Инквизитор: избранник Тьмы - читать онлайн

Пролог

— Что вам угодно?

Я стараюсь быть холодной, строгой и отстраненной. Стою на лестнице прямо, чуть касаясь рукой перил, и смотрю свысока на неспешно поднимающегося мужчину.

Подбородок чуть приподнят, глаза сухи, губы спокойны. Платье в полном порядке. Ни одной детали, что свидетельствовала бы о моем волнении.

Все, как меня учили.

Все же я — не просто девушка. Я герцогиня Редстоун. Моя родословная такова, что и король счел бы за честь поклониться мне. Я выше многих в этом мире. Поэтому мне полагается держаться с достоинством, особенно общаясь с мужчинами, о которых говорят — выскочки.

Кто он? Откуда появился? Как попал в высшее общество, куда ему путь закрыт?

Я не знала.

Но знала, что мне не полагается говорить с ним.

Даже смотреть в его сторону недопустимо.

Он никто; всего лишь мелкая мошка, серая точка.

Я — все. Я — солнце. Это не хвастовство и не высокомерие. Это так и есть.

Такие разные величины…

Поэтому я могу принимать какой угодно величественный и строгий вид, но это уже не изменит его отношения ко мне; я пришла сюда, с ним на встречу — а это значит, что он уже властвует надо мной.

Я — его добыча.

Он уже победил. Я уже принадлежу ему.

Но все же я продолжаю свою игру, делая вид, что всего лишь удивлена его дерзостью. Не больше.

Внутри меня все кипит и дрожит, потому что тот, кто идет ко мне по лестнице, невероятно, до безумия, красив, и так же опасен!

Высок, строен, но силен. Сила в каждом движении. Золотые, пшеничного цвета волосы, чуть вьющиеся, достигающие плеч. Модный фрак ладно сидит на его красивом теле, и мне хочется застонать от восхищения.

Как же хорош! Какой же породистый… самец!

Это непозволительные мысли. Стыдные.

Но я не могу с собой ничего поделать.

Я вижу его не чинным и не наряженным к празднику, а обнаженным. Неистовым и прекрасным, как античный бог войны.

Сексуальным; все его существо пропитано порочной, страстной, жадной сексуальностью.

И от него исходят флюиды, рождающие в моем мозгу вспышки неконтролируемой похоти. Тело ноет и болит в сладостном предвкушении. Я хочу его так сильно, что почти… кончаю, когда он смотрит на меня вот так.

Снизу вверх, но взгляд его властен и не предвещает ничего хорошего. Он словно раздевает меня взглядом.

Я готова отдаться ему прямо тут, на лестнице, если он прикажет. Лечь на спину и поднять колени, развести их в стороны так широко, как он скажет.

И даже не пискнуть, когда он овладеет мной.

Такая сила и властность исходит от него.

Я чувствую, как вся дрожу, а моя рука против моей воли вцепляется в перила.

Не то я просто упала бы. Силы изменили бы мне, и я рухнула бы к ногам того, кто так цинично усмехается. К тому, которому мои титулы и положение в обществе ничего не значат.

К тому, для которого я сама не значу ничего.

И все же он зачем-то назначил мне это свидание…

Я чувствую себя беспомощной и беззащитной под взглядом его льдистых глаз.

Удивительно жестоких и прекрасных. Как зимнее море, готовое забрать жизнь.

Светлые, в окружении золотистых ресниц. Как голубые бриллианты в золотой оправе. Прекрасно и трогательно-невинно.

Но это обманчивое чувство.

Мне он кажется кровожадным монстром, готовым к прыжку чудовищем, зверем, что растерзает меня без тени жалости. Его холодные глаза обжигают взглядом, и мне кажется, что я тону в ледяной воде, что мне конец!..

Опасность, которую я ощущаю, не дает мне дышать, разум твердит — беги, спасайся, пока не поздно! Он погубит тебя! Разве ты не видишь, он порочен, как дьявол, и так же жесток. Ему безразличны твои чистота, невинность и ты сама.

Таких, как ты, он ломал и уничтожал десятками.

Просто взяв свое и отбросив прочь.

Губил безвозвратно и оставлял, цинично усмехаясь.

Но жажда, разгоревшаяся в моей крови, сладкое безумие, зовущееся любовью, удерживало меня на месте.

Я знала, что погибну, как мотылек над свечой, и жаждала этого. До боли, до отчаяние, почти до слез!

Я хотела, я надеялась — нет, не его порочной, темной, сексуальной страсти, — а всего лишь касания. Думала, что ему хватит дерзости и смелости взять меня за руку. Это единственное, что он мог себе позволить в общении со мной.

Это единственное, что я могу ему дать.

И это единственное, что убьёт меня, но я умру счастливой!

Влюблена ли я?

Если сумасшествие, охватившее все мое существо, можно назвать любовью, то да. Влюблена.

— Что вам угодно? — говорю я, а слов не слышу.

Вижу только его.

И он, люто и ненасытно усмехаясь, уже рядом со мной…

— Вас, — говорит он, и его голос многократно, как эхо, раздается в моей голове. — Я хочу вас.

— Что, простите?.. — ошарашенно бормочу я.

Он не отвечает.

Вместо слов он склоняется, берет мою руку, висящую, как плеть, и запечатлевает горячий поцелуй на моих пальцах. Невозможный, недопустимый!

— Что вы делаете! — я пытаюсь кричать, но из горла вырывается лишь сдавленный, задушенный шепот.

Его волосы сияют золотом. Я могу коснуться их, провести ладонью по его голове, но не смею. От него пахнет морским свежим морозным бризом, этот запах будоражит и пьянит меня.

— Что вы делаете…

Глава 1

Он переворачивает мою руку ладонью вверх и мягко, соблазнительно нежно и томно целует сначала в ладонь, глядя мне прямо в глаза опасным, пожирающим взглядом.

Потом целует в запястье, там, где так бешено колотится пульс.

Потом выше, выше, до самого сгиба локтя, оставляя цепочку теплых влажных поцелуев. Он принюхивается к аромату моей кожи, словно голодный хищный зверь, готовый вырвать из моего тела кусок… Неприкрытое порочное, сексуальное желание; хищная жажда обладать, взять, растерзать тотчас же.

От каждого его прикосновения меня словно бьет молнией, я вздрагиваю, умираю с каждым поцелуем и вновь рождаюсь.

— Как вы смеете, — шепчу я, и он цинично усмехается. Его руки обвивают мою талию, что совсем уж недопустимо. Если нас увидят…

Я понимаю, что отцу проще застрелить меня, чем вынести этот позор, мое грехопадение, но двинуться не могу. Не могу противиться его гнетущей властности! Не могу сбросить со своего тела его руки, не могу высвободиться от его объятий!

Он прижимает меня к себе, к своему жесткому, сильному телу. Его дыхание учащается от возбуждения, тонкие ноздри хищно дрожат. Его широкая ладонь по-хозяйски скользит по моей груди, по моей подрагивающей шее.

— Не трогайте! — еле слышно протестую я, и он сжимает мое лицо, крепко, болезненно.

— Ты — моя, — жестко и безапелляционно говорит он. Это так не вяжется с его нежными, полными чувственного наслаждения прикосновениями! У меня ноги дрожат, я держусь из последних сил, стараясь не выказать, как я боюсь его. Боюсь, умираю от страха, как кролик перед удавом. — И это не обсуждается. Я так хочу. Я так решил. В тот самый миг, когда увидел тебя, я решил, что ты должна принадлежать мне.

— Если отец увидит, что вы делаете, — предпринимаю последнюю попытку защититься, — он вышвырнет нас обоих вон. Или убьет, что скорее всего. И вам не удастся получить ни гроша из моего приданого! Ни гроша!..

Он усмехается; в его светлых глазах разгораются красные искры, лицо делается циничным и порочным, как у самого Дьявола.

И это так странно притягательно, что я и выразить не могу. Покорно и обреченно затихаю в его руках, хотя он позволяет себе совсем уж немыслимое.

Он запускает свою ладонь в мой корсаж, стискивает грудь, мнет меж пальцев чувствительный сосок, так долго, так умело, что я не сдерживаю жалкого стона.

— Мне не нужны твои деньги, — грубо говорит он, встряхивая меня, словно куклу. — Я не знатен, я — никто в вашем кругу. Но я богат; и твое золото не играет для меня никакой роли. Мне оно не нужно. Мне нужна ты. Только ты. Ты — моя цель. Ты — мое вожделенное сокровище.

Он грубым рывком вытряхивает мою грудь из платья, обнажает ее. Я громко ахаю. Но это тоже не может его остановить. Даже сели б я ударила его по лицу, он просто заломил бы мне руки, подавляя мой маленький бунт.

Затем, чтобы выгнуть меня дугой и впиться голодными губами в острые чувствительные соски.

Он беззастенчиво ласкает меня, хватая губами чувствительную плоть, я вскрикиваю.

Но мои стоны лишь распаляют его. Он прикусывает кожу, оставляя свои метки, красноватые следы. Он урчит, как голодный зверь, его руки терзают и мнут мое платье.

— Но… но… моя семья не допустит… пустите же! Пустите!..

Мне кажется, что я расплавилась в этой напряженной огненной смеси боли, стыда и запретного наслаждения. Протестую, а сил вырваться нет.

— Мне плевать на твою семью, — выдыхает он грубо, через силу оторвавшись от моего тела. Я трепещу в его руках, и это трепет доставляет ему ни с чем несравнимое удовольствие. Он готов слушать его вечно, касаться руками, усмирять и снова рождать эту сладостную дрожь в моем теле. Чувствовать мою слабость, словно я — измученная, ослабевшая, загнанная лань. — Есть только мы с тобой. И больше никого.

— Что же делать… — шепчу я в лихорадочном полузабытьи.

Он так близко.

Я ловлю губами его горячее, сбивчивое дыхание. И вместе с ним пью страстное возбуждение.

Мужчину трясет от нетерпения.

Впервые за все время, что я его вижу, он выказывает свои истинные чувства — ему не терпится сделать меня своей!

И от этого сладкое ноет в животе, сердце замирает в груди. Дыхание перехватывает, я почти теряю сознание, но он вдыхает в меня жизнь, опаляя мои губы своим горячим выдохом.

— Бежать, — грубо говорит он. — Сейчас же.

— Нет! — вскрикиваю я, но он властно закрывает мой протестующий рот ладонью.

— Да, — произносит он таким тоном, что становится совершенно понятно, что перечить ему нет никакой возможности! — С этого мига ты принадлежишь мне, я твой хозяин, а ты моя вещь.

Я яростно отталкиваю его ладонь, зажимающую мне рот.

— Что?! Мерзавец!

— Я такой и есть, — подтверждает он спокойно. — Ты можешь обзывать меня как угодно, это ничего не изменит. Сегодня ты станешь моей!

Это не может кончиться ничем хорошим; из глаз моих льются слезы.

Я отчетливо понимаю, что мне пришел конец. Я понимаю, что весь мой привычный мир, моя жизнь сейчас разбивается на куски, да нет — этот красивый, порочный и жестокий незнакомец просто рушит ее в угоду себе.

Уничтожает меня, вырывает из привычной среды только потому, что ему так хочется.

И это страшно; это пугает до черноты перед глазами, до слепоты.

Сердце разрывается на куски, но я, такая гордая и властная — ведь меня воспитывали быть такой! — могу лишь пищать, как беспомощный котенок.

— Я запрещаю вам так поступать со мной!..

— Я хочу тебя.

Крик рвется из моей задыхающейся груди, но мужчина снова властно притягивает меня к себе ближе, горячим ртом прижимается к моим губам, и мир разлетается вдребезги от его непередаваемо страстного поцелуя.

И я умираю от сбывшегося счастья.

Перестает существовать всё и все, и я в полуобморочном состоянии позволяю схватить себя и утащить — прочь из дома, в никуда, в пучину греха…

Глава 2

Его спутники были страшны.

Высокие, угрожающего вида люди. Встреть я их нечаянно — подумала бы, что разбойники. В лицах нет ни проблеска добра. Глаза холодны и злы.

Лицо одного украшает шрам, жуткий и рваный. Достаточного одного прикосновения магией, чтобы понять: эту отметину он схлопотал на каторге. Плеть рассекла его кожу, едва не выбила глаз и пометила его навсегда.

Он глядит на меня опасным взглядом и внезапно смеется, показывая крепкие, красивые зубы.

Лицо его преображается, становится привлекательно странной, породистой красотой.

Все ясно.

Тоже из аристократии, только преступивший закон. Возгордившийся и возомнивший себя выше всех, и поплатившийся за это.

Такие люди опаснее всего.

Но с моим похитителем меченый почтителен и даже робок, как верный пес.

Отворачивает виновато лицо, прячет глаза, заметив лишь тень неудовольствия в чертах хозяина.

Тот бесцеремонно заталкивает меня в автомобиль и усаживается рядом сам. Меченый угодливо закрывает дверцу и спешит на водительское сидение, натягивая шоферские краги и опуская на лицо очки, защищающие глаза от пыли.

Машина фырчит и пышет паром.

Зажигаются фары, лучи прорезают темноту, и я вижу впереди свое будущее — пугающий черный город, в ночи кажущийся мне незнакомым.

Сжимаю зубы, чтобы не раскричаться от волнения и страха.

Да, мне страшно.

Все происходящее кажется мне нереальным, ненастоящим, тревожным сном. От сидящего рядом мужчины веет силой, недоброй, опасной. Силой и властью.

Он высокий, широкоплечий, узкобедрый и длинноногий. Уверенный в себе, в своей силе и в своем успехе мужчина. Ни пятнышка на его безупречном лице. Здоров и силен. Каждое его движение исполнено властью и достоинством. Не испытывает ни малейшего неудобства оттого, что мне не ровня.

И, если честно, кажется, считает, что это я не ровня ему.

— Называй меня Кристобаль, — велит он высокомерно. — Кристобаль, и больше никак. Ты должна помнить, что я твой господин. Мне нужно твое полное подчинение. Это понятно?

Мне и в голову не пришло бы называть его Кристо. Или Крис. Или как-то иначе изменить его имя. Красивое и сверкающее, звучащее, как звон льда в высоком бокале.

Он смотрит на меня горящим взором.

Магия пресвятая, какое одержимое у него лицо!

Несмотря на свое высокомерие, он не может скрывать, что покорен мной. И я ощущаю свое превосходство хотя бы в этом.

— Ты невероятно красива! — с восторгом произносит он.

Эти слова вырываются у него против его воли.

Видно, что он и дальше хотел быть для меня сильным, высокомерным, недосягаемым и отстраненным. Но со своими чувствами справиться не мог.

— Невероятно прекрасна! Ты — само солнце! Такая сила и власть! Такая горячая кровь!

Это первые слова восхищения, что я от него получила. Первое признание, первый комплимент.

Но отчего он такой странный?..

Кристобаль оказался рядом. Его руки обвили мое тело, ладонь бессовестно скользнула по горячей коже обнаженного плеча и дальше, в глубину корсажа, жадно и торопливо ощупывая грудь.

Я думала, что таким странным способом он хочет проверить мою покорность, готовность ему подчиниться. Но он не остановился. Его рука, насладившись округлостью моей груди, бессовестно скользнула вниз, к моему животу, и ниже, попыталась проникнуть меж сжатых бедер.

Туда, где так сладко и тяжело пульсирует желание.

Туда, где жарко и влажно.

Мне казалось, что этот бесстыжий жар можно ощутить даже сквозь одежду. Сквози многочисленные юбки.

— Но…— пытаюсь протестовать я, отталкивая навалившегося мужчину обеими руками. — Это недопустимо!

Страх накрывает меня с головой. Все происходящее вдруг предстает в ином свете и кажется мне грязным, порочным.

Если б он сейчас сделал мне больно!

Если б он посмел ударить, прикрикнуть!

Но он, словно ослепленный, падает на колени передо мной и покрывает поцелуями мои руки.

Высокомерный и властный, он поклоняется мне сейчас, тайно, стыдясь минутной слабости, таясь от своих людей, скрывая от них свои чувства ко мне.

Он бережно держит ладони и целует каждый палец, не скрывая своего восхищения. Даже ту ладонь, что оставила красный отпечаток на его лице, он бережно берет и целует, прикасаясь губами мягко и любовно.

И я стихаю, завороженная этим поклонением и обожанием, обращенными на меня.

— Я люблю тебя, — шепчет он, поднимая на меня взгляд своих прекрасных глаз. — Если б ты только знала, как много значишь для меня! Если б только могла понять!.. И если б только могла почувствовать, что я чувствую! Я на вершине блаженства. Ты — моя сбывшаяся мечта! Ты совершенство, ты…

От переполнявших его чувств он захлебывается, утыкается лицом в мои колени, продолжая лихорадочно покрывать поцелуями мое тело, теперь уже ноги.

И я не могу не поверить ему.

Желание обладать мной сквозит в каждом его движении. Его трясет, как в болезненной лихорадке, он с трудом держит себя в руках. Впервые вижу, чтобы мужчину желание переполняло настолько, что он переживает его как муку. Как пытку. Сгорая в этом чувстве, корчась, как на костре.

— Что же ты творишь со мной! — шепчет он сквозь сжатые зубы. — Что творишь!

Хотя я не шевелю и пальцем, чтобы разжечь в нем пожар желания.

Не выдерживая бушующих чувств, он набрасывается на меня, опрокидывая навзничь на сидение.

Его торопливые поцелуи обжигают мои губы, щеки, глаза, и я знаю, что сейчас произойдет, но не могу противиться. Его дикая, неконтролируемая страсть передалась и мне.

Словно падшая женщина, я срываю с него одежду и не противлюсь, когда его руки проникают под мою юбку и сжимают мои бедра.

Он гибко приникает ко мне, прижимается страждущим телом к горячему местечку меж моих ног, и со стоном вздрагивает.

Он все еще борется сам с собой.

Он не хочет, чтобы это произошло здесь и сейчас. Изо всех сих держится, но его влечение какое-то колдовское. Словно наваждение. Словно безумие. Словно самый сладкий грех, овладевшим им всецело.

Глава 3

— Мы должны жениться как можно скорее!

Эти слова должна говорить испуганная произошедшим девица. Но говорит их он.

Мой Кристобаль.

Мой искуситель, мой личный палач и господин.

Его пальцы нервно прыгают, когда он помогает мне привести в порядок одежду.

Он разглаживает мое платье особенно тщательно, как будто не хочет, чтобы кто-то хотя б заподозрил меня в грехопадении. Он поправил мои волосы, он накинул на мои плечи накидку, отороченную мехом, и сам застегнул пуговки, скрывая меня от посторонних глаз, как будто я была его самым драгоценным сокровищем.

Мотор машины слишком шумит, чтобы сидящий на водительском сидении человек что-то мог услышать. Наша страстная игра была скрыта от его глаз и ушей, и Кристобаль прижимает палец к губам — т-с-с! — дав мне знак, чтобы я не выдала себя.

— Для всех ты должна оставаться прежней, — сказал он. — Безупречной, недоступной и невинной. Чтобы никто не смел даже мыслью оскорбить тебя.

И эта странная, ревностная забота и беспокойство о свадьбе греет мое сердце.

Теперь мне ничего не страшно. Я даже чуть слышно смеюсь, но он встряхивает головой и настойчиво повторяет:

— Жениться немедленно!

Свадьба всегда представлялась мне грандиозным праздником, на который приглашено полсвета.

Мне всегда говорили, что шлейф моего свадебного платья будет длиннее, чем у королевы в день ее свадьбы. А драгоценных камней и жемчуга так много, что мне и идти-то будет тяжело.

В храме будет много цветов и много-много света, так много, что я буду сиять, как слиток золота. Самая прекрасная и самая величественная невеста из всех, что знал мир.

Это платье вполне сгодилось бы в качестве приданого само по себе.

И вот теперь я вдруг понимаю, что этого не будет.

А скорее всего, будет тайное и скорое венчание в первой попавшейся темной церкви, торопливое бормотание священника и чахлый букет цветов. И ярость оскорбленной моим побегом семьи. Навсегда.

Кристобаль угадывает мои мысли и отчаянно мотает головой.

— Они простят тебя, — говорит он так уверенно, что все сомнения тотчас отпадали бы у любой, даже самой напуганной девушки. — Потом. Когда увидят, что ты выбрала человека небедного и достойного. Простят.

Он хочет утешить и успокоить меня. Возможно, он и сам верит в это. И это ужасно мило и трогательно, хотя я точно знаю, что прощения мне не вымолить даже на смертном одре.

Дом, куда мы приехали, был темен и тих. Неприятное, унылое и грязное место, походящее на дешевую гостиницу. Впрочем, что я знаю о дешевых гостиницах? Ничего. Но на эту мысль меня навел дремлющий за стойкой портье и длинные темные коридоры с чередой дверей.

— Нам нужно приготовиться, — ободряюще шепчет Кристобаль, заметив мое смятение.

Да, не таким дешевым, грязным и заплеванным я себе представляла путь к счастью! А как же его разговоры о богатстве?!

— Не было времени искать что-то другое, — спешно говорит он. — Ночь на дворе. Тебя могли бы броситься искать. Погоня — это совсем не то, что мне хотелось бы пережить в эту ночь. А здесь есть и свободные номера, и искать нас тут никто не станет.

В этом есть доля правды.

Даже если б отец велел нас поймать, искать меня тут, в этом клоповнике, ему и в голову бы не пришло.

Главным образом потому, что он и не подозревает о существовании такого места.

И я стала невидимкой для его всевидящих глаз.

В темном маленьком номере все ж немного приличнее и чище.

Вместо роскошного бального платья, в котором я бежала, мне предложено было надеть простое белое, украшенное фальшивыми жемчужинами. Перламутр облупливался с них, с пуговиц, и мне вдруг стало страшно.

Я была похожа не на невесту, а на унылое привидение, не нашедшее покоя.

Тень когда-то жившей девушки.

Но Кристобаль, увидев меня, напуганную, в этом наряде, улыбается так светло, что все мои страхи тают, как снег на солнце.

— Ты самая прекрасная и самая трогательная невеста на свете! — произнес он, сжав мои ладони. — Ты волнуешься совершенно очаровательно.

— Это все так странно, — произношу я, оглядывая дешевую, некрасивую обстановку, свое грубое, нелепое платье. — Так внезапно и так…

— Не так, как ты себе представляла? — ласково произнес Кристобаль, касаясь моей щеки ладонью. — Ничего. Это все ничего! Нам нужно скрепить наш союз, чтобы ты сменила фамилию, и чтобы я смог вывезти тебя из королевства беспрепятственно. Клэр Редстоун — слишком громко. Эхо с таможни докатится в один миг до твоих родных. А я не хочу, чтоб нас разлучили в шаге от свободы. Уже завтра, на Голубых берегах, ты и думать забудешь об этом месте. А через неделю, когда все уляжется, мы сыграем настоящую свадьбу. С цветами, нарядами и гостями. Все, как ты хочешь.

Он вдруг склоняется надо мной, заглядывает в мои глаза, смотрит пристально, будто сам изумлен, что все так вышло.

— Клэр, — произнес он, пробуя на вкус мое имя. — Гордая и прекрасная Клэр… Единственное, чего я хочу это чтоб ты запомнила, навсегда сохранила в своем мозгу: ты уникальная. Правда. Ты самая прекрасная и самая… необычная. Никогда еще девушки не кружили мне голову так, как это сделала ты. Одним своим взглядом ты меня свела с ума. Настолько, что я не смог… удержаться. Это неправильно, этого делать было нельзя, я знаю. Я даже раскаиваюсь в этом, но… ни минуты не сожалею. Я тоже на всю жизнь запомню, что ты стала моей. Что ты случилась в моей жизни. Что ты моя. И не принадлежала никому, кроме меня. И уж принадлежать не будешь.

— О чем ты говоришь…

Его странные слова пугают меня. Его глаза вспыхивают, как весенний лед на солнце, и я вдруг вижу всю эту ситуацию иначе.

Гордой Клэр Редстоун больше нет.

Есть глупая девчонка, которую неизвестные вывезли в какое-то тайное логово с непонятной целью.

Меня учили быть неприступной и гордой, но не учили не верить хитрецам.

Кристобаль, мой Кристобаль, который свел меня с ума, все так же смотрит в мои глаза. И я уже не вижу в них ни заботы, ни внимания, ни любви.

Глава 4

Ничего не помню. Ничего не помню.

Где я?

И как оказалась тут?

Почему так темно и тесно? Холод пробирает до костей… И отчего так трудно и тяжело дышать?

Я помню лишь драку. Наверное, для моих похитителей это было большой неожиданностью. Кроткая девочка с восторженными глазами вмиг превратилась в разъяренного опасного зверька.

Хочу рассмеяться, но не могу. Даже дышать мне удается с трудом.

На груди возится и пищит какое-то странное существо. Не вижу его, только слышу, как оно беспомощно скулит и хнычет, трясется от холода.

Младенец?!

Через силу двигаю руками, накрываю его ладонями, ощущая под ними тепло крохотного существа. Ему тоже становится теплее, оно затихает, мелко подрагивая, и я в муке едва не рыдаю.

Откуда здесь младенец?

Это что, мой младенец?!

Я вспомнила горячую возню с Кристобалем и его неловкую попытку на мне якобы жениться. Я знаю, отчего рождаются младенцы. От этой вот страстной и горячей возни.

Ничего не помню…

Крохотное существо перестает дрожать, затихает, сладко причмокивая. Зато теперь трясется, как овечий хвост, мое сердце. Потому что я, наконец, понимаю, где я.

В гробу.

В дешевом, как моя жизнь, гробу, наспех сколоченном из грубо отесанных досок. Они все еще пахнут сосной.

Сколько же времени прошло с той ночи, когда Кристобаль вывез меня из дома?! Я успела выносить и родить малыша?! И за это Кри меня заколотил в гроб?!

Я лежу на жестких досках, еле укрытых какой-то тонкой, грубой тканью. И это крохотное существо, пригревшееся и успокоившееся на моей груди, лежит тут вместе со мной.

Нас что, собираются зарыть живьем?!

— Кончено, — дрожащим голосом произносят над гробом. — Издохли оба.

В щелях между досок я вижу свет. И голос узнаю. Это Кристобаль.

Он шмыгает носом, словно у него идет кровь, постанывает, будто ему больно.

Кри-кри! Издевательски, мелко мстя ему, обзываю его этой куцей, нелепой кличкой. Что случилось, пальчик занозил?!

— Какого черта, — ругается второй, меченый.

Он хрипит, как паровоз. Словно ему так же трудно, как и мне, дышать. — Как это могло произойти?!

— Да мне откуда знать, — огрызается Кри.

Никогда больше не стану называть его Кристобалем.

Вспоминаю его властный взгляд, его магию, подавляющую мою волю, и называю его Кри подряд несколько раз. Только стыдная кличка. Никаких человеческих имен ты не заслуживаешь.

— Но ведь она была невинна? — подозрительно произнес меченый, и я слышу, как Кри застывает в страхе. Мне кажется, обостренным слухом я слышу даже, как мурашки бегут по его коже, и снова мысленно смеюсь, хохочу, хотя все мое тело ломает боль. Грудь словно пробита кинжалом насквозь, я даже чувствую липкую горячую кровь, но все равно продолжаю смеяться над незадачливым похитителем.

Ай, да Кри!

Вот почему он распинался напоследок!

Ему ни в коем случае нельзя было меня трогать!

И он не пытался защитить мою честь — он прятал следы своего преступления. Он боялся, что меченый ему оторвет все, что только можно, когда узнает, что Кри не устоял и взял меня.

Он меченого боялся. Вот что.

Интересно, почему он не устоял?..

Я не верила в то, что он влюбился.

Ни секунды не верила.

Особенно лежа в гробу.

Что это было, болезненное желание потешить свое самолюбие? Овладеть мной, чтоб всю жизнь помнить, какая птичка попала в его сети.

«Я тоже на всю жизнь запомню, что ты стала моей. Что ты случилась в моей жизни. Что ты моя. И не принадлежала никому, кроме меня. И уж принадлежать не будешь».

Так он сказал.

Он уже знал, что сделает со мной.

Гроб уже наверняка был припрятан, например, под кроватью в этом же странном дешевом номере третьесортной гостиницы. Он знал, что в моей жизни больше не будет никого и ничего, потому что и самой-то жизни тоже не будет. И он взял меня, чтобы всю свою жизнь греть свою душу тщеславными воспоминаниями.

О том, что та, которая могла взять весь мир, досталась только ему.

— Ты у меня спрашиваешь о ее невинности?! — возмущается Кри, и его слова звучат очень естественно. Не будь я объектом их спора, я б ему поверила. Актеришка… — Ты ведь сам все проверял!

— Да, — нехотя соглашается меченый, хрипя. — Никаких ухажеров, никаких женихов, кажется, у нее не было. Черт! Откуда ж тогда она взялась на нашу голову, порченная?! Как же это ее семейка проглядела?!

«Об этом тебе лучше спросить у своего дружка! — мысленно хихикаю я. — Он провернул это прямо под твоим носом, пока ты крутил руль!»

— Может, это оттого, что она стала сопротивляться? — осторожно предположил Кри. Точнее, сделал вид, что предположил. Он-то точно знает, почему у них не вышло то, что они задумали.

— А я говорил, — желчно отозвался меченый, — что надо было не жмотиться! Не нужно было вызывать у нее подозрений! Такая жирная, такая сильная жертва! Чуток раскошелиться нам бы не помешало! Красивый отель, красивое платье! И девчонка ни о чем не заподозрила бы до самого конца! И все прошло бы как по маслу! Это ты сказал, что обаяешь ее и с тремя грошами в кармане! Самоуверенный жадный говнюк… Что, обаял?

Я горько улыбнулась. Попыталась улыбнуться. Губы тоже болели, будто мне по лицу били и били. Значит, не согласился тратиться? Уже на стадии подготовки своего мерзкого дела ты знал, что все испортишь? Что воспользуешься мной, доверчивой дурой? И потому пожалел денег, зная, что дело все равно провалится?..

…Какой же ты говнюк!..

Обещаю себе: если выживу… если выберусь из этого всего, никогда не буду такой смешной и наивной. Мое отрезвление далось мне слишком дорого. Но надолго ли? Или я вот-вот встречу свой смертный час?!

Существо на груди моей снова завозилось, заскулило, и негодяи замерли, со страхом прислушиваясь к его жалкому хныканью.

— Отчего оно не издохло?! — со страхом в голосе произнес Кри. — Почему оно живо?

Глава 5

— Прекрасный вечер, миледи! Позвольте помочь вам?

Оранжево-золотой свет ночных фонарей омывал сияющее здание вокзала, делая его похожим на величественный дворец.

Шумно пыхтел паровоз, часы отбивали полночь, гул людских голосов сплетался в воздухе в симфонию, деловитую и спешную.

И в этой суете и толчее маленькая хрупкая монахиня, волочащая саквояж, казалось просто образчиком женской слабости и беззащитности.

У девушки были светлые, небесно-голубые, наивно распахнутые глаза и маленький розовый ротик, словно у милой кошечки.

Волосы, выбившиеся из-под ее темной монашеской косынки, были светлые, льняные, гладкие и блестящие.

Она семенила по перрону. Ее крепкие, но изящные ботинки звонко цокали каблучками, а край темного монашеского одеяния заметал за нею следы.

Монахиня была очень юная и очень милая.

Предлагающий же помощь, напротив, был огромен, толст и темен.

На нем были надеты полосатые модные штаны, однако, грязные и с вытянутыми коленками, потрепанный котелок и поношенный сюртук какого-то невнятного цвета.

Толстяк скалил некрасивые гнилые зубы в улыбке, претендующей на приветливую, и тянул волосатую ладонь с толстыми пальцами к саквояжу монахини.

— Давайте сюда ваши вещички, мисс, — сальным мерзким голосом продолжал незваный помощник. — И без глупостей.

— Спасибо,— ангельским голоском пропищала монахиня, все так же испуганно тараща голубые наивные глазки и прижимая саквояж к груди. — Но я сама…

— Давай сюда-а-а, — протянул толстяк, все так же скалясь. Он нахально пытался ограбить несчастную на глазах у всех, полагая, что наивная и стеснительная жертва не поднимет шум, испуганная.

— Благодарю-ю-ю, — протянула монахиня упрямо, посматривая на толстяка уже недобро своими милыми чистыми глазками, на дне которых закипал гнев. — Вам лучше предложить ваши услуги тем, кто в них нуждается. Я — нет.

— Тощая курица ощипанная, — все так же доброжелательно и почти нежно, как отец родной, продолжил наседать толстяк. — Давай сюда шмотки. Или я шею тебе сверну.

— Гнида толстожопая, — ангельски кротко ответила монахиня, глядя на грабителя невинным взором. — Отлезь, я сказала. Не то этот чудесный вечер закончится для тебя плачевно.

В ее руках, затянутых в кружевные черные перчатки, отчетливо щелкнул взводимый курок, и толстяк, нервно сглотнув, увидел хищное черное дуло пистолета, глядящее в его пузо.

Продев тонкую руку в ручку своего саквояжа, целясь в грабителя, монахиня-ангелочек раздобыла где-то в кармане к превеликому удивлению толстяка хорошую такую сигару и прикусила ее белоснежными ровными зубками.

Щелчком пальцев высекла огонь, прикурила.

Пустила сизую струю дыма в лицо своего визави и рассмеялась.

Его лицо в свете фонарей на мгновение превратилось в пугающую маску, в морду, похожую на уродливое рыло летучей мыши.

— Без глупостей, гнида толстожопая, — грубо и зло процедила монахиня, пыхтя своей сигарой не хуже разводящего пары паровоза. — Не то я кишки из задницы тебе вырву и заставлю сожрать. Понял?

— Ах ты, пигалица…— угрожающе рыкнул толстый, делая шаг вперед.

Это было его роковой ошибкой.

Монахиня, лихо дымя сигарой, вдруг сделалась неуловимой, как кобра.

Никто, наверное, и глазом не успел моргнуть, и понять что-либо, как вдруг толстяк оказался лежащим на перроне, избитый и с окровавленным лицом.

А монахиня сковывала его неповоротливые руки наручниками у него за спиной.

— Презерватив для осла, — хриплым преступным голосом непристойно ругнулась монахиня, упаковывая толстого грабителя. Она нажимала на его спину хрупким коленом так ловко и сильно, что его позвоночник, просевший за много лет перетаскивания чужого тяжелого добра, с хрустом выпрямлялся, позвонки вставали на место. Толстый ревел как бык. — Я яйца тебе вырву, сварю в кипящем масле и в глотку тебе забью.

— Ой, ой, — стенал толстяк.

— Бычачья сраная жопа! Поскули мне еще!

— Больно-о-о!

— Писька чахоточного барана!

— Помогите-е-е! — скулил толстяк, извиваясь от боли и выгибаясь.

— О, да, сейчас тебе помогут!

Сквозь толпу зевак, собравшихся поглазеть на любопытное зрелище, с руганью пробивались два человека. Точнее — один оборотень, зрелый интересный мужчина со смоляными волосами, а второй утонченный юноша в белоснежной сутане.

Сам белесый, как застиранный лоскут, с волнистыми белоснежными волосами и красноглазый.

— Что ж такое, — задыхаясь от быстрого бега, произнес Густав, ибо черноволосого оборотня звали именно так. — Миледи, наши извинения! Не поспели вас встретить, а тут такое…

Монахиня, до того изрыгающая проклятья как демон, деловито упаковывающая грабителя, все еще пыхтела своей сигарой.

Но выражение блаженного покоя уже вернулось в ее глаза, на губах заиграла милая улыбка.

— О, никаких проблем, господа! — проворковала она нежно, глядя с любовью в лицо раскрасневшегося от бега и от смущения Густава. — Ничего страшного, тут дел на пару минут!

— Я всего лишь помочь хотел! — выл из-под ее колена толстый.

На это монашка с ловкостью опытного карманника вдруг продемонстрировала ему увесистый узелок, связанный из грязноватого платка.

— Помочь, — насмешливо повторила она, — как и этим беднягам, владельцам часов и бумажников?

И она развязала узелок.

Там действительно оказались упомянутые предметы.

— Это не мое! — тотчас же нашелся толстый.

— Да брось, Мопс, — насмешливо и снисходительно произнесла монахиня. — Чьи инициалы вышиты на платке? Неужто не твои? Или мне еще поискать в твоих карманах, если тебе мало ворованных часов?

Густав покрутил головой и только прищелкнул в полнейшем восторге языком.

Глава 6

Молодой человек, несмотря на свою странную особенность, был очень хорош собой.

Кроме молодости, великолепной стати, его украшала породистая, тонкая красота, не лишенная, однако, живости.

В праздничном свете вокзала на его бесцветное лицо ложились мягкие тени, подчеркивая все достоинства.

Его черты казались особенно утонченными, нос, рот — образчиками великолепного вкуса сотворившей его природы.

Алые глаза смотрели остро, внимательно, взгляд так и пылал. Волнистые белоснежные волосы его были аккуратно причесаны и прибраны так гладко, словно он тотчас вышел из парикмахерской.

На руках молодого человека, почти полностью скрытых длинными рукавами белоснежной сутаны, поблескивали серебряные перстни-когти.

Монахиня ослепительно улыбнулась молодому человеку, кокетливо строя глазки, и тот неожиданно смутился, нахмурил белесые брови.

— Ваша милость использует серебряные когти? — восторженно и нежно ворковала девушка, пыхтя своей сигарой, зажатой в ослепительно-белых, ровных зубках. — Ну и ну! Какое древнее и какое опасное оружие! А какие сильные пальцы у вашей милости! Кто б мог подумать! Рассечь накладными серебряными когтями тело врага — это, знаете, очень, очень необычно! Ловко! Сильно!

Похвалы и восторги, льющиеся непрерывным потоком, еще больше смутили молодого альбиноса, который изо всех сил старался казаться бесстрастным и спокойным.

У него даже уши запылали, а гладко выбритые щеки вспыхнули багровым румянцем. Он поспешно спрятал кисть, украшенную упомянутым оружием, скрестив руки на груди, и недобро, исподлобья, глянул на девушку.

— Не нужно много сил, чтобы пользоваться этим оружием, — недобро рыкнул он. — Я же вспарываю не столько тело, сколько магическую обол… впрочем, вы должны это знать! Зачем эти ненастоящие восторги?!

Монахиня захлопала глазами, беззащитно и мило. На ее лице выписалось самое искреннее удивление.

— Всего лишь хотела сделать вам приятное, ваша светлость, — ничуть не смущаясь от его недружелюбного тона, ответила она, глядя в глаза альбиносу, который, казалось, вот-вот закипит от раздражения. — Вы такой юный. Такой красивый. Такой милый! Такой чистенький, ну как фарфоровая балеринка на комоде!

— Я не милый, — сердито прорычал молодой альбинос, шумно сопя. Сравнение с хрупкой балеринкой оскорбило его. Он даже одернул полу своей белой сутаны, словно порывался ее снять, смущенный. Но почти сразу же одумался и снова принял чинный, спокойный вид.

Сладкая лесть не нравилась молодому человеку. Это было видно невооруженным взглядом.

Но монахиня продолжала испытывать его терпение, нарочно дразня щенячьим преданным взглядом.

— Вы курите? — неприязненно и осуждающе спросил альбинос.

Монахиня захлопала пушистыми ресницами так невинно и трогательно, что несчастного альбиноса просто передернуло от отвращения.

— Что вы, ваша милость! — с придыханием протянула она, поспешно вытащив изо рта сигару. — Это вовсе не табак, это свернутые листья мяты, мелиссы, ивы и повилики! Это для того, чтоб видеть истинное лицо оборотней, ваша милость! Я, разумеется, не курю! Фу, какая вредная привычка!

Все это монахиня говорила таким тоном, будто изо всех сил хотела понравиться альбиносу.

Будто хотела с визгом повеситься ему на шею, глядя в его бесстрастное лицо влюбленными глазами, и щебетать милые глупости до тех пор, пока у него мозг не испечется, или кровь не польется из ушей.

Вот мучение-то!

Тот скорчил унылую физиономию.

— Лучше б курила, — проворчал он несчастным голосом.

— Закурить? — изумленно переспросила монахиня. Ее глаза снова стали удивленными-удивленными. Яркий ротик округлился, стал похож на идеальную букву «о». И она тотчас поспешила понравиться гневающемуся юноше: — Если вам нравятся курящие девушки, я тоже буду курить! Я ради вас на все готова! Милейший! Как вас? Густав? У вас не найдется хорошей сигары? Сигареты? Ну, хотя б папиросы? Хотя бы самокрутки с махоркой?

— Мне не нравятся курящие девушки! — яростно прорычал альбинос, прерывая бесконечный поток ее глупостей. Его лицо цветом могло посоперничать со свеклой.

Монахиня смолкла, глядя на альбиноса влюбленными глазами. Но в ее невинной улыбке что-то такое было, что-то жесткое.

Словно она нарочно задразнила альбиноса до бешенства и теперь наслаждается тем, как он бесится.

Меж тем на перроне явно что-то происходило.

Прибывшие пассажиры как-то резко исчезли, а вместо них появились служащие в строгой темной форме с двумя рядками серебряных пуговиц, идеально сидящей на их стройных, тренированных телах.

Пара из них попала в облако дыма, истекающего из затухающей сигары монахини, и она, проводив их взглядом, отметила про себя, что это были волки-оборотни, крупные и молодые.

Командовало ими неугомонный Густав.

Он сновал меж служащими, раздавая приказы если не словами, то жестами, а то и просто взглядами. Под его чутким руководством утащили прочь упирающегося толстяка, вздумавшего ограбить монашку, разогнали зевак и освободили перрон полностью.

— Полагаю, Его Величество прибыл, — сказал альбинос, наблюдая, как оборотни выстраиваются цепью, отрезая перрон от рабочих вокзала и пассажиров.

Улыбка тотчас сползла с лица монашки, смеющиеся наивные глаза вмиг стали стальными, холодными, пугающе внимательными. Она молниеносно обернулась к молодому человеку.

— Откуда вы знаете? — выдохнула она резко, с неподдельным изумлением, и альбинос усмехнулся, торжествуя. — Это государственная тайна, это нельзя разглашать!..

— Вот и помолчите, раз тайна, — неприязненно проговорил альбинос, неуважительно перебив девушку. — Но вообще-то, я говорил о своем отце, а не о Генрихе. Так что о своей государственной тайне кричите на весь вокзал именно вы.

Ему удалось, наконец-то, стереть ядовито-сладкое, льстивое выражение с лица девушки. И это была своеобразная победа, которую он праздновал, поглядывая сверху вниз, с выражением высокомерного превосходства.

Глава 7

Тристан не произнес ни звука, но в полумраке было слышно, как он шевельнулся — словно хотел кинуться на невидимого врага.

— Простите? — осторожно произнес он, наконец. — Ее Величество?.. Но я видел ее не далее, чем на прошлой неделе. Она была весела, свежа и молода…

Генрих снова рассмеялся, расправил плечи, и уселся чуть свободнее, расслабленнее.

Высказав свое главное опасение, свою боль, что он таил ото всех, он вздохнул так, словно ему, наконец-то, стало хватать воздуха, чтоб надышаться.

— Тристан, Тристан, — посмеиваясь, произнес он, потянувшись к столику, на котором стояло серебряное ведерко со льдом, в котором охлаждалось шампанское. — Тот, кто живет долго, иногда забывает, что человек смертен. Выпьем? Ты не против?

— Как скажете, Ваше Величество, — настороженно и вместе с тем послушно ответил Тристан, и Генрих, качнув головой, словно отгоняя от себя дурные мысли, откупорил бутылку.

— Давай без официоза, — устало попросил он. — Так, как мы говорили в тот год, когда ты был просто священником, а я — просто Ловцом сбежавших невест. Тогда мне было очень комфортно рядом с тобой. Я ощущал в тебе родственную кровь, поддержку и твердую руку, готовую поддержать меня. Мне и сейчас это необходимо.

— Так что произошло с королевой? — взял бокал, наполненный золотистой шипящей жидкостью, переспросил встревоженный Тристан.

Генрих пригубил шампанское, облизнул лаково-красные губы.

Бессмертный вампир, он не постарел ни на день, не утратил своей юношеской красоты и свежести.

Его шелковые волосы были все такими же иссиня-черными и блестящими, как прежде. Глаза под черными ресницами — синими и глубокими, мечтательными и чарующими. Кожа — сияюще-белая, прекрасная, как прозрачный тонкий дорогой фарфор, будто непогода и пролетающие года не касались ее.

Ему было вечно двадцать, и это могло длиться сколь угодно долго.

— Тристан, она просто постарела, — ответил Генрих, наконец. — Ей шестьдесят?.. Восемьдесят?.. Кажется, так. Ты — инквизитор, которого боятся и небеса, и Ад. Я — вампир, так уж сложилось. Мы с тобой живем долго, так долго, что позабыли, что за жизнью обычно следует смерть. А она — она всего лишь человек.

— Но…

— Тристан, я знаю каждое слово, что ты сейчас скажешь. Она все так же молода, все так же хороша собой, так же свежа и так же весела, как в первый день нашего знакомства. Да, это так. Но ее молодость, ее красоту я поддерживаю в ней искусственно. Магически. Сколько времени прошло с момента нашей свадьбы? Тридцать лет? Больше? Сорок? Пятьдесят? Я не помню. Они пролетели, как один день. Мои магические таланты не безграничны. Пройдет еще лет тридцать, в течение которых она, моя Анжелика, моя агент Энди, — тут Генрих грустно и нежно улыбнулся, — будет оставаться все такой же красивой и замечательной. Но ее человеческая природа, ее сердечко, этот маленький часовой механизм, этот хрупкий предатель, внутри нее тикает. И в один прекрасный день Анжелика просто не проснется. Красивая и молодая, она с улыбкой ляжет спать, и не вернется ко мне.

Тристан помолчал, попивая шампанское.

— Грустно, — протянул он, наконец. — Жаль. Об этом я не подумал, когда соединял вас. Да, откровенно говоря, я вообще не думал о таком конце… Но люди смертны. Это верно. И с этим ничего не сделаешь.

Генрих сверкнул жестокими глазами из полумрака.

— Ты теряешь женщин иначе, Тристан, — хрипло произнес король. — Может, в этом есть какое-то преимущество, когда разом лишаешься всех надежд. Но когда ее рука выскальзывает из твоей постепенно, каждый день отодвигаясь на волосок, и ты не можешь это изменить…

Генрих замолчал и шумно, тяжело вздохнул.

Затем одним решительным жестом вынул из внутреннего кармана своего щегольского пальто плотный конверт с гербовой печатью и выложил его перед Тристаном.

— Что это такое? — насторожился Тристан, рассматривая королевскую подпись на дорогой бумаге.

— Это мое отречение, Тристан, — просто сказал Генрих. — Во всех смыслах. Я отрекаюсь от короны в твою пользу — и от природы вампира, Тристан. Помнишь, ты мне говорил, что при нужде проводишь меня по Аду до безопасного места, где я смогу сжечь в огне свою вампирскую природу? Ах, надо было сделать это раньше!.. Зато теперь не было бы так мучительно больно смотреть, как угасает Анжелика!.. Мы старились бы вместе. Люди не понимают своего счастья — жить и стариться вместе.

— Генрих! — прорычал Тристан гневно, грохнув бокалом о стол. Его алые глаза разгорелись гневом, в голосе прорезалась сталь. — Ты король! Ты не имеешь права распускать сопли! Черт тебя дери, никогда бы не подумал, что скажу о тебе это, но ты стал…

Генрих молча указал на Тристана пальцем, и тот смолк, проглотив свои грязные ругательства.

— Я все еще король, — жестко напомнил Генрих, — поэтому попрошу поуважительнее!

— Но Генрих!.. Из-за женщины, пусть даже любимой!..

— Только женщины и стоят этого, Тристан. Разве нет? Припомни-ка себя, святоша. Что ты натворил в ярости, когда дело коснулось твоей женщины? В своем горе ты позабыл о том, что твои крылья святы, и потопил город в крови.

— Да черт тебя дери, дорогой племянничек! Ты, черт бы оторвал тебе ногу, триста лет сидел на троне, ты был несколько раз женат! И эти королевы покидали этот мир, и ничего такого тебе в голову не приходило!

— Короли не вечны, Тристан. Значит, пришло мое время. А те женщины… Те королевы… Нет, они много значили для меня. Они были верными подругами и помощницами, но и только. Ни одну из них я не любил. Уважал и ценил — да. Но не любил… больше самого себя.

— Сопляк ты этакий!..

Генрих склонил черноволосую голову, молча слушая ругательства Тристана. И, когда тот, наконец, затих, тяжело дыша от возмущения, Генрих продолжил:

— Но я все-таки король. Пока еще — король. И я не могу не думать о том, кому достанется трон. Ты — мой ближайший родственник, ни у кого не возникнет ни вопросов, ни желания оспорить это тепленькое вакантное местечко у тебя. Так что освободи меня от моей вампирской природы, Твое Темнейшество. Теперь тебе не надо даже в Ад бежать. Просто сделай это; и я уйду с моей Анжеликой доживать мои дни в каком-нибудь райском уголке.

Глава 8

Генрих выразительно посмотрел на Тристана.

— Предложить Анжелике родить ребенка, который будет вампиром? Который будет проклят с самого рождения? Мучить младенца инъекциями, чтобы он не пожелал попробовать человеческой крови? И, вероятно, не уследить за ним, и однажды получить ребенка, полного раскаяния, боли и стыда, которые он пронесет через всю жизнь?.. А если не раскаяния? Если ему все это… понравится? Если зло прорастет в его душе вместе с первым глотком крови, что тогда? Хотел бы ты себе такого короля, Тристан? А мог бы покарать юного короля, зная, что он твой родственник? Впрочем, зачем я спрашиваю, конечно, мог бы. Но доставило бы тебе это удовольствие? Не являлся бы он тебе в пугающих снах вместе с остальными?..

— Яйца сатаны! — Тристан схватился за голову. — Почему вы не прибегли к моей помощи раньше?!

—…а теперь это слишком поздно. Даже если я перестану быть вампиром, она уже не помолодеет настолько, чтоб понести дитя. Увы. Мы проявили эгоизм, Тристан, как все люди. Мы просто хотели быть счастливы вместе как можно дольше. Что ж, наверное, мы не имели на это право. Но я всегда помнил о тебе и о твоих сыновьях. Вы — мой страховочный контракт, Тристан. Я знал, что не уйду, оставив королевство в хаосе. И ты не сможешь мне отказать. Ты не бросишь нас всех. Ты не сможешь, Тристан.

— А вы шантажист и мошенник, Ваше Величество! Откосить от исполнения своих прямых обязанностей и давить на мое чувство долга — это кто ж вас научил так манипулировать людьми?!

— Это у нас семейное, — небрежно ответил Генрих, принимая деловой, сосредоточенный вид. — Но к черту сантименты, к делу. Итак; сам ты становиться королем не хочешь, как я полагаю? Так кого посадим на трон? Рэя? Алекса? Если хочешь, Китти. Отличная получится королева. Хваткая, умная, в меру жесткая.

— И принц-консорт Густав, — мрачно подхватил Тристан. — Шикарная какая карьера, от деревенского служки до короля! Черт!

— Так Рэй или Алекс?

— Откуда мне знать, кто из них вообще годен на это дело? Кто захочет?

— Впервые вижу семейство, так истово открещивающееся от короны…

— Кстати! — вдруг припомнил Тристан. — Агент! Девушка на перроне! Я заметил ее, когда шел сюда. Зачем она? Если ты приехал обрадовать меня своим отречением, то к чему было везти с собой эту девицу? Она ведь агент? И, судя по тому, как держится, лучший?

— Ах, да, — проговорил Генрих. — Клэр Редстоун…

— Какая-то знакомая фамилия.

— Даже не удивлен, что ты ее знаешь. Но сейчас это просто фамилия. Ничего больше. Но к делу. Понимаешь ли, Тристан, тут вот какая история вырисовывается… Клэр Редстоун одна из моих лучших агентов. Хваткая, жесткая, умная. Никаких сантиментов. Никаких интрижек на стороне. Словом, бульдог на службе короля. Я даже взял ее под свою личную опеку. Такие люди нужны короне.

— Не сомневаюсь, — хмыкнул Тристан.

— Но недавно королевская полиция расследовала одно дело, — Генрих потер лоб. — Странное дело. В недорогой гостинице, в гробу, найдено тело девушки… Молодой девушки в подвенечном платье. Рядом с ней труп младенца. Выглядит все так, будто ее готовили к погребению прямо в номере, но не успели вывезти.

— Это так опасно, что король лично заинтересовался ее гибелью? — Тристан удивлено приподнял бровь. — Видимо, умерла в родах, так случается. Была не замужем, поэтому белое платье.

— О да, опасно. И не так просто! Она именно убита, а не умерла по каким-то естественным причинам, — Генрих протянул Тристану плотный картонный прямоугольник, к которому была приклеена фотография места происшествия. Глянув на нее, Тристан удивленно присвистнул. — Девушку опознали, она пропала всего неделю назад. Но выглядит она так, словно трупу минимум десять лет. Спелената, как мумия. Ну, и вида неприглядного. Младенец тоже… странный. Не совсем человек. И отчего умер — не ясно.

— Однако!

— Увидев все это, наша стальная Клэр вдруг впала в истерику. Расплакалась. Даже чуть не упала в обморок. Странно, вы не находите? Вы же видели ее. Очень уравновешенная и сильная особа. А тут…

— Да, — согласился Тристан. — Она не производит впечатления истерички. Даже наоборот. Алекс уже готов взорваться. Она довела его до белого каления.

— Я разговорил ее. Она сначала плакала, но потом призналась, что сама была в подобной ситуации. В белом платье, в гробу и с младенцем на груди. Раненая, почти мертвая.

— Что?! И сумела выкрутиться из этой ситуации?! Однако, сильна…

— Да. Редстоун — фамилия громкая. Герцоги Редстоуны — алые гордые львы, полные мощи. А Клэр служит мне за сравнительно небольшое жалование. Семья от нее отреклась.

— Почему бы?

— Видишь ли, Клэр… словом, единственная наследница богатого и уважаемого рода, она сбежала с мужчиной. Как-то проходимец вскружил юной, неопытной девушке голову и тайно увез ее.

— И поэтому надо отрекаться от единственной дочери?

— Ну, не все же так демократичны, как ты, Тристан. И не все плюют на свой род и свое имя, как ты. Редстоуны берегут свою честь. А тут — побег непонятно с кем. Позор!

— Девица была изнасилована? Совращена?

— Да, как будто бы, нет.

— Это она так сказала? Соврала.

— Да зачем ей врать? Она призналась в порочащем ее имя поступке, в легкомысленном побеге с мужчиной. Зачем скрывать что-то еще?

— Это же женщина. Она может солгать потому, что ей стыдно. Никогда не признается в том, что ее ухватили за задницу, потому что от этого у нее на чулках стрелка пошла. К тому же, младенец на груди… младенцы не берутся из ниоткуда, я-то точно знаю, как они получаются. Но не важно. Как она вообще увязала свое грехопадение с этой несчастной?

— Она рассказала, что мало что помнит после побега. Но гроб, младенец и дешевое белое платье — да. Слишком много мелочей показалось ей знакомыми.

— М-да… Как жестоко. Так поступить с совсем юной, невинной девушкой, которая, к тому же, без ума влюблена в того, кто это сделал…

— Поэтому она здесь.

Глава 9

— Ах, первый раз?! — удивился Тристан.

— Таких несчастных девиц в белых платьях мы видели еще несколько штук. И всегда Клэр держала себя в руках. Может быть, это зрелище… немного утешило ее.

— Утешило?

— В том смысле, что она не одна попалась на эту удочку. Не с ней одной так поступили. И она еще дешево отделалась! Все остальные были мертвы, бесповоротно мертвы, мертвы так, что даже придворные некроманты не смогли бы оживить их хотя б на пару минут, чтоб можно было допросить.

— Однако! — удивился Тристан.

— О да. Вот поэтому Клэр — уникальная и очень важная персона. Она единственный выживший свидетель. Она располагает приметами преступника, она видела его в лицо и сможет опознать. Вот его-то, в отличие от ее смертельных приключений, она запомнила хорошо. И даже нарисовала его портрет.

Генрих протянул Тристану плотный картонный прямоугольник, рамку, на который был наклеен акварельный рисунок.

— М-м-м, — протянул Тристан, рассматривая изображение. — У девушки недюжинный талант.

С портрета на него глянули насмешливые льдисто-серые глаза.

Очень мужественное и очень красивое лицо, привлекательное живостью черт, которые присущи только людям с горячей кровью.

Яркий, броский тип.

И даже через этот легкий, полупрозрачный рисунок в нем угадывалась тяжелая, жесткая, несгибаемая воля. То, что так влекло девушек к этому человеку. То, что заставляло их ему довериться и то, что в конечном итоге губило их…

— Не чета нам, аристократам-вырожденцам, — пробормотал отчего-то Тристан, чуть коснувшись кончика носа, словно скрывая свое смущение. Генрих в полумраке чуть слышно посмеивался, наблюдая за инквизитором.

— Ты тоже это ощутил? — произнес он. — Магическую силу?

— Скорее, переизбыток тестостерона, — ворчливо ответил Тристан.

— А! Ну, это тоже, — весело ответил Генрих. — В его присутствии чувствуешь себя немного ущербным, не так ли? А это только портрет.

Тристан с удивлением посмотрел на Генриха. Тот подался вперед, в неярком электрическом свете сверкнули его глаза.

— Серьезный соперник, не так ли? — с прохладцей произнес Генрих. — Не отрицай, это так. Поэтому я хочу присоединиться к тебе в расследовании. Как в старые добрые времена.

— Опасная авантюра, — заметил Тристан. — Я не могу, не имею права рисковать жизнью короля.

Генри взглядом указал на запечатанный конверт.

— Не забывай о моем отречении, — ответил он беспечно. — В данный момент неизвестно, кто из нас дороже королевству.

— Желаете размяться, Ваше Величество? — спокойно поинтересовался Тристан.

— Да, — небрежно ответил Генрих. — Засиделся во дворце, в глуши. Скучно.

— Тогда хотя бы переоденьтесь, — Тристан критически оглядел короля. — Нужно что-то попроще. Костюм построже. Как у простого Ловца. Негоже щеголять в королевском платье, это привлечет излишнее внимание.

Генрих покладисто склонил черноволосую голову.

— Как скажете, Ваша Светлость.

— Я подожду вас снаружи, — Тристан легко поднялся, оперся на трость. Его белоснежный пес подскочил, словно услыхав безмолвную команду. — Не сильно спешите, Ваше Величество. Я прогуляюсь, поразмыслю, с чего начать наши поиски.

***

Свита Тристана стояла в некотором отдалении, не посмела подойти, даже когда он вышел на перрон. Они поняли, что Тристан не собирается уходить, а, напротив, кого-то поджидает. Кого-то высокопоставленного, коль скоро почтительно и на некотором отдалении прогуливается рядышком с вагоном.

Но Софи была не оборотнем из свиты; поэтому она взяла на себя смелость приблизиться к Тристану. Супругу инквизитора никто не поспел бы задержать.

— Ну? — нетерпеливо произнесла она, откинув вуаль с лица и с любопытством заглядывая в его глаза. — Что… что он сказал?

— Кто — он? — спросил Тристан, неспешно раскуривая свою старую изящную трубку из потемневшего дерева и слоновой кости. Софи недовольно поморщилась:

— Терпеть не могу, когда ты делаешь вид, что не понимаешь о чем речь! — ругнулась она, отмахнувшись ладонью от табачного дыма. — Король, разумеется. Что хотел король? Зачем он приехал?

Тристан недовольно поморщился.

— Если тебе было видение, — произнес он недовольно, — и если ты знаешь, кто приехал, то ты должна знать, и зачем. К чему вопросы?

Софи нахмурилась.

— Ты же знаешь, что Тьма изменилась, — резко ответила она. — Кому, как не тебе, это знать! Я иногда вижу обрывки предсказаний, но не так четко, как раньше. Приехал король, это я увидела. Блеск его глаз не спутаешь ни с каким другим, даже в полумраке. В них пляшет кровавое пламя, хоть он и не пил крови уже давненько! Но зачем…

Софи закусила губу. На языке ее вертелся верный ответ, но она не смела произнести его.

Терзала тонкие кружевные перчатки, краснела и бледнела — это хорошо было видно даже под ее густой вуалью, — но молчала.

— Он хочет, чтобы я стал королем, — без обиняков произнес Тристан. — Он не оставил наследника, а сам хочет уйти на покой. Поэтому нужен новый король.

— И ты отказался! — всплеснула руками Софи.

Тристан беспечно пожал плечами.

— Зачем мне это, — небрежно ответил он.

— Только не начинай свою любимую песню о том, что ты выше короля! — раздраженно буркнула Софи, и Тристан покосился на нее насмешливо.

— Но это так, — упрямо произнес он. — Разве нет? В моих руках сосредоточено больше власти, чем у Генриха. Он всесилен в Аду, потому что он — высший вампир. Но здесь, на земле, он и ногтя моего не стоит. Иначе он не приехал бы просить у меня помощи. М-м-м… надо поразмыслить, может, можно как-то исхитриться и ему как-то помочь…

— Ты сейчас серьезно? — рассердилась Софи.

Тристан снова неодобрительно покосился на нее.

— Неужели тебе так хочется надеть корону королевы? — насмешливо произнес он.

— А тебе как будто нет? И никогда не хотелось? Ни в жизни не поверю! — вспыхнула Софи.

— Никогда, — твердо ответил Тристан. — Иначе я надел бы ее уж давно, и носил бы до сих пор. Но я выбрал себе иной путь; я взял иную власть. И мне ее достаточно. Я был рожден бастардом и всегда знал, что королевский трон не для меня, и никогда моим не будет. И меня это устаивало.

Глава 10

Оставив Софи, Тристан прошел чуть дальше по перрону, чтобы побыть в одиночестве и немного подумать.

Новости, привезенные Генрихом, сильно взволновали его.

Да он и сам чувствовал, давно, что что-то грядет. Что-то назревает, пугающее и странное. Тьма, с которой ему удалось договориться не так давно, вдруг повела себя неожиданно. Она будто отвернулась; отвергла Софи — та больше не могла подсматривать в будущее, — да и самого его будто избегала.

Не звала, не шептала в уши своих тайн…

Не любила.

«Оттого и Генрих перестал справляться, — подумал Тристан, разжигая снова погасшую старую трубку. — У Тьмы словно не осталось сил для того, чтобы его поддерживать. И потому он не может помочь королеве сохранять и дальше ее молодость и красоту. Странно это. Возможно, если раскрыть эту загадку сейчас, то Генриху удастся сохранить корону? Хорошо, если б это было так…»

— Ваше Темнейшество? — шипящий голос отвлек Тристана от его размышлений.

Он обернулся.

Перед ним, тяжело опираясь на сучковатую нелепую палку, стояла стройная женщина в изящном и модном темном платье. На голове ее была роскошная, дорогая широкополая шляпа со страусовыми перьями и густой черной вуалью. На руках изящные черные кружевные перчатки.

Если б не эта палка, если б не поза странной визитерки — перекошенное, словно от болезни тело, одно плечо выше другого, полусогнутое колено, угадывающееся под темной тканью ее одежды, — то ее можно было б принять за даму высшего света.

Даже находясь в такой незавидном положении, она старалась держаться с достоинством.

Пусть даже и припадая на одну ногу.

— Что вам угодно? — сухо произнес Тристан, оглядев женщину с головы до ног. — Кто вас пустил?

Та насмешливо фыркнула, чуть шевельнулась, принимая позу поудобнее и сильнее опираясь на палку.

С ее платья, с рук, с шеи брызнули капли света, ослепительные и яркие. Так сверкают только бриллианты. Черные бриллианты, которых в темноте и на черном фоне не видно.

Однако… украшения-то у нее самые что ни на есть дорогие.

— Кто бы посмел меня не пустить, — прошипела она насмешливо.

Голос у нее был странный; словно она хотела спрятать, изменить его шепотом, но забывалась, и начинало говорить громко.

Тристан поморщился.

— Давайте без дерзости, — произнес он, раскуривая трубку. — Все это — тайные посетительницы, темные вуали, — мной уже не раз пройдено. И каждый раз оказывалось, что дерзящая под вуалью дама питала романтические чувства. Мне это порядком надоело, знаете ли. Не люблю подобных способов привлечения внимания.

Женщина хрипло хихикнула.

— Поверьте, мой случай совершенно не такой, — прохрипела она. — К тому же, господин инквизитор, вы совершенно не в моем вкусе. Выглядите ужасно; болезненно и пугающе. Не понимаю, что женщины в вас находят. Утверждение «бесцветный, блеклый тип» подходит вам как нельзя лучше.

Она откинула вуаль, и Тристан не сдержался, присвистнул, разглядывая нечаянную собеседницу.

Ее лицо было словно разодрано когда-то на части и сложено снова, зашито большими стежками.

Голова тоже как будто была отделена от тела, а потом приставлена на место, не очень аккуратно и не совсем точно. Шея была крива, и даже широкой кружевной лентой этого было не скрыть.

Трудно было сказать, была ли эта женщина когда-нибудь красива.

Еще труднее — была ли она знатна.

Ее словно пережевало нечто огромное и страшное, а потом кто-то кропотливо собрал ее по кусочкам. Но все ее существо напоминало раздавленную яичную скорлупу: даже если все собрать, цельной картины, как прежде, не получится.

«Кто бы говорил о вкусах», — почему-то неприязненно подумал Тристан, рассматривая уродливый, бугристый лоб, торчащие из неровно сросшихся губ зубы.

Челюсти тоже были переломаны, словно на голову женщине наступил слон и сплющил череп в лепешку. От этого зубы торчали вперед.

— А вот это было невежливо, — хихикнув, произнесла дама, опуская вуаль и скрывая свое изуродованное лицо от потрясенного Тристана. Видимо, она или умела читать мысли, или хорошо угадывала их. Впрочем, что угадывать; все они были красноречиво выписаны на его лице.

— Не более, чем говорить со мной непочтительно, — огрызнулся Тристан. — Если вы пришли не беседовать со мной о романтике, то и слова о ваших вкусах неуместны. Я о них не спрашивал, как и вашего мнения о своей персоне. Не терплю бесцеремонных невоспитанных девиц. И ваша… гхм… дерзкая оригинальность и развязность не компенсирует вашего уродства. Очарования она вам точно не добавляет. Скорее, наоборот. Итак — что вам угодно?

— Меня послали передать вам… словом, в ваших успешных поисках заинтересованы важные лица, — ответила она. — И я сейчас не о короле говорю, а о намного более важных персонах.

— Вот как? О ком же?

— О той, кому я служу.

— Кто это?

— Это та, что сохранила мне жизнь. За второй шанс я поклялась быть верна ей до самого последнего вздоха.

— Сомнительный подарок. В некоторых случаях все же лучше помереть.

— Не старайтесь задеть меня, инквизитор, — снова хихикнула странная собеседница. — У меня на жизнь и смерть свои взгляды. Откуда вам знать, каково оно, в могиле-то. Так что не учите меня…

— Знаю, — резко прервал ее речь Тристан, яростно сверкнув алыми глазами. — К своему несчастью, знаю. Так что сию минуту прекратите кривляться; ваши дешевые шутки меня не трогают. Если я сомневался в вашем происхождении, когда вы стояли молча, то теперь ни единого сомнения у меня не осталось. Вас подобрали, скорее всего, на каком-нибудь рынке. Можно надеть корсет и бриллианты, но невежества под ними не скроешь. Так что извольте знать свое место и говорите со мной так, как того требует мое — и ваше, — положение. Извольте внятно изложить ваше дело и прекратить тратить мое время. Не то я вполне могу устроить вам последний вздох, и вы сможете оценить благостную милость смерти.

Женщина замолчала; под вуалью дрогнули ее изуродованные губы, но Тристану отчего-то не было ее жаль.

Глава 11

«Значит, еще не свыклась со шрамами. Значит, это произошло не так давно», — автоматически отметил Тристан.

— Мадам, — холодно ответил Тристан. — Меня жевали не меньше вашего. А то и больше. Я знаю, что вы думаете обо мне. Так думают абсолютно все. Вам кажется, что я слишком гладкий, и что время не оставило на мне отметин, потому что было милостиво ко мне. Но на самом деле я просто тверже вас. Я не выбирал, каким мне стать. Меня сделали таковым обстоятельства. И я заплатил… довольно большую цену. Не нужно думать, что я не знаю, что такое боль. Я знаю это слишком хорошо. Но порция боли еще никому не помешала. Она лишает иллюзий и отрезвляет.

Женщина тяжко вздохнула, опустила голову.

«О, нет, нет! Только не слезы! Этого еще не хватало!» — раздраженно подумал Тристан. Но его собеседница не собиралась плакать.

— Кое-кто, — отчеканила она, — желает, чтобы вы поймали негодяя как можно скорее. То, что вы назвали «жевать», — она внезапно хохотнула, — на самом деле называется ритуалом извлечения магии. Насильным извлечением. Меня выжали, как лимон.

— Да, понимаю, — ответил Тристан.

— Он ловит девушек и калечит их, а потом убивает. Ему не нужны свидетели. Я знаю, таких странных жертв много. Невесты с младенцем на груди, не так ли? Это дело вам поручили расследовать только что?

— Вообще-то, это государственная тайна, — неодобрительно заметил Тристан. — Не стоит о нем распространяться, и… откуда вы знаете? Кто вам сказал?

— Тайна, — насмешливо фыркнула дама. — Для меня не существует тайн. Я знаю больше, чем король. И уж куда больше, чем вы! У вас есть еще одна выжившая жертва, — жестко произнесла дама под вуалью. — С покалеченным магическим даром. Что-то пошло не так с этим ритуалом, и она осталась жива.

— Вы тоже, — заметил Тристан.

— Это потому, что я сопротивлялась! — с вызовом выкрикнула дама, сжав кулаки в бессильной ярости. — Прочие жертвы были милосердно усыплены. А я не сдавалась! Я сопротивлялась и не позволяла до самого конца сцедить мой дар! Даже когда он начал переламывать мне кости по одной!

— Это довольно смело и заслуживает уважения, — спокойно заметил Тристан, не позволяя ей заразить себя ее горячностью. — Но, однако, сопротивление не помогло?

— Нет, — сухо ответила она, мгновенно стихнув. Словно на последний всплеск эмоций ушли все ее силы. — Он раздавил и уничтожил меня. И взял то, что ему надо. Я думала, что умерла; да, наверное, так и было. Но моя благодетельница вернула мне жизнь, стерла боль с переломанного тела. Спасла меня. Да, вы правы, господин инквизитор! Я не знатного сословия! Но кто же знал, что у дочери простого мясника больше магических способностей и больше воли, чтоб защищать свою честь, чем у потомка знатного рода!

— Это вы сейчас на меня намекаете?

Маленькая монахиня умудрилась подкрасться незаметно, совершенно непонятно как. Ведь ее башмачки звонко и отчетливо цокали набойками по платформе.

Дама под вуалью молниеносно обернулась. Тристан видел, как сверкнули с ненавистью ее глаза.

— Вероятно, вы очень сильны и смелы, — продолжила монахиня. Ее шаги замедлились, набойки ее ботинок цокали медленно, словно в тягучем сне. — Но только вот мне никто не помогал. Не пришел никакой благодетель и не стер боли. Я выбралась сама. Так что впредь не разбрасывайтесь хвастливыми словами, и не отзывайтесь уничижительно о других.

— Всего лишь легкий укол в подмышку, — издеваясь, прошипела дама под вуалью. — О, понимаю. Это невыносимо, нестерпимо больно! Немного больнее, чем разбить коленки?

— Совсем чуть-чуть, — невозмутимо ответила монахиня.

— И немного больше, чем лишиться невинности в объятьях мерзавца? — не унималась искалеченная. На нее словно напал какой-то странный приступ, она странно задергала головой, плечом, как в нервном припадке, и захихикала, жутко и истерично.

Монахиня и ухом не повела, хотя дама под вуалью только что выдала стыдную тайну, которую агент скрыла даже от короля.

— Я любила его, — ровным голосом и твердо произнесла она.

Она смотрела на кривляющуюся, и глаза ее становились все злее, все холоднее, а маленькое хрупкое тело напрягалось, словно она вот-вот набросится на оскорбляющую ее женщину и разорвет ее на куски.

— Дамы, дамы! — прикрикнул Тристан, чуя, что еще немного — и эти две передерутся. — Держите себя в руках!

Но вмешательство инквизитора не остановило молодых женщин.

Казалось, что старые раны в их душах, нанесенные им неизвестным негодяем, загорелись огнем.

И старые раны под одеждой отозвались тянущей тяжелой болью. А кровь стала горяча как лава.

Тристан почувствовал, как закипел между ними воздух от столкновения двух волн магии, пущенных навстречу друг другу, и полы его одежды крепко рвануло.

В лицо шибануло магическим ветром, воздух на миг стал плотным настолько, что Тристану показалось — он заработал разом две оплеухи.

«Для калек, лишенных дара, эти две девицы чертовски опасны!» — промелькнуло в его голове.

А девицы уже сцепились не на жизнь, а на смерть.

Монахиня оказалась вооружена довольно длинным светлым клинком, так напоминающим меч самого Тристана.

Увечная с коварством ядовитой черной вдовы выхватила тонкий меч из своей нелепой палки.

Та служила ножнами для ее тайного оружия.

Сильным рывком девушка распахнула юбку, которая отстегивалась на манер плаща, и отбросила ее прочь, открыв довольно стройные ноги, обтянутые темными бриджами и обутые, как оказалось, в высокие узкие сапоги.

— Красивые ноги, — автоматически похвалил Тристан.

В следующий момент ему пришлось поспешно отступить, как рефери отшатываются от сошедшихся в яростном поединке боксеров. Потому что, прыгнув друг навстречу другу, девушки сшиблись, и ничто им драться не мешало, ни длинные одежды, ни увечья.

С их скрещенных клинков посыпались искры, отражающиеся в ненавидящих глазах.

Магия калеки ударила сильнее; монахиня заработала более сокрушительную оплеуху, чем Тристан. Лицо ее на миг побледнело, глаза сделались бессмысленными, а на щеке алой ниткой, одним росчерком протянулась кровоточащая царапина.

Глава 12

И Алая Львица не подвела Тристана.

Каким-то особым чутьем он понял, что эта девушка, лишенная дара, бесповоротно искалеченная, сильнее и цепче, чем та, что изранена, раздавлена и перемолота безжалостными жерновами магии.

Да, ее потрепало сильнее. Но лишь тело; а таинственная покровительница, вдохнувшая в разбитую скорлупу жизнь снова, отдала ей и утраченный дар.

Клэр — нет…

Но, несмотря на это, Тристан поставил именно на нее.

«Интересно, как она колдует?» — подумал Тристан.

В ее голубых глазах он увидел алый хищный отблеск, кровавое боевое безумие. Львица дралась как в последний раз. С такой хваткой невозможно не победить.

— Да вы ума лишились!!!

Крик, полный гнева, прокатился над платформой и больно резанул нервы.

Юный инквизитор, Алекс, сунулся между дерущимися.

Откуда он взялся, было непонятно. Еще миг назад его рядом не было, и вот он уже стоит, яростный и взъерошенный, крепко ухватив искалеченную девушку за запястье и выкручивая ей руку.

Клэр он закрыл собой от следующего удара магии.

На мгновение ее охватило жаром его молодого тела, приятным запахом духов — молодой инквизитор был не меньшим пижоном, чем столичные щеголи.

Он обнял ее и прижал к своей груди, и объятья эти длящиеся мгновение, принесли Клэр крошечную каплю покоя и блаженной расслабленности.

Тепло.

Найти тепло там, где не ожидала.

От блаженного покоя и чувства защищенности у нее расслабились сведенные судорогой мышцы, упала тяжесть с напряженных плеч, и Клэр блаженно прикрыла глаза, пытаясь обмануть саму себя.

Убеждая себя, что она дома, в покое и безопасности…

Всего миг передышки, но такой сладкий и бесценный…

Алекс обхватил ее за шею, крепко и безжалостно впился металлическими когтями в ее горло, грозясь пронзить тонкую кожу и пустить кровь. Одно неверное движение — и верная смерть.

Однако ж, несмотря на грубый захват, он распустил свои крылья, прикрыл ими рвущуюся в бой девушку, и от черного выброса магии изувеченной противницы из них полетели белоснежные перья.

— Прекратить!

Рвущейся в бой калеке он влепил крепкую оплеуху, чем сбил ее с ног. Она рухнула с кратким вскриком к ногам молодого человека и затихла, тяжело дыша.

Клэр при кажущейся легкости наказания досталось больше.

Острые хищные когти похожие на когти орла, безжалостно сжимали ее задыхающееся горло. Алекс, брезгливо встряхнувшись, словно ему пришлось прикоснуться к чему-то неприятному, перевел взгляд горящих глаз на девушку и заглянул в ее пьяные от злобы глаза.

Та разве что не рычала и не огрызалась в его руках.

— Точно, словно дикая голодная кошка, — пробормотал с улыбкой Тристан, отступив немного от сына, позволяя молодому инквизитору самому разрешить закипевший конфликт.

Хрупкий молодой человек на поверку оказался крепок.

А его яростного, одержимого взгляда было достаточно, чтобы остудить в душе Клэр бешеную жажду убивать. Она дернулась пару раз, но ощутила на своей шее смертельное оружие и затихла, швырнув свой меч к ногам молодого инквизитора.

Так же, как и он, она смотрела прямо, не тушуясь. И ее взгляд по упрямству не уступал его взгляду.

— Я вижу, — злобно выдохнул он, чуть разжимая пальцы, но не выпуская свою добычу, — вы уже успокоились?

— Умереть сейчас, от ваших рук, не входит в мои планы, — упрямо прохрипела она. — Пока не достигнуты мои цели, искать смерти довольно глупо.

Чтобы его когти не пронзили ее горло, она вынуждена была стоять на носках, пританцовывать на цыпочках. Алекс был значительно выше нее, а наклоняться, чтоб заглянуть ей в глаза, он не собирался. Поэтому, получая порцию инквизиторского гнева, Клэр приходилось самой тянуться вверх, к его лицу, чтобы не задохнуться в его стальной хватке.

И это было тоже наказание; не столько болезненное, сколько унизительное.

— Разумно, — похвалил Алекс и разжал пальцы, толчком откинул от себя девушку.

— Вы ранены, — ничуть не смутившись устроенной ей трепки, нахально заметила Клэр.

Она сожалела, что молодой инквизитор помешал ей разделаться с уродливой калекой. В крови ее кипела жажда причинить боль. Но ее долг подчиняться инквизиторам и королю брали верх, и она не делала ни малейшей попытки снова напасть и утолить жгущую ее жажду крови.

Но причинить боль инквизитору, ранить его хотя бы словами, чтобы выместить на нем свою досаду, ей не мешало ничто.

— Не стоило закрывать меня собою, ваша светлость, — вежливо проговорила она. В словах ее сочился яд. — Жертва неоправданно высока. Рисковать собой ради меня? Право же не стоило.

Алекс небрежно глянул через плечо. Одно крыло было здорово помято и потрепано. Части перьев не было совсем, часть была обуглена дочерна.

Он сложил святые крылья, и они исчезли, словно и не было.

— Заживет, — вызывающе бросил он, включаясь в ее игру ненависти. — А вам бы поучиться держать себя в руках. Лучший агент короля?! Чушь! Капризная и глупая девчонка. В присутствии Его Величества лезть в драку? На его месте я оторвал бы вам голову за несдержанность. Собак дрессируют, и они выходят послушнее и умнее вас.

Но от его нелестных слов Клэр и ухом не повела.

— Моя работа заключается в том, чтобы драться, — приторно-сладко ответила она, улыбаясь той самой нежной улыбкой, от которой у Алекса в нервном тике начинал дергаться глаз. — Защищая важные персоны. Тем более с исчадием Тьмы. Я буду драться с такими чудовищами даже в присутствии Его Величества Генриха, которому и служу, собственно. Вы разве не видите?

В ее голосе проскользнула лютая издевка, зазвенел хохот. «Я, увечная, лишенная дара, и то смогла разглядеть посланницу Тьмы, — кричали ее смеющиеся глаза. — А вы, великолепный и ослепительный инквизитор? Неужто просмотрели?»

Алекс обернулся и пристально взглянул на поднимающуюся калеку.

Его алые глаза сузились, превратившись в две пылающих щелки, и Тристан, выступив из тени, только качнул головой:

Глава 13

— Я не имею права уничтожать Тьму, если вы об этом, — сухо ответил Тристан. — Я служу балансиром между Светом и Тьмой. Я гарант того, что магия не разнесет мир в клочья. Я олицетворяю порядок, а не безумство.

— Давно ли эти мудрые мысли поселились в вашей фанатичной голове? — едко усмехнулась искалеченная. — Тьма долго думала прежде, чем решиться прибегнуть к вашей помощи, инквизитор. Да, она любит вас, но не верит ни на миг. Она знает вашу свирепость. Знает, что ваша рука не дрогнет, и вы всадите нож в сердце, даже глядя в самое прекрасное лицо в мире. Уничтожить победить саму Тьму, это ли не мечта всех инквизиторов на свете! Но сейчас у нее нет выбора. Или она попросит у вас помощи, или исчезнет — и возродится в ужасной, неконтролируемой форме. И тогда вам с ней не совладать.

— Простите?..

— Девиц похищают, одурманивают и сцеживают их дар затем, чтобы Тьма перестала быть чистой силой и чтоб приняла облик обычного человека. Заполнила собой смертную оболочку.

— Женщины, — подсказал Тристан угодливо.

— С женщиной легче сладить, — подсказала угодливо калека. — С простой смертной женщиной, хрупкой и слабой, внутри которой заперта стихия. Ваш противник такой же злобный ублюдок, как и вы, инквизитор. Он тоже уничтожить любую, не колеблясь. Убьет, а силу Тьмы присвоит себе. Это его цель. Он сам хочет стать Тьмой. Жажда власти вскружила его голову.

Она насмешливо качнула головой в сторону Клэр.

— Хороша красотка, а? — прокаркала калека. — А и ей он сунул меж ребер ритуальный нож. Не пожалел.

— И… — протянул Тристан. — Насколько далеко продвинулся этот странный ритуал?..

Теперь все стало ясно.

Вот отчего Тьма больше не разговаривала с ним ласковым шепчущим голосом.

Вот отчего не целовала его во снах напротив сердца. Не касалась ласковой ладонью.

На мгновение Тристану показалось, что она зовет его нежным голосом, и блеск прекрасных глаз почудился ему. Но и только.

— Тьма бессильна, — завершила свой рассказ калека. — Дело почти завершено. Очень скоро она станет просто женщиной, и окажется в руках негодяев. И тогда…

— Какого демона она не обратилась ко мне раньше?! — вспылил Тристан. Калека усмехнулась.

— К вам? — переспросила она с пренебрежительной иронией. — И выдать инквизитору тайный ритуал? Дать описания жертв, которые для него годятся? Чтоб он сам провел его, и уничтожил ее?..

— Я похож на злобного безумца, чтоб так поступить?!

— Да.

— Ах, так? Что же теперь изменилось?!

— Ритуал почти завершен. Осталось… три? Четыре? Две жертвы? И для нее настанет конец. Тьма цепляется за последнюю возможность. В ней уже слишком много от человека. Она научилась чувствовать, она испытывает страх, просит защиты и взывает к вашему благородству. Хоть и без особой надежды.

Тристан с ненавистью смотрел в искалеченное лицо, общими чертами угадывающееся под черной густой вуалью.

— Я помогаю всем, кто обратился ко мне в трудный час, — уничтожающе вымолвил он.

— Жаль, мне вы не помогли, — прохрипела калека насмешливо.

— В мои полномочия не входит охрана девиц, отправившихся на свидание, или решивших опрометчиво выскочить замуж за смазливого проходимца, — огрызнулся Тристан. — Мне очень жаль.

Он вдруг отступил от нее, словно ожегшись, и девушка заметно дрогнула. Ей показалось, что он отшатнулся от нее с презрением и брезгливостью, и эта догадка пребольно резанула ее душу.

Она ринулась было за ним, прихрамывая и стуча своей палкой, с горячностью готовая ему доказывать что-то, но Тристан остановил ее властным жестом, и указал себе за спину, веля девушке спрятаться за ним.

— Кажется, наш разговор подслушивают те, кому не стоило бы доверять наших тайн.

И над перроном раздался вкрадчивый и мерзкий смех, от которого кровь стыла в жилах.

Тихо-тихо щелкали каблуки о перрон, с омерзительным звуком острое опасное лезвие высекало искры, когда оружие касалось пола и проводило долгую линию по каменному полу.

Но, как бы ни пытались люди рассмотреть, откуда и от кого исходит угроза, им это не удавалось.

— Старый пройдоха, — шепнуло невидимое нечто, кружась над головами людей. — Почуял-таки опасность…

Тристан не ответил.

Он молниеносно оборачивался на звук, но говорящий оставался невидим для его горящего взгляда.

— Давай, — похохатывал неизвестный, — раскрой свои святые крылья! Когда опасность так близко, нужно спасать свою драгоценную шкуру!

Тристан бросил быстрый взгляд на калеку. Тьма наполнила силой ее изломанное тело; раскрой Тристан свои крылья, и девушка распадется, обратившись в прах. Видимо, целью этой атаки и было избавиться от нее, пока она не выболтала слишком много тайн.

— Ну же, святоша! Спасайся!

Тристан еле успел уклониться от свистнувшего у самого его лица острого кривого лезвия.

Оно сверкнуло, опасно распоров воздух, и снова пропало, обратившись в невидимое.

— Ты не оставляешь мне выбора, святоша… Мне придется убить тебя. Что ж, так будет даже лучше.

Голос невидимого соперника наполнился голодным рокотом рассвирепевшего хищника, бросающегося в атаку на беззащитную жертву.

Не выдержав, выкрикнула изувеченная девушка, закрыв ладонями лицо, и почти тотчас же, слившись с ее вскриком, в руке Тристана свистнул старый нож, распарывая невидимое тело врага.

— А-ах-х-х, — шумно выдохнул невидимый.

Кровь брызнула из ниоткуда, и Тристан, не раздумывая, нанес еще один удар наугад, зацепив одежду и с треском распоров полотнище длинного плаща.

Нападающий отшатнулся. Стали сильнее слышны его шаги, одна нога явственно шаркала по гранитному полу. Видимо, ранение пришлось на бедро.

— Старый убийца, — с ненавистью выдохнул невидимый, переводя дух и переживая первую, самую острую боль. — У тебя что, хрустальные шары провидца вместо глаз?

Тристан рассмеялся и нарочито страшно лизнул лезвие ножа, пробуя на вкус кровь врага. Глаза его сияли тем маниакальным, фанатичным блеском, что наводил ужас на его врагов во все времена.