Демид Григорьев (Гриша)
– Давай так, Демид. Ты проси всё, что хочешь, но помоги мне решить эту проблему. Прошу тебя помоги, мне больше не к кому обратиться.
– Я знаю, что не к кому. Но такие вопросы не решаются за один день, а у тебя семья, Ветер.
– Я это понимаю. Поэтому к тебе и обращаюсь... Сыновья мои разъехались… И, знаешь, Машке же восемнадцать исполнилось на днях. Я помню, она тебе нравилась.
Вся кожа тот час же покрывается острыми иголками. Прозвучало максимально предвзято и гадко. Даже мне, здоровому мужику, не по себе от таких вот умозаключений.
– Ты что мне дочь свою продать хочешь?
– Не продать, я же знаю, ты мужик хороший. Убережешь её. Ты не женат, она тебе симпатична. А вопросы надо как-то решать.
Никогда ещё не ловил от клиентов таких сомнительных, но заманчивых предложений.
Кто такая Машка Ветрова в двух словах и не скажешь...
Это не просто девушка. Это самая настоящая война. Что я никогда бы не смог покорить, так это не хуев Эверест. Это она.
Девчонка замкнутая, дикая и совершенно неконтролируемая. Дочь вора в законе. Вора, у которого с недавнего времени появились серьёзные проблемы, которые могу решить только я. И вот он уже готов отдать мне своё сокровище на поруки. Лишь бы прикрыть собственную задницу.
Я помню Ветра ещё лет с двадцати, когда начал вариться во всём этом. Очень скоро я из шестёрки превратился в того, кем сейчас являюсь. Махинатора, решалу, наёмника. Всякое бывало. Я учился, получил два высших, чтобы лучше разбираться во всех финансовых и юридических вопросах. А параллельно грёб бабки лопатой от таких как Ад, Кир, Ширя и прочих детей богатых отцов. Я пришёл к этому сам. Рус стал мне как родной. Я ни к кому не испытывал таких чувств, как к ним. Братьев у меня никогда не было, но хотелось. Рус и Глеб платили на первах так, как не платил никто. Первую машину мне купил так же именно Руслан. Да, это было за решение проблемы в крупной разборке среди ювелиров. Нам было по двадцать. И я получил свой первый Аурус.
Всегда заглядывался на дорогие тачки, стал менять баб как перчатки. Только вот ни одна не западала в душу.
Казалось, что все они созданы для того, чтобы обобрать тебя до нитки и оставить ни с чем. А Машку...
Машку я впервые заметил, когда ей было пятнадцать. Естественно, сразу отмёл любые мысли, ведь мне на тот момент было уже двадцать три. Я по сравнению с ней был уже половозрелым мужиком. Никуда не годится.
Зато какой бой она давала своему отцу.
Ему боялись перечить сыновья, а она нихрена не боялась. Пёрла как танк. Не истерила, а просто кидалась вещами, громко топала и повышала голос. В некоторые моменты он был реально будто у взрослого мужика.
Одно слово – ветер. Да не ветер, а целый ураган.
Однажды и на меня налетела, и пошло-поехало. Ток. Электричество. Разряды. Я тогда понял, что конченый, раз смотрю на шестнадцатилетку. А поделать нихрена не мог. Старался брать меньше заказов у него, а всё равно тянуло... И сейчас...
– Так согласен?
– Подумать надо...
Что мне её силой брать? Она, если и будет со мной жить, то хрен мне дастся. Я конечно могу взять. Но чувств это ей не привьёт. А зная её характер, зажжëт меня за секунды одним только ядовитым взглядом.
– Наберу, – кидаю ему вскользь, сам же выхожу на их террасу и закуриваю сигарету. Поднимаю взгляд вверх и вижу её. Стоит и смотрит на меня через окно второго этажа. Просто сверлит своими бездушными глазами.
Синие, сука, омуты. Я их на всю жизнь запомню. Волосы как пшеница. Вьющиеся да самой поясницы. Острый подбородок. Дьявольский холодный взгляд. Она вряд ли способна на чувства.
Что ж ты смотришь, будто уже всё поняла, дорогуша?
Я, не разрывая зрительного контакта, тушу окурок об их перила, отбрасывая тот в сторону, и упираюсь в них локтями. Раз мы уже начали эту игру в гляделки, отступать я не собираюсь. Сама напросилась.
Сверлю. Наслаждаюсь, и вижу, как вздымается её грудь от напряжения. Птичка волнуется, что окажется в клетке. Отца она знает. Если он решил сделать её разменной монетой, придётся согласиться. А я только думаю... Сколько я этого хотел, блядь?! А тут такая удача. Да и не удача это вовсе. Безвыходность.
Вижу, что её зовёт отец, а она всё равно сталью вся напитана. Голову держит прямо, будто в неё вбит металлический стержень, даже когда он подходит сзади и что-то говорит. Её глаза наливаются кровью. Она злится. Ненавидит меня? Пусть. Насрать. Я ухмыляюсь, и она закрывает шторы, исчезнув за ними. Представляю, какие сейчас будут «реверансы» с отцом. А мне уже пора, Маруся…
Иду в тачку и еду домой. Точнее, в один из своих домов. Не знаю точно, какой мой родной. Ни в одном из них не веет радостью или счастьем. Потому что меня там никто, нахрен, не ждет. Родителей у меня давно нет. Отец умер, когда мне было семь, а мать – когда я начал заниматься криминалом. Не из-за этого, нет. Так совпало. Она заболела раком, мне нужны были деньги на её лечение. И всего я добился, но позже. Она уже умерла. С тех пор я и не вижу в жизни почти ничего кроме взаимовыгодных связей и денежных оборотов.
Так что всё, что меня ждёт дома. Ужин, душ, какая-нибудь шлюха на час и полноценный восьмичасовой сон, чтобы голова была ясной. Приходится много работать, думать и решать. Моя жизнь не простая, но и репутация того стоит. Меня уважают, ко мне обращаются. Мне подвластны все лазы как в криминальный мир, так и из него.
Мария Ветрова (Маруся, Манюня)
Я его помню. Точнее, помню, как приезжал к отцу. Никогда его не любила. По нему сразу было видно – проблемный, злобный и жестокий. Я – не сахар, но он так смотрит. Я буквально ненавижу этот взгляд. Что-то он означает, не зря ведь этот стрёмный парень приехал сюда.
– Маша... – отец заходит в комнату, пока я стою у окна. – Тебе придётся спасти ситуацию. Парень, что приезжал... Он может защитить мой бизнес. И нашу семью.
– Семью? Нас здесь двое. Андрей и Рома в Казани.
– Дочь, ты поняла меня.
– И что я должна буду за это сделать? – спрашиваю сквозь стиснутые зубы. Но уже знаю грёбанный ответ. Ненавижу.
– Маша... Не усугубляй. Ты давно ему нравишься.
– Какая мерзость, слышать это от родного отца! – закрываю шторы перед рожей этого самодовольного ублюдка. Не желаю видеть его наглую морду.
– Может быть гораздо хуже, дочь. Я влип. По самое «не хочу» влип. И только Демид может справиться с этим.
– Какое отвратительное имя!
– Нормальное. Зови его Гришей, если хочешь.
– Это ещё почему?!
– Григорьев он. Его прозвище.
– Фу! Оно ещё хуже.
– Маша. Ты, как всегда, настроена негативно. Всё в штыки! Дай ему шанс. Может он тебе понравится?
– А если нет, отец?!
– Если нет, пройдёт время, и ты поймешь, что лучше с ним, чем в сточной канаве! – заявляет он, и я готова перегрызть ему глотку. Собственному отцу! Который продаёт меня как какой-то товар на рынке!
– Я ненавижу тебя, надеюсь, ты это понимаешь.
– Дочь...Он пока думает.
Я прохожу мимо и молюсь, чтобы он отказался от такого мерзкого бартера. Ведь даже если меня продаёт отец, я не стану его любить и хотеть. Я не стану. Не буду с ним милой и покладистой. Никакой не буду.
Принимаю душ, ужинаем и иду к себе. Смотрю в своё огромное зеркало, расчёсывая волосы. Стою перед ним полностью голая и рассматриваю своё тело. Не хочу, чтобы кто-то касался меня без разрешения. Я этого не вынесу.
– Манюнь, – звучит голос отца за закрытой дверью. Ненавижу, когда он меня так называет. Но хуже не это, а то, что звучит после… – Он согласился. Завтра в час дня он заберёт тебя...
По щекам льются скупые слёзы. Вот ведь подлая скотина. Трус. Быдло.
Я ложусь спать и меня всю трясёт от страха перед завтрашним днем. Но я никогда ничего не боялась. И сейчас не хочу. Я не позволю. Не позволю себя касаться. Никому...
***
Ранним утром собираю свою сумку. Одежду, книги, телефон и даже ароматические свечи, которые меня успокаивают. Но когда машина этого самого Демида пересекает наш двор, мне хочется кричать. Я презираю его. И отца тоже. Ненавижу.
Он направляется в дом, предварительно вновь заметив меня в окне. Мне не нравится, что он такой крупный. Такой огромный.
Как я смогу такому противостоять?
Мне становится до дрожи неприятно. Не знаю, как он стал таким. Принимал какие-то препараты? Слишком фактурные руки, широкие плечи и рост около двух метров. Блин... Чёртов танк.
– Маша, выходи, – звучит голос отца, и я вздыхаю.
Когда спускаюсь вниз с сумкой, просто швыряю её возле его ног и прохожу мимо, даже не поздоровавшись. Пусть сразу видит моё к себе отношение. Пусть хавает. А потом сам не выдержит и вернёт меня отцу. Пусть лучше в канаве, чем как дешёвой шлюхе.
Я направляюсь прямиком к его машине. Не спрашивая, сажусь внутрь на пассажирское. И пока он с отцом что-то перетирает, ищу в салоне хоть что-то о нём. Вижу пистолет. Документы.
Ему... Двадцать шесть, боже. Какой он старый.
Даже телефон оставил здесь. Но он конечно же на пароле.
– Ничего не перепутала? Положи на место, – внезапно цедит он, появившись у моего окна. Я убираю телефон обратно и смотрю, как он обходит машину, приземляясь на водительское.
– Значит так. Меня зовут Демид. Здесь хозяин я. В своём доме тоже я. Ты молчишь и слушаешься. Поняла?
– Поняла, – фыркаю я, отвернувшись к окну.
Дальше мы едем молча. До самого его дома.
– Ты уже придумал, что я должна буду делать? – спрашиваю, а он молчит. Просто хватает мою сумку, открывает пассажирскую дверь и заставляет выйти одним своим жестоким взглядом.
Ведёт меня в огромный особняк. На невидимом поводке ведёт, и я будто реально слышу звук гремящих цепей после каждого сделанного шага. В принципе я выросла в таком же месте. На меня это никакого впечатления не производит.
– Из комнаты выходить можно. Но чтобы была дома до девяти вечера. Всегда. Запретная территория – мой кабинет и моя спальня. Это тоже для себя усвой. – Блин, как хорошо. Значит, мы будем спать отдельно? О, Господи, а я так распереживалась. Можно выдохнуть… – До тех пор, пока сам не позову.
Сволочь.
– Завтраки, обеды и ужины делает моя экономка Ирина. С ней познакомишься по ходу дела. Если я зову – идёшь ко мне. Не споришь, не дерёшься, не сопротивляешься. Мы оба видим разницу в габаритах...
Демид Григорьев (Гриша)
Хрупкое тело вваливается в спальню, а я закрываю за собой дверь, уходя при этом к себе в кабинет. Мне некогда ей заниматься. У меня куча нерешённых вопросов. Вечером поболтаем.
Я не собираюсь запрещать ей выходить из дома. Единственное правило, чтобы после девяти ждала меня, как штык. Без опозданий и отговорок. Иначе ей же будет хуже.
Уезжаю из дома, глядя на то, как она гуляет по саду и любуется природой. Пусть она злючка, но, видимо, созерцатель, раз рассматривает подстриженные кусты и срывает с яблони ранетки с таким сладостным выражением лица.
Знаю, что мне нельзя так на неё смотреть. Такие как она моментально садятся на шею, поэтому поскорее уезжаю решать вопросы.
По поводу Ветра мне приходится связываться с очень неприятными людьми, но я их не боюсь. Они это знают, а потому и ведут себя соответствующе. Почти всегда для подстраховки я вожу с собой ствол. Этому научил опыт. Без него в нашем деле никак.
А когда стрелка часов переваливает за восемь, я еду домой.
Там стоит мёртвая тишина и я понимаю, что она на готове. Не удивлюсь, если зайду к ней и получу по башке чем-нибудь тяжёлым.
Иду принимать душ, переодеваюсь, а затем следую к ней. Пиздец устал за сегодня. И ещё концертов от неё не вынесу. Надеюсь, она это понимает. Без стука вхожу в её спальню. Вижу, что сидит в кресле и читает что-то, даже не поднимая на меня своего наглого взгляда.
– Ужинала?
– Нет.
– Тогда идём.
– Я не голодная. Не хочу.
– А мне в доме трупы не нужны. Анорексички тоже. Так что ноги в руки и вперёд.
– Я не анорексичка. У меня нормальная фигура.
Блядь, да не то слово. Нормальная, блин. Отрастила задницу с сиськами. Теперь только слюни по ней пускать.
– Давай, Маруся. Не зли, – закрываю дверь и ухожу. Слышу, что встаёт и ворчит что-то себе под нос. В столовой издевательски размазывает пасту по тосту туда-сюда и ни крошки не съедает.
– Зачем я здесь, Демид.
– Ты сама знаешь, зачем.
– А что если я не хочу? Если убегу?
– Тогда твоего отца очевидно завалят. Я помогать не стану.
– Почему эти люди боятся тебя?
– Они не боятся. Они держат дистанцию. Все мы так делаем, когда есть связи и ресурсы. И лучше не суй свой нос, куда не следует. Ешь давай.
– Не хочу… – отбрасывает она кусок в сторону. – Я вообще не хочу здесь быть.
Она хмурится, я тоже.
– А где хочешь? В спальне? Выбор за тобой.
Она так смотрит, что сейчас проест во мне дыру. И вдруг тонкие пальчики всё же хватают тост, и она начинает хрустеть.
– Хорошая девочка.
Вижу, ей не нравится такая похвала. Зато нравится мне.
После ужина, Машка задвигает стул и торопится к себе, но я кидаю вслед:
– Через полчаса у меня в спальне. В твоих интересах прийти самой. Иначе сделаю больно.
Она замедляется и оборачивается. Столько зла в этот взгляд вкладывает, а мне хочется рассмеяться ей в лицо.
– Я же съела твой тост…Зачем?
– Зачем? Детка…Я покажу зачем. Через полчаса.
Блядь, как горят эти синие омуты. Как они меня ненавидят. У меня даже пульс подскакивает от одного только взгляда.
Исчезает за своей дверью за секунды, а у меня всё тело сталью наливается.
Будет драться? Морду расцарапает? Сто процентов, тут и думать нечего.
Да и плевать мне по большому счёту. Захочу – возьму. Я не из тех, кто церемонится. Не из тех, кто прогибается под бабой.
Смотрю на часы и психованно встаю с кровати, но до двери дойти не успеваю, она заходит сама. Ощущение, будто выжидала у входа.
– Заходи. Ложись. Чувствуй себя как дома, – издеваюсь я, осматривая её. На ней какая-то блядская пижама, которую так сильно хочется снять.
– Я не хочу.
– Придётся.
– Можно…Что-то другое?
– Да…И что же? – спрашиваю, вскинув брови вверх. Так и стоим друг напротив друга в трёх метрах, как два дебила.
– Не знаю.
– А я знаю. Иди в постель, раздевайся и ложись. Я сейчас приду.
Она сглатывает. Так недовольна происходящим, что искры из глаз сыплются. Так ещё и боится меня, судя по всему.
Я специально иду за смазкой и презиками. Во-первых, я не уверен, что она вообще меня в себя впустит. Но если вдруг…Вряд ли так легко.
А во-вторых, мне до одури нравится её пугать. Нагнетать и накалять обстановку.
Слышу шуршание позади и понимаю, что нихуя она не разделась. Легла как есть и забилась под одеяло.
– Маша. Одежда. Я не намерен тебя раздевать.
Она молчит, а я иду к ней. Тяжёлыми размашистыми шагами. От моего топота трясутся стены, и я нагло ставлю всё это на тумбу прямо возле её бледного лица. Руки вцепляются в одеяло, её всю колотит от этого.