Новая жизнь, как известно, начинается с понедельника. А если не с понедельника, то с первого числа. А если и не с первого числа, то уж точно — с поездки в горы, когда ты, сбежав от привычного мира, стоишь на пустынной заснеженной остановке с рюкзаком, в котором уместилось всё твое решившееся на перемены «я». Жизнь в последнее время повернулась ко мне не самой приглядной стороной, и я, измотанная до глубины души, постановила: хватит. Пусть всё еще по ночам сердце сжималось в ледяной комок при мысли о Лёше, о его смехе, о том, как он говорил «люблю» — я выметала эти непрошеные воспоминания поганой метлой, с таким остервенением, что, кажется, в душе осталась одна холодная пустота, готовая к новому.
Взяв отпуск за свой счёт, я нашла в интернете группу ребят, собиравшихся в горы. До Нового года оставалось чуть больше недели, идеальное время, чтобы подвести черту. И вот, наплевав на всё — на работу, на вечные проблемы, на то, что отопление в квартире еще не починили, — я стояла на краю дороги. Мой огромный рюкзак тянул плечи вниз, к земле. Снег валил густой, неторопливой крупой, застилая глаза и превращая город в незнакомый и сказочно красивый.
Резкий скрежет тормозов вырвал меня из оцепенения.
— Залезай, замёрзнешь! — крикнул мне Паша, высовываясь из приоткрытой двери микроавтобуса, из которой повалила на улицу струя теплого, спертого воздуха, пахнущего бензином.
Я забралась внутрь, с трудом стряхивая снег с рукавов. В салоне было тесно и шумно. Уже почти все расселись по своим местам, в воздухе висел гул приглушенных разговоров, смеха, звона пряжки рюкзаков. Оставалось заехать только за несколькими людьми — и наше приключение, мой личный побег начнется.
— Что ты, красавица, грустная-то такая? — раздался рядом голос с хрипотцой.
Я подняла глаза. На меня смотрел Иван Денисович. Самый старший в нашей дружной компании, и, честно говоря, я им с первого же собрания восхищалась. Мужчине далеко за пятьдесят, но выглядел он так, будто время решило с ним побороться и сдалось: густая, с проседью шевелюра, живое, обветренное лицо и глаза, в которых светилась какая-то мальчишеская, неистребимая озорная искорка. Он постоянно пускался в разные экспедиции и походы, и глядя на него, казалось, что жизнь не угасает, а бьет через край могучим, бурным ключом.
— Да ну что вы, Иван Денисович, — я попыталась отряхнуть с ботинок налипший снег, безнадежно пачкающий пол. — Просто с утра столько снега выпало, еле пробралась к остановке.
— Это ещё не много, деточка, — протянул он, садясь вполоборота. Его пальцы, длинные и узловатые, привыкшие держать то ледоруб, то веревку, барабанили по колену. — Вот помню, во времена моего детства сугробы были величиной почти с пятиэтажное здание. Мы из окон второго этажа туннели в них рыли!
— Ой, да хватит тебе заливать, дед, — усмехнулся его внук, парень лет двадцати с наушниками на шее. — С каждым годом эти твои сугробы всё выше и выше. В прошлый раз были с трехэтажный дом, теперь уже с пятиэтажку выросли.
— А ну цыц, Андрейка, — отмахнулся Иван Денисович, но в уголках его глаз заплясали веселые морщинки. — Не мешай старому человеку флиртовать с юной барышней.
Мы все дружно рассмеялись. Этот смех, теплый и общий, словно согревал салон изнутри. Подобрав еще двоих промерзших попутчиков, автобус рванул с места. За окном поплыли, смываясь в белой метели, огни последних городских кварталов. Я прижалась лбом к холодному стеклу и закрыла глаза, слушая, как нарастает гул двигателя. Я просто еще не знала, что именно меня ждет за этим белым занавесом. И в этом незнании была странная, щемящая надежда.