Дождь за окнами реставрационной мастерской был серым и бесконечным, как сама петербургская осень. Алиса провела пальцами по краю старинного платья, и в висках слабо застучало — знакомый, надоевший за годы работы стук.
Это платье было другим. Оно не просто хранило историю; оно, казалось, шептало ее.
Бальное платье из парчи цвета спелой вишни, 1824 год. В кармане, скрытом в складках, нашли засохший лепесток розы и смятый клочок бумаги с обрывком стихов. Музейная диковинка. Но для Алисы оно было живым.
Ее специальность — реставрация текстиля — всегда была не просто работой. Это была своего рода магия. Прикоснешься к вышивке — и на миг почувствуешь трепет девушки, готовящейся к первому балу. Проведешь ладонью по потертому рукаву — и схватишь спазм тоски солдата, уходящего на войну. Она научилась отключать эти эхо, иначе можно было сойти с ума. Но это платье... оно настойчиво звало ее.
— Снова в гостях у призраков? — Голос коллеги, Льва, прозвучал прямо за спиной.
Она вздрогнула. Лев Волков. Потомок какого-то знатного рода, историк до кончиков пальцев, холодный, ироничный и до неприличия красивый. Он смотрел на нее с тем выражением, которое она не могла расшифровать: смесь любопытства и легкого презрения.
— Призраки молчат, — буркнула она, отводя взгляд. — Просто ткань капризничает. Три века пыли.
— Три века страстей, — поправил он, подходя ближе. Его палец, длинный и изящный, повторил ее жест, едва касаясь парчи. Алиса непроизвольно задержала дыхание. — Смотри. Шов на левом плече перешит. Торопилась. Сердце билось чаще, пальцы дрожали. Она ждала кого-то.
— Вы это по шву определяете? — усмехнулась она.
— По энергетике, — подозрительно ответил он, и в его глазах мелькнула искорка. — Шов — лишь подтверждение.
Он всегда так — говорил о прошлом, как о чем-то осязаемом. Это раздражало и.. притягивало. С ним она чувствовала ту же странную тоску, что исходила от платья. Как будто он был частью этой же старой пьесы, в которой она никак не могла найти свою роль.
Лев ушел, оставив ее в тишине, нарушаемой лишь шелестом дождя. И платье снова заговорило.
Алиса взяла в руки крошечный, тончайший инструмент, чтобы аккуратно очистить вышивку из серебряных нитей. Ее палец коснулся холодной, потускневшей от времени серебряной нити.
И мир взорвался.
Не болью. Восторгом. Вихрем огней, звуков, запахов.
Вальс. Бесконечный, пьянящий вальс. Зеркала, отражающие тысячи свечей. Запах пудры, воска и чужих духов. Смех, шепот, звон бокалов. И — сердце, выскакивающее из груди. Не ее сердце. Чужое. Женское. Полное такого нетерпения, такой тоски, что перехватывало дыхание. «Где он? Он должен быть здесь. Он обещал...»
Алиса дернулась назад, как от удара током. Комната поплыла перед глазами. Сердце колотилось в унисон с тем, призрачным.
«Переутомление, — попыталась убедить себя она. — Не выспалась. Кофе... нужно кофе».
Она встала, и пол под ногами оказался зыбким, как палуба корабля. Сделав несколько шагов, она потянулась к столу, чтобы опереться, но ее рука наткнулась на холодную поверхность старого венецианского зеркала, привезенного на атрибуцию.
И все исчезло.
Тишина. Только ее собственное прерывистое дыхание.
Она подняла глаза на зеркало. И не увидела в нем своего бледного, испуганного лица. Вместо него в глубине стекла, в обрамлении позолоты, плыли пары, мелькали огни, танцевали силуэты в причудливых нарядах.
А потом чья-то рука легла ей на плечо. Настоящая, тяжелая, в белой перчатке.
— Сударыня, вы нездоровы? — произнес низкий, бархатный мужской голос. Голос, от которого по спине пробежали мурашки. Голос, которого не могло быть в тихой реставрационной мастерской.
Алиса медленно, с трудом повернула голову.
И увидела его.
Высокий, в темном мундире, при шпаге. Темные волосы, собранные в аккуратный хвост. И глаза — серые, пронзительные, полные неподдельной тревоги. Он смотрел на нее так, будто знал ее всю жизнь. И ждал.
Ее взгляд скользнул по его плечу. Там, где должна была быть стена с образцами тканей, зиял огромный, сияющий бальный зал.
Последнее, что она почувствовала, — это запах. Не пыли и химикатов. А воска, духов и далекого, незнакомого снега.
А потом ровный пол мастерской ушел из-под ее ног, и темнота накрыла ее с головой.
Первым пришло ощущение жары. Духоты, несвойственной промозглому питерскому дню. Затем — грохот. Не грохот города, а оглушительный рокот десятков голосов, смеха, скрипки, вальса. И запах. Воск, вино, пудра и духи — густая, почти осязаемая смесь, от которой кружилась голова.
Алиса открыла глаза. Она лежала на какой-то кушетке в полутемной алькове, отделенной от основного зала тяжелой портьерой. На ней было... ее собственное платье? Нет. Тот самый вишневый муар. Парча обтягивала ее тело, как вторая кожа, а корсет сдавливал ребра, мешая дышать.
— Вы пришли в себя? — тот самый бархатный голос прозвучал совсем рядом.
Она резко обернулась. Он сидел на краю кушетки, его колено почти касалось ее ноги. Вблизи он был еще более ослепительным. Мундир сидел на нем безупречно, подчеркивая широкие плечи. В серых глазах читалась смесь тревоги, любопытства и чего-то еще... восхищения?
— Где я? — прошептала она, и голос показался ей чужим, сорванным. — Что это за маскарад?
Он улыбнулся, и в уголках его глаз собрались лучики морщинок. — Маскарад? Нет, сударыня, это вполне обычный четверг у княгини Воронцовой. А вы... вы едва не лишились чувств у меня на глазах. Я едва успел вас подхватить.
Воронцова. Четверг. В голове у Алисы пронеслось калейдоскопом: даты, имена, учебники. Это было невозможно.
— Мне нужно... мне нужно в мастерскую, — пробормотала она, пытаясь встать. Мир снова закачался. Его рука — сильная, в белой лайковой перчатке — мягко, но настойчиво удержала ее за локоть. От его прикосновения по коже пробежали мурашки.
— Какую мастерскую? — его брови удивленно поползли вверх. — Вы, верно, еще не оправились. Ваше имя? Я могу послать за вашим родственником.
Имя. Паника, острая и холодная, сжала ее горло. Что ей сказать? Кто она здесь?
— Алиса, — выдавила она. — Меня зовут Алиса.
— Арсений, — ответил он, и его имя прозвучало как заклинание. Граф Арсений Волконский. — Вы одна из гостей? Я не припоминаю вас в свете.
В этот момент портьера отодвинулась, и в альков впорхнула юная девушка в бледно-голубом платье, с озорными глазами.
— Братец! Матушка ищет тебя, у нее пара глаз насквозь... — она замолчала, уставившись на Алису с нескрываемым любопытством. — А это кто?
— Лиза, — строго сказал Арсений. — Барышне стало дурно.
— Ой! — глаза Лизы вспыхнули еще ярче. — Какая прелесть! От скуки, не иначе. Все эти бесконечные вальсы и разговоры о погоде. Вы не из Москвы? У вас такой странный выговор!
Алиса почувствовала, как краснеет. Ее «странный выговор». Ее платье, которое она сама реставрировала. Ее полное незнание правил этого безумного мира.
— Мне правда нужно идти, — сказала она, снова пытаясь подняться. На этот раз Арсений не стал ее удерживать, но поднялся вместе с ней, оставаясь опасно близко.
— Я не могу позволить вам уйти в таком состоянии, — сказал он тихо, но так, что в его тоне не было возражений. Его взгляд скользнул по ее лицу, задержался на губах. — Позвольте предложить вам стакан лимонада. Или вина. Чтобы прийти в себя.
Он смотрел на нее так, будто видел насквозь. Будто знал, что она здесь чужая. И это его не пугало, а... заинтриговывало. В его взгляде была та самая искра, та самая опасная страсть, о которой она читала в романах и в которую никогда не верила.
— Хорошо, — сдалась она, чувствуя, как подкашиваются ноги. — Лимонад.
Он предложил ей руку. Она медленно, почти не дыша, положила свои пальцы на его локоть. Через тонкую ткань перчатки и мундира она почувствовала твердость его мышц, исходящее от него тепло. Еще один удар тока, на этот раз — сладкий и пьянящий.
Он повел ее обратно на бал. И когда они вышли из алькова, Алису охватил настоящий ужас. Все было настоящим. Кристаллические люстры, отражающиеся в паркете. Дамы в бриллиантах и пудреных париках. Гул голосов, говорящих на изысканном русском языке ее книг. Это был не сон. Это было безумие.
И среди этого безумия она шла под руку с мужчиной, который смотрел на нее как на самое загадочное и прекрасное существо в этом зале. Его пальцы легонько сжали ее руку.
— Не бойтесь, — прошептал он, наклонясь так близко, что его губы почти коснулись ее волос. Его дыхание было теплым и пахло дорогим вином. — Вы здесь в безопасности. Со мной.
И в этот момент Алиса увидела ее. На другом конце зала, у огромного камина, стояла высокая, величественная женщина в траурном темном платье. Ее взгляд, холодный и пронзительный, как ледяная игла, был устремлен прямо на них. На Арсения и на незнакомку в вишневом платье, которая держала его под руку так естественно, будто делала это всю жизнь.
Это была Княгиня Волконская. Мать. И в ее глазах Алиса прочитала не просто неодобрение. Она прочитала ненависть.
Сердце Алисы упало. Она была в ловушке. В ловушке чужого времени, в ловушке чужого платья, в ловушке серых глаз графа, которые сулили ей и спасение, и погибель.