– Поправки в установку прицела и угломера на ветер в пределах АУТ определяет и вводит СОБ. В целях исключения грубых ошибок при определении поправок на ветер в пределах АУТ на ПУОД осуществляется контроль расчёта поправок на основе доклада СОБ о ветре в пределах АУТ. При повзводном расположении БМ на ОП установки для стрельбы определяют для каждого взвода…
Голос педагога звучал монотонно, как заевшая пластинка. Слава перевела взгляд на окно, куда било яркое весеннее солнышко, на ветке ещё голого дерева надрывалась птаха, крича во всё горло о скором приближении весны.
– Порядок работы по определению установок на ОП реактивной батареи при различном оснащении метеопоста рассмотрим на примерах. Пример номер пятнадцать один (15.1) СОБ батареи БМ двадцать один «Град» получил задачу на поражение цели четыреста восемь «Бронетранспортёры» снарядом М двадцать один ОФ без тормозного кольца…
Единственное существо, которое хоть как-то отвлекало от глухого, отупляющего голоса – радующаяся весне птаха, – упорхнула по своим пташьим делам. Слава оглянулась на аудиторию. Парни с точно таким же, ничего не выражающим лицом, как у преподавателя, смотрели вперёд, отсиживая лекцию. Девчонки вздыхали, кто-то упорно засыпал, падая на плечо соседки, кто-то выводил каракули в том, что должно было быть конспектом по предмету «Стрельба и управление огнём».
Никто всерьёз не считал, что будущему военному корреспонденту пригодится реальное знание меры углов в артиллерии, что такое деривация, причины её возникновения и учёт, и прочие малопонятные гражданскому вещи, но теорию они знать должны – так решил учебный план.
До нового года предмет преподавал вполне сносный капитан Угольников. Молодой, весёлый, разбавляющий монохромные будни и решение задач, от которых скрипели не только мозги, но и зубы, забавными байками из собственного военного опыта. Угольникова куда-то перевели и на его место поставили Андронова Вячеслава Павловича.
Ходили слухи, что капитана отправили читать лекции подрастающему поколению в наказание за провинность, педагогом он никогда не был и не стремился им быть. Говорили, что натворил что-то в боевой точке, то ли ослушался приказа, то ли отдал не тот приказ, который ждали, то ли попался не тому на глаза.
История, в общем, тёмная, а расхлёбывали её будущие светила военной журналистики. Другим курсам, Слава имела «удовольствие» наблюдать, Вячеслав Павлович читал предмет хоть и монотонно, но всё же более живо, понимая, что знания пригодятся в реальном бою. Будущих корреспондентов же, видимо, за людей не считал. Особенно девчонок. Отчитывал этим недоразумениям часы и уходил домой, не удостоив и взглядом, будто стенке читал или табуреткам.
Славка поначалу бесилась, возмущало такое отношение. Как, спрашивается, писать о военных, если они тебя за человека не считают, в умственных способностях отказывают. Банально на зачёте смотрят в окно, позволяя в наглую списывать заранее приготовленные ответы. Позже смирилась.
Возмущайся, не возмущайся – итог один. Как руководство решило, так и будет. Точка. Военная, ать её, дисциплина. Никто на аркане в военный университет не тащил, могла бы поступить в МГУ или МГИМО, в Питер поехать учиться. Выбрала Военный университет Министерства обороны – терпи таких Вячеславов Павловичей, сексистов несчастных. Закончится когда-нибудь учебный год, предмет закончится, исчезнет этот «педагог» из жизни Калугиной Владиславы навсегда.
Наконец-то лекция завершилась, девчонка с задней парты проснулась, попыталась незаметно потянуться под глухие смешки коллег по несчастью. Вячеслав Павлович полностью проигнорировал происходящее.
Неужели человеку всё равно, что на его уроках спят? Ничего не ёкает? Амбиции там… желание заинтересовать, преподавать, оставить хорошие воспоминания в головах учащихся.
Народ неспешно потянулся к выходу. Вячеслав Павлович закрыл учебник, отложил на угол стола, встал, провожая взглядом понурых девушек в военной форме и подтянутых парней, у который на лице было написано лишь одно: успеть в столовую.
Слава выходила одной из последних, с трудом сдержав громогласный зевок. Надо же настолько тошно читать предмет, что в конце лекции единственное желание – спать. Ужас какой-то…
– Владислава, останься, пожалуйста, – услышала за своей спиной почти у двери.
Вытянулась по привычке, когда останавливает вышестоящий, обернулась, вопросительно глядя на Вячеслава Павловича. Он что же, имя её знает? Неужели отличить от остальных двадцати девчонок их потока может? В принципе, может, если именно её окликнул...
– Садись, – Вячеслав Павлович указал на стул напротив своего стола, сел сам.
Слава, с секунду подумав, уселась тоже, продолжая молчать, уставилась на педагога. Чудеса какие…
– У меня к тебе деликатный разговор, Владислава, и я хочу, чтобы ты поняла меня правильно.
Слава напряглась всем телом, сощурилась, как перед спаррингом, оценивая противника. Откуда такая реакция, сама не поняла, разбираться не собиралась. Почти всегда она полагалась на интуицию, так называемую «чуйку», которая прямо сейчас вопила во всё горло, что ничего хорошего ей не скажут.
– Насколько я знаю, ты встречаешься с Царёвым Александром? – поставил в известность Вячеслав Павлович, по-другому интерпретировать тон не получалось. По смыслу это было вопросом, по существу констатацией фактов.
– Не понимаю, к чему этот разговор, – нервно дёрнула плечом Слава.
Действительно, к чему? Вячеслав этот Павлович ей не папа, не мама, не старший брат, даже не сосед. Он – форменный никто, чтобы задавать подобные вопросы. Какое его дело, с кем встречается первокурсница, имени которой, как минутой назад предполагалось, он не знал.
– Будь осторожна с Александром, не поступай опрометчиво, – выдал Вячеслав Павлович, к искреннему удивлению Славы. Это что за нарушение субординации и личных границ? – Помни, чья ты дочь, и не теряй голову, Владислава.
На этом Вячеслав Павлович замолчал, кинув странноватый взгляд на Славу, та ответила ему ровно тем же. Молчаливо кивнула, встала и, не спрашивая разрешения, вышла из аудитории.
Ночь Слава провела в квартире Игната, под утро улизнула, не оставив ни записки, ни сообщения. Невозможно было видеть непривычно деликатного, говорящего, как по минному полю ступающего, брата. Шуру – его жену, поглядывающую с жалостью и болью, которую скрыть не могла. Не умела притворяться.
Приехала к себе в однушку на окраине города, завернулась в одеяло, попыталась заснуть, сон не шёл. В голове проносились картинки встреч с Сашей, как в цветном, без устали крутящемся калейдоскопе.
Странным было то, что боли от любви она не чувствовала, или боли было настолько много, Слава была так полна ею до краёв, что отделить одну от другой не выходило.
Вот – боль разочарования. Вот – тоска по любимому. А вот – ужас унижения. Чувства смешались, перепутались, переплелись в тугой, ядовитый, бесконечно шипящий, отвратительный комок, вызывающий точно такую же бесконечную тошноту.
Четыре дня она не выходила из дома, правда, на телефонные звонки Игната отвечала. Понимала, если не ответит хотя бы раз – двери взломает толпа добрых молодцев, брат церемониться не станет, если заподозрит неладное.
Забилась в угол, как дикий зверь, попавший в капкан, и с остервенением грызла собственную лапу, чтобы выбраться, вырваться, впустить в туго стянутые лёгкие глоток свежего воздуха.
Ничего не выходило, шипение слышалось всё громче, ядовитые твари прогрызали дыру не только в сердце, но и в душе, разуме, во всём, чем была Слава, из чего состояла… Ночью на пятые сутки, проведённые почти без сна и еды, Слава почувствовала, что сходит с ума – форменным образом, на самом деле.
Необходимо было что-то делать, каким-то образом скинуть с себя груз, который тащить попросту больше не могла. Не получалось. Для деятельной, всегда оптимистичной, с тысячей планов на жизнь и сотней на ближайшую неделю Славы, существование зажатой в угол амёбы с обгрызенной лапой было невыносимо на физическом уровне.
В полузабытьи Слава подошла к зеркалу. Из отражения на неё смотрело лицо больного, обречённого на погибель человека. Впалые щёки, сухие, сжатые в узкую линию губы, провалившиеся глаза, тёмные глазницы, даже не синие – чёрные. Всклокоченные, грязные волосы – вот они-то и привлекли странное, болезненное внимание.
Русые, густые, по пояс, со здоровым блеском даже в таком состоянии. Они смотрелись чем-то инородным, отталкивающим, будто это они источали яд и шипение, как змеи Медузы Горгоны.
Схватила ножницы, резанула у чёлки почти под корень. Увидев упавшую безжизненную прядь, впала в забытье, очнулась, когда все волосы были срезаны. Жалкие сантиметровые неровные остатки торчали пугающими пеньками, подчёркивая впалые щёки и худобу всей фигуры, но Слава в этот момент испытала то, что можно назвать подделкой на облегчение. Грубое, сваянное на одном колене, но облегчение.
В забытьи она свалилась на кровать, вдохнула в половину груди, что было достижением, и провалилась в поверхностный, болезненный, но всё же сон.
Проснулась под вечер, побродила по квартире, как оголодавшая акула, рванула с вешалки косуху и, как есть, в пижаме в красную клетку, рванула в первый попавшийся в микрорайоне ночной клуб.
Музыка прошивала тело, алкоголь бурлил в крови, позволяя забыться, табачный дым заглушал ростки боли, которые умудрялись прорываться сквозь одурманенное сознание.
На ненормальную, полулысую, стриженную клочками девицу косились посетители. Охрана не спускала глаз, однако выставить вон не пытались. Банковская карточка, которая щедро прикладывалась к терминалу, не позволяла.
Славу несло на волнах эйфории, умноженной на отчаяние, боль, чувство, что изваляли в грязи, дёгте, и выставили на посмешище посредине главной площади, так, что каждый юродивый тыкал заскорузлым пальцем и кричал о её позоре.
Чудовищный коктейль из эмоций и алкоголя, который нравился всё больше и больше, и в который Слава погружалась с радостью отъявленного мазохиста в надежде сдохнуть в пароксизме нахлынувших противоречивых чувств.
В дальнейшем она не могла вспомнить, что происходило той ночью. Лишь обрывки разговоров, какие-то фразы, вырванные из контекста, быстро тающее содержимое лицевого счёта и сверкающую, кружащуюся иллюминацию ночного города из окна несущегося вдоль проспекта такси.
Проснулась Слава в чужой квартире, поняла это сразу, ещё до того, как открыла глаза. По запаху, внутреннему ощущению, которое нашёптывало, что необходимо валить подобру-поздорову, где бы, с кем бы она ни находилась.
С трудом открыла глаза, уставилась сначала на потолок с трещиной вдоль балки, скосила глаза вбок, какое-то время разглядывала видавшие виды штору и стоящий вдоль стены диван-книжку со скомканным гобеленовым покрывалом. Для полноты картины не хватало ковра с лебедями или оленями.
Интересно, где она?.. С кем?..
Рядом раздался громогласный, богатырский зевок. Слава резко обернулась, голова внезапно закружилась, к горлу подступила желчь, которую удалось с трудом сдержать, не вывернуть тут же, на кровати.
Широкая мужская спина с развитыми мышцами выглядывала из-под белой простыни, ряд родинок убегал по позвоночнику вниз. Была видна крепкая, покрытая светлыми волосами нога. Коротко стриженные волосы на затылке топорщились во все стороны.
Что ж, наверное, так даже лучше, – мелькнула мысль у Славы, но была прервана порывом тошноты, который сдержать не получилось. Обхватив горло, она рванула в сторону уборной, благо квартирка была типовой, не заблудишься.
Перегнувшись, она блевала, сотрясая тесное пространство. Штормило во все стороны, Слава едва не врезалась лбом в бачок унитаза – оказывается, она была всё ещё пьяна. И сильно пьяна.
Сильные мужские руки подхватили тщедушное тело Славы, удержали голову, позволив освободить желудок от оставшегося алкоголя.
Сколько же она выпила накануне? Каким чудом жива?.. Зачем она жива? Скопытиться в пьяном угаре было бы отличным выходом, более приятным, чем то, что происходило здесь и сейчас.
Слава вытянулась на верхнем ярусе двухъярусной кровати, довольно улыбаясь в обшитый светлой вагонкой потолок.
Их группе предстояло несколько дней провести в штурмовом лагере на Эльбрусе, прежде чем совершить восхождение на вершину. Это был пятый по счёту поход Славы, инструктор, с которым она традиционно поднималась, смеялся, говорил, что Славка, как на маршрутке катается к вершине за хлебушком.
В этот раз она выбрала одно из самых паршивых времён года – конец осени, начало зимы. В университете пришлось врать с три короба про болезнь любимой бабушки, инфаркт у хомячка и обострение всех хронических болячек сразу у неё лично, там сделали вид, что поверили. Учиться оставалось жалких полгода, потом диплом, и свежеиспечённый журналист готов. Калугина же Владислава была одним из лучших курсантов потока, уверено шла на красный диплом.
Мотивацией стал летний провал на Джангитау. Не смогла, не преодолела, не справилась. Пятитысячник остался непокорённым, сверкая первозданной белизной, словно скалился в ответ на отчаяние и злость Славы, от которой скрипели зубы. Могла бы – искрошила в порошок оставшуюся недоступной вершину.
Постоянный инструктор – Антон Ярославцев, сорокалетний, убелённый сединами не по возрасту, словно копирующий снежный шапки, куда водил людей, – посоветовал попробовать силы на зимнем Эльбрусе. Одна из лучших подготовок для Джангитау, что там, даже опытные альпинисты перед Гималаями не гнушаются подобной подготовкой.
Сказано – сделано. Антон изрядно обалдел, когда увидел Славку в зимней группе, отправлять домой не стал. Калугина – на то и Калугина, чтобы найти на своё тощее мягкое место приключение.
Слава была единственным существом женского пола и в их группе, и в штурмовом лагере, не считая жены Антона, которая занималась организационными моментами. Выше не поднималась уже несколько лет и не собиралась больше это делать. Отходила своё, достаточно.
– Двигайся, – рядом плюхнулся Василий – счастливый молодой отец троих детей и муж красавицы жены, которая предпочитала отдыхать на берегу океана, а не в палатках повыше над уровнем моря.
– У?.. – Слава недовольно завозилась, подтянула к стене спальный мешок, вопросительно посмотрела на Василия.
– Антон сказал, сегодня ещё одна группа придёт. Вместе восходить будем.
– А акклиматизация? – широко зевнула Слава. – Успеют разве? Мы через пару дней выходим.
– Не, не выходим, погода, – вздохнул Василий, почесав небритый подбородок.
– Ясно.
Слава потянулась, пружинистым движением скатилась с кровати, подоткнула спальник в угол. Альпинизм, скалолазание, пеший туризм – штука без сомнений интересная, только время от времени приходится забывать, что по рождению ты девушка и тебе полагаются какие-никакие привилегии.
В походе никто за тебя рюкзак не потащит, если конечно не нанять портера, но это было ниже Славиного достоинства. У неё имелись руки, ноги, голова и хвост, в общем, всё, что полагается, чтобы справляться самой. Отдельную комнату в штурмовом лагере никто не выделял. Хорошо, что досталось отдельное спальное место. Считай, устроилась с комфортом, как в Букингемском дворце. Наследная принцесса, не меньше.
Летом случались женские группы, Славе доставалось местечко в девичьем царстве. После пары таких ночёвок, она предпочитала разбивать палатку и ночевать в одиночестве. Вольготно и без бабского трепания языками, вечных разговоров о мужиках. То в инструктора все влюбляются поголовно, то в какого-нибудь красавца, некоторые умудрялись переспать тут же, в лагере, не теряя времени даром. Тащиться на четыре тысячи километров ввысь, чтобы раздвинуть ноги – не идиотизм ли? Тьфу!
Зимой же отдельную палатку не поставишь. Теоретически возможно, практически Антон покрутил у виска, заявив, что силы понадобятся для восхождения. Эльбрус летом и Эльбрус зимой – это разные горы.
Пусть Слава не выделывается больше своего мышиного веса, а живёт бок о бок с мужиками. Не королева, справится. Тем более, в холоде лишний раз портки не снимешь, не то, что потрахушки устраивать… да и кто к Славе с подобным предложением подкатит, тот трёх минут не проживёт – это всем известный факт.
Новая группа – ничего хорошего. Свои ребята все сплочённые, потом проверенные, кто сейчас придёт – неизвестно. Одно хорошо, новичков зимой не водят даже за большие деньги.
Новичкам и любителям добро пожаловать летом. Июль, август – портеры шмотки дотащат, инструкторы лучшие локации покажут, время на намалёванные губы выделят – всё, чтобы клиент был доволен. Даже если не получится покорить Эльбрус, фоточки для социальных сетей останутся. Вот ты уже турист, альпинист и красавец. Почёт и уважение от всех диванных ЗОЖников и экспертов по правильному питанию. Можешь смело продавать свой фитнес-тренинг.
Умылась ледяной водой, решила, что вечером нужно заплатить за душ. Вода чуть тёплая, но замёрзнуть, тем более заболеть невозможно, во всяком случае, Славе. Она в принципе не помнила, когда болела последний раз. Несколько раз с похмелья было, как в назидание и напоминание, что алкоголь – зло.
Сытно позавтракала, аппетита особо не было, но заставила себя, идти в акклиматизационный выход на голодный желудок – сомнительная идея. Пиццерий и шаурмичных на маршруте не встретится. Пожрать с собой взять можно, но есть в минус тридцать ещё более сомнительно, чем тащиться голодной.
Собрались у выхода из домика-столовой, тоже отделанной вагонкой, как и остальные домишки, сооружённые из контейнеров. Антон прочитал инструктаж, проверил снаряжение, отдал группу в распоряжение младшего инструктора Бармалеева Андрюхи, которого иначе как Бармалеем, естественно, не звали.
Бармалею не было и тридцати. Слава познакомилась с ними в своё первое восхождение, он тогда попытался подкатить к новенькой в группе, был послан дальше, чем заканчивается Транссибирская магистраль, быстро внял, и вскоре они стали братьями-приятелями. Несколько раз Слава помогала ему склеивать хорошеньких туристок, едущих отнюдь не за красотами Кабардино-Балкарии. Один раз Бармалей приезжал в Москву и останавливался у Славы, которая теперь жила в съёмной двушке. Однокомнатная квартирка часто не вмещала все-всех-всех друзей и знакомых Кролика, вернее, Владиславы Калугиной.
Славе казалось, что она сейчас умрёт, прямо здесь, сейчас, не сходя с места, не добравшись до вершины несколько жалких метров. Они поднялись на плато, преодолели ледник под натиском шквального ветра, немного выбились из графика из-за Василия, который умудрился получить лёгкую травму на самом простом участке восхождения. Оплеуха от гор, которые напомнили, что «простого» в них нет ничего. Повезло, что не пришлось возвращаться, Василий продолжил маршрут.
Не слишком-то профессионально со стороны организаторов, но все молча согласились. Ведь не поворачивать обратно, ратраков* же, чтобы спустить пострадавшего, с этой стороны Эльбруса просто нет.
И вот… осталось совсем немного, на Славу, до этого чувствующую небывалый подъём сил, какую-то почти животную эйфорию, накатило. На ноги словно пудовые гири навесили, живот свело стальным обручем, голова закружилась, рук своих она не видела, на команды Антона не реагировала. Попыталась мысленно от двадцати отнять пять – не вышло. Цифры плавали в голове, как дохлые мухи в сиропе, сосредоточиться на чём-либо не выходило. Довлело одно желание – упасть и не шевелиться. Провалиться в забытьё, которое накатывало волной и топило, топило, топило сознание.
«Горняшка» – горная болезнь. Именно горняшка не позволила Славе подняться на Джангитау, именно она, несмотря на плавную акклиматизацию, не давала пройти оставшиеся метры. Поставить плюсик в журнал очередных достижений. Чёртов сбой организма, который не спрашивал, наваливался и безжалостно отправлял планы в мусорное ведро.
– Шевелимся, шевелимся, зомбочки мои! Шире шаг! – распинался Антон, подбадривая подопечных, большинство из которых было изрядно вымотано.
– Калугина, Слав, Владислава, ты как?
Слава с трудом поднялась, стараясь придать себе вид бодрый, пусть и желеобразный. Мы весёлые медузы, мы похожи на арбузы… так, кажется, поётся. Сделала пару шагов, опустилась на колени, упёрлась лбом в заледенелый снег, чувствуя, как поднимается невыносимая тошнота, грудь сдавливает, виски ломит от боли.
Ледяная, пропитанная шквальными порывами ветра атмосфера стремительно теплела. Славе становилось сначала душно, потом жарко. Попыталась стащить с себя перчатки, дёрнуть молнию на горловине куртки, чтобы получить доступ к кислороду. Голову стянуло тисками, вызывая приступ опоясывающей боли во всём теле.
– Стоп! – сквозь звон в ушах услышала голос Антона. – Калугина, посмотри на меня!
Слава покачала головой, отказываясь, а может, соглашаясь. Сознание становилось расплывчатым, точно таким же, как всё, что видела перед глазами. Белые, голубые, тёмные блики, смешавшиеся в одно невнятное пятно от фонарика на каске.
– Чуть-чуть осталось, Слав, – сочувственно проговорил Антон.
Остановился Василий, одобрительно похлопал Славу по плечу, давая понять, что всё нормально. Всякое случается. Он навернулся, она растеклась на склоне, отказываясь шевелиться. Но идти надо, всего ничего осталось до точки. Ещё предстоит спуск – ровно столько же, сколько уже преодолели.
Неимоверным усилием воли, которая чудом теплилась, придавленная гипоксией, Слава попыталась подняться. Простые движения давались с таким трудом, словно на неё давила плита в несколько тонн, а сама Слава весила и того больше. Но всё-таки она поднялась, покачнулась от звона в ушах, зажмурилась, стараясь прийти в себя.
Всего ничего осталось. Несколько метров, несколько шагов… Один, два, три… десять, может сорок, и зимний Эльбрус покорён Калугиной Владиславой. Зарубка будет поставлена.
Ну же, Славка, ты сможешь, даже если умрёшь прямо здесь, сможешь!
Кто-то схватил Славу за руку и поволок к заветной точке. Она не понимала – кто, зачем, в какой-то момент забыла, куда её тащат, имени своего не вспомнила бы.
Остервенелый ледяной ветер бил в лицо, сбивал с ног, забирался в наглухо застёгнутую куртку, проникал до нижнего белья, несмотря на технологии современного снаряжения. Слава переставляла ноги, не соображая ничего. Свербела одна-единственная мысль – нужно идти. Необходимо. У неё есть цель. Какая-то… какая именно, Слава не помнила. Не понимала.
За несколько шагов до вожделенной вершины Слава очутилась одна, словно в открытый космос вышла. Подняла ногу, сделала шажок, словно из тягучей трясины ногу вытащила. Второй с не меньшим усилием, третий.
Вдохнула, насколько получилось, выдохнула, как вышло, зажмурилась, преодолела ещё два шага, распахнула глаза.
В зрачок ударила ярко-оранжевая полоса над слоем серых облаков, прорезающая непроглядную темноту. Слава замерла, не смея шевельнуться. Она уже видела восход на Эльбрусе, этот был не первый, но казался особенным. Одуряющим, восхищающим, предвещающим…
Что? Трудно думать, когда простой арифметический пример становится проблемой, но ясное понимание того, что именно этот восход солнца станет ознаменованием чего-то важного, накрыло Славу с головы до ног, как горняшка за несколько метров до вершины.
Слава оглянулась, рядом стоял Вячеслав Павлович, с широкой улыбкой смотря на открывающийся вид. Вот кто, оказывается, затащил её. Он же дал пройти оставшиеся шаги самой, словно понимал, насколько это важно для Славы. Прямо сейчас – ценнее всего на свете. Целого, необъятного мира нужнее.
За время, которое провели в штурмовом лагере, они едва ли обмолвились парой слов. Слава делала вид, что не знает бывшего педагога, первый раз видит. Не было такого человека в её жизни, а если и был, то бесславно сдох. В её глазах точно. Вячеслав Павлович так же не смотрел в её сторону. Игнорировал. Они будто заключили негласный нейтралитет, избегали друг друга, демонстративно не заступали за личные границы.
Отлично… Почему он сейчас не мог проигнорировать Славу? Пройти мимо, когда она стояла на коленях, не соображая, что происходит, борясь с приступом слабости, тошноты, нехваткой кислорода.
Почему из двух групп, поднимающихся параллельно, пришедших в одно время к последнему подъёму, именно он стоит с ней рядом, наблюдая за восходом на вершине мироздания?
Университет Слава окончила с красным дипломом, иначе быть не могло. Уж такая она уродилась – способная, схватывала материал по щелчку пальцев, спортивная. Работу же найти не могла. Вернее работы, любой, в том числе высокооплачиваемой, было много, а той, что интересовало Славу – нет.
Ей даже предложили должность редактора на одном из центральных каналов в передаче, посвящённой здоровью подрастающего поколения со знаменитым ведущим – педиатром, регалии и заслуги которого не поместились бы в титры. С ума сойти, насколько подходящее предложение для дипломированного военного журналиста!
И это ей – Владиславе Калугиной, которая в педиатрии понимала чуть меньше, чем ничего, а от вида скачущей малышни впадала в реальный ступор.
Никаких сомнений, кто подсуетился, у Славы не было. Только ей подобная «щедрость» претила от всей души. Спасибо великодушно, справится сама. Руки, ноги, главное – светлая голова имелись. Отцу нужно носиться на побегушках у светила педиатрии, пусть носится. Слава обойдётся.
Летом Слава путешествовала, наслаждаясь беззаботной жизнью после сложных лет учёбы. Три недели провела в Приэльбрусье, сначала с одной компанией, потом поднялась на Эльбрус с группой Бармалея. После зимнего, подъём показался прогулкой в Зарядье*. От скуки навестила Горный Алтай, обалдела от количества туристов, вернулась в раздражении домой. Перехватила денег у родной сестры Ляли, куда более сговорчивой и послушной дочери, и ранней осенью прошла треккинговой тропой Tour du Mont Blanc – вокруг Монблана. Альпы, Франция, Швейцария и Италия – красота!
Продолжала вести блог, в основном о путешествиях. Предпочла бы писать материалы по профессии, но где взять такой материал. Оставались горы, пешие маршруты, роуп-джампинг**, боевые единоборства.
Зимой перебивалась на фрилансе. Финансовую помощь от отца не принимала принципиально, тем более после того, как тот перекрыл ей все пути трудоустройства по полученной специальности. Думал, пропадёт Слава, придёт на поклон, найдёт «нормальную работу», будет бегать по коридорам телестудии с папкой в руках, заглядывать в глаза именитому ведущему, вилять хвостом перед его регалиями? Или того хуже – замуж выйдет или хотя бы постоянным мужчиной обзаведётся, отношения строить начнёт? Сейчас!
Весной Слава узнала по своим каналам, что можно попасть на военную базу, написать репортаж для небольшого, набирающего обороты издания. Через знакомых, правдами и неправдами, добилась разрешения составить компанию сестре, которая вздумала направиться в проблемный регион с гуманитарной миссией от фонда «Надежда», которой руководили Калугины.
Слава Лялю поддерживала. Идейно она была за благотворительность, тем более фонд существовал больше пяти лет, зарекомендовал себя с лучшей стороны. Однако иллюзий не питала.
Куцей телогрейкой душу не согреешь. Чтобы остановить то, что происходит в регионе, необходимо было показать людям правду. Такой, какая она есть. Без прикрас, осуждения, выказывания своей позиции, угождения любой из сторон конфликта, а сторон этих было насчитано. Журналисты не имеют права молчать. Общественность должна быть в курсе происходящего.
Мечты о раскрытии глаз общественному мнению и журналистских лаврах длились недолго. Отец и здесь протянул руку. Приставил «телохранителя» к сёстрам, что, в общем-то, было ожидаемо. Ужас состоял в том, кто был этим «телохранителем».
Андронов Вячеслав Павлович, собственной лизоблюдной персоной. Просто наказание какое-то. Рок!
На погонах всё ещё красовались звёзды майора. Не помогло подмахивание генералу, не сложилось, не срослось. Решился на ещё один заход. Отлично, просто шикарно! Хотелось рвать и метать, матом визжать хотелось.
Славу едва не вывернуло, едва она увидела отутюженного майора, гладенького, аккуратненького, такого приторно сладкого, с модельной стрижкой по уставу, в начищенной до лакированного блеска обуви, выбритого до гладкости байкальского льда, не меньше.
Феномен какой-то, честное слово. Она видела, как немногочисленные женщины, попадающиеся на военном аэродроме и базе, глазеют на Андронова, строят ему глазки, у неё он не вызывал ничего, кроме откровенного неприятия. Даже внешне, если убрать за скобки лизоблюдство и подхалимаж Калугиным, был противен.
Объективно Андронов интересный мужчина, пусть не во вкусе Славы. В её вкусе мужчин в принципе не существовало. Не встречалось и быть не могло.
Может быть, лет через семьдесят она выйдет замуж за крепкого дедка, чтобы он носил из магазина картофель и вино, но искренне надеялась, что к тому времени с этой функцией отлично будут справляться роботы-доставщики.
Пока же мужчине места в жизни Славы не было. Не было ни единой, даже гипотетической возможности, что какая-то особь противоположного пола заинтересует её.
Вячеслав же Павлович, несмотря на острую неприязнь к нему, почему-то задерживал на себе взгляд, что нервировало ещё сильнее, чем его начищенный до глянца внешний облик. На параде более расхлябанные военнослужащие, чем Андронов в повседневной жизни. Иногда казалось, если провести по нему пальцем, раздастся скрип.
Про себя Слава сравнивала Вячеслава Павловича с каким-нибудь опасным, тем и привлекательным гадом из отряда пресмыкающихся. Согласитесь, завораживающее зрелище, когда чешуйчатая кожа блестит на солнце, а пружинистое, сильное тело двигается поистине грациозно. Только гад от этого не перестаёт быть гадом, а значит, любой здравомыслящий человек будет держаться от него подальше.
Слава бы с радостью держалась как можно дальше от майора, а вот у него, вернее у отца, перед которым тот выслуживался, явно был другой план. Вячеслав Павлович не спускал глаз со Славы, неотступно находился рядом, прожигал взглядом, от которого становилось не по себе.
Точно такой же взгляд она чувствовала в базовом лагере. И как бы не отбрыкивалась Слава, не ершилась в собственных глазах, ей не нравилось, когда мужчина смотрит на неё так… как на существо второго сорта, недочеловека, на… шлюху. Тем более – Вячеслав Павлович смотрит.
Адреналин упал так же стремительно, как и поднялся. До самого вечера Слава бодрилась, словно всё ей нипочём, к тому же, не давала расслабиться отчаянно перепуганная сестра.
Та крепилась, насколько могла. На самом деле Ляля не настолько слабая и безвольная, как казалось окружающим – это Слава знала наверняка, – но гораздо менее стрессоустойчивая, в отличие от всего клана Калугиных.
Славе приходилось держать лицо, как-то подбадривать Лялю, получалось откровенно плохо. Не умела Слава в психологию. Из поддержки могла дружески похлопать по плечу, дескать, держись, братан, выпить крепкого за компанию, обматерить живительным, приободряющим словом. Всё это мимо, если речь о сестре.
Ночью проснулась от тремора во всём теле. Не было холодно, жарко тоже не было, Славку просто колотило, словно у неё болезнь Паркинсона или что-то подобное – не сильна она была в медицине. Зуб не попадал на зуб, при попытке перевернуться на бок прикусила язык, настолько дрожала челюсть.
С трудом сползла с верхней полки, посмотрела на Лялю, свернувшуюся в позе эмбриона, закутавшись в спальный мешок до самого носа, крепко спящую. Вышла из тесной комнатушки, стараясь не шуршать занавеской из полиэстера.
Идти было некуда, несколько крохотных помещений, включая «столовую» и спальню личного состава. Распахнутая дверь на улицу манила свежим воздухом. Выйти – нарушить приказ командира. Не выйти – свалиться прямо здесь, корчась от необъяснимой дрожи во всём теле. Да и какое отношение имеет командир к ней, гражданской? Что он ей сделает, по большому счёту?
Слава решительно двинулась на свежий воздух. Как решительно?.. Насколько позволяли трясущиеся, как при церебральном параличе ноги и колотящееся сердце, которое буквально прорывало грудную клетку. Слава была уверена, загляни она под футболку – и вот оно, сердце.
Ночь на улице ударила свежим, едва прохладным воздухом, вернее влажным. И эта влажность среди пустыни, тянущаяся с моря, ощущалась как стылость. Слава постояла у двери, сделала пару шагов вдоль траншеи, стараясь вдыхать и выдыхать, вдыхать и выдыхать, вдыхать и…
Первый вдох, второй, третий…
На третьем опустилась на колени, обхватила голову руками и свалилась кульком на землю, наблюдая, как елозят её босые ноги по утрамбованному до состояния асфальта песку.
– Э, ты чо тут? – услышала она взволнованный мужской голос. – Ранили, что ли… – растерянно пробормотал кто-то.
В голосе говорящего отчётливо слышалось неверие. Ранили прямо здесь, на позициях, среди затишья? Всякое бывает, конечно, но…
Благодаря огромному усилию, Славе удалось сфокусировать взгляд на присевшем на корточки мужчине, вернее парне, не старше двадцати шести лет. Платон, точно, его зовут Платон.
– Давай-ка, поднимайся, в больничку тебя оттащим, – проговорил он, поднимая Славу, как мешок картошки. – Дарья сейчас мигом разберётся… Анатолий Юрьевич там…
– Что тут? – раздался ещё один голос, его Слава узнала сразу.
Виктор, он же Гусь. Тот самый парень, который когда-то выволок её, пьяную, готовую найти приключения себя на половые органы, из ночного клуба, и с которым неплохо впоследствии поладили. Можно сказать, друганами стали.
Разделял бы Гусь увлечения Славы – цены бы ему не было, как другу. Но тот увлекался женщинами, преимущественно красотками, молодыми и свободными, и на каком-нибудь Эльбрусе его бы интересовал исключительно цвет трусов участниц группы, а не восхождение.
– Да вот, – Платон потряс Славой, которая лишь икнула в ответ.
– Ты чего, Славк? – Гусь перехватил Славу из рук Платона, поставил на дрожащие ноги, обхватил ладонями плечи, легонько тряхнул. – Ну, ты чего, Чебурашка? Ты же, как та ворона из анекдота – смелая, – гоготнул над своей шуткой.
– Может, сахар у неё упал или поднялся? – озабочено накидывал варианты Платон, видимо, понимающий в медицине ещё меньше Славы. – Давление там, остеопороз, недостаток витамина дэ? От него, говорят, рахит бывает.
– Недостаток мозгов у тебя, – прохрипела Славка, недобро зыркнув одним глазом.
– Да перетрухала малёха девчонка, чего непонятного? – примирительно проговорил Гусь. – Майор сказал, она на себе трёхсотого вытащила, считай на одном адреналине. Себя-то вспомни после первого боя. Выпить бы ей… Славка, пить будешь?
– С ума сошёл? – хохотнул Платон.
– У меня в рюкзаке, внизу, коньяк припрятан, принеси. Тихо только, чтоб никто ни-ни, а то кабздец нам всем, – ответил Гусь, придерживая трясущуюся Славу.
Платон с готовностью кивнул, скрылся за дверью в блиндаж. Гусь поднял Славу на руки, уселся на землю, облокотившись на стену из песка, усадил сверху напряжённое донельзя девичье тело, похлопал шершавой ладонью по лицу.
– Давай, Чебурашка, приходи в себя. Вот уж не думал, что встретимся в таком месте. Не, так-то понятно, чем глубже глубина глубин, тем сильнее тебя тянет, но всё равно удивительное дело.
– Сам-то что здесь делаешь? – немного приходя в себя, прохрипела Слава.
– Девчонку симпатичную тискаю, не видишь что ли? – засмеялся Гусь вполголоса, пройдясь пальцами по рёбрам Славы.
– Ой, дурак! – фыркнула Слава, толкнув локтём в живот, который в то же мгновение напрягся до каменного.
Вот это пресс, Славе бы такой…
Вернулся Платон, рядом с ним материализовался Роман, вытащил из кармана тушенку, открыл, сразу же послышался звук открывания бутылочной пробки.
– Пей, зелёная вся, – проговорил Гусь, подставляя к губам Славы горлышко с мерзким, вонючим, ещё и тёплым коньяком – отвратительная смесь, худшее, что можно придумать. – С боевым крещением! – провозгласил он, нажал на щёки Славы, заставляя сделать два больших глотка.
Через час Славу окончательно отпустило. Тушёнка была почти доедена, коньяк допит. В поедании мяса парни принимали скромное участие, на коньяк лишь поглядывали голодными глазами.
Во-первых, по хорошему, здесь одной девчонке не хватит напиться, не то что трём мужицким глоткам, во-вторых, увидит командир Дудко – не отмажешься никакими силами, чудо не поможет. Спиртное на позициях под строжайшим запретом. Все, кто провозил и палился, попадали на нехилые наказания, случалось неуставные.
Слава работала над очерками, всё казалось не так, неправильно, скупо, сжато и без изюминки. Писала, переписывала, снова писала. Всё от руки, гелевой ручкой в тетради в девяносто шесть листов, раздобытой в медсанчасти. Дарья – полевой хирург, – поделилась.
Она же стала одним из персонажей Славиной работы. В глубине души она завидовала Дарье, её возможностям, выдержке, тому, что та делала, какую работу проводила ежедневно, ежечасно, порой без сна, перерываясь на крошечный отдых. Реальную пользу приносила, ходила по краю лезвия, передвигалась по нему с грацией кошки. Всё у Дарьи получалось, спорилось, горело. Отважная, сильная, профессионал своего дело – именно таким и должен быть человек.
«Женщина на войне» – хорошая тема…
Однажды Слава обязательно напишет об этом отдельную работу, может быть целую книгу. Материала бы набрать. Одной Дарьи мало, нужно каким-то образом поговорить с другими участницами боевых действий.
– Славка, – от мыслей отвлёк появившийся на пороге Платон. – Лёшка тебя зовёт, вроде обещала помочь. Ляля у медиков, – пояснил он.
Получилось, что Ляля стала бессменной дежурной на кухне, правой и левой рукой повара Алексея, лишь иногда уходила помогать в медсанчасть, тогда Слава несла пост.
– Так-то Ромыч дежурный, ежели что… – Слава небрежно махнула рукой, встала из-за стола, повела плечами. – Пусть спит, – кивнула, услышав богатырский храп Романа.
Они только вернулись с Гусём с задания, какого именно никто не скажет – это и дураку понятно. Слава всё равно планировала расспросить, поговорить с парнями ближе к ночи. Что-то выудит, какая-то информация проскользнёт. Впечатление, настроение, пара анекдотов, забавных или страшных случаев – всё важно, всё пойдёт в дело.
К тому же помогать надо, вносить свою лепту в общий армейский быт. Они с сестрой не наследные принцессы, никто не обязан носиться с ними, как с хрустальными вазами.
Принцессы, конечно, только, во-первых, мало кто знает, что залётные девчонки на боевых позициях – генеральские дочери, да не абы какого генерала, а самого Калугина. Во-вторых, уж кем-кем, а принцессой себя Слава никогда не считала.
Принцесса из неё, как из ночного горшка велосипед.
В столовой Слава принялась чистить овощи, аккуратно, рачительно. Алексей над каждым корнеплодом трясся, как Кощей над златом. Шоколад, какао, арахисовое масло, всевозможные крупы лежали на полках без счёта, никому не нужные, потому что надоели хуже пареной репы. Репу бы сейчас любой сожрал, хоть пареной, хоть варёной, хоть сырой. Вот такой он, быт солдатский. Не хватает порой самых простых, обыденных вещей.
Алексей рассказывал о доме, о жене своей Люське – студентке медицинского колледжа, и мамке – учительнице начальных классов. Как мамка и Люська никак поладить не могут, ругаются постоянно, то мамка в дела молодых лезет, поучает всё, научает. То Люська по-своему решает, а то и назло. Уже сил нет никаких у Алексея, вот почему бабам спокойно не живётся?
– Рано ты женился, Лёшка, – деловито заявила Слава, дочищая картофелину. – В двадцать лет разве женятся?
– Нормально, – отмахнулся Алексей. – Мы думали, что Люська того… беременная, ошиблись малёха, а за банкет уже уплачено. Не отменять же.
– Действительно, – фыркнула Слава.
В это время в столовую зашёл Вячеслав Павлович. Слава прикусила язык, уставилась на стену, перевела взгляд на пластиковый таз, в который кидала очистки. С той злополучной ночи, когда Слава наконец-то высказала всё, что думает о нём, она смотрела на майора как на пустое место. Вернее, вообще не смотрела. Не видела в упор, не замечала. Пусть знает, потому что!
Спасибо, естественно, что спас, особенно благодарна Слава за Лялю, но на этом – всё. Всё!
Понять, откуда возникала злость внутри Славы, когда она лишь думала о майоре, не получалось. Она и не старалась разобраться, не собиралась даже. Потому что, при малейшем воспоминании, мысли появлялись какие-то… Дурацкие мысли, ничем не оправданные, идиотические.
Например, что майор – нормальный мужик на самом деле. Выдержанный, спокойный, честный. Игнату рассказал про Царёва не чтобы выслужиться, а чтоб помочь ей – восемнадцатилетней и запутавшейся. Отправили его с сёстрами по простой, как три копейки, причине – доверие. Игнат и отец доверяют Андронову – вот и вся причина. И никаких теорий заговора в духе РенТV.
Не зря доверяют, к слову. Он действительно спас их с Лялей, вытащил, сориентировался, Миху выдернул. Да, считается, что рядового спасла Слава, только что бы она сделала, не прими майор решение помочь. И сейчас чувствовалось уважение к майору – чужому человеку в сплочённом коллективе.
Армейка, военные действия – не то место, где гнилой человек приживётся. Не те люди, которые будут уважать просто так, за количество и размер звёзд на погонах, значит, очевидно, есть за что…
А ещё лезло в голову и вовсе дебильное, ни в какие рамки не вписывающееся: Андронов – красивый мужик. За отглаженностью, отпаренностью, педантичной аккуратностью, от которой нормального человека, такого как Слава, стошнит, скрывается нормальный мужик привлекательной внешности. Спортивный, подтянутый, по-настоящему сильный.
И не трус. И каким-то образом понимающий, когда стоит Славку оставить одну, а когда стоять над душой, аки памятник, молчаливо добиваясь послушания. Последнее особенно бесило, до звёзд из глаз. Хоть выходи в чистое поле и ори во всю глотку: Бе-е-е-е-есит! Бесит! Бесит!
И зачем Славе такие-то мысли? Незачем!
В её мире всё предельно просто. Есть парни как парни, которые видят в ней девушку, пытаются подкатывать и сразу же идут дальней дорогой, дальше, чем просто нахер. А есть друзья-приятели, вот как Гусь, Бармалей, или Платон. Правда, с последним произошёл скользкий инцидент, когда Слава перебрала, но наутро он извинился, сказал, что больше ничего подобного не повторится. Она тогда нервно пожала плечами, ответила, что проехали, потому что действительно, проехали.
Слава вытянула ноги поперёк глубокой траншеи, устроившись на деревянном ящике. Напротив сидел Платон. Она уже несколько часов кряду пытала его, расспрашивала о военном опыте, интересных случаях, увлекательных историях. Обо всём, о чём только мог поведать.
Рассказчик из Платона был неважный. Он больше хмурился, озадаченно чесал затылок, мычал: ну-да, ну-там, ну-как-то-так. Славе хватало и этого. Военные – не самые разговорчивые люди, не слишком-то красноречивые, часто косноязычные. Понимание же, что говорят с корреспондентом, и вовсе многих вводило в ступор.
К тому же самоцензура давила на нервы бойцов. Лишнего не сказать, не выдать ненароком то, что не полагается – это одно. Находить подходящий по смыслу эвфемизм на замену нелитературному слогу – другое, куда более сложное.
Славе удавалось заболтать любого. Ребята расслаблялись, забывали про приличия, начинали рассказывать живо, с огоньком, чего она и добивалась.
Вот и сейчас Платон перешёл на родной и могучий, в глазах появился азарт, воспоминания лились сплошной стеной, Слава писала без устали, решив, что потом поймёт, что нужно, что лишнее. Главное – наработать материал. Много. Разного.
Распахнулась дверь в медсанчасть, на пороге появилась Дарья. Взмахнула руками, будто делала зарядку, потянулась довольно, как кошка, щурясь на солнце. Ткань футболки натянулась, выставляя на обозрение налитую, объёмную грудь, обтянутую кружевом.
Платон скосил глаза в сторону Дарьи, вздохнул чему-то своему. Слава не разобрала – чему, не до того было. Она смотрела, как следом вышел Вячеслав Павлович, так же довольно щурясь на яркое солнце. Достал сигарету, подал Дарье, та взяла тонкими пальцами, изящным жестом прокрутила, поднесла к губам, предварительно облизнув.
Не Дарья Александровна, а маркиза де Помпадур!
Вячеслав Павлович чиркнул зажигалкой. Дарья прикурила, глядя в глаза галантному кавалеру. Оторвать бы ему ноги и вставить в место, для того не предназначенное природой-матушкой!
В это мгновение, по неизвестной никому причине, в первую очередь непонятной самой Славе, она громко, заливисто засмеялась, так, словно Платон рассказал что-то невероятно смешное, и сиганула ему на колени, обхватив шею двумя руками.
– Ох, пля, – прокомментировал ситуацию Платон, рефлекторно поймав Славу.
Усадил удобней, обхватил одной рукой талию, второй полез в карман за пачкой сигарет.
Дарья тем временем перевела взгляд на парочку Платон и Слава, улыбнулась, почти усмехнулась, сделала долгую затяжку, выбросила сигарету щелчком пальцев, закатила глаза и скрылась за дверью.
Вячеслав Павлович двинулся в их сторону, игнорируя Славу так, словно не видел в упор. Стены из песка и красной пыли видел, небо синее-синее, высоченное, видел, дерево-корягу, когда-то обгоревшее, но упорно дающее ростки, видел, а Славу – нет.
Издали рукой дал сигнал Платону, чтобы не отвлекался на его погоны, продолжал заниматься своим делом – давал интервью свалившейся на голову корреспондентке. Прошёл молчаливо мимо, не удостоив взглядом.
Славу аж передёрнуло. От самого ли майора или его приглаженного вида, или от… От всего! Она завозилась на коленях Платона, пытаясь встать, тот подхватил её двумя руками подмышки, приподнял, помогая.
– Блин, Слав, не делай так больше, – сказал Платон, сморщившись, как от навязчивой, появившейся некстати боли.
Слава вернулась на свой ящик, устроилась, взяла в руки тетрадь, пробежалась взглядом по последним строчкам. Вот же, всё из-за Андронова этого! Чтоб ему…
Дарья ещё! Что она вообще в майоре нашла? Зачем он ей нужен-то? Здесь мужиков – хоть по три раза в день меняй, никто не откажется, а ей Вячеслава Павловича подавай… Тьфу!
– Чего? – Слава посмотрела на Платона. – Отвлеклась, прости.
– Говорю, не делай так больше. Захотела майора своего позлить, прыгнула на меня – ладно, мне не жаль, но не ёрзай так резво задницей. У меня аж встал!
– Че-е-его? – Славка уставилась на Платона, будто он околесицу нёс несусветную.
В первое мгновение и правда не поняла, что встал, где встал, зачем встал.
Платон ответил губами, молчаливо проговорил слово из трёх букв, из той самой, обсценной триады.
– Не придумывай, – отмахнулась Слава. – Скажешь тоже, встал у него.
– Ну, не встал, – согласился, широко улыбаясь, Платон. – Так, привстал маленько. Лёгкий реверанс, – подмигнул, глядя в упор на Славу. – Это знаешь, как ощущается? Как если бы на младшую сестру встал, не, даже на младшего брата. Прикинь? А оно мне надо? Тысячу лет, не надо. Так что, давай в следующий раз без вот это вот, – он повихлял задом, отчего деревянный ящик под ним громко хрустнул.
– Хорошо, – засмеялась во всё горло Слава. – Слушай, а на порносайте как называется твоя категория? С братом, – хрюкнула от собственного ржача.
– Дурная ты девка, Славка, – загоготал Платон. – Нет таких категорий, потому как запрещено на уровне законодательства. Ясно?
– Ясно, ясно, – закивала та в ответ. – Так и запишем, в просмотрах порнушки уличён не был. Поведение достойно звания офицера.
– О чём разговор? – вмешался третий голос.
Слава подняла взгляд. Рядом возвышался Гусь, с усмешкой разглядывая гогочущую парочку.
– Обсуждаем категории порно. Вот ты какую предпочитаешь, Витёк? – истово давя улыбку, с серьёзным лицом поинтересовался Платон.
– Никакую, – ответил Гусь. – Мне сейчас только порнушку глянуть, и на силе инерции можно в космос взлететь.
Все дружно засмеялись, как над самой смешной шуткой в мире. Такое бывает, в военный быт вдруг приходит что-то из мирного существования, пусть всего лишь скользкая шутка – и становился чуточку легче дышать, строить планы, смотреть в будущее.
– Тебя командир зовёт, – просмеявшись, сказал Гусь, глядя на Платона.
Тот встал, одёрнул форму, попытался стряхнуть с неё пыль, безуспешно, и поспешил в сторону блиндажа.
Виктор уселся на место Платона, почесал переносицу, окинул Славу взглядом, словно примерялся или раздумывал над чем-то.
Слава привыкла ничего не бояться, прислушиваться к интуиции, полагаться на рефлексы, мышечную память, реакцию, которая зачастую опережала мысли. Если что-то или кто-то вызывал в ней страх, пусть безотчётный, или отвращение – это воспринималось вызовом, на который непременно нужно ответить. Необходимо просто.
Например, в подростковом возрасте она вдруг начала бояться змей, без видимых на то причин. Став взрослее, оказавшись в Азии, она первым делом отправилась на шоу змей, заставила себя сесть на первый ряд и, подавляя животный ужас, наблюдала, не отводя взгляда ни на секунду.
Дабы закрепить результат и вовсе съела сердце кобры – существует такой ритуал, обещающий мудрость и силу змеи съевшему её сердце и выпившему кровь.
Было ли Славе страшно, противно, жутко или всё сразу одновременно? Было!
С огромным трудом, перебарывая отвращение, заглотила то, что ей подали, запила тёплой, ещё более омерзительной водкой. Её откровенно трясло всем телом, она боролась с тошнотой и болезненными спазмами в желудке, но победила – удержала отвратительный коктейль в себе.
Вечер провела в непонятном пьяном угаре, ночью снились чудовищные кошмары. Слава куда-то бежала, чего-то отчаянно боялась, никак не могла выбраться из лабиринта, состоявшего из извивающихся тел змей. Утром же проснулась обновлённой, излечилась раз и навсегда от своего страха.
Змея – всего лишь животное, которому чаще всего нет дела до такой крупной добычи, как человек. И если знать его повадки, места обитания, инстинкты, можно избежать нападения. А если вдруг случится, единственное, что необходимо – это знать, как действовать.
Об этом своём эксперименте она не сказала никому. Братья бы не поняли, они, как типичные представители Калугиных, свято верили, что девочки созданы для красоты и созидания, а не для преодоления чего-либо, тем более страхов. Страшно? Спрячься за спину мужчины.
Сестра тем более не поняла бы, к тому же расстроилась. Иногда Слава думала, что Ляля мучается угрызениями совести, включая фумигатор…
Страхов высоты, глубины, воды, всего, что возможно и даже невозможно придумать, у Славы не было с рождения. Отец в сердцах говорил, что в дочери спит инстинкт самосохранения. Она же считала, что напротив – бодрствует. Её организм был готов почти к любым перегрузкам, к любой, самой экстренной ситуации. Мышцы ответят, иммунная система сработает на твёрдое «отлично». Она выживет, выстоит, выберется из любой передряги.
Однако существовала ахиллесова пята в бесстрашии Слава. Пауки. Она не боялась в прямом смысле, чего их бояться в климате, где чаще всего проживала… На всю страну всего-то два вида ядовитых – каракурт и жёлтый сак. И нужно о-о-о-очень постараться, прямо-таки задаться целью, чтобы быть укушенной этими тварями и впоследствии умереть.
В экзотических странах приходилось сложнее, там эта живность разнообразнее и опаснее, но всё же здравый смысл подсказывал, что тактика поведения как со змеями – элементарная техника безопасности и медицина, – более чем рабочая.
И всё же непреодолимое отвращение на грани ужаса присутствовало каждый раз, когда Слава видела любого, самого безобидного, крохотного паучка. Обычная паутина вызывала в ней омерзение на физическом уровне. Сразу хотелось убраться подальше, отмыться, казалось, всё тело покрывается липкой нитью, и тянет, тянет, тянет… Паучок же шевелит лапками, задевая каждую клетку, атом каждый.
Фу!
Иногда эта слабость – признать, что у неё арахнофобия или любая другая фобия Слава попросту не могла, – доставляла проблемы. Проснётся поутру в палатке, а наверху паук вьёт паутину, пыхтит, старается. Приходилось набираться сил, чтобы просто пошевелиться, убраться подальше, а после целый день думать, как возвращаться под родной полог, ведь там…
Б-р-р-р…
На позициях посредине пустыни этот страх стал настоящим бичом Славы, не проходящим кошмаром, отголоски которого не давали покоя даже ночью, во сне. Время от времени она видела пауков, пристроившихся средь деревянных ящиков в траншеях, на сухоцветах, растущих то здесь, то там, иногда в самом блиндаже, что не добавляло оптимизма.
Технически это были не пауки, а сольпуги – неядовитые, в общем-то, безобидные твари, но разве это имеет значение, когда впадаешь в ступор от одной мысли, что по потолку, прямо над тобой, может перебирать лапами эта гадость.
Признаться в своей слабости Слава, конечно же, не могла. Естественно, все бы поняли, возможно, убирали бы с глаз долой мохнолапых, чтобы не нервироваться девушку, но шуточки, которые сопровождали бы «спасательную операцию», доводили до белого каления похлеще любого страха и отвращения. К тому же позволить заподозрить, что неё есть болевые точки, Слава попросту не могла. Потому что не могла. И всё. Точка.
Приходилось мириться, терпеть и преодолевать, покрываясь порой холодным потом.
Слава шла впереди Ромыча, только что они прогулялись «на улице» – значит, поднялись из траншеи и прошли метров пятьсот по тому, что раньше было поселковой улицей. Развалины жилых домов, покорёженный гражданский транспорт, высохшие без постоянного полива кустарники и деревья.
У входа замешкалась, пропустила Ромыча вперёд, сказала, что чуть задержится. Условно безопасная зона, находиться вблизи входа в блиндаж не возбранялось, хоть и не поощрялось. Нейтральный участок, за который командир не сдирал с подчинённых шкуру, если им приходило в голову оставить там генеральских дочерей – свалившуюся головная боль и разросшийся мозоль одновременно.
Ромыч скрылся за дверями, Слава огляделась, вздохнула. Пройтись бы сейчас во-о-он к тому дому, виднеющемуся вдали, потом дальше и ещё дальше, пуститься бегом, размяться как следует, от всей души. Нехватка двигательной активности нервировала, сковывало тело. Увы, нельзя. Пообещала Ляле вести себя примерно, не доставлять неприятностей больше, чем уже доставила… Почему она родилась не такой покладистой, как сестра? Близнецы ведь.
Сделала шаг вперёд, замерла, покрылась мурашками, размерам с Нгоронгоро – самого большого кратера вулкана на Земле. По спине пробежал леденящий холод, горло перехватило обручем, лишая возможности вдохнуть, живот скрутило до тягучей боли, тело будто парализовало от ужаса. Прямо в глаза Славы смотрел паук, цепляясь лохматыми лапами за кособокий косяк двери.
Почему-то Слава считала, что она всесильная, способна держать любую ситуацию под контролем, что ничего не может произойти без её ведома, а если случится – она всё уладит. Сможет, выдюжит, как это случалось если не сотни, то десятки раз за её недолгую жизнь.
Даже здесь, на дальних позициях, посредине воюющей страны, где поговорка «пуля – дура» актуальна как нигде, Слава верила в себя. Жизнь одним-единственным щелчком по носу показала – вся Славкина бравада выеденного яйца не стоит.
Взрыв среди белого дня, когда казалось, вокруг совершенно безопасно. В итоге – поделённая на до и после жизнь. Всё, что помнила Слава – вспышка, удар в спину от взрывной волны, тяжёлое тело кого-то сверху, полный нос набитой пыли, а дальше непроглядная темнота.
Открыла глаза от резкого запаха, не сразу сообразила, где находится. На долю секунды показалось – всё, что произошло до этого: прилёт на военную базу с гуманитарным грузом, нелепый побег, спасение на позициях, ожидание подмоги – всего лишь сон.
– Не шевелись, – услышала голос Анатолия Юрьевича. Выходит, не сон.
– Я ранена? – пересохшим ртом прохрипела Слава.
– Нет, слава богу, – ответил врач. – Возможна контузия.
– Ясно, – кивнула Слава, повела взглядом по сторонам.
Виски ломило, в глазах плыло, но в целом состояние было терпимое, иногда поутру, после излишнего принятия на грудь, бывало хуже.
На соседней койке с закрытыми глазами лежал Дрон с голым торсом, грудь равномерно поднималась и опускалась, низ прикрыт простынёй, рука перевязана. Больше никого не было.
В течение бесконечной минуты пришло понимание, что произошло, вернулись воспоминания. Она ещё раз оглянулась в поисках сестры. Быть такого не могло, чтобы Славу зацепило, а Ляля не сидела рядом… что-то здесь было нечисто.
– Ляля где? – впилась она взглядом в Анатолия Юрьевича. – Где Ляля?
– Лежите, болящая, с Лялей всё нормально…
Под кривой подбадривающей улыбкой скрывалось что-то, и это «что-то» сильно не понравилось Славе. Отчаянно не понравилось, вызвало протест, желание вскочить и немедля действовать.
– Где Ляля? – Слава подскочила на кровати, стены блиндажа санчасти покачнулись, она сумела удержаться, тряхнула головой, упрямо удержавшись на ногах. – Что с моей сестрой? – проговорила она по слогам, на удивление твёрдо и громко, будто только испила ледяной, освежающей воды, а не мучилась от жажды.
– Вернись в постель, – Анатолий Юрьевич примирительно положил ладони на плечи Славы.
Она тут же отбросила руки, вывернулась, двинулась к дверям, на ходу одёргивая футболку. Или она сейчас же выяснит, где Ляля, или…
Никаких или! Она выяснит, где Ляля.
– Слава? – у дверей встретилась Дарья, более того, попыталась перегородить ей проход, смотря с подозрительной жалостью. – Слава, вернись в кровать, пожалуйста.
Слава окинула взглядом достаточно высокую, фактурную фигуры соперницы, вытянула вперёд руку, давая понять, что лучше не стоять на её пути. Отоварит – мало не покажется. Дарья не вняла. Недолго думая, Слава заставила её перегнуться пополам одним хорошо поставленным ударом в солнечное сплетение. Да, она не гуманистка, когда становятся на её пути, когда речь заходит о дорогих ей людях. Сметёт любого, отринув любые потуги совести и жалости.
Быстро добралась до блиндажа, где было подозрительно тихо. Подошла к дверному проёму столовой, увидела молчаливо стоящий личный состав, командира, нервно стучащего костяшками пальцев по столу, капитана Бисарова – он же Гусь – сидящего на скамье, обхватив голову, мерно покачивающегося из стороны сторону. Майора, смотрящего в никуда невидящим взглядом.
Потом, не обратив внимания на подошедшую, заговорили, заставив Славу обратиться в слух. Выходит, Лялю похитили. Вот так, среди бела дня, прямо из-под носа военных. Из-под её, Славкиного, носа! А она-то, дура, верила, что всё держит под контролем, что не существует ситуации, при которой она растеряется, что может произойти ситуация при которой она бессильна…
А эти горе-вояки? Просто сидят, вздыхают и ничего не делают? Сборище выпускниц института благородных девиц, а не военнослужащие.
– Что значит «ждать»? – вышла в центр помещения Слава. – Офонарели, что ли? Эта деревня в трёх шагах отсюда.
Она слышала название населённого пункта, где предположительно находилась Ляля, и точно знала, что расстояние – рукой подать.
– Операция по освобождению заложницы проводится, Владислава, – спокойно ответил полковник Дудко, после сжал губы в тонкую линию, придав и без того твёрдому выражению лица агрессивности.
– И вы собираетесь просто ждать? – уставилась она сначала на полковника, потом перевела взгляд на Бисарова, у которого желваки жили отдельной жизнью, как и вены на руках. – Ополоумели, да? – впилась глазами в майора Андронова. Могла бы – убила, испепелила, смешала с пылью прах и развеяла по ветру. – Просто сидеть, сложа руки, когда Лялька в нескольких десятках километров отсюда?
– Есть приказ командования, – бесцветно ответил майор, избегая смотреть на Славу.
Приказ… Неисполнение приказа – уголовная ответственность, она знала, но должно же быть что-то над. Выше, сильнее, важнее, то, чем руководствуются люди, а не пешки. Люди! С головами, душами, сердцами.
– Да пошли вы в жопу! – выкрикнула Слава.
В глазах снова потемнело, она покачнулась, едва не упала, молнией в голове пронеслась невыносимая боль, сердце истерично забилось, грозя захлебнуться и лопнуть. Развернулась и рванула на выход, плохо соображая, куда бежит, зачем. Кажется, за ней кто-то двинулся, она не сообразила.
В голове оглушающим рефреном звучала мысль: Спасти Лялю! Любой ценой, любым способом, каким угодно чудом!
Плевать ей на приказ. Она сама себе командование, сама себе совесть, сама себе друг и враг! Что ей сделает это сраное командование? Правильно, ничего! А если и сделает – наплевать. Наплевать. Нап-ле-вать!