Сказано: устами младенца глаголет Истина,
поэтому искренность детей приводит к
правильному выбору жизненного пути. А кто
знает, где правильный выбор и правильный
путь?
Искатель истины
Кто искренне жаждет иллюзий,
тот с избытком получает желаемое.
Л. Вовенарг
Чтобы донести до сознания читателя историческую правду, писатель должен
сначала воскресить историческую память, потом оживить и приукрасить сюжет. Только тогда правда закрепится в сознании
читателя, как постулат или аксиома.
Искатель истины
В нашем государстве давно провозгласили гласность, но органы Гохрана и его отделение в Красногорске до сих пор остаются недоступными для историков. Любопытно, что в других странах архивы раскрывают через двадцать - тридцать лет, а у нас прошло больше ста и все совершенно секретно? Поэтому заранее сообщаю, что документы, какие удалось достать, здесь публикуются без изменений.
Кстати, в истинно демократических странах потомки жертв и их палачей ничуть не скрывают прошлого, а иногда даже зарабатывают на нём. Вспомним князя Юсупова, доходно торгующего во Франции своими воспоминаниями об убийстве русского старца Григория Распутина или внучку Бенито Муссолини, сделавшую политическую карьеру на имени деда. А сколько у нас деточек репрессированных, которые живут исключительно за счет спекуляций на имени отцов. Один Никита Высоцкий чего стоит: снял фильм, построенный исключительно на лжи, опорочил память отца, зато стрижёт шерсть с овечек ахающих и охающих под «давлением открывшихся фактов». Можно долго перебирать не слишком достойных наследников истинных патриотов Отечества, но это второстепенно.
В действительности непреодолимая секретность архивов нужна власти для сохранения мифа, построенного на песке художественных сочинений, называемого «историей отечества». К примеру, ещё в ХIХ веке страна имела электричество не только в столице, но и в уездах, а паровой двигатель гораздо выгоднее бензинового, потому что не отравляет атмосферу и ничуть не уступает в скорости движения автомобиля. Однако в научных кругах всё это принято считать мифами прошлого, хотя имеются архивные видеосъёмки. Миф этот не имеет ничего общего с подлинной историей страны. И если всё-таки открыть архивы для независимых исследователей, то вся наша официальная история рухнет как дым, как утренний туман. Образцом может прослужить недавно «обнаруженные» учёными-котами факты о некогда существующей стране Тартарии, которая отмечена на старинных картах во многих университетах Европы, во Флоренции и Венеции.
Немного утрируя, можно сказать, что героями страшных мифов о событиях 1917–1953 гг. являются несколько отъявленных злодеев — Сталин, Молотов, Берия и т.д., а их противоположностью — сотни положительных деятелей-героев. Но при раскрытии архивов выяснится, что «злодеи» были хотя и не ангелами, но людьми, создавшими великую империю, а «герои» не только мешали им, но и сами писали друг на друга доносы, не гнушались исполнять роль мошенников, провокаторов, убийц и т.д. Вот откуда взялась «сталинская чистка» и прочие репрессии, о которых мы сейчас говорить не будем.
30 июня 1941 г. был создан знаменитый ГКО (Государственный Комитет Обороны) — единственный и главный орган управления страной. Сочинения не слишком грамотного Никиты Сергеевича Хрущёва о том, что в годы Великой Отечественной войны советским народом руководила коммунистическая партия, не выдерживают никакой критики. С начала войны и до 5 октября 1952 г. (!) ни разу не созывались высшие партийные органы, съезды и партконференции. ЦК партии в годы войны никогда не заседал. После пленума ЦК ВКП(б) 21 февраля 1941 г. следующий пленум собрался лишь 13 марта 1953 года, то есть после насильственной смерти товарища Сталина. Партия же была исполнителем воли ГКО, то есть девочкой на побегушках.
Так кто же руководил ГКО? Естественно, что его председателем стал товарищ Сталин. Его заместитель Молотов курировал танкостроение, а члены ГКО: Маленков — авиацию, Ворошилов — комплектование войск, Берия — угольную, нефтяную, лесную промышленность, черную и цветную металлургию, НКВД.4 февраля 1942 г. ГКО поручил Берии контроль над наркоматами вооружения и минометов (наркомы Устинов и Паршин), а еще через 8 дней Берии передают под контроль наркомат боеприпасов.
13 февраля 1942 г. Берия вошел в состав транспортной группы, вместе с Маленковым и Кагановичем.
16 февраля Берия снимает с должности наркома боеприпасов П. Н.Горемыкина и назначает на его должность Б. Л. Ванникова.
17 февраля 1942 г. Берия издал указ об организации производства военной продукции в ГУЛАГе.
8 декабря 1942 г. Берия по поручению ГКО начал вместо Молотова контролировать танковую промышленность.
30 сентября 1943 г. вышел указ Президиума Верховного Совета Союза ССР о присвоении Л. П. Берии звания Героя Социалистического Труда за достижения в производстве вооружений и боеприпасов.
9 июля 1945 г. Л. П. Берии присвоено высшее воинское звание — Маршал Советского Союза.
20 сентября 1945 г. Постановлением ГКО был образован Спецкомитет для руководства всеми работами по созданию атомного оружия, руководителем которого назначен Берия.
И, наконец, 29 декабря 1945 г. Берия был освобожден от должности наркома внутренних дел в связи «с перегруженностью центральной работой». А с апреля 1946 г. Берия возглавил Бюро Совета Министров, в которое входили все заместители председателя Совмина СССР Сталина.
С 1946 г. по март 1953 г. Берия курировал, кроме Спецкомитета, химическую промышленность, чёрную и цветную металлургию, лесную промышленность, водный транспорт, работу МВД и МГБ, как заместитель Председателя Совмина.
Возле окна тюремной камеры стоял человек в расстёгнутом военном френче защитного цвета, синих галифе и офицерских хромовых сапогах. Одной рукой он придерживал галифе, видимо, кожаный ремень или подтяжки у него в тюремном предбаннике забрали местные вертухаи[1], опираясь только на одну догму – «не положено». Хотя никто из надзирателей никогда и никому не смог бы объяснить: что не положено, куда не положено, кем не положено и вообще клал ли кто-нибудь и где-нибудь что-то такое, которое на данный момент оказалось не положенным на место?
На город как всегда неожиданно свалился вечер. Но в тюремной камере об этом можно было только догадываться, потому что снаружи кроме решётки на окно был надет козырёк, закрывавший чуть ли не всё отверстие. Такие заботливые жалюзи напоминали строгий намордник для злой собаки. С другой стороны начальника тюрьмы понять можно: чем меньше доступ у заключённого к внешнему миру, тем мизернее окажутся мысли на побег. А уж о побеге из тюрьмы мечтает любой насельник одиночной или общей камеры.
Это была одиночка. Значит, заключённый был на особом счету, то есть особо-опасный, либо дело, за которое его арестовали, требовало неусыпного наблюдения за арестантом и постоянного контроля коридорного вертухая.
Будто следуя уставу наблюдения, за дверью камеры послышались шаги, щёлкнул металлический клапан глазка, и узник почувствовал, как ему в спину уставился внимательный взгляд надзирателя.
В нише над дверью за мелкой решёткой постоянно горела электрическая лампочка, позволявшая коридорному обшаривать глазом каземат. Не обнаружив на сей раз ничего подозрительного, охранник закрыл глазок и потопал к следующей камере. Собственно, официально это учреждение не называлось тюрьмой, а всего лишь «штрафным изолятором» в Алёшкинских казармах при Генеральном Штабе Московского Военного Округа.
Заключённый по дороге сюда мельком определил место, куда его привезли и с явным сожалением покачал головой, будто бы имел возможность исправить происходящее. А сейчас он передёрнул плечами, будто бы стряхивая с плеч липкий взгляд надзирателя, и глубоко вздохнул. Вздыхать и вспоминать было о чём. Ведь в таком месте человек никогда не мог бы оказаться просто так. Видимо, если он был арестован по навету, злому умыслу или ошибке, значит, не учёл всех подводных камней, которые постоянно появляются в бурном потоке по имени Жизнь. А если была какая-то реальная провинность, не говоря уже о должностном преступлении, значит, такая Судьба или Божия кара. Называть можно по-разному, только суть от этого не меняется, потому что даже Христос когда-то говорил: «Судите Меня по делам Моим». А за какие дела Божий Сын был распят – за это перед Престолом будет отвечать Понтий Пилат…
Заключённый опять глубоко вздохнул, ибо с этой исторической личностью у него были определённые связи. У жены имелось изумрудное ожерелье, которое передавалось женщинам из рода в род с незапамятных времён. Но самое интересное было в семейном предании, будто бы изначально это наследие оставил своим потомкам прокуратор Иудеи, всадник Золотое Копьё, Понтий Пилат. Да и сослуживцы не раз называли его то ли в шутку, то ли всерьёз, Игемоном – по сути, должность прокуратора Понтия Пилата была для него прозвищем. Хорошо ещё то, что об этом знали немногие. А всё получилось слёгкой руки товарища…
- Эх, Коба, Коба, - прошептал наречённый Игемоном. – Ведь предупреждал же – отравить тебя хотят! Скорее всего, был использован дикумарин.[2] Не послушал. А Круглов…, Игнатьев… Да, чистка государственного аппарата прошла из рук вон плохо. И отъявленный нелюдь Хрущёв-Перелмутер всех застращал неисправимой ответственностью перед партией и народом, хотя именно на народ ему было просто наплевать.
Узник подавлено замолчал, видимо, по поводу личного заместителя Серея Круглова и его товарищей у новоиспечённого узника сложилось довольно негативное впечатление. Ещё несколько лет назад он сравнивал своего соратника и боевого товарища с Суворовым, а теперь, скорее всего, готов был сравнить его с тем же историческим персонажем, но только в то время, когда полководец, выполняя приказ Императрицы, арестовал царевича погибающей Тартарии Пугачёва и пока вёз его в Петербург, не раз беседовал с мятежным атаманом... или наследным принцем? Было замечено, что Суворов сам непрестанно не отходил от арестованного, будто боялся, что заключённый может бесследно исчезнуть.
Довольно многим стало известно, что после этих разговоров Суворов сетовал на свои дела, обязанности, воинскую повинность и так далее. Видимо, атаман сообщил генералиссимусу что-то такое, от чего тот сходил с ума, но нарушить воинский долг и отпустить бунтовщика на свободу не решился.
Зато, сдав заключённого в Петропавловскую крепость, Суворов тут же подал прошение на увольнение в запас, ибо продолжать службу ему не позволяла офицерская честь.
Про Сергея Круглова заключённый думал так же, что рано или поздно тот покается в содеянном, как покаялся однажды Иуда, ибо в данный момент его заместитель, скорее всего, попал под жёсткое давление партии или, точнее, того же Никитки Перелмутера. Известно, что правящие партийные бонзы давно хотели прибрать власть к своим рукам, что не раз случалось у многих правителей при совершенно разных режимах, но что могут сделать явные бездельники, у большинства которых не было даже среднего образования? Только надо учитывать, что меняются времена – меняются люди, и офицерская честь имеет теперь другую ценность.
- Ах, Коба…, - снова прошептал он.
Вообще-то узник всегда и везде называл своего друга и соратника не иначе как товарищ Сталин, но в одиночной камере никто не мог услышать, поэтому заключённый и позволил себе такую фамильярность. Признаться, они знакомы были ещё по дореволюционному Тифлису, однако тесное сотрудничество пришло только перед началом Второй Мировой, а затем и Великой Отечественной войны. В тяжёлом сорок первом товарищу Сталину как никогда нужна была поддержка единомышленников, тогда Московская Матронушка посоветовала трижды обнести Москву иконой Богородицы, срочно открыть ещё не разрушенные храмы и читать неусыпную Псалтырь. Результат оказался очевиден: немец не смог взять столицу, и многие солдаты ходили в церковь для благословления перед сложнейшими боями.
«В зале был разлит мягкий свет.[1] В лучах догоравшего заката, казалось, оживали библейские мотивы на расшитых золотом и серебром гобеленах. Великолепный паркет Гваренги блестел своими изящными линиями. Вокруг царили тишина и торжественность.
Пристальный взор Императора Павла Петровича встретился с кроткими глазами стоявшего перед ним монаха Авеля. В них, как в зеркале, отражались любовь, мир и отрада. Императору сразу полюбился этот весь овеянный смирением, постом и молитвою загадочный инок. О прозорливости его уже давно шла широкая молва. К его келии в Александро-Невской Лавре шёл и простолюдин, и знатный вельможа, и никто не уходил от него без утешения и пророческого совета. Ведомо было Императору Павлу Петровичу и то, как Авель точно предрёк день кончины его Августейшей Родительницы, ныне в Бозе почивающей Государыни Императрицы Екатерины Алексеевны.
И вчерашнего дня, когда речь зашла о вещем Авеле, Его Величество повелеть соизволил завтра же нарочито доставить провидца в Гатчинский дворец, в коем имел пребывание Двор.
Ласково улыбнувшись, Император Павел Петрович милостиво обратился к иноку Авелю с вопросом, как давно он принял постриг и в каких монастырях был.
- Честной отец! – промолвил Император. – О тебе говорят, да я и сам вижу, что на тебе явно почиет благодать Божия. Что скажешь ты о моём царствовании и судьбе моей? Что ты зришь прозорливыми очами о Роде моём во мгле веков и о Державе Российской? Назови поимённо преемников моих на Престоле Российском, предреки и их судьбу.
- Эх, батюшка-Царь! – покачал головой Авель. – Почто себе печаль предречь меня понуждаешь? Коротко будет царствование твоё, и вижу я, грешный, лютый конец твой. На Софрония Иерусалимского от неверных слуг мученическую кончину приемлешь, в опочивальне своей удушен будешь злодеями, коих греешь ты на царствующей груди своей. В Страстную Субботу погребут тебя…
Они же, злодеи сии, стремясь оправдать свой великий грех цареубийства, возгласят тебя безумным, будут поносить добрую память твою…
Но народ русский правдивой душой своей поймёт и оценит тебя и к гробнице твоей понесёт скорби свои, прося твоего заступничества и умягчения сердец неправедных и жестоких.
Число лет твоих подобно счёту букв изречения на фронтоне твоего замка, в коем воистину обетование и о Царственном Доме твоём:
«Дому сему подобает твердыня Господня в долготу дней…».
- О сём ты прав, - изрёк Император Павел Петрович, - девиз сей я получил в особом откровении, совместно с повелением воздвигнуть Собор во имя Святого Архистратига Михаила, где ныне воздвигнут Михайловский замок. Вождю небесных Воинств посвятил я и замок, и церковь…
- Зрю в нём преждевременную гробницу твою, Благоверный Государь. И резиденцией потомков твоих, как мыслишь, он не будет. О судьбе же Державы Российской было в молитве откровение мне о трёх лютых игах: татарском, польском и грядущим ещё – жидовском.
- Что?! – поперхнулся Государь. – Святая Русь под игом жидовским? Не быть сему во веки веком, - гневно нахмурился Император Павел Петрович, - пустое болтаешь, черноризец!..
- Пусть так, - пожал плечами инок, токмо ты сам изрёк «во веки веком», а так говорят только старообрядцы. Прапрадед твой Алексей Михайлович по наущению патриарха Никона учинил расправу над святым православием, привезённым на Русь Святым апостолом Андреем Первозванным. Утверждение новодельной религии значится декабрём 1666 года и по сю пору Крестный ход на Пасху совершается противусолонь,[2] значит, против Отца Небесного. Кому народ молится, от того и благословение нисходит. Что же касаемо недругов…, а где татары, Ваше Величество? Где поляки? И с игом жидовским то же будет. О том не печалься, батюшка-Царь: христоубийцы понесут своё… Только народ покаяться должен…
Император Павел Петрович посмотрел на инока долгим изучающим взглядом:
- Что ждёт преемника моего, Цесаревича Александра?
- Француз Москву при нём спалит, а он Париж у него заберёт и Благословенным наречётся, - уверенно ответил инок, будто всё видел собственными глазами. – Но тяжек покажется ему венец царский и подвиг царского служения заменит он подвигом поста и молитвы, и праведным будет в очах Божьих…
- А кто наследует Императору Александру?
- Сын твой Николай.
- Как? – удивился Император. – У Александра не будет сына? Тогда Цесаревич Константин…
- Константин царствовать не восхочет, памятуя судьбу твою, - невежливо перебил Государя предсказатель. – Начало же царствования сына твоего Николая бунтом вольтерьянским зачнётся, и сие будет семя злотворное, семя пагубное для Государства Российского, кабы не благодать Божия, Россию покрывающая. Через сто лет после того оскудеет Дом Пресвятыя Богородицы, в мерзость запустения Держава Российская обратится.
- После сына моего Николая на Престоле Всероссийском кто будет?
- Внук твой, Александр Вторый, Царём-Освободителем преднаречённый. Твой замысел исполнит – крестьян освободит, а потом турок побьёт и славянам тоже свободу даст от ига невольничьего.
Инок на мгновение прервался, но продолжил:
- Не простят нелюди ему великих деяний, охоту на него начнут, убьют среди дня ясного в столице верноподданной отщепенскими руками. Как и ты, подвиг служения своего запечатлеет он кровью царственною…
- Тогда-то и начнётся тобою реченное иго жидовское?
- Нет ещё, - покачал головой Авель. – Царю-Освободителю наследует Царь-Миротворец, сыне его, а твой правнук Александр Третий. Славно будет царствование его. Осадит крамолу окаянную, жидовствующих прижмёт, мир и порядок наведёт он.
- Кому же этот Государь передаст наследие царское? – нетерпеливо спросил Император.
- Николаю Второму – Святому Царю, Иову Многострадальному подобному. На венец терновый сменит он корону царскую, предан будет народом своим, как некогда Сын Божий. По завещанию своего батюшки должен он будет царский престол передать брату Михаилу, но не восхочет обрекать родственника на муку незаслуженную. Война будет, великая война, мировая…
Узник обратил внимание на стену каземата, выкрашенной в казённый цвет детской неожиданности. По краске катились и стекали на пол неизвестно откуда взявшиеся мутные капли с кроваво-ржавым оттенком. Вероятно, по ночам, при перепаде температур, такое случается в казённых помещениях, только зрелище оставляло неприятные впечатления. Как будто это было напоминание о нехорошем будущем. Ну, с будущим всё понятно. Армейские казармы тюремного типа не числились в реестре тюрем, значит, искать здесь никто не будет и выход только один, как ни прискорбно осознавать такую нелепицу. Возможно, и эта ночь была последней, потому что у тех, кто привёз сюда заключённого, не существовало иного умысла, кроме летального исхода. В памяти возникли слова, которые иногда повторял товарищ Сталин:
- Есть человек – есть проблема. Нет человека – нет проблемы. И с этим ничего не поделаешь.
Да, ничего не поделаешь. Хотя… как любил поговаривать Ульянов-Бланк, небезызвестный американский ставленник:
- Из каждого самого безвыходного положения есть, как минимум, два выхода…
Вероятно, эта дилемма, может быть, подходит для какой-нибудь американской мешпухи,[1] но для русичей звучит как-то неприемлемо. Собственно, человек всегда живёт надеждою, но, чтобы оживить надежду, необходимо переворошить прошлое и отыскать те грехи и ошибки, из-за которых произошла неприятность. Только после этого необходимо покаяться… Именно так, без этого все попытки построить жизнь лопаются, как мыльный пузырь.
Эту мысль внушала ему за все годы совместной жизни любимая жена, которая хоть и выросла в мингрельской деревне, но была потомком древних римлян. Более того, по родовому преданию выходило, что она является пра-пра-пра-пра-внучкой самого игемона, то есть Понтия Пилата, всадника Золотое копьё. Ещё в первые дни знакомства девушка поведала о семейном секрете в Тифлисском парке Надзала-деви. Тогда Нино рассказывала о своём предке с горящими глазами и тоном, не терпящем возражений. Признаться, в её взбалмошные россказни, поначалу, не очень-то верилось: мало ли какая молодая девица ударится в сказочные дебри, опутавшие прекрасную головку, но дыма без огня не бывает. К тому же, откуда в бедной семье мингрелов появилось очень дорогое изумрудное ожерелье? А познакомились они гораздо раньше…
Вагон комиссара Грузинского ЧК стоял на запасных путях возле приморского курортного города Сочи. Игемон прибыл сюда по своим обычным делам, курируя работу городской ЧК и попутно решая накопившиеся проблемы. Вдруг со стороны охранного отделения, перекрывшего вход в эту часть железнодорожного тупика, раздались беспорядочные выстрелы и выкрики охранников. Лаврентий Павлович вышел в тамбур, открыл дверь и выглянул наружу. К его вагону со всех ног бежала молодая девица в длинном бардовом платье, подобравши подол и сверкая обнажёнными коленями. Ситуация показалась забавной: если бы это была какая-то воинствующая эсерка, то не оказалась бы безоружной и не бежала бы так, нелепо вскидывая ноги, обутые в чёрные кожаные дамские боты на шнурках. И хотя за девушкой уже пустились в погоню несколько охранников, но у беглянки был основательный шанс прибежать к нужному вагону первой. Именно это она и сделала.
- Товарищ комиссар, - крикнула она, подбежав к вагону, - я должна вам сообщить…
Что должна сообщить девушка, осталось невысказанной тайной, потому как один из охранников набегу размахнулся и достал девушку длинным кнутом. Та дико взвизгнула, протянула к комиссару руку, и чуть было не рухнула тут же, возле вагона, но мужская крепкая рука схватила девушку за запястье и вознесла её в тамбур, спасая от очередного удара кнута, который мог оказаться последним для хрупкой девушки. Оказавшись недосягаемой хищному абреку, к тому же в объятиях сильного мужчины-спасителя, юная искательница приключений перевела дух, но всё же не забыла о цели своего безумного поступка.
- Я вам хотела сказать…, - тут же начала она…
- Потом, потом, - нетерпеливо перебил девушку комиссар. – Не желаете ли вы для начала откушать со мной чаю, а там решим – правильно ли вы рисковали своей жизнью.
Незваная гостья ничего не ответила, но глаза её сверкнули таким внутренним огнём, что хозяин вагона поневоле залюбовался этой птичкой, добровольно залетевшей к нему в клетку.
За столом девушка не отказалась от предложенного чаю, но, хлебнув глоток, начала сбивчиво рассказывать про неожиданный арест своего родного брата, который никогда не был против революции, большевиков и всех вытекающих отсюда последствий. Наоборот, её брат всегда выступал за народовластие и клеймил капиталистов, угнетающих пролетариат. Но его, вероятно, по чьему-то подлому доносу, просто арестовали, не разбираясь и не собираясь вдаваться в подробности.
В конце своего шумного монолога девица сняла с шеи изумительно тонкой работы драгоценное ожерелье и протянула слушавшему её мужчине:
- Я готова отдать даже это…
Лаврентий Павлович взял ожерелье, начал перебирать камни, любуясь игрой света на гранях изумрудов:
- Адамант – довольно редкий камень, откуда у небогатой девушки такая драгоценность?
- О, это семейная история, которая выглядит совсем неправдоподобно, - пыталась отбояриться девушка.
- Ви пришли ко мне, и я вас должен вислушать, - у Лаврентия Павловича очень обострялся акцент, когда он непроизвольно смущался, хотя внешне это больше ни в чём не отражалось. – Так я вас слушаю.
Глубокая ночь близилась к рассвету, когда текущий в это спокойное время такой же спокойный Тибр обратил внимание на двух молодых людей, идущих по крутому берегу и обсуждающих по пути что-то своё, мужское. На одном была тога, сшитая из китайского шёлка, поверх которой на груди покоилась массивная золотая цепь; на шее другого тоже болталась крупная цепь, хотя тога была попроще.
Об этих путниках можно с уверенностью сказать, что оба они – римские патриции. К тому же первый был довольно рослый, давно уже носящий мужскую тогу, но разговаривал со спутником неохотно, думая о чём-то своём, сокровенном. Второй – малорослый, но очень подвижный Кассий Херея, был явно рад выпавшим на их долю сегодняшним приключениям.