ДЭВИД .
Пайн-стрит умерла задолго до того, как её покинули последние жители. Когда-то здесь звенели велосипедные звонки, хлопали двери, пахло свежескошенной травой, но теперь — только треснувший асфальт, облупившиеся стены и чёрные провалы окон, смотрящие на меня, как глаза без зрачков. Туман, густой и липкий, стелился по тротуару, как разлитое молоко, цепляясь за остовы машин-призраков, чьи ржавые каркасы торчали, словно памятники забытой жизни. Я стоял под ржавым указателем, где буквы "PINE ST" едва читались под слоем грязи и мха, и чувствовал, как холод просачивается под куртку, будто сама улица знала моё имя.
В левой руке я держал пачку дешёвых сигарет, намокших от сырости. Пальцы дрожали — не от холода. Курение было моей слабостью, от которой я не избавился, несмотря на обещания матери перед смертью. Она ненавидела запах табака, говорила, что он крадёт жизнь по капле, но сегодня мне было всё равно. В правой — фотография женщины, чьё лицо преследовало меня в кошмарах семь лет. Джоанна Ли. Её мягкая, светлая улыбка была неуместна в этом мёртвом месте. Её глаза — тёмные, живые — смотрели с бумажного снимка, словно спрашивая: «Почему ты не спас меня?» Я сжал фотографию так, будто это могло вернуть её к жизни.
Семь лет назад я видел Джоанну в комнате для допросов. Её тонкие пальцы теребили рукав свитера, глаза были полны страха, но в них горела решимость. Она была свидетелем по делу "Красного ворона" — сети коррупции, опутавшей мэрию, полицию, суды. Джоанна утверждала, что её муж, Бен Ли, чиновник среднего звена, был лишь пешкой в большой игре. Она обещала доказательства — записи, счета, имена. Я поверил. Но через неделю она исчезла. Остались только слухи — сбежала, или... исчезла навсегда. Ни тела, ни улик. Только моя вина, тяжёлая, как камень. Я думал, она мертва. Но, глядя на фото, не мог избавиться от мысли: а если нет?
— Мур, ты пришёл или застрял в прошлом? — Голос Эвелин Рэй прорезал тишину, острый, как лезвие. В её словах звучала насмешка — лёгкая, но точно нацеленная.
Я обернулся. Она стояла, прислонившись к накренившемуся фонарному столбу. Волосы цвета угля были стянуты в хвост, открывая резкие скулы и глаза, видящие сквозь ложь. Она почти не улыбалась — не от злобы, а потому, что не тратила эмоции на недостойный мир. Мы работали вместе два года, но я до сих пор не знал, что ею движет. Может, правда. Может, долг. А может, как и мной — что-то, о чём она молчит. Эвелин была шахматисткой в мире, где все играли в карты. Расчётливая, точная. Лучший специалист — и самая опасная.
— Иду, — буркнул я, пряча фото в карман. Пачку сигарет бросил на асфальт и раздавил. Бросить не удалось, но хотя бы не закурил под её взглядом.
Я пошёл за Эвелин, стараясь не смотреть на её спину. Её шаги были точными, уверенными — будто она уже знала, чем закончится партия. Она вела к дому №41, чья облупленная дверь зияла, как пасть. Туман клубился у порога, будто не хотел впускать. Эвелин толкнула дверь, и скрип разнёсся по улице, словно предупреждение.
Внутри пахло сыростью и металлом — знакомый, липкий запах смерти. Пыль клубилась в воздухе. Стены трескались, обои свисали лоскутами, как старая кожа. В углу — перевёрнутый стул. Гостиная была пуста, если не считать старого дивана и тела в центре комнаты.
Женщина лежала на деревянном полу. Платье цвета вина — дорогое, но измятое. Руки аккуратно сложены на груди, словно кто-то хотел придать покой. Но её горло... Чистый, хирургически точный разрез. Без лишней крови. Её либо убили не здесь, либо тщательно очистили. Я замер. Это была Джоанна. Не просто сходство — я узнал её сразу. Даже теперь, с пустыми глазами, она смотрела на меня, как тогда — с мольбой, которую я не услышал.
В горле встал привкус металла. Я прикусил губу, сдерживая крик.
— Горло перерезано. Чисто. Профессионально, — сказала Эвелин, присев рядом. Она осматривала всё: пол, стены, диван. — Ни крови, ни следов борьбы. Всё слишком аккуратно. Это не место убийства. Её принесли.
Я молчал. Джоанна верила, что я смогу разрушить сеть, что держит город в кулаке. Я подвёл её. А теперь её смерть — как крик. Послание. Кто-то знал, что я приду. Кто-то хотел, чтобы я увидел.
— Мур? Ты её знаешь? — Эвелин подняла взгляд. Острый, читающий мысли.
— Да, — прошептал я. — Джоанна Ли. Свидетельница по делу "Красного ворона". Пропала семь лет назад. Я думал, её убили тогда.
— Значит, ошибался, — холодно заметила Эвелин. Без злобы. Просто факт. — Не в первый раз, да?
Я достал старый блокнот, записывая детали: платье, рана, отсутствие крови, окурок, туман. Это помогало держать голову ясной. Но каждый раз, глядя на мёртвое лицо Джоанны, я видел её живой — с надеждой, которую не оправдал.
— Это не просто убийство, — сказал я, закрывая блокнот. — Это знак.
— Для кого?
Я сглотнул. Горло пересохло.
— Для меня.
Молчание стало плотным, как бетон. Я знал, о чём она думает: что я тяну её в старую войну. Но Джоанну убили не просто так. Это шахматный ход. Игра началась.
Я подошёл к окну. Туман за стеклом сгущался. Улица мертва. Но что-то на ней всё ещё живо. Что-то, что знает моё имя.
— Позови криминалистов, — сказал я. — Это только начало.
ЭВЕЛИН
Дэвид молчал. Как всегда. Но его молчание было не пустым — оно весило, как свинец, и говорило больше, чем крики других. Я знала таких: тех, чья боль прячется за семью замками; кто не просит помощи, а просто продолжает жить — иногда по инерции, иногда из упрямства. Дэвид Мур был из таких. Его глаза — серые, как вечный туман над этим городом — смотрели сквозь меня, туда, где тлело его прошлое. Я не спрашивала, что он там видит. Не из равнодушия — просто знала, что он не ответит. И, если честно, мне не нужно было знать. Пока он делал свою работу, его демоны были его бременем.
Мы вышли из дома №41 на Пайн-стрит, и утренний воздух хлестнул по лицу, пропитанный сыростью и гнилыми листьями, что скапливались в трещинах асфальта. Туман ещё цеплялся за землю, но редел, открывая взгляду Вторую улицу — ещё одну вену в теле умирающего города, где дома стояли, как надгробия, а облупившиеся фасады хранили следы времени. Фонари, забывшие, как светить, торчали из земли, словно ржавые штыри.
Я обернулась. Дэвид шёл рядом, но будто отдельно. Его пальцы судорожно сжимали фотографию Джоанны — он думал, что я не вижу, но я замечаю всё. В его глазах не было страха — только решимость и боль, стиснутые в кулак. Он снова смотрел в прошлое. А я — в настоящее. Кто-то убил женщину, которую он обещал спасти. Кто-то выждал семь лет, чтобы напомнить ему. И сделал это с хирургической точностью.
— Кто-то знал, что мы придём, — сказала я, не поворачивая головы. — Не просто знал. Ждал.
Он кивнул. Лицо было каменным, но я видела, как сжались его челюсти.
— Нас предупредили, — сказал он. Его голос был твёрдым, но сдавленным, будто слова царапали изнутри. — Кто-то знает, что я снова в деле. И что ты рядом.
Он посмотрел на меня. Не угрожающе — скорее... предостерегающе. Не лезь. Не надо. Но я уже шагнула в эту бездну, и дороги назад не было.
— Тогда будем работать вместе, — ответила я, встретив его взгляд. Мой голос был ровным, но внутри бился пульс, будто я стояла на краю крыши. — Хочешь ты этого или нет.
Он не ответил, но уголок губ едва заметно дрогнул. Не улыбка — знак. Мы стояли на Второй улице, два человека, связанных старым делом и новым телом. А город молчал. Но я знала — это молчание не вечное. Оно накапливает дыхание, прежде чем закричать.
ДЭВИД
Когда-то я думал, что дело можно закрыть, поставить на полку и забыть, как старую книгу, которую никто больше не откроет. Но теперь знал: есть расследования, которые не умирают. Они живут в трещинах памяти, словно призраки, и возвращаются спустя годы — в виде мёртвых тел, уложенных с пугающей аккуратностью в заброшенных домах.
«Красный ворон» был именно таким призраком. Семь лет назад он похоронил мою карьеру, выкинул меня из мэрии, оставил с виной, что въелась под кожу, как ожог. А теперь он вернулся. Не чтобы снова напомнить о себе — чтобы добить. Я чувствовал, как его тень снова сжимает мне горло.
Я сидел в машине — старом, прокуренном «Форде», где обивка хранила запах пыли и сигарет, от которых я не избавился даже после смерти матери. Она ненавидела табак, говорила, что он крадёт жизнь медленно и подло, но сегодня мне было плевать. Холодный воздух вползал через приоткрытое окно, смешиваясь с дымом дешёвой сигареты, которую я держал меж пальцев. Дым царапал горло, но хоть он перебивал металлический привкус во рту — тот самый, что остался после дома на Пайн-стрит.
Лицо Джоанны Ли не уходило из головы. То, как лежало её тело. Горло. Тишина в комнате, в которой всё было чересчур аккуратно. Я вспоминал её глаза. Прежние. Те, что смотрели на меня в комнате для допросов, когда она дрожащим голосом рассказывала о записях, счетах, угрозах. Тогда я поверил ей. А потом она исчезла. И теперь вернулась — мёртвой.
Я смотрел на тлеющий кончик сигареты, будто он выжигал во мне слабость.
— Ты замолчал, — сказала Эвелин. Она сидела справа, в пол-оборота к окну. Её профиль — вырезанный из камня: точные линии, ровная шея, губы, сжатые в тонкую нить. Волосы, убранные в хвост, не шевелились, словно даже ветер не решался тронуть её.
— Думаю, — ответил я и выдохнул дым. Он расплылся в салоне, как воспоминания, от которых невозможно убежать. — Это не просто убийство. Это приглашение. Кто-то оставил нам тело, как шахматист выставляет фигуру на поле.
— Думаешь, это снова «Красный ворон»? — Она повернулась ко мне. Её голос был спокойным, но глаза — нет. Они напряжённо искали во мне что-то. Ответ? Слабость? Уверенность?
— Это не просто остатки старого дела. Это что-то новое. Но с теми же руками. Или с тем же почерком. — Я затушил сигарету о пепельницу и уронил окурок туда, не глядя. — Джоанна не должна была вернуться. Не так.
Эвелин молчала, и я чувствовал, как её взгляд прожигает щеку.
— Её убили как предупреждение, — сказал я. — Или как наказание. Но не для неё. Для меня. Кто-то хочет, чтобы я знал: они следят.
Она не удивилась. Только опустила глаза и кивнула.
— Ты хочешь снова копать?
— А ты?
— Я уже по уши. — Она чуть улыбнулась. Почти.
Я включил зажигание. Двигатель заурчал, словно ему тоже не хотелось снова в эту игру. Мы поехали в участок, но я знал — дальше будет глубже. Грязнее. Громче.
Потому что мёртвое дело ожило. А я — единственный, кто его помнил.
ЭВЕЛИН
Дом Бена Ли был ловушкой для света — ни один луч не пробивался сквозь грязные окна, заколоченные досками. Комнаты тонули в полумраке, и тени в них казались живыми, шепчущими о прошлом, которое никто не хотел вспоминать. Воздух был тяжёлым, пропитанным запахом алкоголя, гниющих остатков еды и тем металлическим привкусом, который я научилась распознавать за годы работы — запах крови, даже если её не видно. Стены с трещинами и пятнами плесени будто хранили отпечатки боли, а пол скрипел под ногами, как кости, протестующие против нашего вторжения.
Дэвид стоял рядом, лицо — как маска, но я видела, как его пальцы сжимались в кулаки, будто он сдерживал желание ударить — кого-то или себя. Его взгляд, серый, как туман Пайн-стрит, скользил по комнате и задержался на стене с фотографиями. Там красная нить связывала нас всех — фигуры, имена, даты, — в паутину чьего-то безумия.
Мы вызвали наряд, как только увидели эту стену, но я знала — полиция прибудет слишком поздно. Этот дом пах смертью задолго до того, как мы нашли тело. Каждый шорох, каждый скрип казался предупреждением: мы здесь не одни.
Я достала диктофон. Пальцы дрожали, но голос звучал ровно — привычка, выработанная годами. Даже если внутри всё кричит, снаружи ты — лёд.
— Время: 14:27. Дом на Восточной, 76. Обнаружено тело мужчины, предположительно — Бен Ли. Ванная комната. Признаки насильственной смерти...
Я выключила запись и взглянула на Дэвида. Его взгляд был прикован к стене, где лицо Джоанны с фотографии теперь смотрело с пожелтевшей вырезки, прибитой кнопками к фанере. Та же улыбка. Те же глаза. Но здесь — они будто ожили, кричали, требовали ответа.
— Кто-то знал, что мы придём, — прошептала я.
Дэвид не ответил. Его рука скользнула в карман и легла на фотографию, которую он прятал с первой сцены. Я заметила свежий окурок у стены — без помады, с другим табаком. Не "Мальборо", как у Бена. Значит, кто-то был здесь недавно.
— Это не Бен, — сказал он, указывая на окурок. — Кто-то приходил.
Я аккуратно подняла его с помощью пакета для улик. Рукав куртки зацепился за одну из нитей на стене, и та дёрнулась. Эта паутина была живой. Она следила за нами.
— Мы не просто ищем Бена Ли, — сказал он, поворачиваясь ко мне. — Мы ищем того, кто оставил нам всё это.
Я кивнула. Моё лицо, возможно, оставалось непроницаемым, но в кармане пальцы сжали отмычку, которую я несла как амулет. Я знала: мы вляпались. И знала: не отступлю.
Мы вышли из ванной, оставив полицейских работать. Их голоса и шелест пакетов для улик смешивались с эхом шагов. Дом Бена Ли стал местом преступления. Но для меня он был чем-то большим — домом теней, где прошлое и настоящее сплелись в смертельный узел.
Я знала: мы не уйдём отсюда с пустыми руками. Но цена за ответы уже взымается. За окном Восточная улица тонула в серой дымке, и я чувствовала, как город смотрит на нас. Выжидает.
ДЭВИД.
Линден-Фоллз был в часе езды от города, но казался другим миром — тихим, замкнутым, где время текло медленнее, а скорбь впиталась в каждый камень. Дорога вилась между холмов, поросших чахлой растительностью, и голые ветки деревьев царапали небо, как когти. Лёгкий туман цеплялся за асфальт, а фары «Форда» выхватывали из него лишь фрагменты: ржавый указатель, покосившийся забор, одинокую ворону, следившую за нами, как молчаливый страж. Приют стоял на вершине, окружённый каменной оградой, поросшей мхом и плющом, будто сама природа пыталась скрыть это место от чужих глаз. Здание было старым, но ухоженным, с облупленной белой краской и узкими окнами, в которых свет, казалось, чувствовал себя чужим. Воздух был влажным, и в нём витала горечь — еле уловимая, но тяжёлая, как память.
Я припарковался у ворот, чувствуя, как тишина Линден-Фоллз давит на грудь. Даже пение птиц звучало приглушённо, будто всё здесь боялось говорить вслух. Мы с Эвелин ехали молча. Не нужно было слов — оба знали, что Стелла, девочка с фотографии на стене Бена, теперь — наша единственная зацепка. И оба боялись, что найдём.
Коридоры приюта были узкими и выкрашенными в тускло-зелёный, облупившийся от времени цвет. Повсюду висели детские рисунки — дома, деревья, солнце — поблёкшие, с отклеившимися уголками, как воспоминания, потерявшие яркость. Запах дезинфекции смешивался с сыростью, оседая на коже, как пыль из прошлого.
Общая комната была просторной, с высокими потолками и большими окнами. За стеклом ветви деревьев качались на ветру, будто махали кому-то прощально. Несколько детей сидели за столами — кто-то рисовал, кто-то смотрел в никуда. Их лица были бледны, как будто свет в них угас. Но моё внимание сразу приковала фигура у окна.
Стелла.
Сидела, сгорбившись, на старом диване с выцветшей обивкой, будто пыталась стать меньше, незаметнее. Ей было, наверное, семнадцать, но в ней было и меньше, и больше — худощавая, напряжённая, как струна, готовая лопнуть. Кудрявые чёрные волосы спадали на плечи, и я узнал в них ту самую девочку из комнаты для допросов. Тогда она держала куклу с потухшими глазами и смотрела на меня, будто я мог всё исправить. Я не смог. Теперь — она здесь, и её молчание снова говорило громче слов.
— Привет, — сказал я. Голос прозвучал хрипло, будто я вдохнул пыль Пайн-стрит.
Она не обернулась. Смотрела в окно. Эвелин стояла рядом, напряжённая, молча поддерживая меня. Это молчание было как опора.
— Меня зовут Дэвид. Это Эвелин, — продолжил я, сделав шаг. Половицы заскрипели — будто осуждали.
— Мы не враги, — сказала Эвелин, её голос был ровным, но твёрдым. Она приблизилась, но не подошла вплотную, давая девочке пространство.
— Нет, — отозвалась Стелла. Её губы дрогнули, но это не была улыбка. — Просто запоздалые.
Слово ударило, будто удар под рёбра. Я хотел сказать, что пытался, что не знал. Но горло сжалось, и я только смотрел на неё, чувствуя, как вина всплывает с новой силой.
Она не просила ни защиты, ни ответов. Только смотрела. Потом, почти ритуально, протянула нам старую, выцветшую тетрадь. На обложке — слова: «Если я исчезну». Я взял её — и будто держал в руках не бумагу, а крик.
— Это мама писала, — прошептала Стелла. — Спрятала в кукле. Недавно нашла. Там всё.
Эвелин шагнула ближе, но не торопилась с вопросами.
— Спасибо, Стелла. Мы разберёмся, — сказала она спокойно.
Стелла кивнула. Но уже не была с нами — взгляд снова в окне, где не было ни солнца, ни надежды.
Мы вышли, оставив её на диване — сгорбленную, как будто хотела исчезнуть. Тетрадь в моих руках была как мина — любое неверное движение, и всё взорвётся. Я знал, что внутри — правда. Или то, что добьёт нас окончательно.
— Она не доверяет нам, — сказала Эвелин в коридоре.
— Но хочет, чтобы мы прочитали, — ответил я, крепче сжимая тетрадь.
Мы вышли в холод Линден-Фоллз. Ветер хлестнул по лицу, как напоминание. Я заметил движение у ворот — тень, слишком быструю, чтобы быть случайной. Нас уже ждали. Игра продолжалась.
ЭВЕЛИН
Тетрадь Джоанны Ли лежала в моих руках. Тонкая, выцветшая обложка была влажной от сырости, будто впитала в себя холод Линден-Фоллз. Я провела пальцами по ткани, чувствуя её шероховатость и пятна, оставленные временем — как шрамы на коже. Почерк на первой странице был женским, неровным, с резкими росчерками, будто она писала в спешке, дрожащими от страха руками, при тусклом свете или в темноте, где каждый шорох мог быть последним. Первая строка резанула, как лезвие:
«Если ты читаешь это, значит, меня уже нет.»
Холод пробежал по спине — не от сквозняка, а от чувства, что эти слова — не просто дневник, а завещание. Крик. Предупреждение тем, кто осмелится пойти по её следу.
Мы с Дэвидом сидели в моей квартире — маленькой, на третьем этаже старого дома в центре. Стены здесь хранили эхо прежних жильцов. Полумрак сгущался, единственным источником света была настольная лампа с потрескавшимся абажуром, отбрасывавшая длинные тени на выцветшие обои. Окна были зашторены, тяжёлые занавески слегка колыхались от сквозняка, и я чувствовала, как тьма снаружи давит на стекло, будто пытаясь прорваться внутрь. Запах горьковатого кофе смешивался с запахом старой бумаги, создавая атмосферу затхлого архива, где каждая строка может изменить всё.
Дэвид сидел напротив, склонившись над столом. Его лицо было словно камень, но я видела напряжение: сжатые челюсти, взгляд, цепляющийся за каждое слово, как будто он искал не только улики — искупление. Он всё ещё винил себя за Джоанну. За то, что не смог защитить.
— Она боялась, — сказала я, листая страницы. — Не за себя. За дочь.
— И всё равно говорила, — пробормотал он. — Даже зная, чем это закончится.
В одной из записей Джоанна упоминала имя — Карлсон. Мы с Дэвидом переглянулись. Это имя не было новым, но теперь оно всплыло из прошлого, как заноза, которую никто не извлёк. Карлсон был среди тех, кто работал с Кравеном. Тогда — незаметный, тень за ширмой. Теперь — возможно, ключ.
— Это не просто фамилия, — сказал он. — Это точка отсчёта.
Я кивнула, перелистывая страницу. Записи были скомканными, местами — только слова, списки, фрагменты, как будто Джоанна вела хронику, надеясь, что кто-то разберёт её код. Мы выписывали всё в блокнот. Каждая фраза была как кусок пазла.
— Она всё понимала, — сказала я. — И всё равно осталась. Ради Стеллы. Ради правды.
Дэвид не ответил. Только взял одну из страниц и поднёс ближе к лампе. Её край был обожжён — может, случайно, а может, в попытке спрятать. Но слова всё ещё читались:
«Он сказал, что если я заговорю, они исчезнут. Все. Я знаю, что не спасу себя. Но, может, спасу её.»
— Это не просто история, — прошептал он. — Это крик матери, у которой отняли всё.
Я чувствовала, как во мне что-то ломается. Не страх. Не гнев. Что-то большее. Стыд, возможно, что мы были слишком поздно. Или решимость — не дать этому быть зря.
— Она хотела, чтобы мы нашли их, — сказала я. — Карлсона. Кравена. Всех.
— И чтобы мы не сделали тех же ошибок, — добавил он.
Я закрыла тетрадь. Обложка была холодной, как кожа мёртвого. Мы не знали, куда ведёт эта дорога, но знали точно — назад пути нет.
В этой комнате, среди теней и запаха кофе, я поняла: мы на пороге. И следующий шаг может стоить всего.
ДЭВИД
Конверт появился, как призрак из прошлого — словно Джоанна Ли предвидела, что мы будем перебирать её тетрадь, цепляться за каждую ниточку, чтобы вытащить правду из темноты. Эвелин сидела за столом в своей квартире, пальцы скользили по потрёпанной ткани обложки, изучая выцветший корешок, когда она вдруг замерла. Что-то плотное нащупалось под подкладкой — чужое, инородное, будто спрятанное не для всех.
Мы оба замолчали. Воздух в комнате уплотнился, как перед грозой. Эвелин встретила мой взгляд — острый, настороженный — и я почувствовал, как сердце сжалось. Мы стояли на пороге чего-то необратимого.
Осторожно, почти ритуально, она отделила конверт — старый, пожелтевший, с потемневшими краями. Он был запечатан чёрным воском — гладким, как зеркало, без печати, без знака. Только эта немая поверхность, будто глаз, наблюдавший за нами и ждавший, когда мы осмелимся заглянуть внутрь.
Я взял его, чувствуя пальцами хрупкость бумаги. Вес — ничтожный, но в нём было что-то угрожающее. Письмо, не отправленное, не вскрытое. Слово, задержавшее дыхание.
Мы открыли его вместе. Внутри — тонкий лист, исписанный ровным, немного нервным почерком. Я читал вслух, голос звучал глухо, будто я сам тону в словах:
«Если это письмо в твоих руках, значит, я проиграла. Возможно, меня больше нет. Или хуже — меня заставили молчать. Но правда ещё может выбраться наружу. Её код — в записи. Не верь никому, кто говорит, что защищает. Они — система. А система — это ворон. Он клюёт правду, пока она не перестанет дёргаться.»
Я замолчал. Мой рот был сухим, как пепел. Пальцы вцепились в бумагу.
Эвелин наклонилась ближе. Слова на листе были чёткими, почти резкими. Джоанна не умоляла, не плакала — она указывала путь.
«Ты знаешь, кто они. Ты видел. Но не хотел верить. Теперь придётся. Они уже рядом. И если ты читаешь — значит, у тебя ещё есть шанс. Найди запись. За ней охотятся. Она — ключ.»
Запись.
Мы переглянулись. В комнате стало холодно.
— Она знала, что мы вернёмся, — прошептала Эвелин. — Всё это было подготовлено. Не для полиции. Для тебя.
Я кивнул. Горло сжалось. Письмо дрожало в моих руках, как последний глоток воздуха.
— Джоанна никогда не сдавалась. Даже когда её сломали. Она оставила это, как крик сквозь бетон.
— И теперь он слышен, — сказала Эвелин. — Вопрос в том, успеем ли мы.
Я медленно свернул письмо. Внутри было имя. Адрес. Что-то, что может стать поворотным.
— Мы найдём их, — сказал я, голос стал низким, почти рычанием. — Кто бы ни был R.K., он знает, что мы идём. И он не остановится, пока мы не замолчим. Как Джоанна. Как Бен.
Эвелин встретила мой взгляд. Я увидел в её глазах то, что держало меня на плаву всё это время: решимость идти до конца. Даже если цена — сама жизнь.
Я не знал, чем всё это закончится. Но теперь — я знал, с чего начать.
ЭВЕЛИН.
Клуб «Грани» прятался на самой границе города, где асфальт растворялся в пустырях, а неоновая вывеска мигала, как предупреждение, отбрасывая кроваво-красные блики на мокрый тротуар. За фасадом из тёмного стекла, отражавшего огни уличных фонарей, скрывался другой мир — тот, где деньги диктовали правила, а правда умирала в углу, задохнувшись от лжи.
Внутри пахло дорогим алкоголем, кожей, сладковатым парфюмом, который цеплялся к одежде, как дым. Приглушённая джазовая музыка плыла в воздухе, саксофонные ноты звучали, как шёпот, глушимый звоном бокалов и приглушёнными разговорами. За столиками сидели люди в дорогих костюмах, лица которых скрывали больше, чем показывали. Здесь никто не задавал вопросов — ответы стоили слишком дорого.
Карлсон ждал нас. Мы нашли его сразу — он сидел в углу, окутанный тенью, где даже неон едва касался его лица. В руке — бокал янтарного виски. Пальцы лениво крутили стекло, отблески ложились на лакированную поверхность стола. Его поза — расслабленная, но выверенная. Шахматист, знающий, что сейчас его ход.
Он не вздрогнул, увидев нас. Только криво усмехнулся, обнажив зубы, как хищник, уверенный в своей добыче.
— Ну вот и вы, — протянул он вкрадчиво, делая глоток. Голос был мягким, но тягучим, с металлической нотой, скрытой под вежливостью. — Прошлое всегда возвращается, как плохой почтальон. Не так ли?
Мои пальцы сжались в кулаки под столом. Я стиснула зубы, чтобы не сорваться. Его тон, ухмылка, самообладание — всё било по нервам, как молот по стеклу.
Дэвид сел рядом, не отводя взгляда. Он был тише обычного, и это пугало больше.
— У тебя есть то, что нам нужно, — сказала я. — И ты знаешь это.
Карлсон качнул головой.
— У меня есть только память. А она... выборочная.
Я наклонилась вперёд, придвигаясь ближе, чтобы он слышал каждый мой вдох.
— Тогда советую вспомнить. Пока не стало поздно.
Он усмехнулся. Губы едва дрогнули, но в глазах мелькнуло то, что я искала — страх. На миг. Почти неуловимый.
— Вы не первые, кто угрожает мне, — сказал он, делая ещё глоток. — Но, возможно, вы последние, кто делает это с верой в правду. Остальные хотели только выжить.
— А ты? — спросил Дэвид. — Что хочешь ты?
Карлсон посмотрел на него, долго, внимательно.
— Чтобы игра продолжалась, — произнёс он наконец. — Без меня она всё равно не остановится.
Я заметила движение у барной стойки — тень, мелькнувшую слишком быстро. Не официант. Я напряглась, но виду не подала. Нас слушали. Карлсон это знал. Возможно, сам устроил. Или сам был под прицелом.
Его взгляд стал холоднее, голос — суше.
— Кравен не центр. Он — инструмент. Вы знаете, кто стоял за ним?
— Мы дойдём, — сказала я. — И если ты стоишь между нами и истиной — сгоришь вместе с ними.
Он кивнул, поднял бокал — как будто в тосте, насмешливом и обречённом.
— До встречи, мисс Рэй.
Я встала. Мой голос был твёрдым:
— Мы ещё увидимся.
На улице воздух ударил в лицо, резкий и мокрый. Я запахнула плащ, дрожь прошла по позвоночнику — не от холода, а от того, что только что услышала.
— Он боится, — сказала я, глядя на темнеющий город. — Его бравада — маска. Он знает больше, чем говорит.
Дэвид шёл рядом. Его шаги были тяжёлыми. Мы не вышли — мы вырвались. Из клуба, из паутины, в которую он нас хотел вплести.
Позади мигал неон. Впереди — темнота. И я знала: в ней кто-то уже расставил фигуры. Но теперь — наш ход.
ДЭВИД
Я снова увидел её во сне. Джоанна стояла на краю пирса, в белом пальто, которое развевалось на ветру, как флаг капитуляции. Чёрные волосы хлестали по лицу, но она не отводила взгляда от моря, где волны с глухим рёвом били о скалы — ритмично, как сердцебиение умирающего. Губы дрожали, будто она пыталась что-то сказать, но слова тонули в солёном воздухе. Глаза... они были мёртвы, как в тот день на Пайн-стрит, когда я увидел её тело, аккуратно уложенное, с перерезанным горлом и безмолвной укоризной. Она повернулась ко мне, и в её взгляде не было ни гнева, ни обвинения — только пустота, разрывавшая грудь, как ржавый нож. Я хотел крикнуть, шагнуть вперёд, но ноги будто приросли к доскам пирса. А она сделала шаг назад — и исчезла. Только эхо её имени отозвалось в моей голове.
Я проснулся в холодном поту. Простыни прилипли к коже, пропитанные страхом, как вторая оболочка. Сердце колотилось, как после погони. Потолок над головой казался далёким, чужим. Тени от уличных фонарей плясали по стенам, словно призраки. Телефон мигнул — короткая вспышка света, и я схватил его, пальцы дрожали.
Сообщение от Стеллы:
«Я вспомнила. У мамы был сейф. В старом маяке. Код — дата моего рождения.»
Я перечитал трижды, пытаясь убедиться, что это не остаток сна. Стелла. Её сухие, твёрдые глаза, рука, протянувшая мне тетрадь. Она знала больше, чем говорила. И теперь — решила, что пора.
Я не стал ждать утра. Не стал спрашивать, почему именно сейчас, почему в три часа ночи. Просто набрал Эвелин. Её голос, хриплый от сна, но уверенный, отозвался на втором гудке. Через час мы мчались по пустынному шоссе к маяку на краю города. Береговая линия терялась в серой дымке, а море нашёптывало старые тайны.
Маяк стоял одиноко, как забытый часовой. Его когда-то белая башня потемнела, краска облупилась, обнажая ржавчину, как старые шрамы. Разбитые окна зияли пустыми глазницами, и ветер свистел в них, будто в трубах погибшего корабля. С тех пор как город отключил береговые огни, сюда не заглядывал никто. Деревянные ступени скрипели под нашими шагами, словно предупреждали: не место вам здесь.
Внутри пахло пылью, сыростью и гниющим деревом. Пол был усеян осколками стекла и обрывками старых канатов, которые хрустели под ботинками. Фонарь в руке Эвелин выхватывал из темноты трещины на стенах, плесень, ржавые перила, ведущие наверх — туда, где тьма казалась живой.
— Вот он, — сказала она. Голос — тихий, но твёрдый.
В углу стены, словно вросший в камень, находился металлический ящик. Слой пыли был таким толстым, что его можно было принять за часть стены. Цифровой замок выглядел чужеродно в этом гниющем пространстве. Кнопки потемнели, но экран работал.
Я ввёл дату рождения Стеллы. Щелчок. Тишина.
Крышка поддалась.
Внутри — флешка, старые письма, жетон с выбитым номером. Я взял их, и вес в кармане куртки показался непомерным. Эти вещи были ключами. К дверям, которые никто не хотел открывать.
Эвелин положила руку мне на плечо. Тёплое, уверенное касание. Без слов, но в нём было всё. Мы — здесь. Вместе. Я почувствовал, как сквозь холод начинает пробиваться тепло. И мне на секунду показалось, что можно дышать.
Мы вышли наружу. Ветер ударил в лицо, пропитанный солью и ночной влагой. Он вытеснил пыль из лёгких. Маяк остался за спиной — тёмный силуэт, сломанный страж, чей взгляд я ощущал даже в спину.
Кто-то хотел, чтобы мы нашли этот сейф. И этот кто-то знал, что я не отступлю.
ЭВЕЛИН.
Запах дешёвого виски и сигаретного дыма всё ещё пропитывал мою куртку после клуба «Грани». Часы показывали 00:15, и усталость от долгого вечера давила на плечи, но адреналин не давал остановиться. Мы только что вышли от Карлсона, и его слова о Джоанне всё ещё звучали в голове, оставляя горький привкус. Этот окурок, найденный в квартире Бена, был нашей единственной зацепкой, способной либо вытащить нас из тьмы, либо затянуть глубже.
Дэвид сидел за рулём, его лицо было осунувшимся после долгого вечера в баре. Сигарета догорала в его пальцах, дым поднимался к потолку, смешиваясь с остатками аромата виски. Он молчал, но я знала, что его мысли крутятся вокруг того, что мы услышали.
— Держи глаза открытыми — сказала я, глядя на пустынную дорогу.
— Согласен — ответил он, бросив на меня быстрый взгляд. Его голос был хриплым, как будто он прокашливал ночь.
Я кивнула, проверяя телефон. Мой контакт в криминалистике ответил — лаборатория готова принять нас в 5 утра. Анализ ДНК займёт время, и это была наша главная надежда. Я отправила подтверждение. Фильтр окурка был слишком свежим, чтобы дать что-то кроме биологических следов, и я надеялась, что ДНК раскроет правду.
Дорога через северные объезды была узкой, с выбоинами, которые заставляли машину подпрыгивать. Фары выхватывали из тьмы заросли бурьяна и ржавые остовы брошенных машин. Я знала этот район — заброшенный промышленный сектор, где даже крысы держались тихо. Лаборатория пряталась там, в одном из старых ангаров, и я надеялась, что наш контакт не предаст нас под давлением.
— Что, если ДНК ничего не даст? — спросил Дэвид, его голос прервал мои мысли.
— Тогда вернёмся к началу — ответила я, поворачиваясь к нему. — Но я не думаю, что это тупик. Этот окурок — всё, что у нас есть.
Он кивнул, но я видела сомнение в его глазах. Я понимала. Встреча с Карлсоном всколыхнула всё — Джоанну, Бена, Стеллу, имена на стене. Его слова о том, что она сунулась в чужую игру, и намёк держаться подальше — это было предупреждение. Окурок мог дать ответы через ДНК, но мог и оказаться пустышкой.
Шорох слева заставил меня напрячься. Я прищурилась, пытаясь разглядеть что-то в темноте. Возможно, ветер, а возможно, кто-то следил за нами после клуба. Я положила руку на отмычку в кармане, чувствуя её холодный металл.
— Слышал? — спросила я, не отводя взгляда от окна.
— Да — ответил он, сбавляя скорость. — Держи пакет при себе. Если что-то пойдёт не так, он наш единственный шанс.
— Уже убрала — сказала я, похлопав по куртке. — И не волнуйся, я не выпускаю из рук то, что может нас спасти.
Дэвид усмехнулся, но улыбка быстро угасла. После клуба напряжение только росло. Лаборатория была нашей следующей остановкой, но путь туда был как ход по лезвию. Я проверила телефон — сигнал слабел, и это меня беспокоило. Если связь пропадёт, мы останемся одни.
— Возьми запасной маршрут — сказала я, указав на развилку впереди. — Через старый мост. Дольше, но меньше шансов, что нас заметят.
— Хорошо — кивнул он, поворачивая руль. Машину тряхнуло на неровной дороге, и я крепче сжала отмычку. Мост был старым, с облупившейся краской и скрипящими балками, но вёл через реку, избегая главных трасс.
Тишина в салоне давила, прерываемая только урчанием мотора. Я думала о Карлсоне, о его насмешливом тосте, о тени за барной стойкой. Кто-то знал, что мы там были, и это пугало. После клуба я чувствовала себя как на мушке. Окурок в кармане был нашей надеждой, но и слабым местом. Если нас перехватят, они заберут его и оставят нас ни с чем.
— Сколько до лаборатории? — спросил Дэвид, прерывая мои мысли.
— Час, если не нарвёмся на патруль — ответила я, глядя на карту на экране. — Но держи скорость. Не хочу привлекать внимание.
Он кивнул, и я заметила, как его руки напряглись на руле. Я достала из сумки маленький фонарик, проверила батареи. После клуба я не могла исключить засаду, и свет мог стать нашим спасением. Я положила его рядом, готовясь к худшему.
Дорога становилась всё темнее, и я почувствовала, как сердце бьётся быстрее. Шорох повторился, теперь ближе, и я увидела слабый отблеск в кустах. Возможно, животное, но инстинкт подсказывал иное. Я сжала отмычку сильнее.
— Готовься — сказала я, не отводя взгляда от окна. — Если это не ветер, мы в беде.
Дэвид молча кивнул. Минуты тянулись, пока наконец впереди не замаячил силуэт ангара. Часы показывали 01:15. Мы подъехали к заднему входу, где Майя уже ждала, закутанная в тёмный плащ. Её лицо было напряжённым, но она жестом пригласила нас внутрь. Я вынула пакет с окурком, чувствуя его вес, и передала ей.
— Это действительно срочно, — сказала я, глядя ей в глаза. — Нужен результат как можно быстрее. Я понимаю, что мы приехали раньше срока, но ты же меня знаешь... Если бы это не было так важно, я бы не торопилась.
— Понимаю — ответила она, убирая пакет в стерильный контейнер. — Дам знать, как только будет что-то. Но не ждите чудес за ночь.
— Просто сделай это — сказал Дэвид, его голос был твёрдым. — У нас нет времени.
Майя кивнула и скрылась в глубине ангара. Мы остались снаружи, под моросящим дождём, чувствуя, как ночь сжимает нас. Лаборатория начала работу.
ДЭВИД.
Серый свет утра пробивался сквозь грязные окна заброшенного ангара, где мы коротали остаток ночи. Часы показывали 06:30, и усталость от бессонных часов жгла глаза. Я стоял у двери, глядя на моросящий дождь снаружи, чувствуя, как холод пробирается под куртку. Сигарета в руке догорала до фильтра, и я бросил её на землю, раздавив каблуком. Эвелин сидела на старом ящике, сжимая телефон, и я знал, что она ждёт хоть какого-то сигнала от Майи. Окурок, который мы отдали ночью, был нашей последней ниточкой, и каждая минута без вестей оттягивала развязку.
— Ничего ещё? — спросил я, не оборачиваясь.
— Нет, — ответила она, голос её был тихим, но напряжённым. — Но она обещала сообщить, как только появится что-то.
Я кивнул, но внутри всё кипело. Встреча с Карлсоном в «Грани» оставила горький привкус. Его слова о Джоанне, его насмешливый тост — всё это било по нервам. Я вспомнил, как он говорил о её наивности, как намекал на чужую игру, и гнев, который я сдерживал в клубе, снова поднялся. Семь лет назад он стоял в коридоре мэрии, улыбаясь, пока всё рушилось, и теперь эта улыбка преследовала меня. Эвелин права — он знает больше, чем говорит, и это бесит.
Телефон в её руках завибрировал, разрывая тишину. Она быстро открыла сообщение, и я подошёл ближе, чувствуя, как сердце стучит быстрее. Сообщение от Майи было коротким: «ДНК частично готова. Приезжайте через час. Есть зацепка». Я сжал кулаки, пытаясь унять дрожь в руках. Это был шанс, но и риск — если кто-то следил за нами в клубе, они могли знать про лабораторию.
— Поедем, — сказал я, кивая ей. — Но осторожно. После «Грани» за нами могут быть хвосты.
— Согласна, — ответила она, вставая и пряча телефон. — Возьмём другой маршрут.
Мы вышли под дождь, и холодный ветер ударил в лицо. Машина ждала у ангара, покрытая росой и грязью. Я сел за руль, чувствуя, как напряжение сжимает плечи. Дорога к лаборатории была знакомой — северные объезды, узкие и извилистые, с ржавыми остовами машин по бокам. Фары выхватывали из тьмы заросли бурьяна, и я держал скорость, но не слишком высокую, чтобы не привлечь внимания.
— Думаешь, Карлсон нас подставил? — спросила Эвелин, глядя в окно.
— Возможно, — ответил я, сжимая руль сильнее. — Он слишком спокоен. Но если он нас ведёт, мы узнаем это скоро.
Тишина повисла в салоне, прерываемая только шорохом дождя по крыше. Я вспомнил тень за барной стойкой, мелькнувшую, когда мы уходили. Кто-то был там, и это не давало покоя. Эвелин права — нас могли заметить. Я бросил взгляд в зеркало заднего вида, но дорога позади была пуста — только тьма и отражения фар.
Дорога становилась всё хуже, и машина подпрыгивала на выбоинах. Я заметил развилку и повернул направо, выбирая объезд через старый мост. Доски скрипели под колёсами, и я чувствовал, как напряжение растёт. Если за нами следят, этот маршрут даст нам время заметить погоню.
— Сколько ещё? — спросила Эвелин, голос её был сосредоточенным.
— Минут двадцать, — ответил я, проверяя часы. — Держи отмычку наготове.
Она кивнула, и я увидел, как её рука скользнула в карман. Мы оба знали — после клуба каждая минута могла стать решающей. Лаборатория приближалась, и я надеялся, что Майя даст нам хоть что-то о ДНК. Джоанна, Бен, Стелла — их лица мелькали в голове, и я чувствовал, что мы близко к правде. Или к ловушке.
Наконец ангар показался впереди. Я припарковался у заднего входа, где Майя ждала, закутанная в плащ. Её лицо было бледным, но глаза горели сосредоточенностью. Мы вышли под дождь, и я кивнул ей.
— Что у тебя? — спросил я, не теряя времени.
— ДНК частично совпадает, — сказала она, протягивая нам файл. — Один профиль из базы. Но это только начало. Нужны ещё образцы.
— Кто? — спросила Эвелин, заглядывая в бумаги.
— Не знаю точно, — ответила Майя. — Но это кто-то с доступом к криминальным данным. Проверяйте связи Карлсона.
Я взял файл, чувствуя, как гнев и надежда смешиваются. Карлсон был ключом, и теперь у нас было доказательство. Но тень из клуба всё ещё висела над нами, и я знал, что эта ночь только началась.
ДЭВИД.
Я снова увидел её во сне. Джоанна стояла на краю пирса в белом пальто, которое развевалось на ветру, словно флаг капитуляции. Её чёрные волосы хлестали по лицу, но она не отводила взгляда от моря, где волны бились о скалы с глухим, ритмичным рёвом — как сердцебиение умирающего. Её губы дрожали, будто она пыталась что-то сказать, но слова тонули в шуме, растворялись в солёном воздухе. Её глаза... они были мёртвыми, как тогда, в доме на Пайн-стрит, когда я увидел её тело с аккуратно сложенными руками и перерезанным горлом, лежащее в луже крови — слишком чистой, чтобы быть случайной. Она повернулась ко мне, и в её взгляде не было обвинения — только пустота, которая разрывала мне грудь, как ржавый нож. Я хотел крикнуть, позвать её, но ноги приросли к пирсу, а она шагнула назад, в темноту, и исчезла, оставив только эхо своего имени в моей голове.
Я проснулся в холодном поту, простыни прилипли к коже, как вторая кожа, пропитанная страхом. Сердце колотилось, как после погони, и я лежал в темноте своей квартиры, глядя в потолок, где тени от уличных фонарей танцевали, как призраки. Телефон на тумбочке мигнул, и я схватил его, пальцы дрожали, будто я всё ещё был на том пирсе. Сообщение от Стеллы было коротким и резким, как удар: «Я вспомнила. У мамы был сейф. В старом маяке. Код — дата моего рождения.»
Я перечитал текст трижды, пытаясь убедиться, что это не продолжение сна. Стелла. Её сухие, твёрдые глаза, её рука, протягивающая тетрадь в приюте Линден-Фоллз. Она знала больше, чем говорила, и теперь, похоже, решила, что пришло время. Я не стал ждать утра, не стал думать, почему она написала именно сейчас, в три часа ночи, как будто знала, что я не сплю. Позвонил Эвелин, и её голос, хриплый от сна, но твёрдый, как всегда, ответил после второго гудка. Через час мы уже мчались по пустынному шоссе к заброшенному маяку на краю города, где береговая линия растворялась в серой дымке, а море шептало о тайнах, которые никто не хотел знать.
Маяк стоял одиноко, как часовой, забытый всеми. Его некогда белая башня потемнела от соли и времени, краска облупилась, обнажая ржавые пятна на металле — как шрамы на теле старика. Разбитые окна зияли, словно пустые глазницы, и ветер свистел сквозь них, завывая, как голоса тех, кто когда-то искал здесь спасения. Никто не заглядывал сюда с тех пор, как город отключил береговые огни, оставив маяк гнить в тишине. Деревянные ступени, ведущие к входу, скрипели под нашими шагами, будто предупреждая, что мы вторгаемся в место, которое давно принадлежит призракам. Внутри пахло пылью, сыростью и гниющим деревом, а пол был усыпан осколками стекла и обрывками старых верёвок, хрустевшими под ботинками. Свет фонарика Эвелин выхватывал из темноты трещины на стенах, покрытых плесенью, и ржавые перила, ведущие к верхним этажам, где тьма казалась живой — шевелящейся в углах.
— Вот он, — сказала Эвелин, её голос был тихим, но твёрдым, как сталь. Она направила луч фонарика в угол, где в стену был вмонтирован металлический ящик, покрытый толстым слоем пыли, так что казался частью камня. Сейф был старым, но крепким, с цифровым замком, чьи кнопки потемнели от времени. Он выглядел неуместно в этом заброшенном месте — словно кто-то специально спрятал его здесь, подальше от любопытных глаз.
Я ввёл дату рождения Стеллы — число, которое она назвала в сообщении. Пальцы дрожали, не от холода, а от предчувствия, что мы на пороге чего-то, что изменит всё. Сейф щёлкнул, замок открылся с глухим лязгом, эхом разнёсшимся по пустому маяку — словно выстрел в тишине. Я потянул дверцу, и она поддалась с протестующим скрипом, от которого волосы на затылке встали дыбом.
Внутри лежала флешка — чёрная, с потёртым корпусом, два сложенных письма, запечатанных в пожелтевшие конверты, и... жетон. Полицейский. Мой жетон. Тот самый, который я потерял семь лет назад, когда меня вышвырнули из мэрии после дела "Красного ворона". Его металлическая поверхность тускло блеснула в свете фонарика, и я почувствовал, как кровь отхлынула от лица, словно кто-то выдернул почву из-под ног.
— Как он здесь оказался? — прошептал я, взяв жетон в руку. Его вес был знакомым, но теперь казался чужим — напоминанием о том, кем я был и что потерял. Я смотрел на него, и в голове кружились вопросы без ответов. Я потерял этот жетон, когда всё рухнуло — когда Джоанна исчезла, а дело замяли. Как он оказался в сейфе? Кто его сюда положил? И почему?
Эвелин посмотрела на меня. Её лицо в полумраке было серьёзным, но в глазах мелькнула тень тревоги — словно она видела, как я распадаюсь на части. Она шагнула ближе, фонарик осветил содержимое сейфа, и я заметил, как её брови нахмурились, увидев жетон.
— Дэвид... ты уверен, что всё помнишь правильно? — спросила она, голос был мягким, но с оттенком стали. Она не обвиняла, но вопрос резанул, как нож, ведь я сам не был уверен.
Я сжал жетон в кулаке, чувствуя, как металл впивается в кожу. Семь лет назад я был уверен в правде — что смогу разоблачить коррупцию, спасти Джоанну, защитить её дочь. Но всё развалилось, и теперь этот жетон, лежащий в сейфе, который Джоанна спрятала, ставил под сомнение всё, что я помнил. Был ли я ближе к правде, чем думал? Или я был частью чьей-то игры, даже не осознавая этого? Я вспомнил Карлсона, его улыбку в коридоре, его слова: «Не копай слишком глубоко.» Может, он знал больше, чем я думал. Может, он знал, что я был ближе к Джоанне, чем помнил.
— Я не знаю, — ответил я, голос хриплый, будто я проглотил пыль маяка. — Я думал, что потерял его после того, как меня выгнали. Но если он здесь... значит, кто-то знал. Кто-то, кто был рядом с Джоанной.
Эвелин наклонилась к сейфу, осторожно взяв флешку и письма. Её движения были точными, как всегда, но я видел, как пальцы чуть дрожали, когда она держала конверты — их пожелтевшая бумага шуршала в тишине. Она посмотрела на меня, и в взгляде было что-то новое — не просто профессиональная решимость, а тень страха, который она старалась скрыть. Как будто понимала, что мы вошли в игру, где правила нам не известны.
— Эти письма... — сказала она тихо, словно боясь нарушить хрупкую тишину маяка, — и флешка — это то, что Джоанна хотела, чтобы мы нашли. Но твой жетон... это не просто улика, Дэвид. Это послание.
Я кивнул, чувствуя, как холод маяка проникает под кожу, словно стены этого места впитали страх Джоанны и теперь дышали им. Послание. От Джоанны? От Карлсона? Или от кого-то, кто всё ещё дёргает за нитки, связывающие нас с делом "Красного ворона"? Я посмотрел на флешку в руке Эвелин, на письма, на жетон, который всё ещё сжимал, и понял — мы стоим на краю пропасти. Один неверный шаг — и падение неизбежно.
— Нам нужно узнать, что на флешке, — сказал я, стараясь вернуть голосу твёрдость, хотя он дрожал, словно ветер, свистящий в разбитых окнах. — И что в этих письмах. Но... — я замолчал, глядя на Эвелин, — если мой жетон здесь, то я, возможно, был ближе к Джоанне, чем помню. Или кто-то хочет, чтобы я так думал.
Эвелин положила руку мне на плечо — лёгкое, но тёплое касание, словно единственный луч света в этом заброшенном месте. Она не сказала ни слова, но взгляд говорил больше, чем слова. Мы были в этом вместе, и несмотря на все вопросы, которые теперь кружились вокруг меня, я знал — она не отступит. Я почувствовал, как её тепло пробивается сквозь холод, и на секунду мне показалось, что я могу дышать легче, даже в этом месте, пропитанном смертью.
Мы вышли из маяка. Ветер ударил в лицо, неся запах моря и соли — такой резкий, что вытеснил пыль из лёгких. Флешка, письма и жетон лежали в кармане моей куртки — тяжёлые, как груз прошлого, который я нёс семь лет. Я знал — они приведут нас к ответам или к новой ловушке. Но одно было ясно: кто-то хотел, чтобы я нашёл этот сейф. И этот кто-то знал, что я не остановлюсь. За нашими спинами маяк стоял, как сломанный страж, и я чувствовал, как его тень следит за нами, пока мы уходили в ночь.