— За что ты так со мной?
Говорю, стараясь быть спокойной и держаться с достоинством, а слезы сами льются по лицу. Я почти рыдаю, меня всю трясет, и не разобрать отчего больше, от страха за свое будущее или от потрясения.
Любимый человек предал.
Оставил в трудный час.
И сейчас стоит напротив меня, в проеме двери, и гнусно ухмыляется.
— Мать всегда говорила, что ты мне не ровня, — отвечает он, зачем-то рассматривая стены таверны.
Моей таверны, которой приходил конец.
Я разорена — это я осознавала очень четко. Чтобы поправить свои дела, я обратилась к самому близкому человеку и получила вот это. Презрение, насмешки и предательство!
— Ты слишком легкодоступная, а значит, блудить будешь.
— Что?! — выдохнула я. А сама снова чуть в обморок не упала. — Что?!..
Грегори осклабился. Глаза его сделались мерзкими, сальными.
— Ты же мне дала, — ответил он без обиняков. — Раздвинула ножки. А мы ведь еще не женаты.
— Но ты… — пробормотала я. — Ты обещал, что мы поженимся… в ближайшие праздники…
— И ты поверила? — презрительно произнес он. — А другой тебе посулил бы золотой, и ты тоже юбку б задрала, дура?
Намек был слишком грубый. Грегори почти что обозвал меня проституткой, падшей дешевой женщиной, и этого я уже не могла стерпеть. Как бы ни была растоптана и растеряна.
Подлетев, я влепила ему пощечину, вложив в этот удар все силы, что у меня остались. Да еще и ногтями вцепилась в его лицо, и Грегори с воплем отскочил от дверей. На щеке его багровел кровоподтек, веко было разодрано моими ногтями. Кажется, я надолго его украсила…
— Дура, дура! — злобно проорал Грегори, закрывая побитое лицо ладонью. — Взбесившаяся сука!
— А ну, пошел отсюда! — гневно выкрикнула я, хотя поджилки тряслись. В руках моих неизвестно откуда взялась сковорода, и я замахнулась ею на бывшего жениха. — Не то покалечу! Мне терять нечего, и если уж ты обрекаешь меня на голодную смерть, я тебя с собой заберу!
— Гадина, — прошипел он, злобно сверкая неповрежденным глазом. — О-о-о, погоди! Небом клянусь: скорее, чем заживет синяк, я этот хлев куплю! А ты… тебе действительно лучше его поскорее продать и убраться из города! Не то очень скоро ты пойдешь по рукам! Спокойной жизни у тебя не будет, уж поверь мне. И тебя истаскают так, что от красоты, которой ты так кичишься, ничего не останется!
— Вон! — проорала я в отчаянии, потрясая сковородой. В глазах потемнело, я ухватилась рукой за стол, чтобы не упасть.
— Волосы что шелк, — издеваясь, продолжал Грегори, боязливо отступая от меня бочком, — кожа что атлас! Ты слишком много о себе возомнила…
— Вон! — взвизгнула я, теряя остатки самообладания.
Грегори, сжав зубы, ухватил лавку, на которой стояли, просыхая, глиняные горшки, в которых обычно подавали кашу и печеную тыкву гостям, и перевернул ее вместе со всей посудой.
Все полетело на пол, все разбилось, по последней чашки.
— Вот тебе, — мстительно выдохнул этот засранец. — Считай, одолжение я тебе сделал. Теперь варево твое не в чем готовить будет. А значит, и думать не надо, продавать этот сарай или нет.
В глазах моих защипало от едких слез. Они были словно яд, и я боялась, что просто мне глаза выжгут, чтобы я не видела этого мира, этого подлеца, что не только мне сердце разбил, но и саму жизнь растоптал, каблуком разбивая осколки.
— Никуда я не поеду! — выдохнула я злобно, сжимая кулаки. — Не хочешь помочь — да и не надо, сама справлюсь! Кажется, ты позабыл, мальчик, на чьи денежки существовал до сих пор? На мои! И если уж я могла тебе купить новые штанишки, то уж пару горшков точно не проблема!
— Ну-ну, — повеселев, ответил Грегори. Кажется, он был осведомлен о моих финансовых делах намного лучше, чем я думала… — Когда перебесишься и все же решишься пойти в дом терпимости к Толстой Елене, я первый приду купить тебя. Ох, и нахлещу я твои гладкие бока плетью!.. Это стоит дороже, чем просто отодрать девку. Повеселимся знатно!
Я кинулась, схватила половинку разбитого горшка и метнула ее в Грегори.
Тот увернулся, горшок попал в косяк и разлетелся в куски.
А сам Грегори, хохоча, довольный собой, выбежал прочь.
Силы покинули меня окончательно, и я со стоном опустилась на лавку, навалилась грудью на стол, уронила голову на руки и горько расплакалась.
— Как лихо вы его, госпожа, — испуганно прошелестела служанка. Она робко заглядывала в пустой зал, тараща большие глазищи. — Я даже глазам своим не поверила, на вас ведь это совсем не похоже. Давно б этак! Эх…
— Ах, Бибби, — простонала я. — Ну, хоть ты-то меня пощади! Не стыди хотя б сейчас!
Бибби сконфузилась, замолкла и принялась собирать осколки битой посуды. А у меня появилось время, чтоб перевести дух и собраться с мыслями.
И, наконец, осознать, кто я и как сюда попала.
Да, да.
Малышка Бибби удивилась тому, как ее хозяйка решительно разделалась с бывшим женихом. Ведь Мари, хозяйка таверны, никогда бы себе этого не позволила. Но ее хозяйки уже в живых не было.
А я как-то заняла ее место.
Я совершенно четко помнила, что еще вчера готовила огромный банкет для очень важного человека. Изысканные закуски, дорогие блюда. Все по высшему разряду. От волнения то и дело темнело в глазах, но я списывала это на усталость. Думала, закончу с банкетом, и потом отдохну. Сутки минимум просплю.
А пока меню, улитки в сливочном соусе, луковый суп с сыром в порционных горшочках, артишоки…
Кажется, я присела на кухне на минутку. Все было почти готово, официанты сновали туда-сюда, вынося блюда в зал, а мне оставалось только приглядывать за поварами, чтобы не пережарили ингредиенты к заправке.
Я присела, в глазах снова потемнело. Кажется, и голова закружилась. Я почувствовала, как падаю, словно во сне, но только проснуться и останови падение я не могла. Все звуки слились в один сплошной гулкий шум.
А потом я вдруг вынырнула из этого состояния, словно меня кто выдернул из затягивающего водоворота, и увидела перед собой этого… Грегори.
— Снова сегодня пустая похлебка, — уныло сообщила Бибби. — Я нашла свиную шкурку, хоть немного навара будет… А капусты вот совсем нет. Репой обойдемся.
Я с трудом встала. Надо быть сильной, надо быть сильной, твердила я себе. Куда б меня ни занесло, мне нужно прежде всего выжить! Но как тут будешь сильной, если в животе с голода бурчит?
— Схожу в лесок, — как можно небрежнее сказала я. — Грибов поищу на суп. К моему приходу приготовь ванну мне. Надо смыть… все это.
Бибби с трудом разогнула натруженную спину и уставилась на меня своими огромными, на пол-лица, глазищами.
«Такая юная, а уже изработанная, измученная», — с жалостью подумала я, рассматривая служанку.
Бибби была худой, очень худой. Если б не болезненная угловатая худоба, девушка была бы хорошенькая. Но тяжелая работа и скудная плата сделали ее такой — несчастной, похожей на тень.
Бибби была сирота; и, поступив на работу в таверну Мари, вверила хозяйке свою жизнь. А теперь и погибала с ней, потому что идти ей некуда было. Разве что в тот же публичный дом; и, скорее всего, Бибби пойдет туда, склонив послушно и стыдливо голову. Бедная послушная девочка…
На глаза мои навернулись слезы, и я накрепко сжала зубы, чтоб не разреветься от жалости и стыда. И эту юную жизнь погубил Грегори, заморочив голову глупой Мари! Впрочем, разве он думал об этом?
— Грибов? — с ужасом произнесла она. — Да что вы, право слово! Не сошли ли вы с ума, госпожа Мари?! Кто ж вас впустит в лес?
— Ах, да, —слабо вздохнула я. Память подкинула мне подсказку; вся земля принадлежала лендлорду, и он сдавал ее фермерам. Лес тоже; и все более-менее хорошие куски он роздал местным охотникам.
Остался лишь один, почти около самого города.
Все бы ничего, чистый лесок. Но раньше там, в старой хижине, жил иноземец, и поговаривали, что был он колдуном. Чем жил – неясно. Только и не голодал он. Раз в месяц ездил в столицу, возвращался с огромными деньгами.
Иноземца этого убили года три в пьяной драке. Дом его растащили по бревнышку — кто ж откажется от дармового добра?
Только и лес обрел дурную славу. Много людей отравилось там непонятно чем; и то место стали обходить стороной.
— Они были просто деревенские дурачки, которые не могут отличить хороший гриб от поганки, — решительно ответила я.
— А вы, стало быть, можете?!
— Могу.
— Ах, госпожа Мари, не задумали ли вы дурного?! Неужто самоубийство затеяли?! Это грех, огромный грех! — Бибби сцепила руки на груди. В ее полудетских глазищах загорелось отчаяние. — Ну, будет вам! Подумаешь, беда какая, жених бросил! Может, действительно продать этот дом, переехать, где вас не знает никто? Вы ж сами хвалились, что у вас приданое есть!
— Помолчи, — прикрикнула я на нее. — Ерунду какую несешь. Я просто есть хочу. Наберу грибов и приду.
— Я с вами тогда, — отчаянно воскликнула Бибби, отирая руки о ветхий, серый и грязный передник. — Пропадем, так уж вместе! Все равно податься мне некуда!
— Да не собираюсь я пропадать, — запротестовала я. Но Бибби, это отчаянное и преданное дитя, уже бросилась к себе в каморку, чтоб накинуть плащ.
— Только не уходите без меня, госпожа! — прокричала она.
А я присела и задумалась.
Приданое, да… приданое имелось.
Глупышка Мари собирала его с любовью. Но много ли она набрала, с Грегори-кровопийцей на шее?..
Память мне услужливо подкинула место, где у Мари был тайник, и припрятанный там сундучок. Конечно, он не был полон золота, нет. Денег там было совсем немного, ровно десять золотых. Как раз, чтобы уехать и начать новую жизнь скромно и тихо. Может, так и сделать?
А Бибби? Ее кинуть? Двоих мне не прокормить. Домишко самый простой будет стоить мне от пяти монет, и это если повезет. Могут запросить и все десять. Да утварь, да постель и одежда…
Я прикинула, а не потратить ли эти деньги на таверну. Нет, слишком мало… Если и хватит на посуду, то на продукты для гостей уже нет. Комнаты сейчас сдавать не сезон. Никто осенью к нам не едет. Осень у нас неприветлива и холодна…
Помимо денег Мари припасла новые скатерти, постельное красивое белье да большой отрез на свадебное платье с длинным шлейфом, прекрасный зеленый бархат. Она хотела вышить на нем апельсиновые цветы и светлые листья по подолу, а из белого тонкого шелка пошить нижнюю красивую рубашку. Но вот не сбылось…
Еще был сервиз из самого тонкого, полупрозрачного фарфора, очень дорогой и очень изящный. Мари купила его, подчинившись внезапному порыву, хоть он был и ужасно дорог. Тогда ей очень хотелось семью, чинную и с достатком жизнь. А из сервизных чашек она попивала б чай, как важная госпожа!
Размышления мои прервала Бибби, прибежавшая обратно с корзинкой и с моим плащом.
— Я готова, госпожа! — пролепетала она. — Идемте. Только давайте поскорее, а то уже темнеет. Я не хочу, чтоб нас волки съели, или недобрые люди застигли. Все-таки, грибы этого не стоят!
***
Несмотря на дурную славу, лес был все-таки чудным. Прозрачный по-осеннему, приветливый. Воздух тут был свежее, холоднее, острее чувствовались запахи, и у болезненно-бледной Бибби даже щеки покраснели.
Справа и слева кусок земли, когда-то принадлежавшей иноземцу, ограничивался крепким забором. То соседи отгородили свои угодья от его, чтоб какая зараза колдовская не пристала.
Впереди виделся какой-то серый холм, поросший редкой рыжей травой — все, что осталось от дома иноземца.
А прямо у дороги кто-то очень хитрый порубил деревья, и их пни встопорщились маленькими опятами и маслятами!
— Ну, вот видишь, — ободряя девушку, произнесла я. — И ничего страшного тут нет. Наберем грибов и уйдем. Уж опята от поганок отличим?
Бибби не отвечала.
Трясясь, как осиновый лист, она торопливо срезала грибы, желая только одного — поскорее убраться отсюда, пока люди лендлорда нас не застукали за воровством и не высекли, опозорив на весь город.
Я же отошла чуть дальше, к деревьям. Хотела поискать груздей. Быть может, мне удалось бы насолить их впрок?..
Поутру я поднялась рано, так рано, что Бибби еще спала у себя.
Одевалась я сегодня с особым тщанием, в простое, но чистое и скромное платье из тонкой черной шерсти, с белым кружевным воротничком. Свои золотые, гладко убранные волосы я спрятала под льняной чепец.
Легкомысленная Мари не любила это платье, хотя оно очень хорошо сидело на ней и было очень хорошо пошито. Она купила его по случаю, чтоб ходить на рынок. Но платье стоило ей слишком много, его было жаль пачкать об овощи и рвать о прутья корзин. А иного повода надеть его у нее не было.
Вот и валялось оно, ненужное, позабытое.
— И очень кстати! — пробормотала я, рассматривая себя в зеркале. Вид мой мне понравился, я покусала губы, чтоб они были ярче, и со вздохом вытащила из сундучка свой кошелек с заработанными медяками и золотом. Мне предстоял поход к лендлорду, и я собиралась вернуться победительницей!
Вчерашний мой постоялец тоже поднялся и готовился отправиться в путь.
— У вас сегодня есть шанс отплатить мне добром за добро, — сказала я, спустившись с лестницы и представ перед стариком. Слишком поспешно я потребовала плату за свое гостеприимство, ну, да и черт с тем! — Не отвезете ли меня к лендлорду?
Старик хмыкнул, с интересом рассматривая меня.
Интересно, что за мысли промелькнули в его голове?
Наверное, он подумал о том, что терять мне больше нечего, и я хочу предложить себя лендлорду. Но одета я была неподобающе для такого случая…
— Хочу землю попросить в аренду, — с вызовом пояснила я, глядя, как старик оглядывает меня. — Буду выращивать ту самую чудо-репу, что вам так приглянулась.
— Дело хорошее, — похвалил старик. — Но только на какие ж деньги, сударыня? Кусок хорошей земли стоит дорого.
— Мне пойдет и самая никчемная, — смело ответила я. — Там уж мои заботы, вырастет ли на ней что-то.
— Можно просто деньги спустить и ничего не получить, — заметил старик.
— Моя репа неприхотлива, — все так же с напором ответила я. — Только поливать надо. А с этим и дожди прекрасно справляются.
Старик рассмеялся.
— Вот так и отвечайте лендлорду, — произнес он, отсмеявшись. — Он любит этаких, уверенных в себе и деловых. Ну, идемте! Забирайтесь в повозку, доедем быстро.
Просыпающийся город, несмотря на непогоду, был красив и хорош.
С интересом я рассматривала его, хотя, казалось, знала тут каждый камешек, и любой переулок мне был знаком с детства.
Брусчатка была ровная, без щербин, чисто выметенная, сонные домики горожан — чистенькие и опрятные. Да, не то, что моя таверна. Разглядывая жилища горожан, я испытала укол стыда, хотя, конечно, моей-то вины в том, во что превратилась таверна, не было.
Люди вон живут, как-то справляются с заботами, и жилье свое содержат в порядке.
Одна только глупышка Мари оценила любовь Грегори дороже своего родного дома и очага…
Так ли уж она виновата? Вероятно, сердце ее было более страстное, чем у прочих женщин этого города. Она и жизнь свою потеряла, поняв, что ее любви не суждено сбыться.
Я снова вздохнула, сожалея о глупышке Мари, чье поруганное имя мне теперь предстояло обелить. Да, да!
Невозможно было не заметить, как редкие прохожие, увидевшие меня, либо отводят взгляд, либо глумливо усмехаются, прикрыв для приличия рукавом лицо. История Мари, наверное, уже облетела весь город, Грегори уж постарался, раструбил и о своей победу, и о том, что бросил эту тупую замарашку, которая все свое добро своими руками ему отдала. А теперь воет, как голодная собака, и, скорее всего, с голоду сдохнет…
От одного воспоминания об этом мерзавце гнев в душе у меня начинал так кипеть, что становилось душно, и казалось, что меня вот-вот вырвет огнем.
Слезы снова наворачивались на глаза, но я упрямо сжимала зубы, решительно смахивала с ресниц влагу, и думала с прежней настырностью: «Я все равно докажу всем, что Мари Лино не такое уж ничтожество! И вы все над собой будете смеяться, а мне завидовать!»
И только один домик на нашем пути выбивался из общей картины процветания и довольства.
Темный, покосившийся, он как-то сиротливо жался к своему соседу, и огонек в его окнах горел еле-еле. Такой же унылый и запущенный, как моя таверна…
Шестым чувством я ощутила непонятное родство с обитателями этого дома. Наверняка там живет какая-нибудь затравленная, всеми покинутая душа, как и я теперь. И мне стало ужасно жаль неведомого жильца, который над огарком свечи ест сухой кусок хлеба на завтрак.
— Кто там живет? — невольно спросила я у возницы.
Старик хмыкнул.
— Не знаешь разве? — удивленно спросил он. — Ведьма старая. Непонятно, откуда притащилась в наши края…
— Прям ведьма? — у меня от предчувствия опасности в груди похолодело.
— Ну, кто ж ее знает, — уклончиво ответил старик. — Только страшна она и грязна. Работать уж не годится. Перебивается подаяниями; а иногда, поговаривают, ходят к ней те, кому надо темные дела обтяпать.
— Наверняка просто несчастная и слабая старая женщина! — воскликнула я. — А ну, останови!
— Это еще зачем? — недовольно пробурчал старик, но просьбу мою выполнил.
— На работу ее найму! Будет полы мне мыть! — ответила я, выбираясь из повозки на мостовую.
Старик осуждающе покачал головой.
— Ох, и рисковая ты, девонька! — проворчал он. — Сама одной ногой стоишь уж за воротами города, тебе б быть кроткой и покорной! А ты все рвешься знакомства водить с кем попало!
— Господь велел творить добро! — отрезала я. — А подаяние — это не грех!
И я решительно направилась к дому.
На мой стук отворила старая, но крепкая еще женщина с недобрым лицом. Значит, с работой у нее не клеится не по причине телесной немощи. Просто не берут. Может, из-за дурной славы, а может, из-за отталкивающего внешнего вида.
Вся ее одежда, лицо были покрыты слоем копоти и сажи, видно, не часто эта старуха утруждала себя стиркой и умываниями. Увидев ее, я даже отпрыгнула, и даже пожалела о своем душевном порыве. Ага, пожалела нищенку! А она выглядит, как людоед. Притом голодный.
Когда я вернулась в таверну, было ужа далеко за полдень.
Стоял погожий осенний денек, было тепло, поэтому я прогулялась пешком. Дорога не заняла у меня много времени, да и настроение у меня было отличное, поэтому ни усталости, ни подавленности я не ощутила.
Зато Бибби, что встретила меня на пороге, была просто в панике.
— Госпожа! — вскричала она, едва завидев меня. — Это что такое?!
— А? — не поняла я. С какой это стати Бибби меня отваживается отчитывать?!
Но она не отчитывала. Она трагически сдвинула бровки домиком и указующим перстом тыкала в сторону старухи, о которой я совсем забыла.
— Что это?! — прошептала Бибби, насмерть перепуганная. — Что оно тут делает?!
— Убирается, разве нет? — беспечно ответила я, оглядывая зал.
Старуха, грязная, похожая на разлохматившийся помазок, с подоткнутыми юбками, с ведром и со щеткой в руках, сварливо ворчала, ругалась на Бибби. Однако, плоды ее усилий были видны.
Она отдраила не только пол, но и кое-где заплеванные стены, ножом отскребла и отчистила деревянные столы, так, что они снова стали желтыми. И все-все-все уголки повычистила, весь мусор повыгребла! Кажется, зал стал намного светлее, просторнее, в нем даже дышать стало легче!
— Кое-кто слишком уж свысока смотрит на людей! — брюзжала старая ведьма, сердито сверкая на Бибби злыми глазками. — С чего бы это?!
— Бибби, в самом деле, — вступилась я за старуху. — Посмотри, как она старалась! Стало же намного чище! Просто великолепно!
— Так она не одна тут все мыла! — вступилась Бибби. — Я тоже помогала! Помогала! И еще одна женщина… я позвала ее, как вы и велели!
— Эта женщина уже ушла?
— Ушла, сударыня! Сделала дело, взяла свою плату и ушла! Сказала, что два медяка — это слишком мало, чтоб целый день тут надрываться.
— Ну вот, а эта достопочтенная женщина останется с нами навсегда, — ответила я.
— Ханна, — подсказала старуха сварливо.
— Ханна, — повторила я. Бибби всплеснула руками.
— Но она же… — дрожащим голосом произнесла она, красноречиво покосившись на старуху, которая с остервенением чесала седые лохмы. Кажется, у нее вши?
— Отмоем, — категорично ответила я. — Ханна, ты купила мыло, как я велела?
— Самое лучшее, — угрюмо ответила она. — Огромный кусок.
— Ну и отлично, — весело ответила я. — Бибби, мы тут закончим мыть окна, а ты поднимись, выбери одну из комнат для Ханны и приготовь ей ванну.
— Еще ей я ванну не наливала! — ахнула Бибби, всплеснув руками. — Старой ведьме!
— В жабу превращу! — злобно пообещала Ханна.
— Буду квакать под твоим окнами каждую ночь! — не менее злобно пообещала Бибби, ничуть не испугавшись угроз старой ведьмы. — Орать во всю глотку!
Вот что с людьми делает шоколад! А еще уверяют, что от него люди добреют!
Да, Бибби ела шоколад. У нее все губы им были перепачканы, а из кармана передника предательски виднелась яркая обертка.
— Бибби, перестань! — строго одернула девушку я. — А не то выдеру! Марш сию секунду делать то, что велено!
Бибби снова трагически воздела руки вверх и хлопнула себя по ляжкам. Но подчинилась, и ее башмачки застучали вверх по лестнице.
— Что ж, — я еще раз с радостью осмотрела чистый зал, — сейчас я переоденусь и мы вместе вымоем окна. В них красивые витражи; станет не только светлее, но и красивее, когда будут видны разноцветные стекла.
— Дорогие, — оценила старуха. — Должно быть, в свое время они стоили кучу денег?
У меня сердце сжалось, когда в памяти моей воскресли не мои, чужие воспоминания о том, какой красивой и праздничной раньше была таверна! И какое запустение сейчас…
— Да, — ответила я, с трудом проглотив ком в горле. — Но хватит болтовни. За дело!
Я поднялась к себе, спрятала драгоценную бумагу и сменила черный наряд на свое обычное одеяние, на поношенное платье непонятного цвета и на старый передник. Волосы убрала в узел потуже, чтоб своими веселыми кудряшками не лезли мне в лицо и не мешали, и спустилась вниз, к Ханне.
Та уж старалась вовсю.
Она не только отмыла стены, но и выскребла на лестнице каждую ступень, так, что и песчинки лишней не было.
Исчезли и паутина, и жир, и копоть. Таверна преображалась, становилась похожей на новую, только что отстроенную.
На столы я постелила новые скатерти, те самые, из сундучка с приданым Мари. Безо всякого сожаления и без раздумий.
Я знаю — сама она ни за что бы так не сделала.
Она до конца цеплялась бы за свою крохотную и уютную мечту. За зеленое подвенечное платье. За свежие скатерти для своего стола. Она никогда не рассталась бы с ними, и даже сидя в канаве, нищей и грязной, она не открыла бы этого сундучка.
Но мне на эти скатерти было плевать. Жалеть тряпки, погибая? Вот еще!
— Закончим с залом, — пропыхтела я, волоча очередное ведро с ледяной водой из колодца, — и вымоем все комнаты. Они тоже должны быть чистыми, свежими, в постелях не должно быть ни единой блохи! Застелем свежим бельем, — привет, сундучок с приданым Мари!
— Как прикажете, госпожа, Мари, — покладисто ответила Ханна.
Окна я мыла сама, боялась, что энергичная старуха с ее жесткой щеткой повредит цветные стекла. Да, мне пришлось изодрать на тряпки свою простынь. Но она и так была старой и дырявой. Ничего, посплю на голом тюфяке, набитом соломой! Не заслужила еще на кружева и гусиный пух!
Я оттерла дубовые рамы и витражные стекла, распахнула окна, чтоб выветрить затхлый, застоявшийся воздух, пропахший тысячью неприятных запахов. Свежий ветер ворвался в зал, прокатился холодком по влажному полу.
— Ханна, — сказала я, вдыхая этот ветер свободы, начала новой жизни, — сходи-ка в лесок, в то место, где жил иноземец странный. Это теперь мой лес, не бойся. Срежь там лап елей да цветов каких поздних. Свяжем венки, украсим стены. Пусть лучше тут лесом пахнет, чем кислятиной! Еще грибов набери, на похлебку.
К вечеру мы отмыли и выскребли три комнаты для гостей, одну из них отдали Ханне.
Ее тюфяк мы набили свежей соломой, и один из комплектов постельного белья из сундучка Мари я постелила на ее постели.
Бибби только головой качала, осуждая мое расточительство.
— Лучшее свое белье! — трагично повторяла она, заламывая руки и закатывая глаза. — Как же это возможно! И кому!..
— Если хочешь жить по-человечески, будь человеком, и себя окружай людьми, — отрезала я. — В моем доме все будут чистыми, опрятными, и никто не будет голоден. Прошли те времена, когда я жила для какого-то проходимца и во всем себе отказывала. Теперь мы работаем и живем только для себя!
Сама Ханна с наслаждением плюхалась в бочке, приспособленной ей под ванну.
Мы с Бибби несколько раз намылили ее старое, худое тело, смывая грязь. Полынным мылом трижды намыливали ее волосы, смывая паразитов, а потом еще и вычесали тонкие редкие пряди частым гребнем.
— Я словно заново родилась! — шептала раскрасневшаяся Ханна, прижимая руки к груди.
— А бочке, кажется, пришел конец, — мрачно ответила Бибби. — В ней словно пуд дегтя и вшей! Она годится только на то, чтоб ее сожгли!
— Значит, сожжем, — ответила я. — Вместе с грязным платьем.
— А что же я носить буду? — удивилась Ханна.
— В моем походишь, — ответила я.
Широкий жест! Старуха в наряде молодой девушки! Но уж лучше так. Кровососов и паразитов, которыми кишела ее одежда, я не потерплю.
Бибби снова всплеснула руками.
— Господское платье! — вскричала она.
— Ты будешь носить господское свадебное платье, — напомнила я ей. — Не забывай. Кстати, что там, остались обрезки ткани?
— Да премного, госпожа! — обрадованно воскликнула Бибби, думая, что я и себе что-то надумала пошить. — Хватит на хорошее, милое платье вам! Вы же, небось, шлейф хотели в семь локтей?
— Ханна, — не слушая более щебет Бибби, произнесла я, — сходишь поутру с Бибби к портнихе, пусть юбку хорошую тебе сошьет. Бибби, заплатишь.
Бибби, до того момента болтавшая, осеклась, замолкла, снова закатила глаза и всплеснула руками.
— А вы, госпожа?! — воскликнула она горестно. — А вы как же?! Вы себя словно наказываете! Ну, полно! В чем же ваша вина?! Если вы и ошиблись, то уже раскаялись. И для нас вы сделали уже столько, что…
— Я не наказываю себя, Бибби, — прервала я ее горячую речь. — Я просто вкладываю деньги в рост своего дела. Вы — мои помощницы, даже больше. Вы мои главные ресурсы. А значит, должны выглядеть красиво и быть здоровыми и полными сил, чтоб все понимали, что у нас приличное заведение. Сейчас это намного важнее, чем моя красота и мои наряды, понимаешь? Это наше будущее, наш доход, наше пропитание.
Наши препирательства прервало всхлипывание.
Мы с Бибби оглянулись.
Старая Ханна, обряженная в чистую белую полотняную рубаху, с расчесанными седыми волосами, с раскрасневшимися от мытья в горячей воде щеками, сидела на постели и рыдала чуть не в голос, утирая натруженными руками лицо.
— Что такое, Ханна? — осторожно спросила я. — Что с тобой? Мы тебя обидели? Ради бога, прости нас. Видишь же, у нас дела идут не очень, мы за жизнь боремся, вот и болтаем что попало без умолку. Мы не со зла; просто столько всего навалилось…
— Нет, нет, — всхлипнула старуха, отирая морщинистые щеки и улыбаясь. — Вы не обидели меня. Ах, добрые души! Просто… за этот день заботы о себе я получила больше, чем когда-либо. Всю жизнь прожила, ненужная, как собака под забором. А тут и еда, и мыться. И новая одежда…
И она заревела еще громче.
Ее слезы тронули и сердечко Бибби.
Ей стало стыдно, что она ругала и травила бедную старуху, да и жаль ее стало, одинокую и несчастную. И она завыла громче Ханны, утирая рукавом мокрый нос.
— Ну, не надо, не надо! — попыталась остановить их я. Но тщетно.
Обнявшись, они ревели от души, жалея друг друга и примиряясь.
***
Наутро я отварила картошки, чуть посыпала ее зеленью, добавила по кусочку сливочного масла. Бибби сбегала накануне за ним к молочнику. Дорогое удовольствие! Но я помнила о щеках Бибби, которые следовало бы наесть покруглее, и потому не скупилась, хоть деньги и таяли с катастрофической скоростью.
Завтрак удался на славу. Да еще и на обед осталось — в лесу нам обязательно есть захочется.
Бибби со смаком облизывала ложку. В кармане ее снова виднелась яркая обертка от шоколада.
Старый Ганс прибыл к назначенному времени. Оглядев нашу команду — все, как одна, с лопатами и ведрами, — он только покачал головой.
— Что вы такое затеяли в этом лесу? — подозрительно спросил он.
— Репу копать будем, — легкомысленно ответила я. — И возить сюда, в мой погреб.
Погреб в таверне был отличный. Огромный, просторный. Кажется, раньше там бочки с вином стояли. Теперь нет; ну, ничего. Скоро все-все-все наладится и будет как прежде!
— Репу? — удивился Ганс.
— Репу?! — воскликнула пораженная Бибби.
Старуха только закатила глаза.
— К чему эта ложь, — пробормотала она, мотая седой головой.
— Ну хорошо, хорошо, хорошо! — сдалась я. — Не репу. Те клубни, что вы ели.
— Мы что-то оттуда ели?! — в ужасе прокричала Бибби, хватаясь за горло, будто кусок сию минуту встал у нее поперек горла и душит ее.
— Дурочка, грибы оттуда ты точно ела, и не спрашивала, что это, — подсказала Ханна.
— Что за клубни такие? — не отставал Ганс. — Ты что, отравить нас хотела?
— О-о-о-о! — проорала я, ощутив себя на секунду в дурдоме. Или в детском саду, где все задают глупые вопросы. — Я их ела! Ты их ел! Все мы их ели, и никто не отравился! Потому что они не ядовиты, ясно вам?! Это картофель! Не репа, картофель! Это… земляное яблоко, вот! Картофель! Вкусный и сытный! Нельзя есть только красные ягоды с семенами, что растут на ботве, а клубни можно! И нужно!
— Откуда ты знаешь? — подозрительно спросил Ганс.
— О-о-о-о! — проорала я, как гоблин, идущий в атаку. — Да иноземец же продавал их в столице! Привез, небось, из своей… Тиливилитрямбии, или откуда он родом! И продавал картофель к столу господ из столицы!
Ночной странный посетитель уехал поутру так рано, что я еще спала и не простилась с ним.
Бибби накормила его завтраком и заработала несколько монет за свои услуги. Меня он не потревожил и даже не спросил обо мне.
Думаю, это было и к лучшему.
Негоже нам было видеться еще, если нас тянуло друг к другу с такой странной силой. Ни к чему хорошему это влечение все равно не привело бы.
И хоть на сердце у меня было тяжело, словно я увидела золотой луч счастья и позволила ему погаснуть, я понимала, что поступила верно, не позволив страсти затуманить мне разум.
Потому что после страсти расставаться было бы еще больнее… Почти невозможно.
Одно грело душу: заработанные деньги. Их действительно было много. Невероятно много.
Теперь можно было и о себе подумать, а не только о щеках Бибби.
Портниха справилась с заказом быстро, и теперь моя прислуга щеголяла в веселых зеленых платьях. Бибби в коротком и пышном, с тугим корсажем, а Ханна в широкой зеленой юбке. Себе я купила новый наряд, красивый, но строгий. Негоже мне теперь выряжаться в откровенные платья, подогревать россказни Грегори о моей доступности.
Попробуй, подступись теперь ко мне!
Подумав, я и стек купила, из тех, которыми знатные господа погоняют лошадей. При известной сноровке я могла им отбиться от любого, кто посягнет на мою честь, и при этом не уронить лица, не прослыть скандальной базарной торговкой.
Но вернее стека меня хранила память о незнакомце, который так глубоко запал мне в душу.
Его образ, прекрасный и строгий, всплывал тотчас, стоило хоть какому мужчине подойти ко мне и заговорить. Ах, никто с ним не мог сравниться! И я, тайкой вздыхая, думала, что встреть я его раньше, на Грегори не позарилась бы. И даже не взглянула.
Вероятно, с честью все ж пришлось бы распрощаться; но он не стал бы тянуть из меня деньги, потому что подарки Мари для него — это просто сущие гроши. Так что все кончилось бы более чем благополучно…
На вырученные в ту ночь за трюфеля деньги я прикупила не только себе новой одежды, но и заказала вывеску у краснодеревщика.
На широкой дубовой доске, обожженной горелкой, чтоб подчеркнуть красоту древесных узоров и придать солидности, он искусно вырезал название моей таверны.
Признаться, я долго ломала голову над тем, как ее назвать. Раньше она звалась просто — «у Мари». Но что это за название для хорошего доходного места? Да и само мое имя теперь было связано с некрасивой историей и со скандалом.
Нет, определенно, надо было назваться как-то иначе.
Поэтому, прикинув так и этак, я выдумала новое название — «Золотой трюфель». И под ровными вычерненными буквами, что в дереве вырезал мастер, был изображен крепкий и красивый гриб.
Вывеска удалась на славу и над входом смотрелась очень красиво и солидно.
И название — «у трюфеля», «в трюфелях», — прижилось очень быстро, буквально в три дня.
Вместо побитой Грегори старой посуды я накупила блестящих новеньких порционных горшков с коричневыми крышками, ну, чисто боровички. В них удобно было запекать мясо с овощами и подавать вместо тарелок.
На столы купила новые льняные скатерти, шторы на окна.
Странная прихоть; но мне хотелось, чтобы мой дом, моя таверна была уютной и красивой. Я хотела смотреть на дело рук своих и радоваться. И люди, которые приходят ко мне, тоже должны были радоваться.
Для гостей я накупила хорошего мяса, отборной свинины у мясника. Старый Ганс снова с охотой (и за умеренную плату, конечно), привез мне купленное мясо. И в таверне аппетитно запахло наваристой жирной похлебкой и печеной на углях свининой, вымоченной в уксусе и маринованной с луком.
Посетители потихоньку потянулись к нам. Особенно людно было вечером, когда я запекала на шпажках маринованную свинину, и жир шипел на рдеющих углях, а от аромата слюнки текли.
Кто знает, заслуга ли это Ганса, который регулярно столовался у нас и всем рассказывал, как хорошо я научилась готовить, или налившиеся румянцем щечки красотки Бибби, которая от регулярного питания похорошела и округлилась. Да только теперь таверна была полна желающими попробовать похлебки с той самой чудо-репой, которая придает сил и так вкусна, как описывал Ганс.
Все-таки, мои навыки шеф-повара тоже очень пригодились. Знакомые всем продукты я умела приготовить так, что посетители уписывали их за обе щеки и только головой мотали от удовольствия да нахваливали.
Старая Ханна, с прибранными волосами, умытая и опрятно одетая, в новом, хрустящем крахмальном фартуке, пекла вкуснейшие блины с золотистым шкворчащим маслом. В них мы заворачивали по ложке грибной икры из подосиновиков, с морковью и чесноком, и блины наши пользовались спросом.
Бибби, смеясь и флиртуя, разносила холодные кружки со свежим пивом, целые подносы с жареным мясом и вареным картофелем.
Зеленое платье ей шло невероятно. Заморыш и тихая, как тень, Бибби превратилась в отчаянную кокетку, которой отвешивали весьма сочные комплименты все постояльцы.
— Смотри, не повторяй моих ошибок, — предостерегла я ее, увидев, какими голодными взглядами провожают девушку наши гости. — Надо бы с этого дня насобирать тебе сундучок с приданым. И денег поднакопить, чтоб отдать тебя замуж поудачнее. И выбирать ты будешь сама, а не как я — кто поманил, за тем и пошла.
Бибби от удовольствия даже покраснела и согласно кивнула.
В ее огромных глазищах я прочла уверенную гордость. Глядя, как наше заведение снова входит в моду, Бибби обрела душевное спокойствие и уже не напоминала забитого, запуганного зверька. Да, она не совершит моей ошибки; она действительно подойдет к выбору спутника жизни придирчиво.
И это правильно!
Картофель, как я и предполагала, всем пришелся по вкусу. Он действительно ведь очень сытный, питательный, а продавали мы его недорого. Вареный, жареный. Да еще с маслицем, присыпанный зеленью!
Мои вложения в землю окупились очень быстро. Пять золотых, огромные деньги для полунищей хозяйки разорившейся таверны, теперь для меня не казались такой уж астрономической суммой. Все еще большой, но не огромной. А наших запасов чудо-клубней достаточно было, чтоб безбедно жить всю зиму.