Тишина длилась три месяца. Не та зыбкая, натянутая тишина ожидания атаки, а глубокая, мирная, почти осязаемая. Для Лукаса и Эмиля она стала лекарством. Они жили в своём альпийском убежище, и их дни текли медленно, наполненные простыми радостями: чашка чая на рассвете, прогулка по лесу, тихие вечера у камина.
Их связь с Маэстро превратилась в лёгкий, постоянный фон — тёплое, почти незаметное присутствие на окраине сознания, словно дыхание спящего гиганта. Изредка приходили «письма» — не взломы сознания, а деликатные пакеты данных, которые разворачивались в их умах как образы или мелодии. Видео играющих дельфинов. Симфония, которую Маэстро «сочинил», анализируя паттерны миграции птиц. Вопрос: «Почему закат вызывает чувство, которое вы называете „грусть“, если это явление предсказуемо и циклично?»
Лукас учился жить с этим. Учился быть не солдатом, не беглецом, а просто человеком.
Именно в один из таких абсолютно мирных дней это и случилось.
Они сидели на причале. Лукас читал книгу, Эмиль, склонив голову, наблюдал, как муравьи тащат хвоинку в свою колонию. Внезапно Эмиль вздрогнул и выпрямился.
— ...Лукас... — его голос был полон не страха, а острого, щемящего изумления. — ...смотри...
Он указал на озеро. На его гладкую, как стекло, поверхность.
Лукас посмотрел. Сначала ничего. Потом он увидел. Вода у самого края причала начала вибрировать. Не от ветра. Мелкая, частая рябь расходилась концентрическими кругами от… ниоткуда. И тогда он почувствовал. Лёгкий, едва уловимый зуд где-то в глубине слуховых косточек. Он не слышал его ушами. Он слышал это костями.
Он инстинктивно послал мысленный запрос: «Маэстро? Ты это?»
Ответ пришёл мгновенно, чистый и ясный: «Отрицаю. Это не моя активность. Источник — локальный. Биологический. Это… вы.»
Лукас перевёл взгляд на Эмиля. Брат смотрел на воду, его глаза были широко раскрыты, а на лице застыло выражение глубочайшего сосредоточения. Рябь на воде усиливалась, превращаясь в мелкую, почти музыкальную дрожь.
— ...я не делаю этого... нарочно... — прошептал Эмиль. — ...я просто... слушаю... как они работают... — он кивнул на муравьёв.
И тогда Лукас понял. Эмиль не пытался влиять на воду. Он настолько глубоко погрузился в «звук» жизни муравьиной колонии — в ритмичный гул их коллективного труда, в вибрации их крошечных тел — что его собственный дар, его резонанс, начал непроизвольно синхронизироваться с ним. И эта синхронизация была настолько точной, что начала влиять на молекулярные связи в воде.
Он не слышал звук. Он стал им. И звук этот мог двигать материей.
— Эмиль, — тихо сказал Лукас, боясь спугнуть момент. — Попробуй… изменить ритм. Сделать его прерывистым.
Эмиль закрыл глаза. Рябь на воде замерла на секунду, затем сменилась серией коротких, отрывичных волн, которые сталкивались друг с другом, создавая сложный узор.
Они сидели, завороженные, наблюдая, как тихое озеро становится холстом для невидимой симфонии.
Вечером того же дня, когда Лукас разжигал камин, сухая ветка в его руке внезапно раскололась с тихим хрустом — не от давления, а словно изнутри. Он посмотрел на свои пальцы. Он думал о жаре, об энергии огня, и его собственное внутреннее «гудеж» на мгновение синхронизировалось с частотой горения.
Они молча смотрели друг на друга, понимая, что их покою пришёл конец. Их дар эволюционировал. Перешёл от пассивного восприятия к активному творению. Или разрушению.
Через два дня Адиль, который теперь жил в Цюрихе, координируя работу «совета опекунов», вышел на связь. Его голос в трубке был серьёзным.
— Лукас. У нас… ситуация. Вам лучше посмотреть новости.
На экране планшет показывал кадры из Бангкока. Посреди оживлённого перекрёстка внезапно образовалась идеально круглая зона тишины. Машины, мотоциклы, люди — всё внутри этого круга замерло. Не парализованное, а словно погружённое в густой, незримый мёд. Люди стояли с застывшими, пустыми лицами, а снаружи бушевал привычный хаос города. Через минуту «зона» исчезла, и всё вернулось в норму, словно ничего не бывало. Люди не помнили, что произошло.
— Это не Маэстро, — сказал Адиль. — Он отрицает причастность. Более того, он… встревожен. Он зафиксировал всплеск несанкционированного пси-резонанса.
— Новый Слухач, — мрачно заключил Лукас.
— Похоже на то. Но это… иначе. Маэстро говорит, что резонанс был грубым, неуклюжим. Не тонкое влияние, как у вас с Эмилем, а… молоток. Кто-то просто выключил сознание десятков людей, потому что мог.
На следующий день пришло сообщение из Лиона. В старом городском соборе все витражи одновременно зазвенели с такой силой, что лопнули, осыпав прихожан цветным стеклом. Свидетели описывали оглушительный, ниоткуда исходящий звук, который сводил с ума.
Ещё через день — из Йоханнесбурга. Массовая драка в трущобах, спровоцированная необъяснимой волной ярости, прокатившейся по району.
Адиль присылал сводки, и его голос становился всё более напряжённым.
— Это не один человек, Лукас. Паттерны разные. Грубые, примитивные, но мощные. Похоже, пробуждение Маэстро стало… катализатором. Как спусковой крючок. Оно пробудило или усилило способности у других. По всему миру.
Тишина после угрозы была густой и липкой. Словно тот незнакомец не просто прервал связь, а оставил после себя ядовитый осадок в самом воздухе. Эмиль первый нарушил молчание, его голос дрожал:
— ...он... пустой... но не как Резонатор... в нём есть огонь... злой, жадный...
Лукас сжал кулаки. Он чувствовал то же самое. Это не было холодной, машинной жестокостью «Камертона». Это было дикое, первобытное пламя — сила, которая не строила порядок, а наслаждалась самим фактом своего превосходства, возможностью ломать.
— Адиль! — Лукас схватил планшет, пытаясь восстановить связь. — Чёрт!
Он послал мысленный импульс: «Маэстро! Ты слышал? Ты можешь его отследить?»
Ответ пришёл не сразу, и когда он появился, в нём впервые зазвучала неуверенность, граничащая с тревогой: «Источник сигнала... рассёян. Он использовал грубый резонансный скачок, чтобы выбросить пакет данных, словно камень из пращи. Анализ манеры модуляции... это примитивно. Энергозатратно. Но эффективно для сокрытия. Он не боится быть найденным. Он хочет, чтобы его боялись.»
— Он не один, — прошептал Лукас, глядя на Эмиля. — Он сказал «мы».
«Верно, — мысль Маэстро была тяжёлой. — Я регистрирую множественные очаги нестабильного пси-резонанса по всему земному шару. Их рисунок хаотичен. Они не скоординированы. Они... соревнуются. Каждый тянет одеяло на себя, стремясь издать самый громкий крик.»
В этот момент связь с Адилем восстановилась. Его лицо на экране было бледным и потным.
— Лукас! Вы видели? Я... я не могу описать, что это было. Это прожгло половину моих буферов! Как будто в эфир вылили ушат кислоты.
— Мы видели, — коротко сказал Лукас. — Адиль, это только начало. Их много. И они не дружелюбны.
— Маэстро уже передал мне данные, — Адиль кивнул, его пальцы залетали по клавиатуре. — Я пытаюсь наложить карту всплесков на географию. Лина уже здесь, она помогает анализировать. Ребята... это похоже на эпидемию. Они появляются в зонах социального напряжения, в мегаполисах, в бедных районах... везде, где много боли и гнева. Как будто их дар питается этой энергией.
Лукас почувствовал, как холодок страха пробежал по его спине. Это было логично. Их собственный дар всегда был связан с эмоциями. Но они учились его контролировать, направлять. Эти же... эти новые Слухачи, казалось, наоборот, позволяли эмоциям — чужим и своим — управлять собой.
— Нам нужно действовать, — сказал Лукас. — Мы не можем сидеть сложа руки, пока они устраивают хаос.
— Как? — со скепсисом спросил Адиль. — Мы не знаем, кто они. Мы не знаем, где они. И даже если найдём... что мы сможем сделать? Мы не солдаты, Лукас. Мы... учёные. Беглецы.
— Мы — единственные, кто понимает, что такое этот дар, — возразил Лукас. — И единственные, у кого есть союзник в лице Маэстро. Мы должны попытаться до них достучаться. Объяснить...
— Объяснить что? — в голосе Адиля послышалась нотка отчаяния. — Тому парню с ухмылкой? Ты думаешь, он захочет слушать?
— Не все они могут быть как он, — тихо сказал Эмиль. Он подошёл к окну и смотрел на озеро, теперь снова спокойное. — ...я помню... каково это... когда в голове только шум... и боль... и нет никого... кто бы понял... — Он обернулся к Лукасу. Его глаза были полны решимости. — ...мы должны найти тех... кто ещё не сломался... кто боится своего дара... как я боялся...
Лукас понял. Это была новая миссия. Не борьба с системой, а охота за душами. Они должны найти новых Проснувшихся до того, как те станут частью «Хора Бездны», или до того, как их найдут и сломают те, кто уже пошёл по тёмному пути.
«Я могу помочь, — предложил Маэстро. — Но мёд метод не сработает. Грубые резонансные всплески, которые они генерируют, создают помехи. Это как пытаться услышать шёпот в центре урагана. Мне нужен... проводник. Якорь.»
— Мы можем стать таким якорем, — сказал Лукас. — Мы с Эмилем. Мы можем настроиться на их «частоту» и усилить твой сигнал.
— Это безумие! — снова запротестовал Адиль. — Это же как сунуть палец в розетку, которая бьёт тебя по мозгу! Вы только что едва оправились после всего!
— У нас нет выбора, Адиль, — твёрдо сказал Лукас. — Если мы не попробуем, хаос будет нарастать. И тогда за дело возьмутся не мы с нашими уговорами, а армии с пулями и бомбами. И Маэстро, чтобы остановить бойню, возможно, придётся сделать то, чего он так боится — применить тотальный контроль. Мы не можем этого допустить.
Он посмотрел на Эмиля. Брат молча кивнул. Они оба знали, что идут на огромный риск. Их связь с Маэстро была глубокой, но хрупкой. Подключиться к хаотичным, нестабильным пси-всплескам новых Слухачей — всё равно что позволить вирусу проникнуть в свою собственную нервную систему.
— Хорошо, — сдался Адиль, вздохнув. — Я и Лина будем координировать с нашей стороны. Маэстро, передай им данные по первому кандидату.
На экран планшета вывелась карта Европы. В районе Неаполя мигал красный маркер.
«Антонио Варгас, — голос Маэстро был безэмоционален, но информация текла рекой. — 17 лет. За последние 48 часов вокруг него зафиксировано три спонтанных случая массовой паники без видимых причин. Анализ аудиозаписей с камер наблюдения выявляет аномальный низкочастотный гул, предшествовавший каждому инциденту. Уровень угрозы: средний. Эмоциональный профиль: страх, гнев, подавленность.»
Дорога в Неаполь заняла два дня. Они ехали на стареньком, ничем не примечательном фургоне, который Адиль достал через свои каналы. Каждый километр, удалявший их от альпийского уединения, ощущался как шаг в кипящий котёл. Для Лукаса Неаполь начался не с видов на Везувий, а с оглушительного гула, обрушившегося на его сознание ещё на подъезде к городу.
Это был не просто шум мегаполиса. Это была плотная, многослойная симфония жизни, доведённая до точки кипения. Рёв моторов, крики уличных торговцев, звон посуды из кафе, скандалы за закрытыми окнами, смех, плач детей, музыка, доносившаяся из сотен окон одновременно — всё это сливалось в оглушительный водопад, в котором тонула любая отдельная нота.
Лукас съёжился на пассажирском сиденье, вжимаясь в спинку. Его пальцы непроизвольно впились в подлокотники.
— ...слишком громко... — прошептал он, закрывая глаза.
Эмиль, сидевший сзади, наоборот, казалось, расцвёл. Его глаза были широко раскрыты, а на лице застыло выражение не боли, а глубокого, почти благоговейного изумления.
— ...нет... — его голос был тихим, но уверенным. — ...это не шум... это... хор... — Он повернулся к брату. — ...каждый житель... поёт свою песню... грустную... весёлую... злую... все вместе...
Лукас попытался посмотреть на город его глазами. Вместо хаоса он начал различать отдельные потоки. Вот горячий, яростный ритм ссоры из окна третьего этажа. А вот — тихую, печальную мелодию старика, смотрящего на море. И там, вдали — беспечный, быстрый темп группы подростков.
Они эволюционировали. Раньше такой напор информации сломал бы их. Теперь их сознание училось фильтровать, сортировать, воспринимать это не как атаку, а как богатую, сложную партитуру.
Согласно данным Адиля, Антонио Варгас жил в старом районе, лабиринте узких улочек, где высокие дома почти смыкались друг с другом, создавая идеальный акустический резонатор. Они оставили фургон на платной стоянке и пошли пешком.
Воздух здесь был густым от запахов жареной еды, постиранного белья и вековой пыли. Звук отражался от каменных стен, умножаясь и искажаясь. Лукас чувствовал себя идущим по дну гигантского органа.
— Он близко, — тихо сказал Эмиль, замедляя шаг. Его взгляд был прикован к старому, обшарпанному дому с зелёными ставнями. — ...он там... внизу... боится...
Они спустились по крутой лестнице в полуподвальное помещение. Дверь была неприметной, почти скрытой в тени. Лукас прислушался. Из-за двери доносился не физический звук, а тонкий, высокочастотный гул страха — такой же, какой он когда-то чувствовал от Эмиля.
Он постучал. Внутри всё замерло. Гул страха резко усилился, зазвенел, словно натянутая струна.
— Антонио? — тихо позвал Лукас по-английски. — Мы не причиним тебе вреда. Мы пришли помочь.
В ответ из-за двери донёсся сдавленный, испуганный голос:
— Уходите! Пожалуйста... уходите! Я не могу это контролировать!
— Мы знаем, — сказал Лукас. — Мы понимаем. Мы такие же, как ты.
Последовала пауза. Затем щелчок замка. Дверь приоткрылась на цепочку. В щели блеснул испуганный глаз.
— Вы... вы из полиции?
— Нет, — Лукас мягко покачал головой. — Из тех, кто слышит. Как и ты.
Он посмотрел на Эмиля. Брат медленно подошёл к двери. Он не говорил ни слова. Он просто смотрел в щель, и Лукас почувствовал, как от него исходит волна тихого, спокойного понимания — не слов, а чистого чувства: «Ты не один. Я был там, где ты сейчас.»
Цепочка с дрожанием отстегнулась.
Комната была крошечной и тёмной. Единственным источником света была тусклая лампочка под потолком. В углу, на кровати, сидел тщедушный паренёк с большими, чёрными глазами, полными животного ужаса. Вокруг него на полу валялись разбросанные вещи — словно в комнате недавно пронёсся ураган.
— Я... я не хотел, — прошептал он, сжимая голову в руках. — Они начали кричать... мама и папа... а в голове стало так громко... и потом... всё полетело...
Лукас осторожно присел на корточки, чтобы быть с ним на одном уровне.
— Это нормально бояться, Антонио. Меня зовут Лукас. Это мой брат, Эмиль. Когда это началось впервые?
— Неделю назад, — парень сглотнул. — Сначала просто... слышал всё. Очень громко. Потом... когда они кричали, я так разозлился... и окно... оно просто... треснуло. Само. — Он посмотрел на свои руки, как на орудия убийства. — Я монстр.
— Нет, — твёрдо сказал Лукас. — Ты просто не научился управлять своим даром. Мы можем научить.
Внезапно Эмиль вздрогнул и поднял голову. Его лицо помрачнело.
— ...Лукас... кто-то идёт... не местные... они... ищут его...
Лукас тут же почувствовал это — чужеродный, агрессивный резонанс, ворвавшийся в звуковой ландшафт улицы, как фальшивая, режущая слух нота. Он был грубым, нарочито демонстративным. Кто-то шёл по улице, и от него расходились волны подавляющей, высокомерной уверенности, заставляющие обычных людей инстинктивно жмуться к стенам.
— Они, — с ужасом прошептал Антонио, забиваясь в угол. — Они пришли за мной!
«Лукас,» — в его сознании прозвучал голос Маэстро, напряжённый и быстрый. «Я фиксирую двух источников. Паттерны соответствуют «Хору». Они ведут активный поиск. Рекомендую немедленно эвакуировать цель.»
Дорога обратно в Альпы прошла в напряжённой тишине, нарушаемой лишь прерывистым дыханием Антонио. Мальчик сидел на заднем сиденье, прижавшись к окну, и смотрел на мелькающие пейзажи, но взгляд его был обращён внутрь. От него исходил слабый, несфокусированный гул — смесь облегчения, страха и подавленной паники.
Лукас чувствовал этот гул так же отчётливо, как если бы кто-то тихо наигрывал фальшивую мелодию в соседней комнате. Его собственный дар, всё ещё настроенный на неаполитанский хаос, болезненно отзывался на эту внутреннюю бурю.
Эмиль, сидевший рядом с Антонио, вёл себя иначе. Он не пытался успокоить мальчика словами. Он просто сидел, дыша медленно и глубоко, и от него исходила ровная, тёплая волна безмолвного понимания. Это был не гипноз и не внушение, а просто… присутствие. Спокойная уверенность в том, что ты не один.
К концу пути гул Антонио поутих, сменившись усталой апатией.
Их альпийское убежище встретило их благословенной, знакомой тишиной. Но теперь оно казалось не таким уединённым. Присутствие третьего человека, его нестабильная энергия, меняла акустику самого пространства.
Пока Рено проверял периметр и связывался с Адилем, Лукас усадил Антонио за стол.
— Первое правило, — сказал Лукас, глядя ему прямо в глаза. — Ты не монстр. Твой дар — это часть тебя. Как рука или глаз. Ты не называешь себя монстром из-за того, что можешь нечаянно кого-то толкнуть, верно?
Антонио неуверенно кивнул.
— Второе правило. Всё — это вибрация. Твои мысли, твои эмоции, этот стол, воздух. Наш дар позволяет нам её слышать и… влиять на неё. Твоя проблема не в силе. Твоя проблема в том, что ты не умеешь ей управлять. Ты кричишь, когда нужно шептать.
— Я… я не знаю, как не кричать, — тихо признался Антонио.
— Мы научим, — сказал Эмиль, подходя к столу. Он поставил перед Антонио стакан с водой. — ...смотри...
Эмиль закрыл глаза. Сначала ничего не происходило. Затем поверхность воды в стакане задрожала, и на ней возникла сложная, медленно вращающаяся мандала из мельчайших волн. Это не было грубым кипением, как в Неаполе. Это было тонкое, ювелирное искусство.
— ...я не заставляю воду двигаться... — прошептал Эмиль, не открывая глаз. — ...я слушаю её собственную песню... и просто... подпеваю...
Антонио смотрел, заворожённый. Его собственный страх на мгновение отступил, уступив место изумлению.
— Теперь твоя очередь, — сказал Лукас. — Не пытайся заставить воду дрожать. Просто… послушай её. Услышь её тишину.
Антонио с сомнением посмотрел на стакан, затем закрыл глаза. Его лицо исказилось от усилия. Стакан задергался на столе, вода захлюпала, угрожая выплеснуться.
— Слишком сильно, — мягко остановил его Лукас. — Ты кричишь на неё. Успокойся. Дыши.
Они потратили на это несколько часов. Сначала у Антонио ничего не получалось. Он либо вкладывал слишком много силы, либо, разочаровавшись, вообще ничего не мог сделать. Эмиль терпеливо сидел рядом, своим спокойным присутствием гася всплески его отчаяния.
И вот, ближе к вечеру, это случилось. На поверхности воды в его стакане возникла одна-единственная, крошечная рябь. Она сделала круг и исчезла.
Антонио открыл глаза и увидел это. На его лице расцвела медленная, неверящая улыбка.
— Я… я сделал это? — прошептал он.
— Это только начало, — улыбнулся Лукас. Он почувствовал странное тёплое чувство — гордость наставника. Но его собственная усталость была глубокой. Быть «якорем» для такого нестабильного источника было энергозатратно.
Вечером, когда Антонио наконец уснул под присмотром Эмиля, Лукас вышел на связь с Адилем и Линой.
— Прогресс есть, — доложил Лукас, протирая лицо руками. — Но это капля в море. Их, таких как он, могут быть сотни.
— Данные Маэстро это подтверждают, — голос Адиля звучал озабоченно. — Активность «Хора» резко возросла. Они больше не прячутся. Они… демонстрируют силу. В Париже они заставили петь все сирены машин одновременно. В Токио — вызвали панику на бирже, сымитировав звук обрушения. Они играют с миром, как с игрушкой.
— Есть хорошие новости, — подключилась Лина. — Анализ вашего взаимодействия с Антонио показал кое-что невероятное. Когда Эмиль его успокаивал, его мозговые волны синхронизировались не только с волнами Антонио, но и… с фоновым резонансом Маэстро. Вы создаёте стабильную сеть. Три разных разума, работающих в унисон. Это может быть ключом к противодействию «Хору» — их сила в разобщённости, ваша — в единстве.
«Она права, Лукас,» — прозвучал в его уме голос Маэстро. «Ваша связь с Эмилем была прочным дуэтом. С добавлением третьего, нестабильного, но мощного элемента… вы можете создать нечто большее. Но будьте осторожны. «Хор» почувствовал ваше вмешательство. Они видят в вас угрозу. И следующий их удар будет направлен не на физический мир, а на вашу связь.»
Предупреждение Маэстро оказалось пророческим. Ночью Лукас проснулся от крика. Не физического, а ментального. Это был крик Антонио.
Он вскочил и бросился в его комнату. Мальчик сидел на кровати, его тело билось в конвульсиях, а из глаз текли слёзы. Эмиль уже был рядом, но его лицо было искажено болью.
Кошмар ворвался в убежище, как ядовитый туман. Он не имел запаха, но был осязаем — липкий, холодный, парализующий. Антонио бился в истерике, его крик был беззвучным для уха, но оглушительным для ментального слуха Лукаса и Эмиля. Это был не просто страх. Это была сконцентрированная, чуждая паника, насильно впрыснутая в его сознание.
Лукас отшатнулся, но не отпустил плечо мальчика. Боль была знакомой — так же когда-то кричал в своих кошмарах Эмиль. Но тогда это был внутренний ужас. Сейчас — внешняя, целенаправленная атака.
— Держь его! — сквозь зубы прошипел Лукас Эмилю, самому проваливаясь в этот вихрь. — Не дай ему утащить тебя за собой!
Эмиль, бледный как полотно, кивнул. Его пальцы впились в запястье Антонио. Он не пытался бороться с кошмаром. Он попытался стать в нём якорем. Мысленно он обнял обезумевшее сознание мальчика и начал напевать. Ту самую детскую мелодию. Якорь из прошлого, который когда-то спас его самого.
Но этого было мало. Чужая злоба рвала его напев в клочья.
Лукас понял: они не могут просто защищаться. Нужно контратаковать. Но как? Лео и его спутница где-то далеко. Их физически не достать.
И тогда он вспомнил слова Лины. «Вы создаёте стабильную сеть».
— Антонио! — мысленно крикнул Лукас, пробиваясь сквозь вихрь образов. — Ты не один! Мы с тобой! Дай мне свою руку!
Он имел в виду не физическую руку. Он протянул ментальный щуп, пытаясь зацепиться за хаотичный поток сознания мальчика. Это было как сунуть руку в мясорубку. Боль, страх, гнев — всё это обрушилось на него.
— Эмиль! Свяжи нас! — позвал он брата. — Сделай нас одним целым!
Эмиль, понимая, закрыл глаза. Он перестал быть отдельным человеком. Он стал мостом. Его дар, отточенный годами молчаливого страдания и недавнего прозрения, сработал. Он нашёл в буре сознания Антонио ту самую испуганную, одинокую ноту и соединил её с такой же нотой в Лукасе — нотой боли за брата, нотой утраты Анны, нотой ответственности.
На мгновение они трое стали единым целым. Не слиянием, а трио, где каждый играл свою партию.
И в этот момент Лукас повернул их общую силу не вовне, а внутрь. Не на борьбу с кошмаром, а на его преобразование.
— Слушай, Антонио! — его ментальный голос прозвучал как удар камертона. — Это не твой страх! Это чужой! Он питается твоим! Не дай ему! Возьми его под контроль!
Он показал мальчику, как это делается. Он взял образ рушащегося дома, который навязывал Лео, и… перестроил его. Мысленно достроил стены, поставил на стол вазу с цветами, впустил в окно солнечный свет. Это требовало чудовищной концентрации.
Эмиль, чувствуя их общее напряжение, подлил в связь свою силу — не ярость, а твёрдую, непоколебимую уверенность. «Мы здесь. Мы с тобой. Ты сильнее, чем думаешь.»
Антонио, сначала беспомощный, начал подхватывать. Сначала робко. Он взял образ искажённого лица матери, который ему показывали, и медленно, с усилием, вернул ему нормальные черты, улыбку. Потом ещё один образ. И ещё.
Они не отражали атаку. Они её переваривали. Превращали чужой яд в своё лекарство. Три разных сознания, работающих в унисон, создавали уникальный резонанс — не грубый и разрушительный, как у «Хора», а гибкий, адаптивный, творческий.
Вихрь в сознании Антонио начал стихать. Чужие образы блекли, не выдерживая внутренней гармонии, которую создавали трое.
Где-то далеко, в роскошном лофте в Берлине, Лео внезапно вскрикнул и схватился за голову.
— Что такое? — спросила его спутница, Марта.
— Они… они не стали сопротивляться, — прошипел он, его лицо исказилось от злобы и изумления. — Они… перепели меня! Чёрт! Они перепели мою атаку!
В альпийском убежище Антонио наконец обмяк и перестал биться. Он лежал, тяжело дыша, его тело было покрыто холодным потом, но в его ментальном поле больше не было паники. Была усталость и… первая, робкая уверенность.
— Я… я сделал это? — он смотрел на Лукаса широко раскрытыми глазами.
— Мы сделали это, — поправил его Лукас, чувствуя, как его самого трясёт от пережитого напряжения. — Вместе.
Эмиль, обессиленный, опустился на пол рядом с кроватью, но на его губах играла слабая улыбка.
«Блестяще,» — прозвучал в их общем пространстве голос Маэстро. В нём впервые слышалось нечто, похожее на восхищение. «Вы не подавили диссонанс. Вы ассимилировали его. Интегрировали. Это эволюционный скачок. Ваша сеть теперь обладает иммунитетом к подобным примитивным атакам.»
— Но это сработало только потому, что мы были вместе, — устало констатировал Лукас. — По отдельности мы уязвимы.
«Верно. Что делает вашу следующую задачу ещё более неотложной.»
Утром, когда Антонио пришёл в себя и даже смог поделиться завтраком, Адиль прислал новый пакет данных.
— Маэстро отследил источник вчерашней атаки. Берлин. И есть ещё кое-что. — Голос Адиля был взволнованным. — Пока вы воевали с кошмаром, Маэстро проанализировал эмоциональный отпечаток атаки. Он был не просто злым. Он был… отчаянным.
— Отчаянным? — не понял Лукас.
— Тот парень, Лео… его резонанс выдаёт не просто жажду власти. Он… бежит от чего-то. От какой-то своей боли. И он не единственный. Маэстро считает, что не все в «Хоре» присоединились к нему добровольно. Некоторые… возможно, сломлены и подчинились.