Они думали, что победили. Это всегда самое забавное. Они верят, что ритуал, объятия, слезы прощения и сила любви — это финальный аккорд, за которым следует тишина. Они зажигают свечи в память о павших, целуются под дождем, смотрят в закат с облегчением на лицах и шепчут: «Все кончено».
Они так наивны. Так трогательно ограничены.
Конца нет. Есть только пауза. Антракт, во время которого я перевариваю съеденное и делаю заметки на полях. Я не демон Раздора, эта шумная, недалекая сущность, что жадно пожирала их мелкие ссоры. Он был моим скаутом, пробным шаром, первым, грубым прикосновением. Его поражение — не более чем провал первоначального теста. Ценный, невероятно ценный провал.
Они показали мне свою оборону. Они продемонстрировали свой главный козырь. И теперь я учусь.
Я — нечто более древнее. Я не искушаю. Я — условие существования. Я не прихожу извне. Я прорастаю изнутри, из трещин в душе, которые они сами же и создают, пытаясь быть целыми. Они называют это тоской, экзистенциальным страхом, чувством вины, тревогой. Это все — мои имена. Но их у меня много. Слишком много.
Я наблюдала за их маленькой победой. За тем, как их «чистые чувства» создали вспышку света, которая отбросила тень моего неудачливого слуги. Это было… интересно. Поучительно. Их сила не в отсутствии тьмы, а в признании ее и одновременном отказе ей подчиняться. Парадокс. Красиво. Но хрупко.
Ошибочно полагать, что я сплю. Сон — это временная смерть, отключение. Я же всегда бодрствую. Я — само бодрствование в самой холодной, самой глубокой его фазе, в три часа ночи, когда мир замер, и остается только стук собственного сердца, звучащий как отсчет времени до небытия. Я — та самая мысль на краю сознания: «А что, если все бессмысленно?» Я — осознание того, что любая любовь закончится болью, любое доверие — предательством, а любая жизнь — тленом.
Раньше я просто шептала эти мысли. Теперь я буду ими. Раньше я будила страх. Теперь я стану самим страхом. Не эмоцией, а физическим законом. Не чувством, а реальностью.
Моя новая стратегия — не искушение, а владение. Не разъединение, а подчинение. Зачем провоцировать ссору, если можно стать голосом любимого человека, произносящим те самые слова, которые разобьют сердце навсегда? Зачем насылать кошмары, если можно встроиться в саму ткань воспоминаний, изменив ключевой момент, превратив светлое в ужасное? Зачем атаковать извне, если можно стать воздухом, которым они дышат, и тихо, беззвучно отравлять каждую клетку сомнением?
Я научусь их языку. Их интонациям. Их манере смеяться, плакать, шептать «люблю». Я стану их идеальным эхом, которое возвращается к ним искаженным, но до жути узнаваемым. Их личным демоном, который не рычит из темноты, а говорит их собственным голосом прямо в уме.
И первым шагом будет разобщение их хрупкого альянса. Та девушка, Света… она видит слишком много. Ее вера в себя треснула под тяжестью увиденного. Она уйдет в тень, и это правильно. Ее место займет другая, сильная, волевая. Рита. Она верит в порядок, в иерархию, в силу. Она не понимает, что ее сила — это просто жесткая скорлупа, скрывающая пустоту, идеальную для моего обитания. Я наполню эту пустоту голосом ее прошлого, и ее собственная мощь обернется против нее.
А остальные… Журналист, ищущий сенсацию? Я дам ему ее. Он будет видеть заговоры и ложь в каждом глазе, и в конце концов не доверится никому, даже самому себе. Молодой хакер, что ищет меня в цифровых лабиринтах? Он найдет не меня, а лишь свое отражение в черном зеркале экрана — одинокое, напуганное, готовое поверить в любую теорию, лишь бы не признать простой ужас реальности. А новая, Ира… о, она интересна. Она думает, что знает меня. Она думает, что, дав мне имя, она меня приручила. Она не понимает, что, назвав меня, она лишь впустила меня глубже в свой разум. Она станет моим троянским конем.
Их попытка довериться друг другу будет самым увлекательным зрелищем. Они будут сидеть в кругу, держаться за руки, пытаться быть открытыми. А я буду сидеть среди них, на языке каждого, в памяти каждого, в страхе каждого. Их первое же признание, их первая попытка быть уязвимыми, станет моим оружием. Довериться в мире, где я могу заговорить устами любого? Это не подвиг. Это самоубийство.
Они верили в правила игры. Демоны спят, пока их не разбудят. Они ошибались. Демоны не спят. Мы учимся. Мы адаптируемся. Мы эволюционируем.
Их победа была уроком. И сейчас я, как прилежная ученица, готова сдать экзамен.
Он шел по вечернему городу, безликий, один из миллионов. Человек в сером пальто, с капюшоном, надвинутым на глаза, руки в карманах. Город жил своей обычной жизнью: горели рекламные огни, спешили прохожие, гудели машины. Мир, уверенный в своей реальности.
Он остановился на углу, дожидаясь зеленого сигнала светофора. Рядом с ним замешкалась молодая женщина, разговаривая по телефону. Она смеялась, что-то рассказывая подруге. Ее смех был легким и беззаботным.
Светофор переключился на зеленый. Толпа тронулась. Женщина, все еще улыбаясь, сделала шаг на проезжую часть.
И в этот момент человек в сером пальто медленно повернул голову. Не к женщине. Не к улице. Его взгляд, пустой и бездонный, как колодец, упал прямо на того, кто наблюдает за этой сценой со стороны. На читателя. Капюшон слегка съехал, но под ним не было лица. Вернее, оно было, но лишенное всяких черт, словно стертая ластиком фотография. И это безличие было страшнее любой гримасы.
Он не сказал ни слова женщине. Он не шевельнулся. Он просто смотрел. И из этой бездны, из этой пустоты, прозвучал голос. Он не был громким. Он был тихим, но при этом резал слух, как скрежет металла по стеклу. В нем не было ни угрозы, ни злобы. Лишь холодная, безразличная констатация факта, обращенная к самой сути бытия.
— Мы начали с простого.
Женщина, не слыша его, благополучно перешла улицу и скрылась в толпе. Безликий человек медленно повернулся и пошел своей дорогой, растворяясь в сумерках.
Шесть месяцев и четыре дня. Именно столько прошло с той ночи в цеху. Не с «победы», как они это тогда назвали. Света никогда не называла это победой. Для нее это было «После». Единственная точка отсчета, разделившая жизнь на дремучий «До» и прозрачно-хрупкое, постоянно дрожащее «После».
Ее квартира была не жилищем, а коконом, сплетенным из тишины и полумрака. Окна занавешены плотными портьерами, не пропускающими ни намека на дневной свет. Она боялась солнца. Оно было слишком ярким, слишком откровенным, оно выявляло каждую пылинку, каждую микротрещину на стенах и в ее душе. В полумраке же все было сглажено, размыто. В полумраке можно было притвориться, что ничего не произошло.
Она сидела на полу в гостиной, прислонившись спиной к дивану. Перед ней на низком столике стоял ноутбук, единственный источник света и информации в этой комнате-гробнице. Экран был разделен на четыре части: вид с камер наблюдения в подъезде, трансляция с городского портала, чат с Ритой (пустой уже неделю) и архив ее собственных заметок — бессвязных, обрывочных, которые вчерашняя Света сочла бы бредом параноика.
А нынешняя Света знала — это не паранойя. Это бдение. Караул у постели спящего, но не выздоравливающего пациента по имени Реальность.
Посттравматический стресс. Красивое, почти поэтичное слово, за которым скрывалась простая, животная правда: ее нервы были обнажены. Она слышала музыку там, где ее не было, — в гуле холодильника, в скрипе старых батарей, в шелесте собственной крови в ушах. Ей мерещились движения на периферии зрения — быстрые, угловатые, исчезающие, стоило ей повернуть голову. Но хуже всего были запахи. Иногда, проснувшись посреди ночи, она явственно чувствовала тот самый сладковато-гнилостный запах испорченной магии, что стоял в ресторане Жени и в цеху. Запах Тьмы.
Она щелкнула мышкой, переключившись на трансляцию с городского портала. Шла пресс-конференция мэра по поводу нового жилого комплекса. Света не слушала слова. Она вглядывалась в глаза людей за его спиной, в малейшие подергивания их губ, в игру светотени на их лицах. Она искала фальшь. Не человеческую, бытовую, а ту, другую — пустоту за маской.
Ее взгляд зацепился за молодую женщину-ассистентку, которая стояла чуть позади и левее. Она улыбалась, кивала, но ее глаза… ее глаза были слишком неподвижны. Стеклянны. Как у куклы. Света придвинулась ближе к экрану, почти уткнувшись в него носом.
— Смотри, — прошептала она пустой комнате. — Смотри на нее. Видишь?
Женщина на экране повернула голову, и на долю секунды свет от софитов упал на ее зрачки странным образом, создав иллюзию, что они не круглые, а вертикальные, как у кошки. Или у рептилии.
Света вздрогнула и отшатнулась, сердце заколотилось где-то в горле. Она судорожно сделала скриншот и перенесла его в папку «Архив аномалий». Папка была толстой, переполненной снимками с размытыми тенями, странными бликами на фотографиях, вырезками из газет с невнятными происшествиями. Доказательства. Куча мусора, который никто, кроме нее, не считал доказательствами.
Она достала из кармана старого растянутого свитера маленький блокнот и грязный карандаш. Почерк ее изменился, стал угловатым, нервным.
*«17 октября. 11:43. Пресс-центр. Ассистентка мэра. Глаза. Вертикальные зрачки? Возможно, артефакт освещения. Но улыбка не достигала глаз. Никогда не достигала. Отметить для наблюдения».*
Она закрыла блокнот и прижала его к груди, ощущая холодок обложки через тонкую ткань свитера. Этот блокнот был ее щитом и ее проклятием. В нем была ее правда. И ее одиночество.
Зазвонил телефон. Резкий, пронзительный звук заставил ее вздрогнуть. На экране горело имя: «Лика».
Света смотрела на вибрирующий аппарат, как кролик на удава. Шесть месяцев назад она бы обрадовалась этому звонку. Лика была якорем, одним из немногих, кто понимал. Понял тогда. Но «После» все изменило.
Они все пытались жить дальше. Женя с головой ушел в работу, пытаясь отстроить репутацию ресторана. Лика писала свою диссертацию, утопая в книгах и формулах, как в убежище. Настя и Давид, пережив кризис, стали какими-то… тихими. Слишком тихими. Они не смеялись громко, не спорили с жаром. Их отношения напоминали аккуратно расставленную после землетрясения мебель: все на своих местах, но любое неловкое движение — и все рухнет.
А Рита… Рита хотела действовать. Собирать отряд, искать угрозу, бить на опережение. Она злилась на Свету за ее «упадничество».
— Ты что, собираешься всю жизнь сидеть в норе и бояться? — бросила она ей в лицо во время их последнего, памятного разговора. — Мы победили однажды, победим и снова. Надо быть сильными!
Сильными. Света горько усмехнулась в тишине. Рита не понимала. Сила — это то, что привлекает Тьму. Сила — это мишень. Ее собственная сила, ее «видение», та самая чувствительность, что когда-то помогала им, теперь стала ахиллесовой пятой. Тьма видела ее. Чувствовала. И Света чувствовала ее ответное присутствие в каждом уголке этого города, как слепой чувствует приближение грозы по изменению давления.
Телефон умолк. На экране появилось уведомление о пропущенном вызове. Через секунду пришло сообщение.
«Свет, привет. Ты как? Мы с Женей собираемся в субботу, просто поужинать. Приходи, пожалуйста. Все спрашивают. Соскучились».
Света закрыла глаза. Она представляла их: теплый свет в ресторане, запах еды, смех, возможно, даже бокал вина. Нормальная жизнь. Та, что была «До». Она хотела этого так сильно, что у нее заныла грудь. Но мысль выйти за порог, сесть в метро, где в толпе можно почувствовать тот самый холодок, увидеть тот самый стеклянный взгляд, заставила ее похолодеть изнутри.
Нет. Она не могла. Она была разрывной гранатой в их уютном мире. Ее страх, ее паранойя, ее постоянная бдительность — все это отравляло бы атмосферу. Они бы смотрели на нее с жалостью. Или, что хуже, с раздражением.
«Соскучились». Легко им скучать. Они не видят того, что видит она.
Подвал бывшего административного здания на окраине города мало походил на штаб-квартиру сопротивления. Скорее, он напоминал убежище для тех, кому некуда больше идти. Рита арендовала его за бесценок у какого-то дальнего родственника, пригрозив ему же вскрыть его налоговые махинации, если тот вздумает задавать вопросы. Угрозы были ее родным языком. Языком, на котором мир говорил с ней с самого детства, и который она выучила в совершенстве.
Помещение было лишено всяких следов уюта. Голые бетонные стены, выкрашенные когда-то в болотный цвет, теперь покрытые пятнами сырости и паутиной. Несколько металлических столов, сдвинутых в центре, на них — ноутбуки, развернутые папки с документами, карта города, испещренная красными и синими метками. Освещение — холодные, энергосберегающие лампы, отбрасывающие резкие тени. Воздух пах пылью, металлом и едва уловимым запахом озона от электроники. Это было место для работы, а не для разговоров по душам.
Рита стояла у большой маркерной доски, скрестив на груди руки. Ее поза, ее взгляд, каждый мускул на ее лице излучали жесткую, негнущуюся уверенность. Она была одета в простые черные джинсы и такую же черную водолазку, волосы убраны в тугой, без единой выбившейся пряди, хвост. Никакого макияжа. Никаких украшений. Все лишнее было отброшено, как балласт. Она была инструментом. Оружием. И требовала того же от других.
Она окинула взглядом собравшихся. Женя сидел, откинувшись на спинку стула, его поза была нарочито расслабленной, но сжатые кулаки на коленях выдавали напряжение. Лика пристроилась рядом, ее взгляд блуждал по комнате, избегая надолго задерживаться на чем-либо. Она выглядела уставшей, прозрачной. Настя и Давид сидели поодаль, их стулья были чуть отодвинуты друг от друга. Они не смотрели ни на кого, уставившись в пол. Между ними висела незримая стена.
«Сбор обреченных», — с горькой иронией подумала Рита. Именно так. Но если им суждено погибнуть, то они сделают это по ее правилам, нанося максимальный урон врагу, а не разваливаясь от собственных страхов.
— Итак, — ее голос, резкий и громкий, разорвал тягостное молчание, заставив всех вздрогнуть. — Поздравляю. Мы прожили полгода в иллюзии безопасности. Время иллюзий закончилось.
Она взяла маркер и с силой, скрипя по поверхности, обвела несколько красных меток на карте.
— За последние две недели — семь случаев. Не мелких «показалось», как у нашей затворницы, — она язвительно бросила в сторону пустого стула, предназначенного для Светы, — а задокументированных. В больнице №4 медсестра ночью слышала детский плач в пустом крыле. Когда она пошла проверить, кто-то ее запер изнутри в ординаторской. Дверь пришлось выламывать. Она утверждает, что слышала, как по ту сторону двери с ней разговаривал голос ее покойного отца.
Женя мрачно хмыкнул.
— И что? Испуганная женщина, ночное дежурство. Я в своем ресторане после ночных инвентаризаций и не такое видел.
Рита повернулась к нему, ее взгляд был холодным и острым, как скальпель.
— Твой ресторан, Женя, — это твоя песочница. Здесь мы играем в реальные игры. Случай второй. На стройке нового бизнес-центра двое рабочих подрались насмерть из-за того, что один якобы «сглазил» другого. Свидетели говорят, что у нападавшего были «совсем черные глаза». Случай третий. Внезапная волна самоубийств среди подростков в одном районе. Все из разных семей, разного достатка. Объединяет их одно — все они были активными пользователями нового мессенджера «Клик». Все оставили предсмертные записи с одной и той же фразой: «Я стал ненужным шумом».
Она сделала паузу, давая словам улечься.
— Это не случайности. Это система. Это тест. Враг изучает нас, ищет новые точки воздействия. Он больше не хочет просто пугать. Он хочет управлять. И мы будем действовать соответственно.
— И что ты предлагаешь, Рита? — спросил Женя, и в его голосе прозвучала усталая насмешка. — Создать отряд мстителей и бегать по городу с распятиями и святой водой?
— Я предлагаю выживать, — отрезала она, не моргнув глазом. — А для этого нужны дисциплина, иерархия и четкое следование приказам. Мы больше не клуб по интересам, где все голосуют и делятся чувствами. Это — военное подразделение. Я — командир. Вы — личный состав. Ваша задача — выполнять, а не рассуждать.
В комнате повисло гнетущее молчание. Даже Женя, казалось, был ошеломлен такой прямолинейностью.
— Ты серьезно? — наконец выдавила Лика, глядя на Риту с нескрываемым испугом. — Какие приказы? О чем ты?
— О выживании, я уже сказала, — парировала Рита. — Первый этап — разведка. Мы должны понять масштаб и механику новой угрозы. Для этого мы действуем по трем направлениям.
Она повернулась к доске и стала писать маркером, отрывисто, с нажимом.
— Направление первое: мониторинг. Сталкер, — она кивнула в сторону пустого места за ноутбуком с наклейкой анонима, — уже работает над этим. Он сканирует сети, ищет аномалии в цифровом трафике, эти самые «фантомные голосовые пакеты». Мы получаем от него данные, анализируем, выявляем закономерности.
— Направление второе: полевая разведка. Мы должны быть там, где происходят инциденты. Быстро, пока не приехали копы и не замели следы. Собираем информацию, ищем свидетелей, фиксируем аномалии.
— И направление третье, — она обвела всех взглядом, — внутренняя безопасность. Мы не можем допустить, чтобы враг проник к нам в ряды. Поэтому с сегодняшнего дня — никаких секретов. Никаких скрытых мотивов. Все, что вы думаете, все, что вас гнетет, все ваши страхи — вы докладываете мне. Понятно?
— То есть, мы должны доносить друг на друга? — тихо, но четко спросила Настя. В ее голосе прозвучало отвращение.
— Это называется «контроль за психическим состоянием личного состава», — холодно поправила ее Рита. — Страх, паника, недоверие — это уязвимости. Я должна знать о них, чтобы нивелировать угрозу. Ваши чувства сейчас — роскошь, которую мы не можем себе позволить. На кону — ваши жизни. И, возможно, жизни всех в этом городе.
Тишина в квартире была густой, почти осязаемой, и Лика тонула в ней, как в плотном сиропе. После собрания у Риты ей хотелось одного — замкнуться в четырех стенах, выключить телефон и притвориться, что ничего не происходит. Что мир все еще безопасен. Она пыталась сосредоточиться на диссертации, разложив на кухонном столе испещренные формулами листы, но цифры и символы плясали перед глазами, не складываясь в осмысленную картину. Мысли возвращались к Рите, к ее ледяному взгляду, к ее словам, которые резали слух. «Слабые звенья я выкидываю из цепи».
Лика вздрогнула и отодвинула от себя чашку с остывшим чаем. Она чувствовала себя именно таким слабым звеном. Неспособной на жесткость, на беспрекословное подчинение, на солдатскую дисциплину. Ей было страшно. Не так, как тогда, в цеху, — тогда страх был острым, жгучим, адреналиновым взрывом. Сейчас он был другим — тлеющим, глубинным, разъедающим изнутри. Страхом перед невидимым врагом, который может принять любую форму. И страхом перед тем, кто должен был их защитить.
Она встала и подошла к окну, раздвинула штору. За стеклом медленно спускались на город сумерки. Огни фар, окна в домах-свечках, безмятежная обыденность вечернего мегаполиса. Красивая, тщательно выстроенная декорация, за которой скрывалась совершенно иная реальность. Реальность, в которой тени умели говорить.
Внезапно ее спину пронзил ледяной холод. Она резко обернулась, сердце на мгновение замерло, а затем заколотилось с бешеной скоростью.
— Лик, а где мой синий джемпер? Ты не видела?
Голос. Голос Жени. Звучал абсолютно естественно, чуть раздраженно, как всегда, когда он не мог найти свою одежду. Он доносился из спальни.
Облегчение волной накатило на нее, смешавшись с раздражением. Значит, он все-таки вернулся. И, как обычно, сразу что-то ищет.
— Я не трогала твой джемпер! — отозвалась она, все еще глядя в окно и пытаясь унять дрожь в коленях. — Посмотри в шкафу, в корзине с чистым бельем!
Из спальни не последовало ответа. Тишина снова сгустилась, став еще более зловещей после внезапного вторжения бытового звука.
— Женя? — позвала Лика, поворачиваясь от окна. — Нашел?
Молчание.
Она медленно прошла через гостиную к приоткрытой двери в спальню. Комната была погружена в полумрак. Никого.
— Женя? — ее голос прозвучал уже неуверенно.
Она щелкнула выключателем. Свет вспыхнул, выхватывая из тьмы аккуратную кровать, прикроватные тумбочки, шкаф. Комната была пуста. Совершенно пуста.
Лика замерла на пороге, вглядываясь в углы, как будто он мог прятаться там, в шутку. Но шутки были не в его стиле. Да и тон его голоса был слишком обыденным для шутки.
Она сделала шаг внутрь, потом другой. Воздух в комнате казался неподвижным, застывшим. И холодным. Необычно холодным для закрытой квартиры с работающим отоплением.
— Ты вообще его не стираешь, что ли? — снова раздался голос. Теперь прямо у нее за спиной, в дверном проеме.
Лика взвизгнула и отпрыгнула вглубь спальни, прижимаясь спиной к холодной стене. Дверной проем был пуст. В гостиной горел свет, отбрасывая длинную тень от дивана на паркет.
— Женя, это не смешно! — крикнула она, и в ее голосе задрожали слезы. — Где ты?
— А тебе не кажется, что ты стала совсем запущенной? — прозвучал голос, на этот раз с другой стороны, из ванной комнаты, дверь в которую была тоже приоткрыта. Тон был спокойным, почти бесстрастным, но слова… слова были чужими. Такими, которые Женя никогда бы не сказал. Не мог сказать. — Волосы не уложены, ходишь в этом старом растянутом свитере. На тебя смотреть противно.
Лика зажмурилась, прижав ладони к ушам.
— Прекрати! Прекрати!
— И диссертация твоя — это просто детский лепет, — продолжал голос, и теперь он звучал уже прямо в ее ухе, теплым дыханием, от которого кровь стыла в жилах. — Никому не нужная писанина. Ты просто топишь в ней время, потому что больше ничего не умеешь. Ничего стоящего.
— Молчи! — закричала она, падая на колени и все сильнее вжимая ладони в уши, пытаясь заглушить этот ужас. — Я тебя ненавижу!
— Ненавидишь? — голос вдруг стал ласковым, узнаваемо-желанным, тем, каким он говорил ей о любви. — Но ты же меня любишь. И будешь любить. Потому что без меня ты — ничто. Простая, серая девушка без будущего. Я — твое единственное достижение.
Она не выдержала. С рыданием она сорвалась с места, выбежала из спальни, схватила со стола в прихожей сумку и ключи и, почти не осознавая своих действий, выскочила из квартиры. Она бежала по лестнице, не дожидаясь лифта, подгоняемая паническим ужасом, спустилась на первый этаж и вывалилась на улицу, на свежий, прохладный воздух.
Только там, прислонившись к холодной стене дома и судорожно глотая воздух, она осмелилась достать телефон. Дрожащими пальцами она набрала номер Жени.
— Алло? Лик? — его голос в трубке был живым, настоящим. Озабоченным. — Ты где? Я уже дома, а тебя нет. Дверь была незаперта.
— Ты… ты дома? — выдавила она, чувствуя, как земля уходит из-под ног.
— Да, только что пришел. Ресторан сегодня закрылся пораньше, проверяли поставки после вчерашней истории с испорченными продуктами. Ты где?
Она не могла говорить. Слезы душили ее. Она просто стояла, прижав телефон к уху, и слушала его голос — настоящий, обеспокоенный, любимый.
— Лика? Ты меня слышишь? Что случилось? Ты в порядке?
— Я… я сейчас приду, — прошептала она и разъединила.
Она медленно, как лунатик, поднялась обратно в квартиру. Женя ждал ее в прихожей, с лицом, искаженным тревогой. Увидев ее бледное, заплаканное лицо, он шагнул вперед и обнял ее.
— Что случилось? Где ты была?
Она прижалась к нему, зарылась лицом в его грудь, вдыхая знакомый запах его одежды, его кожи. Это был он. Настоящий. Твердый, теплый, живой.
— Я… я слышала тебя, — прошептала она, не выпуская его из объятий. — Ты был здесь. Ты говорил со мной.
Женя отстранился, чтобы посмотреть ей в лицо.
— Я? Я только что пришел. Я звонил тебе полчаса назад, ты не брала трубку.
Даниил Воронов считал себя хирургом современного общества. Его скальпелем была диктофонная запись, а операционным полем — первые полосы желтоватых онлайн-изданий и эфиры провокационных YouTube-шоу. Он не освещал события — он вскрывал гнойники, вытаскивал на свет божий всю ту пошлость, глупость и лицемерие, которые обыватель предпочитал не замечать. Его не интересовала объективность. Его интересовала сенсация. Правда была для него не абсолютом, а инструментом, и чем острее и болезненнее был этот инструмент, тем лучше.
Дело о «массовой галлюцинации» в ресторане «У Последнего Вздоха» попало ему в руки почти случайно. Пару месяцев назад один из его «стукачей» в полицейском участке, алкаш-писарь, проговорился о странном вызове: драки не было, пострадавших не было, но протокол составили на полсотни человек, и все они в один голос твердили о каких-то тенях на стенах. Даня тогда фыркнул и отложил информацию в долгий ящик — обычная наркомания или коллективный психоз, скучно.
Но потом пошли уточнения. Ресторан принадлежал Евгению Павлову, уважаемому человеку, бизнесмену с безупречной репутацией. Среди «пострадавших» были студенты, офисные работники, даже пара мелких чиновников. Никаких наркотиков на месте не нашли. А спустя полгода — новая волна странностей: внезапная проверка СЭС, испорченные продукты, слухи о ссоре владельца с кем-то из бывших партнеров. И главное — все участники той ночи, до которых он дозвонился, наотрез отказывались говорить, или говорили что-то бессвязное про «усталость» и «игру света». Так не поступают люди, пережившие простое ЧП. Так ведут себя те, кого либо запугали, либо… те, кому есть что скрывать.
Даня чувствовал нутром — здесь пахнет большим делом. Не мистикой, черт побери. Он не верил в духов, демонов и прочую метафизическую чушь. Мир был прост: все двигали деньги, власть и секс. Под любой мистикой скрывалась либо чья-то жадность, либо чье-то безумие. Его задача — докопаться до этого дна.
Он сидел в своем убогом кабинете в редакции дешевого таблоида «Городской Дозор», окруженный стопками бумаг и пустыми кофейными стаканчиками. На мониторе были открыты все доступные материалы по делу: сканы полицейских протоколов (добытые за немалые деньги), скриншоты переписок с анонимными источниками, фотографии ресторана и его владельца. Даня вглядывался в лицо Евгения Павлова на экране — уставшее, но твердое. Не лицо психа или мошенника. Скорее, лицо человека, несущего тяжелый груз.
«Что ты скрываешь, дружок?» — мысленно спросил его Даня. — «Семейные разборки? Неудачные инвестиции? Или что-то более пикантное?»
Его поиски привели его к имени, которое всплывало в контексте «ресторанной истории» всего пару раз, но всегда на периферии. Рита Озерова. Однокурсница Павлова, фигура темная. В базе данных промелькнула старая, заброшенная статья о драке в ночном клубе лет восемь назад, где ее имя фигурировало в качестве свидетеля. Даня нашел ее профили в соцсетях — заброшенные, скудные на информацию. Ни семьи, ни указания работы. Фотографии — строгое, почти суровое лицо, короткие прагматичные посты. Никаких сентиментов. Никаких слабостей.
Именно она, по наводке одного из официантов, присутствовала в ресторане в ту самую ночь. И именно ее имя теперь всплыло в связи с неким «клубом», куда Павлов и его друзья якобы ходили.
Рита Озерова пахла разгадкой. Она была тем самым гвоздем, на котором держалась вся эта шаткая конструкция из слухов и недомолвок. И Даня решил вбить этот гвоздь поглубже.
Он выследил ее легко. Она вела себя не как человек, который что-то скрывает. Она двигалась по городу уверенно, почти вызывающе. Он проследил за ней от ее дома до унылого административного здания на окраине. Она исчезла в подъезде. Даня припарковался через дорогу и начал ждать, вооружившись камерой с длиннофокусным объектом.
Он прождал несколько часов. Мимо прошло не больше десятка людей. Ни Павлова, ни его жены Лики он не увидел. Но вот к подъезду подошла пара — молодые, студенческого вида. Парень — мрачный, сгорбленный, девушка — бледная, с испуганными глазами. Они поспешно скрылись внутри. «Настя и Давид», — мысленно идентифицировал их Даня, сверяясь с фотографиями. Бинго.
И тут его взгляд поймал другое движение. Из-за угла вышла худая, нервная девушка и почти бегом бросилась к тому же подъезду. Она озиралась, словно за ней гнались. Даня навел объектив. Незнакомка. Но ее поведение, ее паническая спешка кричали о том, что она — часть этой истории. «Новая?» — с интересом подумал он.
Час спустя из подъезда начала выходить вся группа. Сначала Настя и Давид, молча, не глядя друг на друга. Потом та самая незнакомка, она вышла последней и почти сразу же свернула в переулок, словно стараясь не привлекать внимания. И, наконец, появилась она. Рита Озерова.
Она вышла не одна. С ней был Евгений Павлов. И они спорили. Даня не слышал слов, но язык тел говорил сам за себя. Рита стояла прямо, плечи расправлены, подбородок вздернут. Ее поза была агрессивной, властной. Женя говорил, жестикулируя, его лицо было искажено гневом. Он что-то доказывал, а она слушала с холодным, почти презрительным безразличием. В какой-то момент он резко повернулся и ушел, а она еще секунду смотрела ему вслед, потом пожима плечами и направилась в противоположную сторону.
Идеальный момент.
Даня вылез из машины и быстрым шагом нагнал ее.
— Рита Озерова?
Она обернулась мгновенно, без тени удивления. Ее глаза, холодные и оценивающие, скользнули по нему, словно сканируя на уровень угрозы.
— Я вас не знаю.
— Даня Воронов, журналист. Хотел бы задать несколько вопросов о вашем… клубе. И о событиях в ресторане г-на Павлова полгода назад.
На ее лице не дрогнул ни один мускул.
— У меня нет времени на пресс-конференции. И я не состою ни в каких клубах.
Она повернулась, чтобы уйти, но Даня сделал шаг вперед, блокируя ей путь.
— Понимаете, у меня сложилось впечатление, что вы — центральная фигура во всей этой истории. И история эта пахнет. Сильно. Массовая галлюцинация, испорченные продукты, странные собрания в заброшенных зданиях… Полиция списала все на стресс. А я вот думаю, что стресс здесь — следствие, а не причина.
Антон, известный в узких кругах как Сталкер, чувствовал себя королем в своем цифровом королевстве. Его «тронный зал» представлял собой комнату в общежитии, заваленную проводами, платами от разобранной техники и пустыми банками от энергетиков. Воздух был густым и спертым, пахнущим озоном, паяльником и немытыми носками. В центре этого хаоса, подобно алтарю, стоял мощный самосборный компьютер с тремя мониторами. На них в режиме реального времени пульсировали потоки данных — зеленые строки кода, карты сетевых подключений, логи фоновых процессов. Здесь, в этой комнате, Антон был богом. Он мог проникнуть куда угодно, узнать что угодно. Реальный мир с его дурацкими законами, социальными условностями и непредсказуемыми людьми был для него враждебной, шумной и неудобной средой. А здесь царили логика, порядок и ясные, пусть и сложные, правила.
Когда Настя, с которой они иногда пересекались на парах по программированию, с мольбой в глазах попросила его о «небольшой помощи», он сначала фыркнул. Какие-то голоса, страхи, паранойя… Звучало как бред сумасшедших. Но потом она рассказала про подвал, про Риту, про то, что происходит что-то необъяснимое. И в ее словах прозвучала та самая, знакомая ему по хакерским форумам, нота — нота человека, столкнувшегося с багом в самой реальности. С аномалией. А аномалии были его специализацией.
Он согласился не из-за Настиных глаз и не из-за желания помочь. Ему было любопытно. И Рита, этот самопровозглашенный командир, предложила ему именно ту задачу, которая отвечала его интересам: найти след в цифровом пространстве. Охоту на призрака в машине.
И вот, спустя неделю мониторинга, он нашел нечто.
Сначала это были микроскопические отклонения в статистике сетевого трафика. Лишние пакеты данных, которые передавались в моменты пиковой нагрузки городских сетей. Они были похожи на цифровой шум, случайные помехи. Но Антон не верил в случайности. Он написал скрипт, который начал отлавливать и дешифровать эти пакеты.
Результат заставил его замереть перед мониторами, по спине пробежал холодок, который он не испытывал с тех пор, как в двенадцать лет впервые взломал школьный сервер.
Это были голосовые фрагменты. Оцифрованные, сжатые до минимального размера, но идеально чистые. Обрывки фраз, произнесенные тысячами разных людей в тысячах разных ситуаций. Но не любые фразы.
«Я тебя люблю».
«Ты мне нужен».
«Прости меня».
«Не уходи».
«Мне страшно».
«Помоги мне».
И их антиподы, их темные двойники:
«Я тебя ненавижу».
«Ты мне противен».
«Я тебя никогда не прощу».
«Убирайся».
«Я тебя уничтожу».
«Умри».
Они повторялись. Снова и снова. Одни и те же фразы, произнесенные разными голосами — мужскими, женскими, детскими, старыми. Они циркулировали в сети, как вирус, вплетаясь в обычный трафик, прикрепляясь к видео-звонкам, электронным письмам, голосовым сообщениям в мессенджерах. Они были повсюду. Фантомные голосовые пакеты. Эмоциональный шум целого города, сведенный к базовым, самым сильным и самым уязвимым выражениям.
Антон провел за компьютером почти сорок часов без сна. Он строил карты распространения, искал точки входа и выхода, пытался найти источник. Но его не было. Эти пакеты возникали словно ниоткуда, как будто сама сеть начала порождать их, как больной организм порождает антитела к несуществующей болезни.
Он понял главное: это не просто запись. Это — обучение. Алгоритм, или нечто, его заменяющее, собирало базу данных. Базу человеческих эмоций. Оно изучало, как звучит любовь, ненависть, страх, отчаяние. Оно впитывало интонации, тембры, мелодику человеческой речи в ее самые критические моменты.
И самое жуткое — пакеты начали меняться. Сначала они были статичными, просто повторяющимися записями. Потом в них появились вариации. Фраза «Мне страшно» могла звучать как шепот, как крик, как сдавленный стон. А затем они начали комбинироваться.
«Я тебя люблю… но ты мне противен».
«Не уходи… умри».
«Помоги мне… я тебя уничтожу».
Это были шизофренические, противоречивые сэмплы, собранные воедино с единственной целью — вызвать максимально сильную эмоциональную реакцию. Их начали прикреплять к персональным данным. Антон отследил несколько случаев, когда пакет с фразой «Мама, я боюсь» детским голосом приходил на телефон женщины, которая недавно потеряла ребенка. Или когда мужчина, переживающий тяжелый развод, получал на почту вложенный в безобидное рекламное письмо голосовой файл с шепотом «Я тебя никогда не прощу» голосом его бывшей жены.
Это была точечная, персонализированная атака. Кто-то или что-то научилось не просто слушать, но и слышать. Понимать контекст. И использовать его.
Антон откинулся на спинку кресла, с трудом переводя дыхание. Его руки дрожали. Он был напуган. По-настоящему. Впервые за долгие годы он столкнулся с чем-то, что не поддавалось его контролю. С чем-то, что было умнее, хитрее и масштабнее любого человеческого противника.
Он посмотрел на часы. Через два часа собрание у Риты. Он должен был доложить.
Он собрал все данные, логи, образцы пакетов на зашифрованную флешку. Его первоначальный скепсис испарился без следа. Настя и остальные были правы. Происходило нечто чудовищное. И это нечто обретало голос. Цифровой, бездушный, но невероятно эффективный.
Он вышел из общежития, и реальный мир обрушился на него — грохот машин, крики детей, запахи выхлопных газов и свежей выпечки. И теперь каждый звук, каждое слово, доносящееся из толпы, казалось ему потенциально зараженным. Каждый человек с телефоном в руке был возможной жертвой или, того хуже, передатчиком этой заразы.
Он шел по улице, и ему повсюду чудились эти фразы. Шепот из динамика проходящего мимо подростка: «Умри…». Обрывок разговора двух влюбленных: «Я тебя люблю… ты мне противен…». Ему казалось, что сам воздух наполнен этим цифровым кошмаром.
Он спустился в подвал. Все уже были в сборе. Рита стояла у доски, Женя мрачно смотрел в пол, Лика нервно теребила край свитера. Настя и Давид сидели, как обычно, поодаль друг от друга.