Глава 1
Аромат у усталости всё-таки есть. Он пахнет не кофе, а тёплой лабораторной резиной и чуть-чуть — ацетонitrилом, который поселился в волосах и блузках насовсем.
Ирина Разумовская поймала этот запах в стекле собственного кабинета и усмехнулась: «Этому бы дать бренд — Eau de Высшая Школа Химии №∞».
В дверях постучали — без ритма, виновато.
— Ирина Сергеевна, — просунулась ассистентка Лера. — Вас ждут в учёном совете. И… не пугайтесь, там хорошие новости.
— Хорошие новости в нашем корпусе пахнут чем? — подняла бровь Ирина.
— Наверное, бумагой и штампом, — серьёзно ответила Лера и исчезла.
Ирина выключила колонку ротаметра, предусмотрительно прикрыла крышкой чашку с заваркой (не кофе — желудок уже давно голосовал против), поправила короткую стрижку в отражении шкафа и машинально сняла с халата следы чёрной перчаточной пыли. Тридцать шесть, кандидат наук, органик с уклоном в ароматические ряды, преподаватель двух курсов и шеф двух магистрантов. Семья — «будет потом». «Потом» как-то растягивалось на годы и отчётные периоды.
В коридоре пахло мелом, пылью и внезапно — цветами: ботаники где-то напротив открыли оконные створки и устроили массовую эвакуацию герани на солнце.
В зале учёного совета председатель демонстративно отодвинул кипу бумаг.
— Разумовская, — сказал он с удовольствием дирижёра, нашедшего первую скрипку, — поздравляю. Вас выдвинули от факультета на международный семестр в Германии. Гейдельберг. Плюс, — он поднял палец, — параллельно во дворце Пфальцграфа проходит выставка парфюмеров и ремесленников. Совмещённые программы.
— Совмещённые нагрузки? — уточнила Ирина.
— Командировка на две недели. Перелёт, проживание, суточные. И попробуйте только отказаться.
— Не собиралась, — сказала она, и уголки губ сами сделали то, чего давно не делали: улыбнулись без сарказма.
Германия. Лаборатории, свежие стеклянные колонны, аккуратные подписи на шкафах, конференц-залы, где микрофоны не шипят. И… дворец Пфальцграфа, куда её, конечно, занесёт «случайно».
Секунда — и в голове встал список: закрыть лабораторный журнал, передать Лере графики, оставить ключи от газовой рампы, выпросить у техники дополнительный термометр «на всякий случай», зарядить внешний аккумулятор и… позволить себе взять выходной для чемодана.
---
Аэропорт всегда пах одинаково — остывшим кофе и чужими дорогами.
Ирина ехала налегке — чемодан на четырёх колёсиках и «та самая» большая сумка, в которой помещалась половина её жизни: планшет, блокнот, мини-аптечка, набор для мини-дистилляции «на пальцах» (флакончики, пипетки, пару пробок, пачка фильтра), косметичка с любимым бальзамом из нероли, — и пустой карман, «куда обязательно что-нибудь положится».
— Пожалуйста, не кладите туда ещё одну жизнь, — сказала она сумке вслух. Сумка выдержала и не возразила.
Перелёт прошёл, как всегда, в двух временных зонах: до и после томатного сока. В окно тянуло ватой облаков, а в голове — приятной пустотой. Ирина позволила себе роскошь ничего не анализировать целых сорок минут — редчайший эксперимент.
Гейдельберг встретил мягкой зеленью и лентой Неккара — вода шла тёмно-стеклянной, как старое вино. Автобус с логотипом семестра ловко протиснулся по узким улицам. Сразу — другой ритм: черепичные крыши, фахверк, вывески с коваными завитками, витрины, где пирожные выглядят, как маленькие архитектурные проекты.
Ирина поймала себя на том, что шагает медленнее — будто воздух здесь густой и пахнет терпеливее: свежим хлебом, кофе, мокрой черепицей после ночного дождя и чем-то еле уловимым — невидимым жасмином.
Отель оказался аккуратным — кирпичная стенка, белые рамы, номер, где всё на своих местах. И всё же главное — не отель.
Главное — дворец Пфальцграфа.
---
Экскурсию устроили сразу, «чтобы вдохнуть контекст».
Гид — юная немка с идеально поставленным английским и очаровательной попыткой перейти на русский при словах «ароматы» и «лаборатория».
— Здесь, — она кивнула на высокий корпус с каменными гирляндами, — завтра и послезавтра пройдут ваши лекции. — А вот это — Schlosskapelle, капелла. — А это крыло — на неделю отдают ремесленникам и парфюмерам. Очень старинная традиция: ярмарка запахов.
Ирина сделала вид, что лишь кивает, а сама уже фотографировала в голове: аркады, лестницы, тёплый песчаник, прохладные коридоры, где пол звучит камнем, а стены — шёпотом.
— У нас будет час свободного времени, — сказала гид. — Можно пройтись.
Час. Достаточно, чтобы случайно зайти не туда.
Ирина отстала на два шага — и ещё на два. Свернула в арку, где висела кованая табличка с витиеватыми буквами: Kunst der Düfte. Искусство запахов.
— Извините, учёный совет, — шепнула она воздуху и вошла.
---
Её встретил праздник — не шумный, камерный. Старые столы, белые скатерти, стеклянные флаконы, деревянные ящики с травами, бруски мыла, как вырезанные из светлой скалы, бумага с отпечатками цветочных орнаментов. Пахло так, будто бабушка-Европа открыла сундук и решила успеть всё — розу, лаванду, розмарин, бергамот, апельсиновую корку, смолу ладана и крошку кедра.
— Guten Tag! — приветливо кивнул седовласый мастер в льняном фартуке. — Handgemachte Seifen? Мыло ручной работы?
Ирина засмеялась глазами.
— Sehr gut, — ответила она своим «школьным» немецким, который вечно застревал на глаголах, — красивое.
Он положил перед ней брусок цвета слоновой кости, на котором был вдавлен слово Apotheke старинным шрифтом.
— На память, — сказал. — Von Herzen. От сердца.
Ирина положила мыло в сумку — оно лёгло, как будто всегда там и жило.
Рядом, на соседнем столе, девушка в бархатной косынке аккуратно раскладывала тонкие полоски бумаги — duftpapiere — ароматическая бумага.
— Zum Bücher, — улыбнулась она. Для книг. — Rosmarin, Lavendel.
Ирина вдохнула — и ощутила, как школьный немецкий вдруг становится неважен. Запахи всегда понятны без слов.
Глава 2
Проснулась она от звука, который точно не принадлежал XXI веку: деревянное скрип-хлоп — и чей-то бодрый немецкий говор, вплетённый в запах печи и дымка.
Веки поднялись неохотно.
Балка над головой была всё той же, потемневшей от времени, а за окном кто-то ругался на чистом швабском, так что даже без слов стало ясно — день начался.
Ирина села, вздохнула и попыталась собрать мозги в кучку.
Телефон не включался. Часы показывали что-то вроде “—:—”.
Сумка стояла рядом, как надёжный пёс, переживший эвакуацию хозяина.
— Так, — сказала Ирина себе, — анализ ситуации.
Она. Комната. Женщина, зовущая её “Грета”. Век… судя по интерьеру, ну никак не двадцать первый.
Откуда дрова? — мелькнула дурацкая мысль, и в ту же секунду она поняла: тут всё из дров.
---
Вошла та же женщина — аккуратная, с лицом, выучившим заботу наизусть. В руках поднос: миска, хлеб, кружка с чем-то травяным.
— Morgen, Greta, — улыбнулась она. — Wie fühlst du dich?
Ирина выдавила ответ из остатков школьного немецкого:
— Gut… danke… — голос прозвучал чужим.
Женщина обрадовалась, поставила поднос и закивала:
— Gut! Du musst essen. Der Doktor kommt später. Надо поесть. Доктор придёт позже.
Доктор. Прекрасно. Ещё один стресс-тест для современного человека.
Хлеб оказался тяжёлым, плотным, почти кислым, от миски пахло укропом и какой-то странной крупой. Ирина попробовала — и вдруг захотела заплакать. Не от вкуса, а от времени: всё настоящее, ощутимое, без упаковки и дат производства.
— Wo bin ich? — рискнула она спросить.
— In Lindheim, — ответила женщина. — Городок Линдхайм, на дороге к Аугсбургу.
Ирина выдохнула. Германия. Значит, не ошиблась. Остальное — вторично.
---
Доктор пришёл ближе к полудню.
На пороге появился мужчина лет пятидесяти, в тёмном камзоле, с кожаным чемоданом и осмотрительно-сдержанным лицом.
— Frau Braun? — уточнил он, заходя.
— Ja, — кивнула женщина с подносом, — sie ist wach. Она очнулась.
Доктор подошёл, приложил ладонь к лбу Ирины, осмотрел зрачки, буркнул что-то вроде “keine Fieber”. Потом достал из сумки металлическое зеркальце — и в нём Ирина впервые увидела своё новое лицо.
Молодое, бледное, с густыми русыми волосами, собранными под чепец. Черты — мягкие, почти кукольные, но взгляд… старше. Её собственный.
— Erinnerst du dich an alles? — спросил доктор, прищурившись. Помнишь всё?
Ирина наугад ответила:
— Nicht ganz. Не совсем.
Он удовлетворённо кивнул, как человек, который ожидал худшего, и ушёл, оставив совет «пить травы и не волноваться».
Как будто это возможно.
---
Ближе к вечеру Ирина рискнула выйти.
Служанка — Ханна — помогла одеться: длинная льняная юбка, корсаж, рубаха, шнуровка. Дышать можно, двигаться — уже не очень.
На улице пахло углём, навозом, хлебом и кожей. Воздух был плотный, тёплый, как старое шерстяное одеяло.
Двор перед домом был замкнут каменной стеной. Справа — дверь, над ней деревянная вывеска с выжженным словом Apotheke.
Ирина застыла. Аптека. Та самая, из снов и брошюр.
— Dein Laden, — гордо сказала Ханна. — Твоя лавка.
— Мой… — эхом повторила Ирина и едва не засмеялась. — Конечно, мой. А долги тоже мои?
Ханна посмотрела с уважением:
— Ja. Да.
— Отлично, — тихо сказала Ирина. — Значит, всё по науке: сначала диагноз, потом лечение.
---
В лавке пахло не хуже, чем в музее старинных аптек.
Деревянные ящики с надписями: Salbei, Thymian, Melisse. На полках — бутыли с мутными настойками, стеклянные банки, ступки, латунные весы. На прилавке — толстая книга, чернильница, перо.
И тишина, густая, как отвар.
Ирина провела пальцем по книге — пыль.
Открыла — аккуратный готический почерк: записи о покупателях, долгах, поставках. Последняя строка: Schulden bei der Gilde – 15 Taler. Долг перед гильдией — пятнадцать талеров.
На полях — короткое: Nachprüfung nächste Woche. Проверка на следующей неделе.
— Прекрасно, — пробормотала Ирина. — Семестр отменяется, зачёт переносится, проверка — на пятницу.
Сумка мягко шлёпнулась рядом на стол, как союзник.
Она вытащила из неё мыло, то самое, с надписью Apotheke, и положила рядом с лавочными брусками. Старые выглядели серо-зелёными, грубыми, пахли чем угодно, кроме чистоты.
А этот — ровный, светлый, гладкий, и в воздухе сразу запахло свежестью.
Ханна вдохнула и заулыбалась.
— Wie sauber! — Как чисто пахнет!
— Вот именно, — сказала Ирина. — Начнём с этого.
---
Ближе к ночи, когда город стих, Ирина сидела у окна и писала в блокноте — единственном предмете, который ещё слушался её руку.
> «Факт: тело — не моё. Век — XVII. Язык — вспомнился на уровне “хлеб, вода, спасибо”.
Среда: огонь, травы, люди.
Задача: выжить.
Ресурсы: мозги, сумка, рецепты, руки.
Дополнительные трудности: гильдия, долги, доктор.
Вывод: адаптация или смерть. И мыло — как начало цивилизации.»
За окном медленно гасли огни. Далеко слышался звон церковных колоколов, и где-то в глубине улицы — лай собак и лязг копыт.
Ирина вздохнула.
— Если б знать, сколько тут талеров стоит один аспирин…
И впервые с момента взрыва позволила себе короткий, нервный смех.
Смех был тихий, но живой.
Он пах дымом, травой и будущим.
Ночь выдалась длинной, как очередь в аптеку перед Рождеством.
Ирина спала плохо: то просыпалась от треска поленьев в печи, то слышала, как за стеной кто-то шепчет молитвы, то ловила себя на мысли, что мозг продолжает искать Wi-Fi и пытается обновить календарь.
Под утро в лавке что-то звякнуло.
Ханна с рассветом уже возилась с ключами и ведром.
— Herr Doktor kommt, — предупредила она, и Ирина с трудом поняла: доктор идёт.
— Опять? — устало пробормотала она. — Ну хоть бы кто-нибудь из налоговой не пришёл.
---
Глава 3
Утро пахло зольным мылом, не моим, чужим — тем самым серо-зелёным, которое больше стирает совесть, чем грязь.
Ирина стояла у бочки с водой во дворе и, как нормальный химик, делала вид, что это эксперимент: температура — «ледяная», растворимость — «никакая», аромат — «на любителя». Руки ныли, но мозг наконец вошёл в рабочий режим: означает — записать.
— Frau Braun! — Ханна высунулась из двери, — Markttag. Рынок.
Слово «рынок» подействовало как кофе. Если ты попал в XVII век и хочешь держать лавку, сначала нужно увидеть, чем дышит город: кто возит соль, кто прячет сахар, кто умеет молчать про долги. Ирина затянула шнуровку (дышать теперь научилась коротко, экономно), сунула в карман чистый платок, в другую ладонь — свой брусок лимонного мыла, завернутый в ткань, и вышла на улицу.
---
Линдхайм с утра был деловой и честный.
Фахверковые стены, будто склеенные шоколадом и белой глазурью. Вывески с коваными завитками: сапожник, пивовар, свечник. На площади — гомон, запахи: свежий хлеб (плотный, как решение), дым, кислое вино, сено, квашеная капуста из бочек, корица, мед. У телеги с пряностями — перец горошком, гвоздика, длинный перец, кусочки корицы размером с палец. У травницы — связки шалфея, полыни, мелиссы, сушёные цветы бузины.
— Frisch! Frisch! — кричал мясник, подбрасывая сосиски, как жонглёр.
— Eier! Milch! — звенели девчонки у корзин.
Ирина шла медленно — нюхала город. Пряный, кислый, мокрый от росы, с золотой нотой меда. Тут же — боковым зрением — ловила нужное: соль (дорога, но без неё нет ни рассолов, ни мыловарения), зола хорошего выжига (белая, мелкая), живой уксус, медные крышки и, главное — стекло. Без стекла ты не аптекарь, а поэт.
— Стекло у Шустера, — подсказала Ханна. — Der Glaser. Стекольщик.
Шустер оказался угрюмым человеком с руками, которые помнили огонь. На полках — бутыли, пузырьки, стаканы с толстой шейкой. Ирина выбрала несколько: две маленькие колбы, одну запаянную бутыль, тонкую трубку (почти капилляр), пару пробок.
— Teuer, — буркнул он: «дорого».
— Gute Arbeit ist nie billig, — ответила Ирина сухо. Хорошая работа никогда не дешёвая.
Он фыркнул и всё-таки убавил цену. Уважение стекольщиков — валюта надёжная.
У травницы она купила лавровый лист, розмарин, шалфей, чабрец. Запахи мешались, как оркестр перед началом — ещё не музыка, но уже обещание.
— Frau Braun, — окликнул её кто-то низким, ленивым голосом. — Вы закупаетесь без меня? Я обижусь.
Ирина обернулась.
У прилавка с пряностями стоял мужчина — высокий, тёплых тонов, как хороший мёд: смуглая кожа, тёмные волосы, слишком умные глаза. На нём — длинный плащ, под ним — охотничья аккуратность. На запястье — браслет с крошечным камеолоном (в Линдхайме это называли «колониальной ухваткой»), у пояса — нож, у ботинка — прилипший к нему мир.
— Йоханн Мейер, — представился он сам, чуть склонив голову. — Торгую тем, что пахнет далеко: смолой, миррой, сандалом, ладаном, «мечтами купцов».
Улыбнулся прямо — как у человека, который уверен, что ему рады.
— А вы — вдова аптекаря. Слухи бегут быстрее меня. Говорят, у вас в лавке пахнет лимоном. Это почти преступление.
— Преступления у нас в гильдии, — ровно ответила Ирина. — А лимон — всего лишь чистота.
— В городе, где на добрую мыловарню молятся, чистота — форма ереси, — парировал он. — Позвольте угадать — вам нужна соль, зола, уксус и терпение.
— И стекло, — добавила Ирина.
— Стекло у Шустера. Терпение — у меня. Остальное — найдём.
Он наклонился к прилавку и легко, одной рукой, отмерил ей полфунта мирры — смолы цвета янтаря, которая пахла древней аптекой и церковью.
— Подарок, Frau, — сказал он негромко. — Знак знакомства. За право первым узнать, если у вас появится что-то… нездешнее.
— Нездешнее в моём доме — счёта гильдии, — отрезала Ирина. — Остальное — обсудим после проверки.
— Значит, вы играете в долгую, — Йоханн щурился, как кот на солнце. — Люблю умных женщин. Они портят город, но делают его интересным.
— И дорогим, — мимоходом добавила Ханна, вытащив из-под его локтя мешочек соли. — Не болтай, Мейер. У нас рынок, а не бал.
Он отступил, поднял ладони — мол, сдаюсь. Но в глазах осталась весёлая настойчивость: таких из города ветром не сдуешь.
---
Обратная дорога была короче: когда в руках стекло и соль, шаги становятся быстрее — как у человека, который нёсёт будущее.
В лавке Ирина первым делом расчистила самую светлую часть прилавка, протёрла его уксусом (да, пахло салатом, но чистота — не для запаха, для глаз), и разложила три «свидетельства»: брусок лимонного мыла, ровную колбу, маленькую бутылку с уксусом и лист — «Расчёт мыла». Писала густыми буква́ми, как в местной книге, но структурой XXI века:
> Состав: жир (говяжий), зола (зольный щёлок), вода, лимон (1–2 капли).
Процесс: нагрев — умеренный, мешать — час, выдержка — сутки.
Назначение: руки, бельё.
Примечание: чистые руки — меньше лихорадки.
Ханна, заглянув через плечо, охнула:
— Вы это повесите?
— Да. Пусть видят, что у нас порядок. Даже если не понимают половину слов.
Потом Ирина занялась дистилляцией «на костре».
Ничего волшебного: большая глиняная «кастрюля», сверху — стеклянная миска, в центр — маленькая колба-приёмник; краёв коснулась тестом — герметик по-немецки, на крышу положила холодную тряпицу.
— Будем ловить душу розмарина, — объяснила она Ханне. — Не пугайся, это не колдовство. Это вода и терпение.
Огонь — тихий, не жадный. Пар поднимался, целовал холодное стекло, падал в колбочку первой водой. Пахло дитячим лбом — чисто, тепло, травяно.
— Heilige Maria… — выдохнула Ханна, но креститься не стала. — Красиво.
— Это всего лишь правильно построенная кухня, — улыбнулась Ирина. — У нас каждая женщина так умеет. Просто забыла.
---
Днём заглянул Фогель.
— Слух о «лимонной ереси» дошёл до монастырских, — сообщил он, положив на прилавок тонкий конверт. — У вас будет не только гильдия. Но я… — он замялся, — я не враг. Если что, я видел чистые руки и чистую логику.