Толпа дрожала, как трава на ветру — шептала, кланялась, выдыхала имя.
Аниша. Жена Первого. Святая Матерь. Возлюбленная. Сожжённая.
Йарен стоял в очереди к камню, где, по преданию, она склонилась в последний миг. Ладонь его была сжата — не от страха, от сосредоточенности. Всё должно быть правильно: шаг, кивок, касание лба. Он выучил порядок наизусть.
Впереди — женщина. Без повязки. Без венка. Волосы распущены. Она не склонялась, не касалась камня, только стояла, как будто слушала что-то своё.
Йарен нахмурился.
— Ты мешаешь, — тихо сказал он. — Здесь очередь.
Она обернулась. В глазах — не гнев, но и не извинение.
— Я не помешала. Я пришла попрощаться.
Он не понял. Но не забыл её лицо.
Она ушла первой, скользнула в боковой проход, туда, где стены были старше алтаря и шум звучал глухо, как под водой. Йарен колебался — и пошёл следом. Не из любопытства. Из беспокойства.
Они стояли у стены, под тенью рельефа: Аниша с ребёнком на руках, крылья над плечами. Толпа гудела позади, но сюда почти не доходил шум.
— Ты не молишься, — сказал Йарен.
Он не повышал голос, но в его тоне звучал укор, как в храмовой проповеди.
— Я и так пришла слишком далеко, — ответила она.
— Значит, не ради неё? Не ради прощения?
— Ради прощания.
Он смотрел на неё с недоверием. Рядом с ним всегда плакали, склонялись, падали ниц. А она говорила просто — будто не чувствовала ничего.
— Кто ты?
— Лиане. Из Туаро.
— И ты думаешь, это имя даёт тебе право стоять перед ликом Аниши, как перед деревом в поле?
Она усмехнулась — тихо, устало.
— А ты думаешь, твоя выученная поза делает тебя ближе к ней?
Он шагнул ближе, почти обиженно.
— Ты пришла в святейшее место Аркатии. В дни памяти. Без повязки, без жертвы, без чистоты... и смеешь говорить так?
— Я ношу траур, — сказала она. — Настоящий. Не шитый золотом. Мой муж умер на границе. И никто не пришёл отпеть.
Она выпрямилась, как бы бросая вызов:
— Я пришла сюда, чтобы понять, зачем. Хоть что-нибудь понять. Но ты мне не объяснишь. Ты сам ничего не знаешь.
Он хотел ответить — резко, окончательно. Но не смог. Только смотрел — и чувствовал, что внутри что-то сдвинулось. Не разрушилось. Просто сдвинулось.
Когда день клонился к закату, храм опустел. Торговцы свернули ткани, жрецы закрыли внутренние залы. Остались лишь те, кто не хотел уходить.
И те, кто не знал, куда ещё идти.
Йарен нашёл её у надгробного круга — белого камня в центре двора. Здесь, по преданию, было рассыпано пепло Аниши. Никто точно не знал, правда ли это, но для верующих не было нужды знать.
Она сидела на ступенях, обняв колени. У ног лежал увядший цветок.
Он подошёл неслышно.
— Почему ты снова здесь?
— А ты? — отозвалась она, не оборачиваясь.
Он сел рядом. Некоторое время они молчали. Вечернее солнце окрасило камень в медный.
— Я вырос с её именем, — сказал он. — Мать повторяла его, когда зашивали раны. Отец — когда смотрел в небо. Мне казалось, если верить в Анишу, всё будет правильно.
— А стало? — тихо спросила она.
Он покачал головой.
— Я хотел быть ближе к ней, потому и пришёл сюда. Пять лет копил на путь. Я думал — встречу свет. Но встретил тебя.
Она усмехнулась, чуть горько.
— И разочаровался?
— Нет, — сказал он. — Просто ничего не понял. До сих пор.
Лиане опустила взгляд.
— Я любила. Того, кто умер. Не богоподобно, не с молитвами. Просто. Он храпел, забывал соль, делал глупости. И я не знаю, как жить теперь, когда всё это кончилось.
Он слушал внимательно.
— А мне некого оплакивать, — сказал он. — Я всё положил на веру. Не знал, что за ней останется пустота.
Ветер шевельнул её волосы. Она не отодвинулась.
— Я не хочу возвращаться в Туаро, — сказала она. — Там всё будет как раньше. А я уже не та.
Он смотрел вперёд, но ощущал её рядом. Близко. Живо. Не как святыню. Как человека.
— Останься, — сказал он. Почти шёпотом.
— Не ради тебя, — ответила она.
— Ради себя, — поправил он. — Ради того, что может начаться, когда что-то закончилось.
Она не ответила. Но и не ушла.
Они остались, когда последний свет ушёл с двора. Лампы жрецов не дотягивались до надгробного круга. Было темно и спокойно — как бывает только в святых местах или у разбитых сердец.
Йарен сидел рядом, но чуть ближе. Теперь он не искал слов, а просто ждал, слушал дыхание.
— Странно, — сказала Лиане. — Здесь все говорят о вечной памяти. Но никто не говорит о том, как жить, когда память — это всё, что осталось.
Он кивнул.
— Нас учили молчать. Молиться. Говорить себе, что боль — часть пути.
— А я не хочу, чтобы боль была смыслом, — прошептала она. — Я хочу, чтобы был свет. Даже если он не оттуда, откуда ждёшь.
Она повернула лицо, и он увидел её глаза. Без слёз. Без маски. Просто глаза живого человека, который не хочет больше прятаться.
— Я боюсь, — сказал он.
— Чего?
— Что это — не моё чувство. Что это Аниша, это её место говорит через меня. Что ты — испытание.
— А я боюсь, — тихо сказала Лиане, — что это не испытание. Что это — жизнь. А я её не приму, потому что не смею.
Он медленно протянул руку. Она не отстранилась. Его пальцы коснулись её локтя — как паломник касается святыни. Неуверенно, благоговейно.
— Мне казалось, любовь — это подвиг, — произнёс он. — Что она должна быть чистой, непорочной, как жертва.
— А я думала, что она умирает вместе с телом, — сказала Лиане. — Но, может быть, она просто меняет лицо.
И тогда они поцеловались. Не как влюблённые. Не как грешники. А как те, кто долго нёс боль и вдруг нашёл её зеркало — не отражение, а присутствие.
Это был поцелуй без обещаний. Без страсти. Он длился миг, но этот миг разомкнул круг. Он понял — это не Аниша говорила через него. Это он сам, живой, впервые за долгое время.