око судьбы. Вся стая собралась на дворе, смех и разговоры стихли. Отец шагнул в центр, его фигура казалась ещё мощнее в лунном свете. Он был не просто мой папа — сейчас передо мной стоял Альфа.
— Сегодня моя дочь становится взрослой, — его голос раскатился, как гром. — Сегодня Луна укажет ей путь. Пусть сердце её услышит зов .
Я шагнула в круг. Трава под босыми ногами холодила, сердце билось так громко, что казалось — его слышит вся стая. Отец коснулся моей головы, и внутри словно разлилась сила — горячая, волчья.
Я закрыла глаза. Сделала вдох. Почувствовала, как во мне ожила волчица. Она подняла морду к луне, и мои глаза запылали алым. Я протянула зов — сердцем, кровью, каждой жилкой.
Отзовись…
Тишина.
Я обернулась к стае. Мужчины — сильные, уверенные, гордые — один за другим попадали в мой взгляд. Я всматривалась, искала, слушала нутром. Но там пусто. Ни одного отклика. Ни одной искры.
Я сделала второй круг. Сильнее. Вызвала всё, что во мне было. Но ответ не пришёл.
И в этот момент я поняла: моего истинного здесь нет.
Шёпот прокатился по стае, как ветер по траве. Я видела лица — удивление, сочувствие. Мама прижала руки к груди, её глаза блестели. Отец смотрел твёрдо, но я знала: внутри ему больнее, чем мне.
И — Сэм.
Он стоял чуть в стороне. Его взгляд впился в меня, и я почувствовала, как в нём рушится всё, что он строил в своей душе. Но он держался прямо. Сильный. Его губы дрогнули, когда я приблизилась.
— Сэм… — мой голос был тихим, но твёрдым
Он выдохнул резко, будто получил удар, но кивнул.
— Я понял.
В его глазах была боль, но и уважение. Он сжал челюсть, сделал шаг ближе и прошептал так, чтобы слышала только я:
— Я ждал ритуала. Я дождался. Жаже если это не я… я всё равно рядом.
Я кивнула. Улыбнулась слабо, благодарно. Он погладил меня по руке и отступил.
Стая снова ожила, загремели голоса, запах мяса вернулся в воздух. Всё будто пошло своим чередом.
Я пошла в дом на кухню, чтоб помочь маме
Арсен
День тянулся, как волокно. Вроде я делал всё, что должен: совещания, контракты, звонки, сделки. Бумаги, деньги, цифры.
Но весь мой мир с утра был другой.
Я видел только её.
Эту чертову девчонку из клуба.
Её губы, её глаза, её запах.
Каждое слово, которое мне говорили за столом переговоров, накладывалось на её голос, который шептал во сне. Каждая подпись на бумагах оборачивалась картиной её рук на моих плечах.
— Босс, — Бетта нарушил тишину, когда мы ехали в машине между встречами. — Ты сегодня не здесь.
Я усмехнулся.
— Я там, где должен быть.
Он знал меня слишком хорошо, чтобы верить этой лжи. Но вопросов не задавал. Верный, как всегда.
Под вечер я сдался.
— Пробей одну девчонку, — бросил я. — Танцевала в клубе прошлой ночью. Черноволосая. Волчица. Найди всё. Имя, семью, связи. Всё.
— Сделаю, — кивнул он. Без удивления. Он знал: если меня зацепило, значит, это серьёзно.
К ночи все дела были закрыты. Я сидел в своём чёрном «Рендже» и смотрел на дорогу. Город светился огнями, но я знал: моя цель не здесь.
Стая Дамира.
Стая Анны.
Сколько лет прошло с тех пор, как эта ведьма прокляла меня и моих волков? Почти двадцать. Двадцать лет ненависти, боли и пустоты. Двадцать лет, пока моя стая гнила изнутри, умирала без будущего. Щенки не рождались, сердца чернели. Всё из-за них.
И сегодня ночью я еду к ним.
Как тот, кому они задолжали слишком многое.
Я сжал руль так, что побелели костяшки пальцев.
— Они снимут проклятие, — прохрипел я в темноту. — Добровольно… или я заставлю.
В груди вскипала ненависть. Но вместе с ней жила и странная жажда — предвкушение. Я хотел увидеть их лица, когда они поймут, что я вернулся. Хотел, чтобы Анна снова посмотрела мне в глаза — и знала: её проклятие больше не держит меня на коленях.
Я выжал газ. Машина рванула вперёд, в ночь. Дорога вела меня к тем, кто испортил мне жизнь. И завтра я встану перед ними.
И они преклонятся.
Или я сломаю их.
Дорога тянулась чёрной лентой под колёсами, а город за спиной тонул в желтом свечении фонарей. Я давил на газ и позволял мыслям катиться туда, где давно всё должно было кончиться. Они. Анна и её альфа. И их проклятие — как осколок, застрявший в горле моей стаи столько лет назад. Двадцать лет пустых нор и мёртвых щенков. Когда каждое утро было борьбой за то, чтобы не сойти с ума от злости.
Но в скитаниях по миру, между дорогами и чужими огнями, я нашёл кое-что, что давало мне шанс. Амулеты.
Старые, пахнущие дымом и металлом, сделанные теми, кто до меня боролся с чарами сильных женщин и закладывал отпор. Камень, в который запаяна твердость ритуалов, металл, который не уступает колдовству. Я провёл пальцами по кулону, что висел у меня на груди, и холод металла прошёл по коже.
Пусть она попробует кинуть старой магией — ничего не произойдёт. Пусть попробует. Я хотел видеть её лицо, когда её сила споткнётся о мою броню.
Фары резали ночь, колёса урчали по асфальту. Я представлял каждый шаг своего прихода: как вхожу в их дом, как её глаза встречают меня, как её магия шёлковым ужасом обрушится на меня — и не найдёт опоры. Я думал о том, как заставлю их снять проклятие.
Когда подъехал, то понял: праздник. Двор пульсировал огнем и смехом, люди в полукруге, на столах — мясо, в воздухе — вино. Стая праздновала. Я улыбнулся — холодной, узкой улыбкой, как та, что предвещает бурю.
Я вышел из машины медленно, не спеша. Закрыл дверь так, чтобы звук эха разнёсся по двору. Взгляды проскакивали по мне: удивление, настороженность, недоверие. Шёпоты, один за другим — «Кто это?», «Он?», «Арсен?..» Ни один не ринулся ко мне навстречу. Никто не решился.
Обошёл дом, и шаги мои по гравию гулко отдавались, как стуки в барабан. Дети у костра замерли, кто-то отставил тарелку.
Люди поворачивали головы — потому что знали старую историю и потому что в воздухе запахло чем-то инородным, напряженным.
Задний двор — там, где обычно собирались самые важные лица стаи, где всегда стоял стол хозяина. Там он и был: Дамир. Высокий, чёрный, как тень.
Его фигура вырисовывалась на фоне пламени, плечи широкие, осанка — плоть и сталь. Спина его была ко мне, а волк в нём — насторожен. Я знал это по тому, как у него задрожал шейный мускул. Он уловил чужое дыхание, хотя запаха моего ещё не было. Инстинкт не обманешь.
Он повернулся. Наши взгляды встретились, и мир на мгновение замер. Огонь костра зашипел, как будто сам воздух вздохнул. Люди перестали шевелиться — каждое движение притихло, все звуки потекли в сторону, уступив место нашему диалогу взглядами. Ветер пронёс запах жареного мяса по двору, но в этом запахе уже сквозило напряжение, что пахло старой, гниющей раной.
Я шагнул к нему. Медленно. Каждый шаг был вызовом, ровным счетом того, кем я стал за эти годы: острым, холодным, неотвратимым. Я чувствовал лёгкую дрожь в пальцах от предвкушения. Это было как перед прыжком.
— Дамир, — сказал я, останавливаясь в паре шагов от него. Мой голос был низким, ровным, в нём не было хрипоты. В нём лежала та самая ненависть, что соприкасалась с болью и становилась режущей. — Давно не виделись.
Он смотрел на меня, и в его взгляде читалась и недоумённость, и готовность к защите. Мы знали друг друга слишком хорошо: годы вражды тёрли друг о друга слои, оставляя отпечатки. Я позволил себе усмешку — длинную, хищную:
— Пришло время исправить старые косяки.
Я видел, как в тени его челюсти дернулась вена. Его стая дернулась, словно узкая трещина прошла через ровный лёд. Люди вокруг переглянулись, кто-то сжался, кто-то попытался выглядеть спокойнее.
Дамир сделал шаг вперёд. Его голос был глубже, но сдержан:
— Арсен. Ты вернулся. Что тебе нужно?
— Мне нужно, чтобы вы сняли свое проклятие с моей стаи, — сказал я, и каждое слово падало тяжело. — Или я добуду это иным способом.
Люди вокруг ощутили исходящую от меня угрозу. Я видел, как Дамир напрягся, глаза его сузились, губы сжались.