Пролог
Мы всегда знали, что Дилан поднимал руку на Фет Эванс.
Это знание жило с нами с детства, как пыльный комод дяди Люка, который давно стоит на чердаке, но никто не решается выбросить. Неудобный, тяжёлый, но — часть дома. Часть её.
Мы думали, это знание делает нас соучастниками. Что, храня его, мы хоть как-то разделяем её ношу. Но мы были глупцами.
Знать — не значит слышать.
Настоящее потрясение ждало нас в потрёпанной картонной коробке, которую Сет уже было отнёс в сторону «на выброс».
Из старого блокнота выскользнул листок. Не с детским рисунком. И даже не старая фотография. А обрывок бумаги с кривыми, торопливыми строчками. Я прочла их вслух, всё ещё не понимая, что это навсегда изменит нашу память о ней:
«Сегодня он извинялся. Говорил, что больше такое не повторится. Целовал синяк на моей руке. А я думала о детях в соседней комнате и молилась, чтобы они ничего не поняли…»
Сет застыл. А я смотрела на мужа, сдерживая слёзы.
Мы знали о её синяках. Но мы никогда не слышали его извинений. Никто не знал всей правды и почему так всё произошло. И как из двух влюбленных они превратились в совершенно одиноких людей.
Мой муж держал в руках не доказательство — его-то как раз и не требовалось. Он держал одиночество своей матери...
Следующую неделю я прожила в разломе между двумя реальностями. В одной — наш с Сетом прочный мир. В другой — её одинокая, безмолвная вселенная, где слова ложились на бумагу с тихим, слышимым лишь мне стуком усталого сердца, где каждое предложение было выдохом боли. Я читала до рассвета, до рези в глазах, вгрызалась в каждую строчку, словно пытаясь вырвать из них её саму. Плакала, уткнувшись в подушку, чтобы Сет, спящий рядом, не услышал. Смеялась, прижимая пожелтевшие исписанные листы к груди.
И самое страшное было не в описаниях боли. А то, как всё это красиво начиналось... Как девочка, которая верила в рыцарей и так жаждала любить за двоих, стала заложницей системы семьи Эванс...
И как эта система по кирпичику, год за годом, заставляла умолкать романтичную Фет Конли. До самого конца. Всё, что осталось после неё — эти хрупкие, истерзанные тетради. Её молчаливый крик, ставший единственным объяснением.
Эта книга — попытка вернуть ей голос. Голос, который при жизни она спрятала так глубоко, что мы, самые близкие люди, даже не догадывались, что он существует.
Глава 1
Айви Эванс
Я долго не знала, с чего начать эту историю. Знаете, что меня поразило больше всего? Мама моего мужа в своих дневниках подробно выписывала диалоги. Словно заранее знала, что её кто-то прочтёт. Или, быть может, так глубоко погружалась в свои воспоминания, что они сами собой обретали форму, голоса и плоть на бумаге.
Мы с Сетом долго спорили. Он настаивал: «Просто опубликуй её записи». Но вышла бы не книга, а хроника, лишённая цельности.
Поэтому мне пришлось стать детективом: я изучила семейный архив, расспросила старых друзей, перечитала письма моей мамы к ней. И только сопоставив все эти разрозненные фрагменты с её дневниками, словно собирая хрупкий, рассыпавшийся пазл её жизни, я, наконец, смогла увидеть картину целиком. Так, из осколков чужого прошлого, родилась эта книга.
Итак, мы начинаем.
Первая запись в дневнике была сделана, когда маме моего мужа было десять лет. Всего несколько строк о переезде.
Дедушка Сета, Питер Конли, был человеком простым и деятельным. Он занимался торговлей и обожал путешествия. Его жена, Реджина, была его полной противоположностью — строгая, но увлечённая преподавательница физики. До самой болезни она была буквально пропитана любовью к своему предмету, к формулам и законам мироздания, и до последнего дня не переставала тосковать по тихому, ветреному городку Портри.
Часто весной она брала Фет с собой и везла её на старинный маяк — место, где дочь отдыхала душой и, кажется, набиралась сил для будущих испытаний...
В Лондон они уехали потому, что Питер видел в этом перспективу — и не ошибся. Вскоре он открыл успешную сеть магазинов товаров для дома под гордым названием «Конли Хаус».
Да, эта деловая жилка, что ярко горела в деде и отце, не обошла стороной и Сета, унаследовавшего её в полной мере.
12 июня 1981 года, Портри
«Вот и всё. Папа сказал — переезжаем. В Лондон. А у меня тут всё: и озеро, и маяк, и Лора с Сарой... А там никого нет. Одни незнакомцы. Лора сказала, что в Лондоне скучно и всё серое. Значит, и я теперь буду серая и скучная. Прощай, мой маяк... Ой, папа опять кричит, чтобы я не мешкала. Ладно, хоть с тобой, дневник, можно поговорить. Если не забуду тебя в этой суматохе».
Я закрыла блокнот и спустилась к отцу. Он крепко обнимал маму, а её взгляд был прикован к оконному стеклу, за которым угадывались последние, расплывчатые очертания озера. Мы прощались не просто с домом, а с целой эпохой — с моим детством, навсегда оставшимся в этих стенах: с первыми шагами, с беззаботными прогулками по пляжу, с оглушительным смехом подруг. Всё это нужно было оставить позади.
Папа, как всегда, горел своей мечтой, словно маяк в тумане. А мечту, как он сам твердил с непоколебимой уверенностью, на полпути не бросают.
Я всегда была послушной дочерью. Моим миром были книги, рисование и тихие грёзы. Чтение стало для меня глотком свободы. Бывало, закончив очередную сказку, я усаживалась на лужайке, слушала пение птиц и уносилась в выдуманные вселенные.
Мне дали полную свободу — никто не пытался сделать из меня учительницу или экономиста. В нашей семье ценили личный выбор, и это было настоящим, тихим счастьем, за которое я всегда была благодарна.
В тот день я впервые летела на самолёте. Но внутри не было ни привычного детского страха, ни даже волнения — лишь бездонная, ледяная пустота. Я смотрела в иллюминатор на бескрайнее, однообразное серое небо. Какое же оно было чужое, совсем не такое, как всегда живописное, полное красок небо Портри. И всё, что ждало меня впереди, — это долгое, жаркое лето в шумном, чужом, незнакомом городе.
Однако Лондон встретил меня не угрюмой серостью, а ошеломляющим вихрем движения. Столько людей! Непривычная суета оглушила. Родители купили небольшой домик на Глендон-Гарденс, похожий на жилище гнома из моих скандинавских сказок.
Чувствовалось, как мама старалась, чтобы я хоть чуть-чуть ощутила себя как дома. Мне досталась большая светлая комната. А папа подарил мне целую библиотеку — огромную коллекцию книг. Там были и сказки народов мира, и детские энциклопедии с рыцарями, и различные повести. Я могла часами рассматривать картинки с замками и читать истории о принцах и принцессах. Так, среди книжных полок, и началась моя новая жизнь.
Школа «Хайгейт» осенью не встретила меня с распростёртыми объятиями. Я не стала объектом травли — просто превратилась в невидимку. Тихую мышку. Дочь учительницы.
Элитная школа, дети состоятельных родителей... Все смотрели на меня свысока. Что ж, провинциалка, скромно одетая, не в их вкусе. Зато с книгой в руках и целым миром в голове.
Но меня это не огорчало. Я любила учиться. И, несмотря на одиночество, продолжала всем улыбаться. Улыбка — это ведь проявление хороших манер. Мама учила меня быть леди, и для этого не нужны были дорогие платья.
15 октября 1981 год, Лондон
«Мама купила мне книгу Джилл Мёрфи «Самая плохая ведьма». Я проглотила её залпом, зарывшись с головой в мягкие подушки. Милдред Хаббл — она такая же неуклюжая и нелепая, как и я! У неё постоянно торчат косы, кот вечно пропадает, а зелья взрываются с грохотом, но в конце концов всё равно всё всегда получается, словно по волшебству. Мама, увидев, как я целыми днями ношусь по дому со шваброй вместо метлы, купила мне целую кучу разноцветных ручек и блокнотов с рисунками Милдред. Я часами напролёт играла в своей комнате, представляя, что я — настоящая волшебница из Академии мисс Кэкл, и у меня тоже есть свой говорящий кот. Уверена, что где-то глубоко внутри меня тоже живёт капля магии, просто я пока не умею её использовать... Но всё ещё впереди! Кажется, я теперь точно знаю, кем буду на Хэллоуин».
Октябрь, 1981
«Мы же ведьмы, нам можно всё!»
Глава 2
10 июня 1985 года, Лондон
«Сегодня мне исполнилось четырнадцать.
Утро началось с поздравлений родителей и пронзительного звонка дискового телефона. Этот звук навсегда разрезал мою жизнь на «до» и «после».
Позвонила мама Лесли... Моя подруга в больнице... Всё замерло. Я смотрела на маму, а её губы двигались, произнося что-то утешительное, но до меня доносился лишь отдалённый гул. Красное платье, которое только что висело на стуле — символ дня, которого теперь не будет, — казалось теперь кричаще-алым пятном, пятном беды. Каникулы... У моей Лесли теперь не будет никаких каникул…»
Мы примчались в Хаммерсмит. Я всё ещё надеялась, что она просто простыла. Но все знали: в эту больницу попадают с самыми сложными случаями. Мама держала меня за руку, пока папа пробивался через пробки.
Я лишь молилась, чтобы с моей подругой всё было хорошо. Мы только вчера вечером зависали на телефоне; мама даже ругала меня, что я вечно запутываю длинный шнур от трубки.
Так было всегда, когда звонила Лесли, — я не могла сидеть на месте и постоянно расхаживала по кухне, заливая комнату смехом от её шуточек.
Солнце спряталось за облака, когда мы вышли из машины. Я шла быстро, почти бежала за родителями, а их взволнованные лица пугали меня всё сильнее.
Длинные, безликие коридоры, насквозь пропахшие резким антисептиком, и вид сосредоточенных, но уставших врачей, что безмолвно скользили мимо, — всё это внушало леденящий, парализующий страх. Но где-то глубоко внутри ещё теплилась крошечная, отчаянная надежда.
Заходя в отделение, мои глаза невольно зацепились за табличку: «Онкология». В тот же миг стало так невыносимо больно, словно мне вырвали сердце. Я, обняв себя за плечи, поплелась за мамой.
Увидев маму Лесли — сгорбленную, с опухшими от слёз глазами — я бессильно прижалась к холодной стене, сжав губы так сильно, что заныли скулы. Они обе плакали, не скрывая горя. И я уже не смела придумывать себе никаких хороших исходов.
А потом, вопреки всему, вышла моя Лесли. Бледная, до прозрачности, но с той самой неукротимой улыбкой, что всегда озаряла всё вокруг.
— Эй, у кого-то тут день рождения, а вы ревёте!
Я подбежала и впилась в неё. Лесли зашептала мне на ухо поздравления и наши ведьмовские заклинания. Моя Милдред Хаббл, моя любимая подружка. Всегда на волне позитива. Она громко запела «Sweet Dreams» Eurythmics — песню, в которую мы влюбились, как только она вышла в январе, наш личный гимн.
Но тут вышел седовласый доктор и отругал её за нарушение постельного режима. Лесли демонстративно закатила глаза, но потащила меня в палату. Белое, стерильное помещение, пропитанное едким запахом спирта, заставило меня снова съёжиться. В её палате было слишком пусто, слишком холодно и слишком очевидно, что она здесь надолго...
Мы устроились на кровати, обнявшись. Я смотрела в приоткрытую дверь на наших мам, которые вытирали слёзы и о чём-то тревожно шептались.
Лесли гладила меня по спине.
— Ну, и где мой тортик? — усмехнулась она.
— Тебя не выпишут? — приподнялась я.
Лесли вздохнула, и слёзы покатились по её щекам.
А я наконец поняла: это что-то серьёзное. Не простуда.
— У меня рак... Моя кровь не годится для ведьмовских игр. Я...
— Моя милая Фет, я забыла тебя поздравить, — перебила её вошедшая миссис Бейли, мама Лесли.
Она обняла меня, крепко прижала к себе и поздравила с днём рождения. Не такой я хотела этот праздник. Не такими я представляла свои четырнадцать. У нас были совершенно другие, грандиозные планы! Родители купили нам билеты в Париж. Мамина подруга должна была взять нас под своё крыло. Мы собирались объедаться французскими вредностями, учиться колдовать, как настоящие ведьмы, и обязательно влюбиться. Найти самых красивых французских парней и беззаботно тусить с ними по улицам города...
Но моё лето прошло в ежедневных визитах в больницу. В конце июня мы с Лесли превратили её палату в наш собственный Париж. Развесили по стенам постеры с Эйфелевой башней, картинки с Монмартра и принесли книги на французском. У меня был ярко-красный берет, у неё — элегантный чёрный. Мы читали вслух историю Франции, смеялись, пытаясь заглушить страх, а потом приходила медсестра. Она осторожно клеила пластырь на её тонкую руку, к которому крепилась длинная трубка от пакета с прозрачной жидкостью. Лесли называла это «зельем от вредности», и даже тогда она старалась улыбаться. Но я видела её взгляд — испуганный до глубины души.
А потом наступал «метод очищения ведьмы», как мы это называли.
— Кажется, врачи пытаются отравить мою чёрную ведьму, — Лесли говорила сквозь спазмы, и её голос был изломан болью. А я, сжимая в дрожащих руках металлический тазик, плакала, пока её выворачивало наизнанку.
Я приезжала к ней каждый день. Была рядом, когда с её головы осыпались последние блестящие чёрные кудри, теряя свою магию. Даже когда её совсем выматывало, когда силы покидали её хрупкое тело, она просила: «Почитай ещё...». И я читала, монотонно, сквозь ком в горле, а она слушала, и сквозь смертельную усталость пробивались её старые, знакомые шутки — то колкая реплика, то ворчание про очередного напыщенного герцога из наших любимых романов.
Глава 3
18 августа 1988 год, Лондон
«Кажется, я тебя окончательно забросила. Столько всего произошло за эти годы, хотя, по сути, ничего по-настоящему стоящего. Ну, не буду же я тебе писать про одну только учёбу! Со всеми одноклассниками я в отличных отношениях, но на вечеринки не хожу. Хэллоуин теперь — наш уютный семейный ритуал: мама, папа, тыквенный пирог, фильмы и много смеха. Лесли бы точно одобрила. Сегодня мама наконец-то безоговорочно поддержала моё решение учиться в колледже Илинг. Я уже зачислена! Ура! Я поняла: литература — это моё призвание, моя страсть. Так что, возможно, теперь я буду писать тебе чаще…»
Первый день в колледже оглушил меня с порога. Это был настоящий калейдоскоп звуков и визуальный взрыв моды, словно я оказалась в живом каталоге «Бурда». Ребята в клетчатых рубашках и потёртых джинсах-клёш горячо спорили о песне Tracy Chapman «Fast Car»; девушки в ярких легинсах и пышных юбках щебетали о скандальном эпизоде «EastEnders»; и повсюду — кричащие самодельные плакаты с призывом помочь бастующим шахтёрам.
Я сжимала свой новый, пахнущий кожей портфель — родительский подарок, полный надежд. В этот день я чувствовала себя и затерянной песчинкой, и окрылённой птицей. На первую зарплату, заработанную в папином магазине, я купила строгий блейзер с подплечниками и юбку-карандаш — мой первый доспех взрослости. Туфли-лодочки выстукивали по щербатой брусчатке чёткий, неумолимый ритм, который я отчаянно пыталась вбить в собственное сердце.
Внутри, среди конспектов, покоился мой дневник. Белый, как чистый лист, украшенный Милдред Хаббл. Он уже хранил первую запись: «Лесли, ты бы рассмеялась, но я изо всех сил стараюсь выглядеть на сорок, чтобы меня не проглотили здесь заживо».
Мы же мечтали об этом университете вместе. И наша мечта сбудется. Теперь я жила за двоих. И этот дневник стал нашим тайным храмом знаний, где дружба обрела бессмертие.
Мой первый урок, «Введение в английскую литературу», проходил в старом корпусе. Преподаватель, почтенный мужчина с седыми бакенбардами, с глубоким чувством прочёл нам строки из Джона Мильтона, «Потерянный рай»:
«В любви ищи радостей, не в страсти, в которой нет настоящей любви. Любовь облагораживает мысли, возвышает душу, она основывается на разуме и благоразумна; она послужит тебе лестницей, по которой ты можешь возвыситься до любви небесной, если не погрязнешь в чувственных наслаждениях…»
Мой взгляд блуждал по золоту осенних клёнов за окном, а мысли уносились в Портри, к маяку, к Лесли. Странно, но лишь через строки давно ушедшего поэта горечь утраты вдруг обретала чёткие контуры, становилась почти осязаемой. И её последняя просьба, которую я хранила, словно сокровище, открывалась мне в новом, пугающем свете.
В школе я никогда не стремилась к встречам с мальчиками, хоть и предложений хватало. Моё сердце принадлежало книгам. Шуму ветра. Безмолвию долгих, уединённых прогулок. Конечно, их внимание было приятно, но на это просто не было времени. «Быть может, здесь я обрету нечто большее», — мелькнуло в сознании. Я окинула взглядом своих шумных, ярких однокурсников и с горечью усмехнулась: на их фоне я казалась самой настоящей мамой.
Прослушав лекцию о смысле любви и веры, я неспешно спускалась к выходу, когда вдруг меня резко взяла под руку невысокая девушка с чёрными длинными волосами, утончённой внешностью, в красивом чёрном платье в горох. Я опешила, едва не споткнувшись.
— Не тормози! Тут один несносный лорд пытается меня на свидание пригласить, а я совершенно не хочу, — выпалила незнакомка, ускоряя шаг. — Я вообще не в ту аудиторию зашла.
Её зелёные глаза умоляюще посмотрели на меня, а потом она рассмеялась и тихо буркнула:
— Притворись, что тебе тоже смешно.
Я неуверенно хихикнула, выдавив из себя подобие смеха.
— Ты вообще смеяться умеешь? — улыбнулась она и снова залилась смехом.
Я пыталась изобразить веселье, остро ощущая, как все взгляды прикованы к нам. Яркая, искрящаяся девушка и я — в своём костюме сорокалетней дамы.
Когда мы вышли на улицу, она продолжала тащить меня через кампус. Потом, оглядевшись и убедившись, что парень не увязался, выдохнула с облегчением.
— Одетт Морель, — она поправила своё платье, слегка потеребив подол.
— Фет Конли.
— Будем дружить, — решительно заявила она. — Ты на литературе?
— Ну да... А ты?
Она снова осмотрелась.
— Юридический. Буду защищать светских леди от назойливых кавалеров, — подмигнула Одетт. — Сколько у тебя ещё пар?
— Ещё семинар, и всё.
— У меня тоже. Значит, есть время для обеда. Голодна?
— Не особо...
— На диете? — она осмотрела меня с ног до головы. — Костюмчик у тебя топ.
И меня словно встряхнуло. Она так напомнила мне Лесли. Только напористее и взрослее.
— Судя по взглядам других, я выделилась, — смущённо призналась я.
— Забей. Пошли обедать, у нас вся студенческая жизнь впереди. А на голодный желудок учиться сложно.
Моя новая подруга Одетт оказалась ярчайшей вспышкой в Илинге. Первый год я не вылезала из библиотеки, с головой уходя в «Грозовой перевал» и Вирджинию Вулф, яростно споря на семинарах о феминизме у Маргарет Тэтчер. А вечерами меня затягивало в водоворот жизни, которую вела Одетт.
1988-1989 годы, Лондон
Фет Конли
Одетт Морель
Фет и Одетт
Дилан Эванс и Фет Конли
Глава 4.1
5 ноября 1989 года, Лондон
«Целый день пролетел в суматохе магазинов. Сегодня — день рождения Дилана Эванса, и мы с Одетт, по её утверждению, предстанем перед самой лондонской элитой. Как же хорошо, что в нашем с Одетт споре о выборе платья я всё-таки выиграла! Моя подруга, конечно, настаивала на чём-то более кричащем, но я терпеть не могу выделяться из толпы».
Мама, как всегда, бережно убрала мои волосы, ставшие за этот год длиннее и послушнее. Пшеничные, с лёгкой рыжинкой, они наконец-то поддались и легли в изящную причёску. В зеркале на меня смотрела уже не та девчонка-студентка, которой я себя помнила, а... уверенная в себе, по-настоящему красивая девушка. Всего лишь лёгкие стрелки, едва заметный взмах туши и капля нюдовой помады. И оно — моё спасение — длинное платье цвета лесной хвои, мягко струящееся складками при каждом движении, словно река. Оно было абсолютно неброским, но именно в его сдержанной простоте заключалась та сила и уверенность, которой мне так катастрофически не хватало.
— Моя леди, — мама поцеловала меня в макушку.
— Серая мышка, — улыбнулась я.
— Зелёный тебе идёт, — отец, стоявший в проёме, одобрительно кивнул. — Мне тебя забрать?
— Нет, пап. Отец Одетт заедет за нами поздно вечером.
— Береги себя, милая. И будь примерной девушкой. Про семью Эвансов я слышала много хорошего…
Папа, увидев волнение мамы, тут же подошёл, обнял её за талию и с гордостью произнёс:
— Реджина, наша малышка — самая воспитанная девушка, чего ты переживаешь?
Я лишь улыбнулась. Волнение подкатывало к горлу, обволакивая, словно густой туман. Это был не просто ужин, не обычные посиделки в кафе или наши шумные дебаты в пабах. Это был мой первый выход в тот самыйсвет.
Я мучительно размышляла над подарком для человека, который, очевидно, никогда не привык считать деньги. Одетт, недолго думая, прикупила ему дорогие часы. А мне это казалось до банальности скучным. Дарить то, что можно просто купить, такому человеку — бессмысленно. Я перебирала в уме десятки возможных вариантов, и все они казались неправильными...
А потом меня вдруг осенило: а что, если просто нарисовать ему открытку? С морем и маяком в Портри. Ведь море — большое, бескрайнее, символ свободы. А он, как сказала Одетт, мечтает покорить мир. Пусть посмотрит, как выглядит эта самая свобода. И, чтобы мой жест не выглядел совсем уж голословным, я приложила к ней винтажное издание «Старика и моря» Хемингуэя. Не понравится — выбросит. Но моё море... его не выбросишь.
На улице нас уже ждал красный BMW 3-й серии мистера Мореля. Отец Одетт коротко помахал моим родителям. Моя подруга выглядела безупречно, как всегда: строгое чёрное платье, обнажающее плечи, поверх которого был накинут жаккардовый кардиган с золотыми пуговицами, сверкающими в сумерках. Длинные волосы, обычно распущенные, были убраны в элегантный, продуманный пучок. «Мы точно две ведьмочки» — в голове мелькнуло воспоминание о Лесли.
— Дева Мария, ты выглядишь, как леди из далёкого прошлого, — усмехнулась Одетт.
И всё во мне внутри съёжилось. Её мнение всегда било точно в цель. Я и сама постоянно искала в себе изъяны, но сегодня... сегодня я впервые чувствовала себя собой. Мой наряд был тихим, но уверенным. Он не кричал о принадлежности к их миру. Он просто был мной.
Я вздохнула.
— Переодеться?
— Ты когда-нибудь начнёшь воспринимать мои комплименты как «вау, детка, ты прекрасна», а не как «что-то снова не так»?
— Так, девочки, время! — перебил нас мистер Морель. — Мне ещё нужно успеть на встречу.
Он открыл мне дверь машины, и я устроилась на заднем сиденье, прижимая к себе подарок. Одетт села рядом.
— Волнуешься? — мягкий вопрос Одетт прорвался сквозь мои мысли.
— Немного, — ответила я, не отрывая взгляда от танцующих огней за окном. Мой слух улавливал её беззаботный щебет о новой коллекции Jean-Paul Gaultier и планах на Биарриц, но внутри меня всё сжималось от страха. А вдруг я действительно не впишусь? Не стану частью этой их «тусовки»?
Закрыв глаза, я представила маяк в Нейс-Пойнт: вот я сижу на обрыве, Атлантика с грохотом бьётся о подножие скал, ветер треплет волосы, щекочет шею...
Как же я скучаю по дому.
— Эй, мы почти приехали, — Одетт коснулась моего плеча. — Выдыхай. И не отходи от меня далеко. Я не дам тебя в обиду.
Я лишь кивнула.
Машина замерла, и мистер Морель открыл мне дверь. Холодный воздух Челси резко вдохнул в меня реальность. Я представляла себе старинный особняк в Суррее, но мы прибыли к шикарному таунхаусу с дверью из тёмного дерева, за которой уже бился ритм диско-фанка.
Я переступила порог и... замерла. Гостиная гудела от голосов и смеха. Золотая молодёжь Лондона, словно персонажи модного журнала, заполняла пространство: девушки в минималистичных чёрных платьях, парни в идеально скроенных пиджаках цвета бургунди, с привычной лёгкостью поднимающие бокалы с шампанским. Их смех был громким, уверенным, а взгляды — быстрыми, словно рентген. Моё платье цвета хвои, такое уютное дома, вдруг показалось мне провинциальным и неуместным.
Ноябрь, 1989
Фет и Одетт
Глава 4.2
Я пробилась обратно в гостиную, буквально врезавшись в толпу, и нашла Одетт, ухватившись за её руку, как за якорь. Вид её знакомого, озорного лица моментально вернул мне почву под ногами. Ни за что. Больше ни за что я не отойду от неё.
— Всё хорошо? — Одетт улыбнулась мне.
— Да, — я выдавила из себя что-то похожее на улыбку, стараясь выглядеть как можно более непринуждённо. — Дилан... показывал кухню.
Подруга в ответ фыркнула, и её смех, неожиданно громкий, прозвучал как выстрел в гулкой комнате.
— Показывал кухню? — она отпила шампанское, её взгляд был полон изумления и лёгкого сарказма. — Это так на него непохоже. Удивил…
И тут что-то холодное коснулось моего локтя. Стакан с водой.
— Ты забыла.
Я вздрогнула и обернулась. Его серые глаза встретились с моими зелёными. В горле пересохло, а по спине пробежали мурашки — странная смесь досады и любопытства. Я взяла стакан и сделала торопливый глоток. Дилан лишь слегка усмехнулся.
— Вот так-то лучше.
С этими словами он резко развернулся и двинулся прочь, растворяясь в компании других парней. А я застыла на месте, чувствуя, как подкашиваются ноги и мир вокруг теряет свои очертания. Я смотрела ему вслед, но в этот раз в моем сознании не было бушующих волн. Я смотрела на неприступную, равнодушную скалу.
Вечеринка набирала обороты. Дилан, кажется, уже забыл о моём существовании, сосредоточившись на высокой брюнетке в облегающем платье с зебровым принтом. Её красота была отточенной, словно для глянцевой обложки: жемчужные бусы, идеальная улыбка. Она была истинной леди, олицетворением всего, чего, как мне казалось, у меня нет. Она непринуждённо касалась его руки, и он отвечал ей той же лёгкой, привычной фамильярностью, от которой у меня сжималось сердце.
А я, чтобы не казаться совсем уж потерянной, делала вид, что внимательно слушаю Люка, младшего брата Дилана. Его болтовня о группе «Level 42», перемежающаяся слащавыми комплиментами, которые он сыпал без разбора, уже успела меня измотать.
Одетт, кажется, всерьёз увлеклась Бернардом — он, к моему облегчению, казался милым, совсем не заносчивым и, что было настоящей редкостью в этой блистательной компании, умел слушать. И это хоть как-то меня радовало.
Но я была измотана. Устала от приклеенной улыбки, от бесконечных, пустых разговоров о показах мод и курортах, которые были для меня лишь абстракциями. Единственным желанием было оказаться дома, в тишине моей комнаты, ведь завтра меня ждал семинар по «Тэсс из рода д’Эрбервиллей». Горькая ирония, словно тяжёлый плащ, давила на плечи: я разбирала глубочайшую трагедию женской доли, а на деле не могла решить куда более простую, до смешного примитивную задачу — просто вручить этот дурацкий подарок...
Мой взгляд скользил за Диланом, который легко переходил от одной группы к другой. Он стоял с девушкой, улыбался. Собрав волю в кулак, я, медленно, но решительно, сделала шаг в их направлении.
— Дилан, я хотела...
Он повернулся. Его взгляд скользнул по мне, и я увидела в нём лишь ту холодную вежливость, которая отталкивает сильнее любого хамства.
— Извини, но меня ждут, — бросил он механическим голосом и тут же растворился в гуще толпы, оставив меня одну, с невысказанными словами, пылающим лицом и ненужным подарком.
Я стояла, словно пригвождённая к полу, посреди этого роскошного, безразличного мне безумия, сжимая подарок. Чувствовала себя до абсурда нелепой и никчёмной. Терпение окончательно лопнуло. С меня хватит.
С почти отчаянной скоростью я рванула к Одетт и Бернарду, словно пытаясь убежать от самой себя.
— Извините, что прерываю, — выдавила я, стараясь, чтобы мой голос звучал ровно, хотя внутри всё дрожало. — Я… я очень хочу домой.
Одетт взглянула на электронные часы на камине.
— У нас ещё есть час. Папа скоро приедет.
— Могу подбросить, — предложил Бернард.
— Ты же пил? — удивилась Одетт.
— Всего один бокал.
— Буду очень благодарна, — выдохнула я облегчённо. Спасение было так близко.
Беглый взгляд по залу подтвердил мои худшие опасения (или лучшие, это уж как посмотреть) — Дилана нигде не было видно. И слава богу. Решено: уйду по-английски, не прощаясь.
Подойдя к старому камину, я осторожно оставила на его широкой полке книгу. Открытка была подписана ещё дома, он поймёт, от кого. Если, конечно, вообще обратит внимание.
Одетт взяла меня под руку, и мы, подгоняемые моим внутренним желанием сбежать, вышли на улицу. За нами следовал Бернард. Его серая Volvo 240 GL стояла всего в паре домов отсюда. Облегчение накрыло меня с головой, смывая всю усталость и неловкость — свежий ноябрьский воздух был пьянящим, а предвкушение свободы — абсолютным. Больше ничего не было нужно, только уехать.
Мы уже почти подошли к машине, когда сзади, словно гром среди ясного неба, раздался до боли знакомый, насмешливый баритон.
— Бернард Патель, и это твой способ поздравить меня с днём рождения? Уехать, не попрощавшись?
Мы обернулись. Дилан шёл к нам быстрым шагом, а в его руке был мой подарок. Внутри всё сжалось.
5 ноября 1989
Он… странный. Невыносимый и интересный одновременно, совершенно не похожий ни на кого из тех, кого я знала...
Глава 5.1
10 декабря 1989 года, Лондон.
«На перерывах я часто ловлю его взгляд. Он наблюдает, иногда даже улыбается мне. Однако после той вечеринки мы не разговаривали.
Он всегда статный, и теперь его постоянно сопровождает та самая девушка со дня рождения. От Одетт я узнала, что её зовут Сара. И у них что-то неясное: она уверяет, что они друзья, но её взгляд выдаёт совсем другие чувства. Главное — он от меня отстал. Чему, конечно, я должна радоваться…»
Я сидела в углу университетской библиотеки, укутавшись в свой любимый свитер цвета крем-брюле, и пыталась разобраться в аллегорических лабиринтах «Королевы фей» Спенсера. Тема моей работы — «Рыцарь Красного Креста как аллегория добродетели».
— Спенсер? — раздался у меня над ухом тихий голос. — Смелый выбор.
Я вздрогнула. Дилан Эванс стоял рядом.
— Ты же далёк от литературы и вроде как учишься на бизнесе.
— Бунтари — вот кого я бы изучал, — он усмехнулся, беря с полки «Геро и Леандра» Марло. — Идеально. Леандр переплыл море ради ночи с любимой. Без всяких аллегорий.
— Может, в этом и есть её добродетель? — неожиданно для себя возразила я. — Не быть берегом, что ждёт пловца, а стать самим океаном, который стоит пересечь.
— Это замечание мне или констатация факта из книги?
— Ты всегда всё переводишь на себя?
— Слова имеют смысл. Или для тебя это только набор букв?
— Смотря какие.
Дилан присел рядом. Его свитер с треугольным принтом, словно картинка для гипноза, навязчиво отвлекал от текста. Он молчал, и я демонстративно продолжила писать. Это был изнурительный труд, и я просто не могла позволить себе не получить за него высший балл. Так что пусть идёт и бросает заумные словечки своей Саре.
— Пошли попьём кофе? — его пальцы коснулись моей кисти.
Я резко, почти инстинктивно отдёрнула руку.
— Это вопрос или приглашение? — Я упрямо продолжала вглядываться в свой почерк в блокноте, стараясь не выдать эмоций.
Дилан встал и, нависнув надо мной, склонился к самому уху.
— Пока приглашение, — прошептал он и, выпрямившись, снова протянул мне ладонь.
— Не могу. Мне необходимо успеть дописать эту работу.
— Я подожду, — сказал он с вызовом.
Он продолжал стоять надо мной, а две девушки напротив уже прожигали меня взглядами.
Я ненавижу внимание.
Я резко захлопнула блокнот, швырнула ручки в пенал и наспех запихнула всё в свой портфель. Дилан снова протянул руку, но я отвернулась, оставив его жест повисшим в воздухе. Одно дело — его мимолётное внимание, другое — его Сара. Мне же потом отдуваться. Девушки нынче бьются за статус до крови, а Дилан Эванс, этот перспективный выпускник Илинга, был главным призом.
— Никогда не замечал, что у тебя веснушки, — улыбнулся он.
От его слов дрожь пробирала до костей, отражаясь даже в моём портфеле, который я стискивала мёртвой хваткой. Я пыталась убедить себя, что это всего лишь слова, хотя почему-то его проницательность, несмотря на страх, одновременно и льстила, и пугала меня. Я медленно, стараясь ступать на цыпочках, пошла к выходу из библиотеки, но замшевые сапожки всё равно гулко отстукивали по потёртому паркету, выдавая каждый шаг.
— Будешь молчать? — снова раздался его голос, резкий и требовательный.
Я поспешно открыла дверь библиотеки и выскользнула наружу, всё ещё сжимая ручку портфеля.
— Я и так уже нарушила правила. Здесь положено работать в тишине. Тебя это совсем не беспокоит?
— Ничуть.
— Пальто... я забыла его.
— Где?
Я указала пальцем на приоткрытую дверь библиотеки. Дилан развернулся и снова зашёл внутрь. Я с облегчением выдохнула. Рядом с ним было странно легко, словно он брал на себя часть моих проблем, но в то же время меня сковывало предчувствие опасности. Всё моё нутро кричало: «Беги!», но я не могла. Ведь, по сути, он не был плохим парнем. Просто невыносимо высокомерным. Но к таким я уже давно привыкла.
Мы вышли на улицу.
И снова я оказалась в центре всеобщего внимания. У меня складывалось впечатление, что Дилан — не просто сын успешных родителей, а настоящий принц, чуть ли не отпрыск королевы Елизаветы II. Он шёл прямо, с маской холодной строгости на лице и лёгкой ноткой снобизма. Наш Рыцарь Красного Креста. Только доспехов не хватает.
Глава 5.2
Дилан изредка бросал на меня быстрые взгляды, и его улыбка казалась вызывающе-игривой. Флирт — его смертоносное оружие. Моё же... скорее всего, паническая растерянность и досадное неумение ему отказывать. Музыка давила на барабанные перепонки, а он, будто назло, снова увеличивал громкость, словно пытаясь заглушить мои мысли.
— А мы можем просто поговорить? — перекричала я биты.
Дилан мгновенно щёлкнул тумблер. Салон наполнился внезапной, оглушительной тишиной.
— Говори, — улыбнулся он, бросив на меня быстрый, пронзительный взгляд.
— Чем ты занимаешься? — пришлось выпалить первое, что пришло в голову, лишь бы не возвращаться к этому давящему стуку.
— Последний курс. Бизнес и управление, — отчеканил он, идеально вписываясь в поворот на Юбилейную дорогу. — Отрабатываю часы в конторе отца. Все ждут, что я приду и стану молодым боссом с дипломом в рамочке.
В его голосе не было энтузиазма.
— А ты чего ждёшь?
Он снова посмотрел на меня, на этот раз дольше обычного, с неподдельным удивлением, словно я задала единственный вопрос, который действительно имел значение.
— Никто не спрашивает, чего я жду, Фет. Все говорят, чего они от меня ждут. Отец построил целую сеть ювелирных магазинов. Хочет, чтобы я её сохранил и приумножил. Стандартный путь.
— А тебе не по стандарту? — рискнула я.
Он резко засмеялся.
— «Не по стандарту»… Сетью магазинов сейчас никого не удивишь. Я хочу создать то, чего у него не было. Не сохранить, а перестроить. С нуля. Своё.
Он произнёс это с такой непоколебимой уверенностью, что я мгновенно поняла: его высокомерие — это не маска, а суть характера. А вот взгляд... Он то становился хищно-хитрым, то смотрел почти нежно, то снова становился по-особенному отстранённым, недоступным.
— И что же ты построишь? — вырвалось у меня, и я сама поразилась, насколько искренне мне это было интересно.
Он медленно покачал головой, загадочно усмехаясь.
— Пока не скажу. Испугаешься.
— Я не из пугливых, — возразила я, ощущая лёгкий вызов.
— Это мы ещё проверим, — Дилан резко затормозил у обочины. — Приехали. Готова к проверке на храбрость?
Он выключил двигатель и указал подбородком на кирпичное здание театра «Куэсторс».
— Любишь загадками бросаться или пытаешься так произвести впечатление?
— Я уже произвёл, раз ты сидишь рядом, не так ли?
Его наглость была настолько вопиющей, что мне захотелось не просто взорваться, а буквально испепелиться из этой проклятой машины. Это уже переходило все мыслимые границы для человека, воспитанного в приличной семье! Неужели он считает меня настолько простой? Я, конечно, ко всему отношусь с добротой, но разве хоть что-то в моём поведении давало ему повод так со мной разговаривать?
В порыве гнева я резко распахнула дверь, намереваясь немедленно выйти, но забыла про ремень безопасности. Дёрнувшись назад, я вспыхнула, покраснев до корней волос. Отстегнула ремень и выскочила из машины.
Дилан вышел следом, небрежно облокотился на крышу и спокойно, с насмешкой, смотрел на меня.
— Обиделась?
— Да. Я не давала тебе повода разговаривать со мной так, как ты привык со своими подружками.
— А тебе говорили, что на шутки принято улыбаться?
Ещё один в группе поддержки Одетт. Её шуточки и эта его реальность до сих пор казались мне чужими. Я была слишком далека от такого примитивного юмора. Юмор в литературе — это другое, его я воспринимаю на ура. Но не эти заезженные фразочки из телевизионных шоу.
— Ладно, извини. Я не хотел тебя обидеть. Понял, с тобой нужно разговаривать фразами из книг, — в его голосе прозвучало наигранное раскаяние.
— Со мной можно просто говорить. И я не хочу пить кофе, — отрезала я, резко открыла заднюю дверцу, выхватила портфель и почти бегом направилась к автобусной остановке.
— Фет Конли, ну прости грешника! — его голос догнал меня.
— Не используй эти слова в оправдание! — крикнула я через плечо, ускоряя шаг, чувствуя, как злость сменяется какой-то странной обидой.
— Я тогда пойду за тобой! — он, с неожиданной для меня лёгкостью, подбежал и схватил меня за руку.
Я развернулась. Он смотрел на меня уже не вызывающе.
— Я прошу прощения за свои манеры. Больше не повторится. Можно я хотя бы отвезу тебя до дома?
— Снова вопрос, от которого я не могу отказаться? Ведь ты же не любишь отказы.
И тогда Дилан медленно убрал руку, а затем, к моему полнейшему удивлению, развернулся и ушёл. Просто ушёл! А я так и осталась стоять, ошеломлённая, наблюдая, как он садится в машину и уезжает прочь.
10 декабря 1989
И всё же... Впервые я подумала не о его наглости, а о том, что под ней скрывается...
Глава 6
18 декабря 1989 года, Лондон
«Господи, я просто не могу понять эти правила! Почему ему позволено играть со мной, как чёртовой кошке с мышкой?!
Мы сталкиваемся каждый божий день. И каждый раз, проходя мимо, он бросает на меня этот свой дьявольски смешливый взгляд. Улыбку, от которой буквально вспыхивают щёки. А Одетт тут же начинает сыпать едкими шуточками, и от этого становится только хуже... жарче!
А его поведение... оно просто сводит меня с ума! То это «нечаянное» прикосновение к руке в библиотеке, когда он достаёт книгу с верхней полки. То внезапное появление у самых дверей аудитории, будто, видите ли, «просто мимо проходил». А вчера он вообще с друзьями подошёл и просто... смотрел. Молча! От этого взгляда ледяные мурашки побежали по всей спине.
Признаюсь, его улыбка в этом промозглом, вечно сыром Илинге иногда... да, согревала. И, если быть совсем честной, не только она... Его глаза тоже. Тебе врать не буду...»
Я зависала на телефоне с Одетт. Она уехала в Биарриц на рождественские каникулы. С ней поехал и её французский сокурсник. Я до сих пор не понимала, почему она не выбирает Бернарда. Мне он нравился куда больше. Но Одетт была в вечном поиске. Эксперименты — её стихия.
Она рассказывала мне про пляжи и мечтала быстрее увидеться. А я мечтала встретить Рождество с ней, но мама попросила остаться.
— Видела его? — щебетала в трубку Одетт.
Я плюхнулась на диван, уставившись в потолок. Что ей сказать? Что после моего ухода он не пытался больше заговорить, а просто наблюдал, будто ждал чего-то? Эти насмешливые искорки в его глазах одновременно притягивали и бесили до мурашек.
В голове вертелась строчка из вчерашнего семинара: «...любви мужской и женской слиться трудней, чем духу с воздухом сродниться...»
Джон Донн своих героев описывал куда решительнее, а Дилан Эванс даже подойти нормально не может!
— Фет… Ты сочиняешь мне ответ? — её смех разлился по телефонной трубке.
Сказать ей, что в конспектах по драматургии пишу его имя на полях, а потом яростно зачёркиваю?
Строчки Донна, когда-то конспектированные с таким усердием, теперь обжигали изнутри. Он смотрел на меня не как влюблённый пастух из старомодного романа, а как сам поэт — властно, оценивающе. Словно намеренно доказывал свою же мысль о невозможности слияния двух начал. И самое ужасное — его осада действовала. Я ловила взгляд через весь холл и чувствовала, как стены моего спокойствия рушатся.
— Видела... Но больше не говорила.
— Ну, привыкай. Дилан всегда стремится к лучшему.
— К покорности? — поправила я. — Ты считаешь, что пригласить девушку на кофе и вести себя нахально...
Одетт рассмеялась.
— Моя романтистка, будь же благосклонней к нему. Да, резок. Но вот он такой человек...
— Напыщенный и опасный, — я сама усмехнулась от этих слов.
Нет, он не был таким. Проблески вежливости, конечно, завораживали, но манера издеваться отталкивала куда сильнее.
В гостиную зашёл отец.
— Извини, что прерываю ваши с Одетт переговоры, но на пороге тебя ждёт юноша.
— Аааа! — закричала в трубку подруга. От её крика по щекам разлился жар.
— Дилан, я уверена, это он! — смеялась Одетт. — Подумай о рыцаре — и он уже у твоих ворот.
Признаюсь, мысль, что за дверью стоит Дилан, вызвала настоящий восторг. Я на секунду перестала слышать верещание Одетт, мысленно уже сочиняя его извинения. У него хватило решимости приехать! Начать наконец общаться без этих напыщенных фразочек...
— Одетт, прекрати кричать, — прошептала я, сжимая трубку.
Но в прихожей ждал не Дилан. Разочарование больно дёрнуло за плечи. Передо мной стоял Бернард с конвертом в руках, мило улыбаясь.
— Бернард... — я тихо выдохнула.
Одетт замолчала в трубке.
— Извини, что так неожиданно. Я был у Дилана, и он просил тебе передать это.
Друг Дилана стоял, смущённо улыбаясь. Его взгляд буквально кричал о неловкости всей этой абсурдной ситуации. Когда он протянул конверт, его пальцы дрогнули — и я невольно съёжилась.
— Спроси, почему Дилан сам не... — начала Одетт, но я резко опустила трубку на комод, обрывая её на полуслове.
— А где он сам? — мой взгляд впивался в белый конверт с фамилией «Эванс», выведенной ровным почерком чёрной ручкой.
— Фет, я просто посыльный. Не собираюсь быть секретарём в ваших личных делах.
Он развернулся, сделал пару шагов и остановился. Повернув голову, спросил:
18 декабря 1989
Бернард Патель
Очнулись наши души лишь теперь, очнулись — и застыли в ожиданье;
Глава 7
18 декабря 1989 года, Лондон
«Пару дней назад я писала о выборе и поступках героев семнадцатого века. Какие же всё-таки рыцари в них были прекрасные. Как красиво говорили! Целая вселенная легенд, сонетов и поэм, созданная, чтобы объяснить одну простую вещь — как должен вести себя мужчина, когда пытается проявить внимание к девушке.
Дилану бы у них поучиться. Хотя нет, о чём это я? Его самолюбие даже не проникнется к ним, он сочтёт это слабостью или, того хуже, — скучной литературной ветошью.
Пусть Санта подарит ему на Рождество самый романтичный из всех романов. Посмотрим, сможет ли он прочесть между строк. И сможет ли он вообще что-то понять...
И пойму ли я сама, чего жду от него в ответ?»
Я вполне могла бы отказаться, но это сочли бы не просто дурным тоном, а прямым оскорблением. Родители Дилана, похоже, тщательно формировали список приглашённых. И уж точно я не могла не рассказать об этом своим родителям. Узнай они, что их дочь впервые им солгала, это стало бы для них ударом.
Зажимая в руке плотный картон приглашения, я спустилась в гостиную. Родители, уютно прижавшись друг к другу, смотрели новости. Голос диктора на экране рассказывал о забастовке машинистов, но их крохотный, надёжный мирок казался нерушимым. Я смотрела на их спокойные лица, на отцовскую руку, нежно лежащую на мамином плече, и отчаянно хотела, чтобы это мгновение длилось вечно.
— Мам, пап... — мой голос прозвучал неестественно резко, словно расколов тишину.
Они обернулись, улыбаясь.
— Семья Эвансов приглашает нас на Рождественский ужин... Завтра.
Мама медленно опустила ноги с дивана.
— Завтра? Но, Фет... мы не успеем подготовиться! — она обвела комнату растерянным взглядом, будто ища утешения среди мерцающих гирлянд и чулков на камине.
Отец не моргнул. Медленным, непривычно властным движением он поднял пульт, щёлкнул — и голос диктора оборвался на полуслове.
— Хорошо, — твёрдо сказал он. — Значит, завтра идём.
Мама дотронулась до его руки:
— Питер, ты хоть понимаешь, о чём речь? Эвансы! Та самая семья из Суррея, их особняк, их... Мне нужно платье. Фет тоже... Ты вообще смотришь на это так спокойно. Ты что, знал про ужин?
— Да, — коротко подтвердил он. Затем посмотрел на меня, и в его глазах не было привычной отцовской нежности, лишь холодный, почти хищный расчёт. — Их сын, Дилан, пару дней назад заезжал в магазин, расспрашивал про наши планы. Умный парень. Чувствуется, что с перспективами. Очень... целеустремлённый.
Я буквально оцепенела от этого открытия. Значит, Дилан Эванс заезжал к отцу, и тот молчал все эти дни. Вот почему он тогда так ухмылялся на перерывах!
— Нет! Я не пойду! — выкрикнула я, сама испугавшись собственного тона. Повысить голос на родителей — впервые в жизни. Сам звук моего голоса испугал меня больше, чем угроза отца.
Отец поднялся. Его тень полностью поглотила меня.
— Для меня, Фет, это крайне важный ужин. Возможность завязать деловые знакомства. Их семья — значимые фигуры в нашем кругу. А нас пригласили как семью.
Он взял газету, сложенную на кресле, и направился в спальню, отрезая любое дальнейшее обсуждение.
Мама подошла и обняла меня, но в её объятиях я почувствовала лишь смирение.
— Папа прав, милая. Мы ведь семья. Мы должны быть вместе. — Она поцеловала меня в макушку. — Пойду, прилягу. Голова что-то болит.
Я лишь слабо улыбнулась в ответ. Ужин так ужин. Единственное, что хоть как-то утешало: среди множества глаз «мистер Совершенство» будет вынужден соблюдать этикет...
Утро девятнадцатого декабря, субботнее, не задалось с самого начала. Я разбила тарелку, хотя папа шутил, что это к счастью. Даже Одетт укатила со своим юристом куда-то гулять по городу. А мне так нужен был хотя бы час её поддержки по телефону. Потом началось сумасшедшее обсуждение платья. Мама настаивала на бежевом платье в пол, папе нравилось атласное чёрное, но я выбрала серое с блёстками.
Я достала из шкафа свою самую роскошную вещь — платье Bob Mackie, которое Одетт со своим фирменным смехом вручила мне на восемнадцатилетие со словами: «Сияй, моя рыжая чертовка!»
Тогда это казалось шуткой. Теперь же его тяжесть, расшитое жемчугом и бисером, ощущалась как доспехи. Каждая бусина была каплей уверенности, которая мне так была нужна. Одетт явно знала, что мне дарить.
Я не стала делать макияж. Это же не смотрины. Буду в их изящной упаковке, но со своим лицом.
До особняка в Суррее мы ехали целый час. Все шестьдесят минут я пересчитывала бисер на своём платье. Делала вид, что слушаю папины деловые рассказы и мамин смех, но тревога и волнение поглаживали меня по голове. Хотелось открыть дверь и наполнить салон холодным воздухом. И сбежать. Но подвести папу я не могла. Он прав, для него это хороший шанс выбраться из середины и стать успешнее.
Наконец, мы миновали тёмный лес, и машина подкатила к чёрным кованым воротам. За ними, в глубине ухоженного парка, стоял большой, освещённый, надменный особняк. А внутри меня ждала встреча... С ним.
Рождественский ужин у Эвансов
Кто здесь рыцарь, а кто — враг?
Глава 8
19 декабря 1989 года, Лондон
«Да кто он такой, чтобы воображать себя... кем? Высокомерным кавалером из позабытого романа? Принцем на белом коне, сошедшим с небес, дабы облагодетельствовать смертную? Или просто тем, кто решил, будто вправе управлять моей волей?
Мои извинения, но он ошибся мишенью.
Пусть вершит свои порядки среди послушных ему особ, в своём стерильном, до абсурда «идеальном» мирке. Они — его послушные игрушки. А я? Я — его личный вызов».
Я не отводила взгляда, цепляясь за его ухмылку. Мои глаза, как и его, искали, но если он, казалось, наслаждался игрой, то я отчаянно выискивала хоть каплю сомнения в этом наглеце. Внезапно — прикосновение. Его пальцы сомкнулись на моей руке, и по телу разлилось странное тепло, а затем пробежали мурашки. Я не могла понять, было ли это от его касания или от подступающего к горлу раздражения.
— Я жду извинений, — в его взгляде мелькнула неожиданная нежность.
— Я не обязана. И мне не за что извиняться.
— Хотя бы за то, что ты красива, — он подарил мне эту улыбку.
Меня чуть не вывернуло наизнанку. Этот пошлый флирт, который мы с Одетт высмеивали в колледже, ему откровенно не шёл.
— Ты точно Дилан Эванс? Мне казалось, ты не опускаешься до уровня мелких обольстителей. Знаешь, как в семнадцатом веке называли таких?
Я наклонилась так близко, что шептала прямо ему в ухо, чтобы слышал только он:
— «Волокита». Или, если быть чуть изысканнее, «галант» — но это для тех, кто хоть немного образован. А вот тех, кто груб и прямолинеен, звали «сластолюбец».
Он откинул голову и тихо, глубоко рассмеялся.
— Ну что ж, мисс Конли, — произнёс он почти с уважением, глядя мне в глаза. — Кажется, я нашёл свою «недотрогу».
Невольная улыбка тронула мои губы. Неужели он и правда готовился к нашей встрече? Или его эрудиция простиралась куда дальше, чем я предполагала? Он так непринуждённо жонглировал терминами, даже бросив отсылку к «недотроге» Эндрю Марвелла.
— Какая интересная у нас с тобой дружба, — усмехнулась я. — Галант и Недотрога.
— Дружба? — в его взгляде что-то дрогнуло. Прозвучавшее слово, казалось, кольнуло его. Но что ещё это могло быть? Мы едва знакомы. Начальная стадия дружбы, не больше. — Я думал, что мы...
— Дилан, вот ты где, — томный женский голос разлился по холлу.
Подняв голову, я увидела Сару. Она стояла на лестнице, словно позируя для портрета. Волосы были идеально уложены, а бархатное розовое платье, несомненно, было призвано подчеркнуть каждый изгиб её фигуры. Она начала свой медленный, постановочный спуск. Дилан мгновенно отдёрнул руку, и в этот миг мне стало ясно: его мимолётная «нежность» была не более чем хорошо сыгранной сценой. Он был как зашифрованный текст. Не прочтёшь без дешифратора и целой армии толкователей.
Он подал Саре руку. Последние ступеньки она преодолела с такой выверенной, почти балетной грацией, что, наверное, ждала, что все мы тут же рухнем перед ней ниц. Что ж, её ждало разочарование. Я не собиралась.
— Пойду, поищу родителей, — сухо бросила я, разворачиваясь в сторону соседней гостиной.
Людей было совсем немного. В воздухе витала знакомая, изысканная мелодия Моцарта — я узнаю его с первых, безошибочных аккордов. Папа стоял в плотном кругу важных джентльменов, а мама элегантно расположилась на диванчике с не менее элегантной дамой.
Я медленно подошла, стараясь ни на кого не смотреть.
— Всё хорошо, милая? — спросила мама.
— Да. Ёлка впечатляет. Балерины — восхитительны.
Незнакомка слегка изогнула губы в улыбке.
— Мой сын с утра терроризировал всех декораторов, добиваясь именно этого «амплуа», — произнесла она, сканируя меня взглядом.
Догадка подтвердилась — это миссис Эванс. Тот же пронзительный взгляд, разрез глаз, даже эта характерная форма губ.
— Простите за отсутствие должных манер. Фет Конли, — представилась я, стараясь держать марку.
— Да, я наслышана... — она продолжала изучать меня, словно редкий образец в своей коллекции.
— Я же говорила, миссис Эванс, моя дочь — само совершенство, — мама, как всегда, не упускала возможности выгодно меня преподнести.
Было кристально ясно, что за нашими спинами уже всё давно решено. Но я не собиралась так просто уступать этой невидимой, но давящей скале обстоятельств.
— Меня обсуждаете, мама? — раздался за моей спиной знакомый голос.
Я не оборачивалась. Не хотела лишний раз привлекать к себе внимание.
— Мы с Диланом решили поехать в Париж на Новый год, — защебетала Сара, словно не замечая нарастающего напряжения.
— У Дилана были более важные дела, не так ли, сынок? — миссис Эванс строго посмотрела на него. — Твой диплом. Ты не забыл?
— Я всё успею, — голос Дилана был ровным, но в нём чувствовалась стальная нотка.
19 декабря....
Безумие — это изводить себя мыслями о нём все эти бесконечные часы напролёт...
Глава 9.1
20 декабря 1989 года, Лондон
«Будь смелым, мальчик мой влюблённый,
На свет печали не яви.
Не то от Сельи непреклонной
Ты будешь тщетно ждать любви...»
Томас Кэрью, «Смелость в любви»
Мама осыпала меня напутствиями, провожая на чаепитие к миссис Эванс — от выбора наряда до причёски. Ночь я почти не спала и надеялась отоспаться хотя бы до десяти, но родители решили, что семь утра — идеальное время для сборов. Мама настаивала на платье с цветочным принтом, но я надела вязаную кофту и длинную шерстяную юбку. На дворе стоял декабрь, а не весна. Я не собиралась болеть ради показухи. У двери ждали мои белые сапожки на шнуровке. Никакого макияжа, распущенные волосы и пустой, уставший взгляд — вот моя роль на сегодня.
Их водитель смотрел на меня снисходительно. Видимо, он уже давно научился безошибочно отличать элиту от простых смертных. Но, несмотря на наш статус, я улыбнулась ему — меня учили ценить людей, а не их положение. Пусть знает.
По его растерянному лицу было видно, что он этого не ожидал. И в ответ его лицо озарила улыбка — маленький лучик надежды, что дорога до особняка Эвансов пройдёт в приятной обстановке.
Так и вышло. Он рассказывал о своей семье, детях, о щемящей тоске по ним. Эта работа — его единственный заработок.
Всю дорогу мы провели в тёплых, душевных беседах. Я даже порекомендовала пару книг о любви — ведь его жена, как выяснилось, любила читать.
Когда ворота особняка распахнулись, я невольно съёжилась. Он это почувствовал – и его улыбка уступила место настороженной серьёзности. Мы оба играли свои роли.
На улице стоял Дилан. В тёмной водолазке, клетчатых брюках, с зализанными назад волосами. На плечах — накинутое пальто. Он смотрел на подъезжающую машину. Или на меня. А я, заворожённая, не могла отвести от него взгляд. В голове сами собой зазвучали строки Кэрью, и я начала бубнить их себе под нос:
«Не расцветёт она пред ним.
Но, если луч звезды дневной
Ворвётся пылко в мир земной, —
Цветок прелестный в тот же миг
Откроет солнцу чистый лик».
— Всё в порядке, мисс? — тихо спросил водитель, глядя на меня в зеркало заднего вида.
— Всё хорошо. Просто вспомнилось.
Машина остановилась, и Дилан тотчас открыл дверцу. Я протянула руку, и он помог мне выбраться.
— Рад тебя видеть, «недотрога».
— Я бы ответила тем же, но это прозвучало бы как издевательская лесть. Как любезно с твоей стороны, что по маминому распоряжению ты составишь мне компанию. Я ведь не ошиблась, и чай мы будем пить вместе?
— Нет. Чай — с мамой. А вот после — кофе со мной.
Я на мгновение застыла. Наше последнее кофе закончилось его уходом и моими сомнениями. Но на этот раз я не стала сопротивляться. Острую шпагу своей резкости решено было вложить в ножны. Хотя бы на время. Мне хотелось узнать его ближе. Не из-за родительского давления, твердившего, что он — «идеальная партия». А потому что под маской ухоженного красавца из высшего общества я разглядела целеустремлённого юношу, который, как и я, играл не свою роль.
— Хорошо. Тогда я буду держать мысли при себе. Вдруг снова задену твоё чувство юмора. А точнее — вдруг ты снова сделаешь вид, что его не понял.
Дилан поднёс мою руку к губам. Тепло разлилось мурашками, а грубая шерсть свитера под пальто вдруг показалась невыносимо колючей. Надо было надеть что-то тоньше…
— Смотрю, у тебя сегодня хорошее настроение. Мне нравится. Постарайся сохранить его до нашей прогулки.
Я взяла его под руку, и мы направились к дому. Дилан вёл себя как галантный кавалер, и это завораживало. Сняв в холле моё пальто, он внимательно окинул взглядом мой наряд. Что ж, да. Неброско. Небогато. И совсем не в стиле его Сары.
— Мне нравится, что ты остаёшься собой, — сказал он.
— Спасибо. Я не люблю показную клоунаду. Один знакомый как-то обронил эту фразу, и я её запомнила.
Дилан улыбнулся. Он оценил. Казалось, мы начали понимать друг друга в нашей битве умов. В его серых глазах я разглядела проблески робости и нежности — несколько страниц его пока ещё незнакомого характера я пролистала с высоко поднятой головой.
— Хороший у тебя знакомый... — он наклонился, и его шёпот обволакивал меня, лениво касаясь шеи. — Но я тоже не люблю клоунаду. А вот быть «просто другом» не в моих правилах.
Он отстранился. А я, словно припорошённая этим признанием, застыла на месте. Возникло ощущение, будто мы перенеслись в XVII век, и он, галантный обольститель, методично пробивает бреши в обороне моего сердца. Будь на мне перчатки, я бы, наверное, швырнула ему одну в лицо. Хотя нет... Платок подошёл бы куда лучше. Его уровень флирта с каждой встречей становился всё опаснее.
Лондон 1989
Барри Эванс и Клер Эванс. Родители Дилана и Люка.
Люк Эванс
Глава 9.2
На белоснежном диване сидела его мама. Один лишь её наряд — элегантный брючный костюм, аккуратно уложенные русые волосы и доброжелательная улыбка — уже вселял в меня спокойствие.
— Как я рада, что ты приехала. Присаживайся, пожалуйста, поближе. Вчера мы совсем не успели толком познакомиться. Надеюсь, вечер не оказался для тебя утомительным?
Я заняла место рядом. В ту же секунду горничная налила чай в тончайшую фарфоровую чашку.
— Нисколько. Ужин был замечательный.
— Мой сын ведёт себя прилично? — она внимательно следила за моей реакцией.
Я изо всех сил сдерживала себя, не желая выдавать ни единой эмоции.
— У вас замечательный сын, миссис Эванс. Умный, начитанный и тонко разбирается в литературе.
— Когда-то он и правда любил читать. Сейчас, конечно, его интересы сместились. Строит планы на будущее. Муж вложил в него всё — основы ведения бизнеса, стратегии успеха...
Да, родители всегда лепят из нас подобие себя. Мои — тоже, но не давлением, а мягким направлением. И я им благодарна. Мы — не копии своих родителей. Мы — продолжение. Следующая глава семейной саги, где собраны самые лучшие их черты.
— Для мужчины это похвально, — я отпила глоток тёплого чая. Сладковатого, с лёгкой терпкостью.
— Молока? — спросила горничная.
— Спасибо, не нужно.
— Значит, ты окончательно решила связать свою жизнь с издательством? — прозвучал вопрос от миссис Эванс.
— Пока это лишь первоначальный план. Не могу ручаться за будущее — оно непредсказуемо. А сейчас я полностью поглощена учёбой, наслаждаясь каждым моментом в мире литературы.
— Образование, конечно, тоже ценно, — с холодком заметила она, и в её тоне я безошибочно распознала разочарование.
Миссис Эванс явно не собиралась тратить время на бессодержательные беседы. Она изящно, но неуклонно вела меня к мысли, что её сын — моя единственная и самая выгодная «партия». Стало ясно, откуда у Дилана эта патологическая непереносимость отказов. Только Дилан действовал куда прямолинейнее.
— Спасибо, — пробормотала я.
— Какие планы на Рождество? — спросила она, протягивая горничной свою чашку. — Молока, пожалуйста.
— Проведу его с семьёй. Дома. Приготовим с мамой чизкейк «Сан-Себастьян». Будем наслаждаться обществом друг друга, подарками, музыкой...
— Очень мило, — она не переставала меня изучать. — Не хотите присоединиться к нам?
Я боялась ответить неправильно, но праздновать с ними точно не хотела.
— Я невероятно признательна за ваше приглашение и искренне надеюсь, что вы меня поймёте. Но Рождество — это исключительно семейный праздник. И лично мне хотелось бы провести его не в парадном платье, а в пижаме, весело болтая с папой и обнимая маму на диване.
— Разумеется. Семья — это превыше всего.
Последующий час пролетел в её монологе о семейных ценностях, браке, достижениях. Но Дилана она ни разу не упомянула. Зато о Люке рассуждала охотнее — какой он «сопливый мальчишка», ещё не способный постичь отцовские бизнес-стратегии. Мне даже стало его жаль.
Я украдкой бросала взгляды на дверь, медленно потягивая остывший напиток, и моё недоумение лишь росло.
— Дилан сказал, что вы договорились выпить кофе в городе, поэтому не буду тебя задерживать. Мне было очень приятно провести с тобой время. Буду рада видеть тебя в нашем доме.
Миссис Эванс поставила чашку и встала. Я машинально поднялась вслед за ней. Она приблизилась и едва заметно поправила мой свитер.
— До встречи, — холодно обронила она и вышла.
Распахнув дверь, я обнаружила Дилана, беседующего с Люком.
— Она твоя, — бросила ему мать и тут же скрылась.
Эти слова прозвучали как приговор, лишая меня воздуха. Будто я только что покинула алтарь, а не просидела час за чашкой чая. Люк улыбнулся, его шаги были быстрыми, когда он подошёл ко мне.
— Мама, наверное, утомила? — спросил он.
Я, даже не взглянув на него, отрицательно покачала головой. Дилан наблюдал за мной с той самой самодовольной ухмылкой. Мне до боли хотелось кофе. И срочно покинуть это место.
— А может, куда-нибудь рванём, оторвёмся? — Люк буквально фонтанировал вопросами.
— У нас иные планы, — жёстко бросил Дилан, направляясь ко мне.
Люк обречённо плюхнулся на диван.
— Ладно-ладно, — махнул он рукой. — Принесите мне чаю! — крикнул он, скорее себе, чем горничной.
— Поехали? — Дилан протянул ладонь, и я вложила в неё свою.
Через холл мы шли уже, держась за руки. Он ловко помог мне надеть пальто и, снова перехватив мою руку, повёл к своей машине. Последние крохи сопротивления без следа растворились.
Будь смелым, мальчик мой влюблённый...
Этот юноша, делящийся со мной последним кусочком булочки с маком, точно заслуживал того, чтобы его любили…
Глава 10.1
Айви Эванс
Записей с конца декабря 1989-го по июнь 1990 года в дневнике почти не было. Лишь обрывки фраз, вклеенные билеты в кино, фантики от конфет. И много-много совместных фотографий. Как позже рассказывала мама, это было их «нежное время» — месяцы, заполненные не вещами, а мгновениями. Он дарил ей не бриллианты, а прогулки и ожидание под окном её аудитории.
Они не отлипали друг от друга. Две половинки одного грецкого ореха — вот как Фет называла их отношения. С друзьями они собирались в квартире Дилана. Мама говорила, Фет тогда парила на седьмом небе. Да и Дилан, хоть и держал марку, с ней изменился. Им завидовала пол-колледжа. Идеальная пара: он — лучший выпускник, она — лучшая на потоке литературы.
Фет всегда сидела рядом, пока он ночами корпел над дипломом. Два студента, которые на полгода украли у мира тихое, ничем не омрачённое счастье.
10 июня 1990 года, Лондон
«Сегодня он подарил мне мир...»
Дилан держал меня за руку, а глаза были завязаны атласным платком. Так любимый человек решил вручить мне подарок на девятнадцатилетие. Я была уверена — он везёт меня на очередную вечеринку.
— Готова? — он обнял меня сзади, и его губы коснулись шеи.
— Да, — пробормотала я, пытаясь изобразить улыбку.
Повязка спала. Передо мной стояло ветхое двухэтажное здание. Красный кирпич, огромные окна, арка из белого камня, а на двери висела табличка «Продано».
— Знакомься. Гостиница мистера Эванса, — Дилан сжал мою руку. Он смотрел на здание как мальчишка на новую игрушку.
Я радовалась за него. Он так горел этой идеей и параллельно с написанием диплома составлял бизнес-план. А теперь мы стояли у его первого будущего проекта. И я была счастлива, что разделяю это событие рядом с ним.
— Хочешь посмотреть, что внутри? Пока пусто, но я расскажу, каким всё будет.
Я кивнула.
Помещение встретило запахом пыли, темнотой и старой мебелью, погружённой в глубокую тишину. И всё же, слушая его, я впервые увидела другого Дилана — не наследника, а настоящего созидателя, пылающего своей мечтой. Того, кто действительно сможет покорить мир.
Он поцеловал мне руку, а затем, словно одержимый, подбежал к окну и принялся отрывать клочок пыльной тюли. Ткань скрипела, сопротивлялась его напору, но я лишь смеялась, наблюдая за его упрямыми, почти мальчишескими попытками.
Когда смятый, потрёпанный лоскуток наконец оказался в его ладони, Дилан торжественно, как будто неся нечто драгоценное, подошёл ко мне.
— Я люблю тебя, Фет Конли.
В этот миг он опустился на одно колено. Я вздрогнула, чувствуя, как по щекам тут же хлынули слёзы. Я не была наивной, чтобы не понять всей значимости этого жеста. Страх и восторг схлестнулись внутри, закручиваясь в тугой, колючий комок прямо под сердцем. Сколько раз я читала о таких моментах в романах, сколько раз видела в фильмах! И вот он, здесь, передо мной... Мужчина, что был моей опорой, смотрел на меня своим ясным, нежным взглядом. Держал в руке этот нелепый, пропахший пылью кусочек ткани. И в этот миг всё вокруг стало безупречным. Даже эта полуразрушенная комната, казалось, замерла, вдыхая новую жизнь. Потому что это было начало. Начало нашей с ним новой, взрослой истории...
Наконец, его голос, громкий и чёткий, словно специально, чтобы разорвать пелену моих мыслей, прозвучал:
— Ты выйдешь за меня? Я хотел сделать это с кольцом. Оно ждёт в машине, — он кивнул куда-то за окно. — Но я решил, что наш день должен начаться именно здесь, именно сейчас. И этот лоскут... — он осторожно разгладил его большим пальцем, — он будет нашим талисманом.
И это был Дилан. Мой Дилан. Иногда до зубовного скрежета невыносимый, иногда удивительно скучный, но в этот момент — он был абсолютно, без остатка мой.
— Да-а-а, — выдохнула я сквозь слёзы.
Он аккуратно завязал тюль вокруг моего пальца, поднялся и закружил меня в воздухе. А я лишь смеялась сквозь рыдания, не в силах понять, где заканчивается счастье и начинается он. Всё вокруг превратилось в цветное пятно, а он, не переставая, выкрикивал моё имя. Я вцепилась в него, обхватив его шею, прижалась к груди и закрыла глаза.
Дилан остановился, и его губы закрепили наш союз. Его печать.
Голова кружилась не только от его кружения, но и от той любви, что распирала меня изнутри, от тех чувств, которые не находили слов.
Он остановился и гладил рукой мои раскрасневшиеся щёки. Мои губы пылали. А он продолжал смотреть на меня, словно боясь спугнуть это мгновение. Мгновение, когда я сказала «да».
Глава 10.2
Словно герои романа после важнейшего признания, мы не знали, что сказать дальше.
— Когда ты смущаешься, то становишься такой беззащитной. Мне нравится, — улыбнулся он и положил свою руку мне на колено.
— Я вот привыкну к твоим комплиментам и буду всегда ходить смущённой.
— Будь смущённой только для меня. На людях не стоит показывать свои слабости, Фет. Слабость — это порок.
— Быть собой — это не слабость, — возразила я, но голос прозвучал тише, чем хотелось.
— Поверь мне... — он мягко перебил меня, повернул на главную дорогу и включил музыку.
Мы ехали по улицам Лондона. Я не осмелилась настаивать. Где-то он, наверное, и прав. Но играть роль без чувств — уж точно не про меня.
Дилан держал мою руку, иногда поднося её к губам. А я смотрела на него и рисовала в голове нашу жизнь. Какой она будет. Как мы будем строить его гостиницы... Воспитывать детей...
— Не устала? — спросил он, притормаживая у дома Одетт.
— Нет. Я бы провела с тобой весь день... — вырвалось у меня, и я почувствовала, как залилась краской.
Мы до сих пор не переступали ту самую «черту морали», как говорила Одетт. Но сегодня... сегодня мне казалось, что я наконец готова. Он-то всегда намекал. Это я его останавливала, когда поцелуи затягивались. Да, я старомодная девушка из романа.
— Одетт обидится, если мы опоздаем, — он обернулся, и в его взгляде читалось обещание целой главы, которую нам только предстояло написать. — А потом... я весь твой.
Не успела я ответить, как дверь распахнулась и на улицу выскочила Одетт с воздушными шариками и бумажным колпаком на голове, напевая «С днём рождения».
В дверном проёме, смущённо улыбаясь, показался Бернард в парике и с клоунским носом. Да, моя подруга умела быть такой убедительной.
Она бросилась обнимать меня, и мы запрыгали на месте, словно школьницы. Взяв меня за руку, Одетт увлекла меня в дом, где в гостиной уже ждали все мои сокурсники. Их пение и смех наполняли комнату, но я почти не думала о своём дне рождения. Передо мной стояла лишь одна картинка: Дилан, опустившийся на колено, и его заветная фраза «выходи за меня».
— Ну что, моя литературная принцесса, — Одетт подбежала к креслу, схватила огромную коробку и водрузила её мне в руки. — Твой подарок!
— Что это? — удивилась я.
— Открывай быстрее! — она сжала кулачки в нетерпении, подпрыгивая на месте.
Все смотрели на меня, а я, как всегда, чувствовала себя неловко от такого внимания. Я поставила коробку на пол и открыла её. Внутри лежал большой кожаный чемодан, обклеенный наклейками наших с ней любимых групп.
— Чемодан? — переспросил Дилан, его голос прозвучал ровно, но с лёгкой ноткой недоумения.
— Да, мой дорогой друг! — парировала Одетт. — Доставай и открывай!
Я подняла яркое чудо и, щёлкнув замками, замерла. Внутри аккуратно лежали клетчатые майки, шорты, юбки, красный берет и блокнот с надписью, выведенной рукой Одетт: «Для новых историй».
— Я помню, ты когда-то давно мечтала оторваться в Париже. Мы там с тобой были лишь проездом. Предлагаю провести это лето там. Согласна?
Она смотрела на меня так умилительно, что я невольно повернулась к Дилану.
— Только посмей ей запретить! — тут же набросилась на него Одетт. — Если она не поедет, вычеркну тебя из своей телефонной книги навсегда!
— Я не против, — спокойно сказал Дилан. — Если моя невеста... — он сделал акцент на этом слове, и в комнате повисла тишина.
Все снова уставились на меня. Одетт подскочила ближе, взяла меня за руку и уставилась на серый лоскуток на моём пальце.
— Ты что, сделал ей предложение этой тряпкой?
— Это не тряпка, — возразила я, чувствуя, как защищаю нашу только что родившуюся легенду. — Это больше, чем кольцо.
Я посмотрела на Дилана — он был спокоен. Мне нравилось, что он никогда не воспринимал её выходки всерьёз.
— Так вы что, женитесь? — Бернард хлопнул Дилана по плечу.
— Да. Мы женимся, — Дилан протянул мне руку.
Я встала, и он обнял меня, а я в это время сжимала в руках красный берет, снова вспоминая Лесли. Интересно, как бы она отреагировала? Мы же тоже мечтали о Париже...
И теперь я точно знаю: и Одетт, и Дилан — это её подарки мне. Её способ оберегать меня оттуда, с небес. Чтобы я могла сдержать своё обещание: любить — за нас обеих.
Одетт обняла нас.
— Как я рада! Но если не будет нормального кольца, я прямо в костёле буду кричать, что против! Ну так что, отметим девичник в Париже?
— Бернард, а ты не хочешь со мной поехать в Париж? — спросил Дилан.
Все заулыбались.
— Устроим романтик на четверых, — бросил Бернард.
Я посмотрела на подругу. Она улыбалась.
— Вы что, встречаетесь? — тихо спросила я, но меня услышали все.
Одетт взяла Бернарда за руку, и на её лице расцвела самая счастливая улыбка.
Глава 11
17 сентября 1990 года, Лондон
«Лето было прекрасным. Я так много хотела успеть написать, но Дилан и Бернард исписали мой блокнот до самого корешка смешными рожицами. Мой будущий муж не оставлял мне ни минуты наедине с собой, и я не жалела. Мы могли часами просиживать в «Ле Дё Маго», притворяясь наследниками Хемингуэя, а потом, подхваченные порывом, отправлялись на набережную Сены и танцевали под аккордеон. Париж пульсировал бесконечностью, как и наша молодость.
Столько открытий! И столько фотографий я никогда не делала. Альбом ломился от воспоминаний, от ярких романтических вечеров, которые дарил мне Дилан. Вчетвером мы наслаждались жизнью, строили планы и мечтали всегда оставаться такими. Семья Эванс и, я надеюсь, в будущем — семья Патель. Бернард признался на днях, что созрел. Осталось дождаться, когда моя беззаботная подружка тоже...
Я так не хотела возвращаться. Ведь там, в тёплом воздухе Прованса, нам никто не мешал и не диктовал правила. Как хорошо, что Одетт уговорила Дилана остаться в Биаррице подольше. Весь август пролетел под негласным знаком «Прощай, Фет Конли» — прощай, безмятежная свобода. Мои слёзы, когда мы уезжали, были не от мысли об учёбе или закончившемся лете. Они были о грядущем: официальной помолвке, которая ждала меня в его родовом особняке в Суррее...»
Две недели миссис Эванс посвятила тому, чтобы вдолбить в меня правила предстоящего ужина. Я лишь слушала её бесконечные наставления, разглядывала черты лица и улавливала в них отражение Дилана. Она была холодно красива. Серые глаза. Губы, всегда подчёркнутые бледно-розовой помадой. Эта женщина виртуозно умела себя преподнести. На каждой встрече она выглядела так, будто только что сошла с глянцевой обложки. И каждый раз на меня ложился её тяжёлый, оценивающий взгляд — молчаливое напоминание, что я не умею так одеваться. И так же молча я не умела сопротивляться её напору. Соглашалась на всё. Кто я, и кто она — женщина, проведшая сотни таких мероприятий?
Хотя, признаюсь, я бы предпочла скромно посидеть за столом с самыми близкими. Но, увы. Скромность — это камерный роман для избранных. А высший свет — громоздкая сага, где у каждого тома своя цена.
Люк как-то остановил меня в коридоре и по-дружески посоветовал: «Просто кивай. Не перечь маме». Помолвка главного наследника — это не праздник. Это событие.
Самое важное для статуса этой семьи.
Дилана я слёзно просила не превращать наш день в маскарад для незнакомых людей. Но он отвечал одно и то же: «Привыкай. Твоя фамилия — Эванс. Это знак качества».
Все вокруг только и говорили: «Знак качества»...
Клеймо. Вот что это на самом деле.
Внутри я бунтовала, но внешне хранила молчание. Не оспаривала ни единого пункта в бесконечных списках гостей. Мать Дилана за лето провела целое расследование, собрав досье на каждого, с кем я общалась, раскрывая всю мою подноготную. Эта тщательность порождала глухую, бессильную ярость. Но даже папа, пытаясь унять мой внутренний протест, говорил: «Это норма, Фет. Норма для людей их круга».
И каждый раз, когда я, надув щёки или ссутулившись от очередного «Ужасный цвет платья», «Фет, улыбнись», «Фет, спину прямо», влетала в его кабинет и валилась в кресло, Дилан подходил и обнимал меня:
— Терпения, моя книжная мечтательница. Осталось пережить свадьбу. Потом уедем в наш дом на Кентиш-Лэйн, и всё это закончится. Ты сама будешь решать, как устраивать ужины. Без мамы.
Однако это лишь усиливало мою тревогу. Я уставилась на газету, где крупным шрифтом кричали о принцессе Диане: её браке, слухах о разводе, её откровениях. Меня охватило зловещее предчувствие. Дилан говорил, не замечая моего отсутствия, а я смотрела на неё — женщину в белом, с идеальной, но такой хрупкой улыбкой. И мне предстоит точно так же улыбаться. Играть роль будущей миссис Эванс на собственном празднике.
— Дилан, — я повернула голову. — А если я всё провалю?
— Не провалишь. Я буду направлять. Помогать! Фет, — он взял меня за руку, сжимая крепко, — первое время будет сложно. Но не принимай всё близко к сердцу. Помни, ты — моя невеста. Ты — мой статус. — Он поцеловал меня в лоб, словно оставляя печать. — Так, отставить панику. Помоги выбрать цвет обоев для отеля.
Я лишь кивнула, цепляясь за эту задачу как за спасательный круг. Это хоть на миг отвлекло. Но внутренний холод не отступал. Роль... Статус... Какое же бремя. Иногда мне казалось, что лучше бы я родилась в прошлом, где всё было бы проще... Но тут же одёрнула себя: вру. Никогда не бывает просто — не быть собой.
В день помолвки, восьмого октября, помощница Клер принесла мне три платья. Я смотрела на них. Безусловно, красивые. Модные. Дорогие. Меня ждала такая же жизнь — дорогая, показная. Паника снова обняла меня так крепко, что я начала тяжело дышать. Я не могла все эти дни нормально учиться. Теперь я поняла, что такое предсвадебная депрессия. И это лишь помолвка! Что же будет в день свадьбы? А она не за горами. Миссис Эванс не хочет ждать до лета. А мне бы закончить колледж, получить диплом... Всё-таки я надеялась, что Дилан её уговорит.
— Всё ещё не можешь выбрать? — в комнату без стука вошла мать Дилана.
— Пока нет, — я сбросила с себя строгое шёлковое платье-футляр цвета шампань.
1990 год
Париж, 1990 год
Фет и Дилан
Глава 12.1
8 октября 1990, Лондон
«Если всё прочее сгинет,
а он останется — я ещё не исчезну из бытия;
если же всё прочее останется, но не станет его,
Вселенная для меня обратится в нечто огромное и чужое,
и я уже не буду больше её частью...»
«Грозовой перевал»
«Я осознала, как несправедливо была критична к миру светского общества. К моему удивлению, он порой полон истинной доброты. Волнение — это лишь питательная среда для наших страхов, которая застилает глаза. И тогда не замечаешь, что всё то помпезное, что Клер выстраивала для нас с Диланом, делалось ради сына. Ради семьи, а не просто ради фамилии. Она любит его, как любая мать, желающая своему ребенку только лучшего. Наверное, все матери таковы. Моя мама ведь тоже желает мне добра, просто без той роскоши, к которой мы так и не привыкли...»
Девушки суетились вокруг меня, словно вокруг безжизненной куклы. Я лишь покорно ждала, втайне моля взглядом дверь, чтобы вот-вот ворвалась Одетт со своим безумным смехом и спасла меня. Но протокол, который неумолимо отсекал моих близких, держал её в зале. Им было дозволено ждать лишь в гостиной, и это при условии, как уточнила Клер, «учитывая желание Дилана». А он, конечно, планировал общаться с теми, кто выгоден его будущим гостиницам.
Наш выход ещё ждал своего часа. А помолвка, согласно расписанию, уже шла полным ходом: шампанское и светские беседы без нашего участия. Гости собрались, их голоса и музыка доносились до второго этажа. Одна из девушек аккуратно надела мне на запястье браслет: мелкий жемчуг с золотым замочком и крохотными камушками. Мамин. Единственная частичка подлинности во всем этом маскараде. И то лишь потому, что Клер соизволила разрешить.
Помощницы хранили молчание. Я пыталась заговорить с ними, рассказывая о книгах, но их дежурные улыбки, казалось, отгораживали меня. Я чувствовала себя чужой даже среди прислуги.
Но затем третья девушка, с красивыми голубыми глазами и нежными чертами лица, наклонилась и тихо прошептала:
— Эти пигалицы выплясывают перед хозяйкой. Мне понравился ваш рассказ про «Грозовой перевал», завтра возьму в библиотеке. Вы прекрасны. И очень добры.
Я улыбнулась. Её слова растеклись по телу мурашками. Значит, не всё так плохо.
Они отошли, и я посмотрела на себя. Мои волосы уложили в строгий пучок, выпустив несколько искусственных локонов. Макияж — сдержанный, в тон платью. Только розовая помада нарушала монохром.
После шампанского в гостиной мы с Диланом должны были спуститься и стать главным экспонатом вечера: стоять, улыбаться и ловить на себе восхищённые и оценивающие взгляды. Я не могла подойти к гостям первой — только рядом с ним. А ещё будут журналисты... Меня спасала лишь одна мысль: он будет рядом.
— Готова? — голос Клер Эванс заставил меня вздрогнуть.
Она вошла в голубом обтягивающем платье, сверкая украшениями. Статная, безупречная. Мы смотрелись скорее как мать и дочь, а не свекровь и невестка.
Она создала идеальный образ.
— Уберите эту шпильку с цветком, — её пальцы легонько щёлкнули у моего виска. — Никаких украшений в волосах. Она должна выглядеть естественно, но безупречно. И... — она бросила взгляд на мамин браслет. — Ладно, его оставим. Я помню, ты просила. Теперь в кабинет, там ждут Дилан и мой муж. Нужно сделать пару снимков для заголовков газет.
Фотосессия шла под безжалостную диктовку Клер: «Улыбнись... Шире... Не так напряженно... Смотри на него с нежностью...». Я выдохлась, а впереди маячили ещё четыре часа, превращающие меня в экспонат. Восковую фигуру из музея Мадам Тюссо, с застывшей, неестественной улыбкой.
Когда мы с Диланом, рука в руке, ступили в зал, я кожей ощутила каждый взгляд. Не одобряющий — а пристально изучающий. И среди этого моря чужих, холодных лиц я вдруг увидела их.
Мама и папа стояли, прижавшись к высокой колонне, словно стремясь раствориться в чуждой им роскоши.
Папа, обычно такой несгибаемый, съёжился, онемев от этой картины. Его кулак беспомощно сжимался и разжимался. Поймав мой взгляд, он передал такую щемящую боль, что у меня оборвалось что-то внутри. Он видел, как его дочь превратилась в застывшую куклу.
Мама... она не плакала. Но её улыбка, кривая, натянутая, словно тонкая плёнка, не скрывала страдания. Она поймала мой взгляд и тут же опустила глаза, будто боялась, что я прочту в них: «Мы совсем не так это представляли».
А потом подошла она. Сара. Чёрные волосы струились до плеч. Дорогие, но сдержанные украшения. Идеальная фигура модели. Всё при ней. Не кричащий образ, а изысканный. Серое платье струилось при каждом её движении. Её карие глаза сразу же впились в Дилана. А улыбка... это была не улыбка подруги. Она смотрела на него с восторгом. Всё её внимание безраздельно принадлежало ему.
Она виртуозно порхала в светской беседе, словно невидимыми нитями вплетая воспоминания об их общем прошлом, намекая на встречи в загородном клубе, где для меня не было ни одного шанса оказаться. Она стояла слишком близко, и её удушающий шлейф дорогих духов вытеснял тонкий аромат моих роз. Каждой клеточкой своего существа она кричала: я — лишь досадная временная помеха, случайная, легко стираемая ошибка в величественной биографии Эвансов. Иллюзия моей стойкости таяла с каждым её словом. С каждым едким намёком, с каждым рассказом о свежем разводе в их кругу, и её взгляд, полный завуалированного злорадства, скользил по мне. Насмешка, упакованная в изысканный шёлк.