Холод.
Он пропитал каждый камень, каждую трещину, каждый вздох. Королевство Эйриден, некогда цветущее и полное жизни, теперь сковано вечной зимой. Ледяные ветра гуляли по улицам столицы, завывая в узких переулках, словно голодные звери. Деревья стояли черными, мертвыми силуэтами, их ветви ломались под тяжестью снега, которого некому было убирать.
Люди прятались в домах, кутались в шерстяные плащи, но холод пробирался и сквозь них. Он заползал в легкие, сковывал пальцы, замораживал надежду.
А в центре всего этого стоял замок.
Высокий, мрачный, покрытый инеем, будто сам стал частью проклятия. В его самых верхних покоях, у окна с узорчатыми стеклами, затянутыми ледяными цветами, стоял принц.
Кайлен.
Его дыхание оставляло на стекле морозные узоры. Он смотрел вниз, на замерзший город, на людей, которые боялись его так же, как боялись зимы. Его руки, бледные и холодные, сжимались в кулаки.
— Скоро не останется ничего, — прошептал он.
Ледяное сердце в его груди сжалось.
Я ненавидела будильник.
Его пронзительный звон врывался в сон, как незваный гость, и сегодня он особенно зверствовал. Я шлепнула ладонью по экрану, заставив его замолчать, и сонно уткнулась лицом в подушку.
— Алиса, вставай! Опять проспишь! — из кухни донесся голос мамы.
— Уже встаю… — пробормотала я, но тело предательски не хотело двигаться.
В комнате было прохладно — батареи в нашем старом доме едва справлялись с осенними холодами. Я потянулась за телефоном, проверяя сообщения: Катя писала, что не сделала домашку по биохимии и надеется, что я дам списать; в группе медунивера висело напоминание о тесте по анатомии; а еще папа прислал фото с конференции в другом городе — он улыбался в камеру, держа в руках стакан с кофе.
Я улыбнулась.
Кофе.
Это было хорошей мотивацией встать.
Я натянула толстовку, сползла с кровати и побрела на кухню. Мама уже поставила на плиту чайник и доставала хлеб для тостов.
— Ты сегодня на ночную смену? — спросила она, даже не оборачиваясь.
— Нет, вечернюю. В восемь закончу.
— Не забудь купить молоко по дороге.
— Не забуду.
Я налила себе кофе, добавила две ложки сахара — как всегда — и села за стол. За окном медленно светало, окрашивая небо в серо-голубые тона. Обычное утро. Обычный день.
Так я думала.
***
Университет встретил меня шумными коридорами и толпой студентов, спешащих на пары. Я успела заскочить в аудиторию буквально за минуту до начала лекции.
— Ты выглядишь так, будто тебя переехали, — шепнула Катя, пропуская меня на место.
— Почти. Будильник — мой личный враг.
Лекция прошла как в тумане. Я конспектировала автоматически, мысли уже были заняты предстоящей сменой в больнице. Мне нравилось работать медсестрой, даже если это было утомительно. Нравилось чувствовать, что я хоть чем-то могу помочь.
После пар я заскочила в магазин за молоком, как и обещала маме, и направилась к автобусной остановке.
И тут я увидела ее.
Маленькая девочка, лет пяти, в ярко-розовой куртке. Она стояла на тротуаре, что-то разглядывая в ладошке — камешек, может быть, или жука. Ее мама, увлеченная телефоном, шла чуть впереди, не замечая, что ребенок отстал.
Я уже хотела отвести взгляд, когда девочка внезапно шагнула на дорогу.
Без крика. Без мысли. Просто шагнула.
Автомобиль мчался слишком быстро.
Я даже не успела испугаться.
Мое тело рванулось вперед само.
Я толкнула девочку в сторону, почувствовала, как ее куртка скользит под моими пальцами, услышала ее испуганный вскрик —
А потом мир взорвался болью.
Глухой удар.
Резкий скрежет тормозов.
Чей-то крик.
Я упала на асфальт, и последнее, что я увидела перед тем, как темнота накрыла меня с головой, — это розовый рукав куртки девочки, мелькнувший в стороне.
Она жива.
И все.
***
Я открыла глаза.
Над моим лицом склонился незнакомый потолок — деревянный, с толстыми балками, покрытыми паутиной. Воздух пахнул травами и дымом.
— Доченька, ты очнулась? — раздался надтреснутый мужской голос.
Я медленно повернула голову.
На краю кровати сидел незнакомый мужчина с седыми усами и глубокими морщинами вокруг глаз. Он смотрел на меня с таким облегчением, будто я вернулась с того света.
Я хотела спросить, где я, кто он, что случилось, но язык не слушался.
Вместо этого я просто прошептала:
— Где… девочка?
Мужчина нахмурился.
— Какая девочка, Аннализа? Ты снова в бреду…
Аннализа?
Я закрыла глаза.
Что-то было не так.
Очень не так.
Я проснулась от того, что по щеке скользнула капля пота. Густой, спёртый воздух комнаты обволакивал лицо, словно мокрая ткань. Где-то за окном кричали птицы — не привычные городские воробьи, а какие-то другие, с резкими, пронзительными голосами.
Я резко села — и тут же в висках застучало.
— Тихо, тихо, дитя, — рядом раздался тот же грубоватый голос.
Передо мной снова был седой мужчина. На этот раз я разглядела его получше: выгоревшая на солнце рубаха, потёртый жилет, руки, покрытые шрамами и мозолями. Глаза — тёмные, усталые, но тёплые. Он держал в руках глиняную кружку, от которой валил пар.
— Пей, — протянул он мне. — Ты три дня в жару металась.
Я машинально взяла кружку. Пальцы дрожали. Внутри плескалась мутная жидкость, пахнущая мёдом и чем-то горьким.
— Кто вы? — прошептала я.
Мужчина нахмурился ещё сильнее.
— Опять за своё? — он вздохнул и потер переносицу. — Я же твой отец, Аннализа. Эдгар.
Отец?
Я огляделась. Комната была маленькой, с низким потолком. Стены — грубые деревянные, с щелями, через которые пробивались лучи солнца. На полу — потрёпанный коврик, на столе — оловянная тарелка с остатками какой-то похлёбки. Ничего знакомого.
— Где я?
— В своём доме, — Эдгар сел на табурет рядом с кроватью и устало потер лицо. — В деревне Вейсхольм. Южная провинция.
Я сжала кружку так, что пальцы побелели.
— Это… не моя комната.
— Ну конечно не твоя, — он фыркнул. — Ты же у меня в мастерской лежишь. В доме жарко, а тебя лихорадило.
Я закрыла глаза.
Кома. Галлюцинации. Это всё ненастоящее.
Но когда я открыла их снова — ничего не изменилось. Деревянные стены. Запах трав. Чужие руки, слишком тонкие и бледные, лежащие на коленях.
— Вот, — Эдгар вдруг протянул мне небольшое зеркальце в деревянной оправе. — Может, так быстрее очухаешься.
Я подняла его — и чуть не выронила.
В отражении смотрела на меня незнакомая девушка.
Бледная, с тёмными кругами под глазами, с губами, потрескавшимися от жара. Но самое страшное — это были не мои черты. Другой разрез глаз. Другой нос. Другие волосы — не мои темно-каштановые, а светло-русые, выгоревшие на солнце.
— Это… не я, — выдавила я.
Эдгар вздохнул.
— Ну вот, опять началось.
Он взял у меня зеркало и сунул его в карман.
— Ты Аннализа. Моя дочь. Ты заболела полгода назад — слабость, жар, врачи руками разводили. А три дня назад тебя словно подменили: вскочила с постели, закричала что-то про какую-то девочку и машину, а потом — бац — и без памяти.
Я сглотнула.
— А… до этого? Что я делала?
— Помогала мне в лавке, — он махнул рукой в сторону двери. — Покупателям счёт сводила, товар раскладывала. А до того — в поле с подругами бегала, на речку. Обычная жизнь.
Обычная жизнь.
Только не моя.
Я медленно подняла руки и уставилась на них. Длинные пальцы, тонкие запястья. На левой — маленькая родинка, которой у меня никогда не было.
— Мне нужно встать, — вдруг сказала я.
Эдгар хотел возразить, но я уже ставила ноги на пол.
И тут же рухнула бы, если бы он не подхватил меня.
— Видишь? — он усадил меня обратно. — Ты ещё слаба.
Но я не сдавалась.
— Хочу… на улицу.
После долгих уговоров он позволил мне выйти, поддерживая под руку.
Дверь мастерской скрипнула, и я зажмурилась от яркого света.
Когда глаза привыкли, я увидела деревню.
Небольшие дома с соломенными крышами. Узкие улочки, вытоптанные до земли. Вдали — поля, золотящиеся под солнцем. И горы — высокие, синие, уходящие в небо.
Ничего из этого я не знала.
— Красиво, да? — Эдгар улыбнулся. — А ты говоришь — «не мой мир».
Я не ответила. Потому что в этот момент из-за угла выбежал маленький мальчик, лет шести, с разбитым коленом. Он рыдал навзрыд, прижимая ладошку к кровившей ссадине.
И прежде, чем я успела подумать, мои руки сами потянулись к нему.
— Давай посмотрим, — услышала я свой голос.
Я взяла его руку, и вдруг…
Тепло.
Оно разлилось по ладоням, как горячая вода. Я даже вздрогнула от неожиданности. Мальчик перестал плакать и уставился на меня круглыми глазами.
— Не бойся, — прошептала я.
Тепло потекло сильнее.
И — о чудо — кровь остановилась. Ссадина не исчезла, но края её словно сжались, покраснение ушло.
Мальчик ахнул.
— Мама! — закричал он. — Она волшебница!
Я отдернула руки, как от огня.
Что это было?
Эдгар смотрел на меня странно — не с испугом, а с… надеждой?
— Ну вот, — пробормотал он. — Дар-то вернулся.
— Какой дар? — голос мой дрожал.
Он покачал головой.
— Пойдём домой, дочка. Ты ещё слаба.
Но я уже знала — что-то здесь было не так.
И дело было не только в том, что я попала в другой мир.
Дело было во мне.
В этом странном тепле, которое жило в моих руках.
***
Этот мир пахнет по-другому.
Первое, что я осознала, когда Эдгар вывел меня во двор — воздух здесь был густой, насыщенный ароматами земли, трав и дыма. Не городская гарь, не бензин и асфальт, а что-то живое, почти осязаемое. Я сделала глубокий вдох, и легкие заныли от непривычной чистоты.
— Осторожнее, — Эдгар поддержал меня, когда я пошатнулась. — Ты же как тростинка сейчас.
Я кивнула, цепляясь взглядом за детали:
— Деревянный забор, покосившийся от времени. Куры, копошащиеся в пыли. Глиняные горшки с цветами у крыльца — синими, как незабудки, только крупнее. И солнце... такое яркое, что глаза слезились.
— Пойдем в дом, — мужчина — мой «отец» — бережно вел меня под руку.
Дверь скрипнула, и я замерла на пороге.
Комната была маленькой, но уютной: массивный стол, застеленный вышитой скатертью, полки с глиняной посудой, пучки сухих трав под потолком. В углу — прялка, а у окна — детская колыбель, покрытая слоем пыли.
Солнце южной провинции Вейсхольм было щедрым, почти наглым в своем тепле. Оно заливало двор Эдгара золотым светом, нагревало глиняные черепки у крыльца и заставляло пыль на дороге сверкать, как крошечные алмазы. Но внутри меня, Аннализы – или все же Алисы? – царила прохладная сумятица.
Прошло две недели. Две недели жизни в чужой коже, с чужим именем и странным теплом, пульсирующим в ладонях. Я научилась делать простые вещи: месить тесто для лепешек (дрожжи здесь были другими, кислыми), доить упрямую козу Марту, различать голоса соседей. Я даже начала запомнила дорогу к ручью и к поляне с самыми сочными ягодами. Но каждый раз, ловя свое отражение в воде – бледное лицо с острым подбородком, светлые, как спелая солома, волосы, заплетенные в неуклюжую косу (я так и не освоила местные прически) – в груди сжимался холодный комок.
«Это просто очень долгий, очень реалистичный сон, Алиса, – твердила я себе по ночам, сжимая странный черный камень с мерцающими прожилками, найденный под подушкой Аннализы. – Или… галлюцинация после травмы. Скоро очнешься в больнице».
Но дар… Дар был неоспорим. Он был реален как запах хлеба из печи Эдгара.
Практика: Сначала были мелочи. Ссадина у мальчишки-соседа, которого поймал колючий куст. Я приложила руку, сосредоточилась на образе целой кожи, и тепло полилось легко, почти игриво. Рана затянулась за считанные секунды, оставив лишь розоватый след. Потом – старая Грета с ломотой в суставах. Ее боль ощущалась тупым, ноющим камнем в моем собственном локте. Я положила руки на ее скрюченные пальцы, и тепло потекло медленнее, глубже, растворяя этот камень. Грета расплакалась, целуя мои руки, бормоча о «даре богини». Мне стало неловко. Я не богиня. Я медсестра из другого мира, которая не понимает, что происходит.Открытие: Однажды Эдгар пришел с рынка, стуча зубами – подхватил лихорадку. Я испугалась. Это было серьезнее царапин. Но инстинкт оказался сильнее страха. Я усадила его, приложила ладони к его горячему лбу и вспотевшей груди. И отпустила контроль. Тепло хлынуло мощным потоком, почти обжигая мои собственные руки. Я видела его – золотистый, как жидкое солнце, проникающий сквозь кожу, гонящийся за жаром болезни. Через час Эдгар спал спокойно, температура спала. Наутро он встал как ни в чем не бывало, громко хваля мою «вернувшуюся силу». Я же чувствовала себя выжатой, как лимон. Дар требовал платы – моей энергии.Камень: Он реагировал. Когда я концентрировалась на целительстве, лежавший в кармане или за пазухой камень становился чуть теплее, а его внутренние искры начинали пульсировать в такт моему дыханию. Как батарейка? Антенна? Я не знала. Но чувствовала связь. Иногда, в тишине, мне чудилось, что он… шепчет. Обрывки непонятных ощущений: холод, боль, тоска. Я списывала это на усталость и стресс.Эдгар, окрыленный моим «выздоровлением» и возросшим даром, объявил о поездке в столицу, Эйриденхолд, как только я окрепну.
— Покупатели с севера говорят, там беда, — мрачнел он, упаковывая тюки с южными тканями и специями в крытую повозку. — Холод, которого не было никогда. Люди мрут. Королевские лекари ничего не могут. Может, твой дар… — Он не договорил, но надежда в его глазах так и пылала. — Да и обещал я тебе, как только поправишься, показать столицу. Раз уж память твоя подводит, новые впечатления помогут!
Я не сопротивлялась. Столица. Королевские лекари. Король. Если где-то и были ответы на то, что со мной случилось, или шанс вернуться домой (хотя эта мысль таяла с каждым днем), то только там. Да и холод… Он манил и пугал одновременно. Намекал на что-то важное.
Дорога началась ярко и шумно. Лошади фыркали, повозка скрипела, Эдгар напевал старинные песни. Я смотрела на проплывающие мимо пейзажи: бескрайние желтеющие поля пшеницы, виноградники на склонах холмов, деревеньки, утопающие в зелени. Воздух был теплым, напоенным ароматами нагретой земли и полевых цветов. Никакой Вечной Зимы. Юг жил своей жизнью, почти не тронутый бедой севера.
Но чем дальше на север мы продвигались, тем заметнее менялся мир. День за днем.
День третий: Утро встретило нас непривычной прохладой. Солнце светило, но его тепло стало каким-то… слабым. Как чай, в который долили слишком много холодной воды. В тени деревьев было зябко. Я накинула шерстяную шаль поверх своего простого платья.День пятый: Поля сменились хвойными лесами. Воздух стал острее, пахнул смолой и… снегом? Его еще не было видно, но обещание висело в воздухе. По ночам я куталась в одеяло, а Эдгар разводил костер побольше.День седьмой: Мы въехали в первые по-настоящему заснеженные земли. Сугробы по обочинам дороги, деревья, согнутые под тяжестью снежных шапок, крыши домов, едва видные из белого покрова. Воздух обжигал легкие. Люди здесь выглядели иначе: закутанные в темные грубые ткани, лица скрыты воротниками, глаза – усталые, с тенью страха. Ни смеха, ни песен. Только скрип полозьев по снегу и завывание ветра в соснах. Вечная Зима перестала быть абстракцией. Она была здесь. Физическая, давящая, живая.Именно здесь, в одной из северных деревень, укрывшись на ночлег в холодной каморке постоялого двора, случилось то, что окончательно сломало мою теорию «коматозного бреда».
Хозяин, угрюмый мужчина с обмороженными ушами, пробормотал за ужином:
— Жена… не встает. Горит. Кашель… ледяной. — Его глаза были пусты.
Сердце сжалось. Я знала этот взгляд. Отчаяние. Я видела его в больнице у родителей безнадежных больных.
Эдгар посмотрел на меня. Вопрос висел в воздухе.
— Дочь, может, посмотришь?
Я кивнула.
В крошечной, промерзшей спаленке лежала женщина. Дыхание хриплое, прерывистое. Кожа – серо-синяя, горячая на ощупь и при этом… липкая от какого-то странного внутреннего холода. Пневмония? Но что-то еще. Что-то зловещее.
Скрип полозьев по заледенелому камню сменился глухим гулом, когда наша повозка въехала под своды главных ворот Эйриденхолда. Воздух внутри стен ударил в лицо, как кулак – не просто холодный, а высасывающий тепло, пронизывающий до костей. Я втянула голову в плечи, кутаясь в шаль, но ледяные иглы все равно кольнули щеки.
— Вот она, столица, — пробормотал Эдгар, его голос был приглушен шарфом. Он правил лошадьми, напряженно вглядываясь в лабиринт заснеженных улиц. – Держись крепче, Аннализа. Тут... не как дома.
Дом. Слово вызвало острое воспоминание о солнце Вейсхольма, о запахе нагретой земли и смехе Лины. Здесь не было ни солнца, ни смеха. Здесь был иней. Он висел на всем: на острых шпилях башен, вздымающихся к серому, низкому небу; на мрачных каменных фасадах зданий, украшенных некогда изящной резьбой, а теперь скованных ледяными наплывами; даже на лицах редких прохожих, закутанных в темные, грубые ткани так, что видны были лишь усталые, напуганные глаза.
Контраст был не просто физическим. Он был душевным. В Вейсхольме жизнь била ключом, несмотря на скромность. Здесь царила подавленность. Люди двигались быстро, понуро, не глядя по сторонам, словно боялись привлечь внимание невидимых сил. Воздух гудел от тишины, прерываемой лишь скрипом саней, далеким кашлем или плачем ребенка, быстро приглушаемым. Роскошь, о которой говорилось в плане, была видна – резные деревянные балконы на некоторых домах, тяжелые двери с бронзовыми ручками, следы позолоты на гербах над воротами богатых особняков. Но все это было погребено под холодом и страхом. Изнанка роскоши – нищие, прижимающиеся к тепловым трубам, едва видным из-под снега, с пустыми глазами и синими от холода губами. Запах дорогих благовоний, доносящийся из лавок, смешивался с вонью замерзшей мостовой и отчаяния.
Эдгар свернул в торговый квартал. Улицы здесь были чуть шире, чуть оживленнее. Ларьки и лавки теснились друг к другу, пытаясь согреться. Но и здесь царствовал холод. Товары были специфическими:
Горы мехов: Шкуры белых волков, песцов, медведей. Дорогие, но необходимые для выживания. Торговцы с красными от холода лицами громко расхваливали свой товар.
Снег и лед: Удивительно, но здесь продавали чистый лед для погребов и снег для охлаждения – видимо, с окрестных гор, где он был чище городского.
Уголь и смолистые дрова: Груды черного камня и связки поленьев, источавших резкий запах смолы – главная валюта тепла.
Скудная еда: Морозоустойчивые корнеплоды, выглядевшие жалко, вяленая рыба, жесткое мясо. Фрукты с юга были диковинкой и стоили баснословно дорого. Я увидела яблоко – одно-единственное, сморщенное, выставленное как драгоценность под стеклом. Эдгар вздохнул, глядя на него.
Странные сувениры: Маленькие ледяные скульптурки замка или причудливых зверей. "На память о Вечной Зиме," – мрачно пошутил один торговец.
Эдгар нашел скромную, но чистую гостиницу "У Замерзшего Фонтана" на окраине квартала. Пока он договаривался о комнате и разгружал часть товара (южные ткани и пряности вызывали живой, хоть и скупой интерес), я стояла у окна нашего номера на втором этаже, вглядываясь в город.
Слухи витали в ледяном воздухе, как снежинки. Их ловили обрывками:
"...Принц сегодня выезжал. Весь рынок замер, как вкопанный..." – шептали две женщины у колодца, покрытого ледяной коркой.
"...Говорят, взглядом заморозил стражника, что слишком близко подошел..." – бурчал старик, грея руки над жаровней у входа в таверну.
"...Проклятие крепчает. Из-за него. Из-за Ледяного Сердца..." – это уже испуганный шепот молодой служанки, выбиравшей жалкие коренья у торговца.
"...Жестокий. Холодный. Как сама Смерть в короне..." – обобщил кто-то невидимый.
Принц-лед. Ледяное Сердце. Эти слова звучали как проклятие и как объяснение всему. Страх перед ним был осязаем, как мороз на стекле. Я почувствовала, как внутри меня, в ответ на этот всеобъемлющий душевный холод, дар зашевелился. Не яркой волной, как при лечении, а слабым беспокойством. Как будто тысячи крошечных иголочек тепла пытались пробиться сквозь кожу ладоней, откликаясь на море скрытой боли и страха вокруг. Я сжала кулаки, пряча руки в складках платья. Не сейчас.
В комнату вошел Эдгар, сдувая снег с усов. Его лицо было серьезным.
— Устроились, — сказал он, ставя на стол небольшой котелок с горячей похлебкой. Пахло скудно – в основном кореньями и луком. – Завтра начну торговать. Думаю, распродам быстро, цены тут кусаются, но и наши товары в диковинку.
Он помолчал, глядя на меня. Потом подошел ближе, его голос стал тихим и очень серьезным.
— Аннализа... слушай внимательно. О твоем... умении. О том, что ты можешь. — Он кивнул на мои руки, спрятанные в складках платья. — Здесь, в столице, нужно держать в тайне. Совсем. Не помогай никому на виду. Даже если очень захочешь.
Я удивленно посмотрела на него.
— Почему? Люди страдают! Я видела детей...
— Видела, – перебил он меня, и в его глазах мелькнул страх. Страх за меня. – И власти видят. Видит двор. И если узнают о девушке с юга, которая может лечить там, где их маги бессильны... ее заберут. Слухи о принце – не просто сказки, доченька. Он настоящий. И его отец, король, отчаян. Они хватают всех, кто хоть как-то может помочь, и... эти люди исчезают. Во дворец. Или в ледяные темницы под ним. Не знаю. Но назад не возвращается никто.
Он положил свою грубую, мозолистую руку поверх моей.
— Ты – моя дочь. Единственное, что у меня осталось. Я не потеряю тебя снова. Не из-за этого проклятого дара, не из-за этого проклятого города. Поклянись мне, что будешь осторожна. Что не станешь светиться, как маяк в этой тьме. Если бы я знал, не привез бы тебя сюда.
Я посмотрела в его глаза – усталые, измученные дорогой, но полные такой искренней любви и страха. Я вспомнила старика у ворот, его синие губы. Детей, закутанных в тряпье. Но вспомнила и леденящий шепот слухов о принце. О Ледяном Сердце.