Туман ложился на деревню, как забытая молитва — вязкая, безответная. Он полз по крытым соломой избам, затекал в щели, душил дыхание. Ни птиц, ни ветра — только сырость, и звон в ушах, будто кто-то шепчет из-под земли.
Кровь лилась по земле извилистой дорожкой, ведущей в лес, теряющейся в молочной пелене. Боги покинули это место. Оставили жителей деревни. Они не сгинули, не перестали слышать, а просто отвернулись. Оставили. Как оставляют больное дитя в лесу, чтобы не кричало по ночам.
Волхвы со старшей жрицей стояли у колодца. Глаза их были белыми, слепыми. Они не слышали, не говорили, не двигались. Лишь смотрели в бездонную пропасть.
В каждом окне стояли люди. Жители такие же молчаливые, застывшие, с белыми от слепоты глазами, будто заражённые туманом. Все лица смотрели в сторону колодца. Завороженные чем-то незримым.
И вдруг волхвы подняли головы, простерли руки к небу. Жрица ещё больше склонилась над колодцем, ещё чуть-чуть и упадет. И вспыхнуло пламя. Каждая изба, каждое дерево, каждый человек, скотина, все загорелось. Но никто не двинулся, не закричал. Пламя разгоралось, пожирая деревню. Дым смешивался с туманом, окутывая все серо-белым полотном. Деревня погибала. Медленно разваливались дома, падали замертво жители, не сводя взглядов с колодца пока лица их не обращались пеплом.
Мира проснулась в холодном поту. Страшное сновидение не хотело покидать ее думы, а в носу стоял едкий запах дыма и горящих тел.
— Ты бела будто тебя Мара во сне поцеловала. Что случилось? — спросила Зоряна, расчесывая волосы.
— Ничего. Сон другой привиделся.
— Сны дурные да в такой день. Что ж тебе приснилось?
— Не хочу говорить. Говорить о дурном значит беду накликать. Лучше забуду поскорее.
— Как скажешь, — ответила Зоряна, откладывая гребень и присаживаясь на край полати. — Ты придёшь на гуляния? — спросила она улыбаясь и заглядывая в глаза Миры с видом чистого дитя.
— Ты же ведаешь, что не любо мне туда ходить. Людей много, гуляют, пьют, пляшут. А я нелюдимка, так все молвят.
— Но сегодня гуляние в нашу честь. Я хочу быть там с тобой. Без тебя не буду пировати, — говорила Зоряна медовым голосом.
— Ты и покойника уболтаешь. Голос как мед, взгляд ласный. Хорошо, приду.
Зоряна подскочила, подобрала платье и подбежала к сундуку. Распахнула его и принялась доставать платья.
— Наряжаться будем! Сейчас отыщу самые красивые платья!
Мира с улыбкой наблюдала за сестрицей. Зоряна достала из сундука два платья. Одно — цвета спелой вишни, второе — цвета утреннего инея. Первый она приложила к себе, покрутилась, прищурилась, будто примеряла не платье, а судьбу. Второй протянула Мире.
— Этот тебе. Оно как твоя душа — тихое, но сияет как звёзды в небе, — сказала она, и в голосе её не было ни шутки, ни лести.
Мира взяла платье, провела пальцами по вышивке. Узоры, будто сотканные из света молний и звёзд, дрожали под её рукой. В груди всё ещё жила тревога, как отголосок сна, но рядом с Зоряной она чувствовала себя защищённой поболе, чем с пучком полыни в руках.
— А ты веришь, что сны — это знаки, посылаемые Богами? — спросила она, не поднимая глаз.
— Верю, — ответила Зоряна, перебирая ленты. — Но не все. Некоторые — просто тени, что проходят сквозь нас, другие — морок да игры нечисти. Но если сон не уходит, значит, он что-то хочет сказать.
Мира кивнула. Она не хотела говорить, что в том сне узнала лица. Деревня была не чужая. Колодец — тот самый, у старого дуба. И те, кто должен защищать, волхвы и жрица, и каждый житель… все они горели и обращались пеплом.
Снаружи раздался гул — барабаны, смех, топот. Праздник начинался. Ветер донёс запах медовухи, жареного мяса и свежих лепёшек. Зоряна подбежала к окну, прижалась лбом к стеклу.
— Рано начали. Только занялся рассвет. Неужто весь день гулять будут? — спросила немного испуганно Мира.
— Важный день. Наш день! А вечером купалье. Надо ж все успеть. От того и целый день гулять будем, — воодушевленно ответила Зоряна и пустилась в пляс по комнате.
— А как же работа? А как же скот?
— Не убежит работа, а скот уже папенька вывел, — сказала она, присаживаясь к сестрице. — Знаю, что не любишь ты в толпе быть. Гуляния пропускаешь, хороводы не видишь, но побудь сегодня со мной, — говорила она с улыбкой, но в речах ее сквозила едва скрываемая печаль.
Мира покосилась на сестрицу, всматриваясь в ее счастливое лицо. В глазах блестело предвкушение праздника, но таилось в них что-то тревожное. Будто и Зоряна чего-то боялась или ведала что-то, да сказать не решалась.
Солнце только поднялось над лесом, а деревня уже гудела. Избы раскрыли ставни, на завалинках появились женщины с корзинами полными явств, дети босиком бегали по росе. Возле колодца плескалась вода — молодки мыли волосы, вплетая в них полынь и мяту. Ветер доносил запах свежевыпеченных лепёшек, дым от печей стелился низко, смешиваясь с ароматом липового цвета. Мужики у ворот точили косы, переговаривались, но и в их голосах слышалась не работа, а ожидание веселья.
К полудню на поляне за деревней развернули ряды: глиняные кубки, вышитые рушники, венки из зверобоя и васильков. Девушки в белых сорочках с красной вышивкой водили хороводы, звенели бубенцы, играли гусли. Старики сидели в тени дубов, рассказывали сказания, а дети плели кукол из трав. Мира шла рядом с Зоряной, не спеша, вглядываясь в лица — все были как в сказке: раскрасневшиеся, светящиеся. Зоряна смеялась, угощала прохожих сушёными яблоками, а в её глазах плясал огонь.
Ближе к вечеру, когда солнце стало мягким и золотым, девушки начали плести венки. Кто-то пел протяжную песню, кто-то смеялся, кто-то смотрел в сторону леса, будто ждал знака. Мира стояла у края поляны, в руках держала венок из полыни, мяты, маков и васильков, а рядом — Зоряна, вся в цветах, с лицом, полным света и чего-то невыразимого. День ещё не закончился, но в воздухе уже витала ночь с её тайнами, кострами, шёпотом воды и пугающим пророчеством сновидения.