— Разве я была плохой женой?! Разве я в чем-то провинилась перед тобой?!
— Не начинай! Все решено, — мужчина раздраженно дергает плечом. — Хорошо бы хоть пару серебряных выручить за тебя…
Он разодет как на свадьбу. Потертый, но добротный, шитый шелком и мелким жемчугом жилет. Дорогого сукна сюртук. И светлые серебряные часы с цепью. Красавец, да и только!
Но это остатки роскоши. Я знаю, точнее, узнала недавно — муж мой отчаянный игрок.
Дом, повозку с лошадью, деньги — он проиграл все.
А что не проиграл, то спешно распродает, чтоб рассчитаться с долгами. В том числе и меня.
Ему нужно немного монет, чтоб уехать из города, где его все знает и показывают пальцами. Он хочет спрятаться от позора и начать новую жизнь.
И я в его планы не вписываюсь. Никак.
— Возьми меня с собой! — пытаюсь говорить твердо, а сама обмираю от страха. Будущее кажется мне ужасающим. Оказаться бесправной вещью в чужих руках это же конец света. — Я на тебя работать буду, я только ради тебя, я!..
— Да замолчи ты уже, — раздражено вскрикивает он, отталкивая мои слабые руки, цепляющиеся за его одежду. — Не позорь меня! Не понимаешь, что ли — нет у меня на тебя денег, нет! На что содержать тебя прикажешь?!
— Я буду есть один хлеб! И словом тебя не упрекну! Не пожалуюсь! Только с собой возьми!
— Один хлеб! — язвительно передразнил он меня. — Хлеб, вообще-то, тоже денег стоит! Об этом ты подумала?
Что-то он не думал об этом, когда ставил на кон наш дом…
Но я проглотила эти язвительные слова. Мне было страшно. Я отчаянно цеплялась за последнюю возможность уехать из этого города.
— Сухая корка раз в день, — говорю я, заглядывая ему в глаза. — Разве я много прошу? Я разделю с тобой все невзгоды, я…
— Невзгоды? Они настанут, если ты со мной увяжешься! Я из-за тебя не собираюсь нищенствовать, — уже зло продолжил он, накидывая на мою шею веревку и стягивая узел так, чтоб я не смогла высвободить голову из петли.
Из-за меня?! Хорошенькое дело! То есть, во всех бедах я виновата?!
— Так что давай, иди, — он грубо толкнул меня к помосту, с которого велись торги. — Ничего с тобой не случится. Зато в родном городе останешься. При месте будешь. Крыша над головой. И та самая корка хлеба. Чего тебе еще надо?!
В родном городе, где каждый на меня пальцем будет показывать и вспоминать, как я попала в рабство?!
— Я не пойду! Не хочу!
Ведь купить меня может любой. И жестокий тиран, и старый вонючий сластолюбец… Вон они как смотрят на меня из толпы, пуская слюни и облизываясь.
Один противный дед протянул руку, норовя похотливо ухватить меня за задницу. Но я яростно рявкнула, щелкнув зубами.
— Нос откушу! — рычу я. —Только тронь, попробуй!
Старик испуганно взвизгнул, отпрыгнул и неуклюже шлепнулся на зад, ругнувшись.
Хохот взлетает над толпой.
— Горячая какая!
Я сопротивляюсь, но меня оттаскивают от мужа, несмотря на мои вопли.
Упираюсь как могу, торможу ногами.
Дождь хлещет по плечам, невероятно холодно. Одежда прилипла к телу. Под ногами каша из воды и грязи.
А меня все тянут и тянут. Ну совсем как корову или овечку за жесткую веревку, петлей затянутую на шее. Я вцепляюсь в нее ногтями, но узел распустить не могу.
Муж мой стоит в толпе зевак. И делает вид, что меня совсем не знает.
Он отворачивает лицо, похохатывает, солидно так перехватывает трубку и рассуждает о погоде.
А от моего перепуганного взгляда отворачивается, словно от бьющего в лицо ледяного ветра.
Рядом стоят его родители.
Почтенный седовласый старик и пожилая женщина с сердитым лицом. Они что-то выговаривают своему сыну, показывая на меня пальцами.
На миг в моем сердце загорается надежда, что им удастся отговорить его от этого постыдного шага.
Я жду, что он все же услышит их слова, совесть в нем проснется. И он заберет меня с этого помоста.
— Ну, я же не животное! Я же живой человек! — кричу я им.
— Какой стыд! — сердито восклицает его мамаша, кутаясь плотнее в шаль. — Из-за ее поведения мы не сможем продать ее подороже!
— Неужели нельзя не кривляться и вести себя смирно и пристойно! — ворчит старик, притворно пряча глазки от людей, словно ему и впрямь стыдно.
Что?!
То есть, они стыдятся за меня, а не за своего непутевого сыночка?!
— Какой стыд! — снова всхлипывает бабка.
— Боюсь, с ее будущим хозяином не удастся договориться, — печально поддакивает ей папаша. — Он не станет нам перечислять ни гроша за ее работу.
— Такая строптивая вряд ли много барышей принесет. Что за бестолковая девка! — подхватывает мамаша.
— Так и помрем в бедности, эх… — тянет старик, сокрушаясь.
То есть, они рассчитывали, что я еще и работать на них буду в рабстве?! Семейство пиявок!
—Денег захотели?! О, видит бог, я вам устрою зажиточную старость!
Старики притворяются оскорбленными и напуганными и хнычут, жалуются окружающим на мое жестокосердие.
До меня долетают обрывки слов, обвинения, которые старики кидают в мой адрес.
— Распутная шлюха! Ленивая дармоедка! Злобная неблагодарная тварь!
Отлично! Прекрасна реклама! Теперь меня только людоед купит!
И тот сварит в семи водах, чтоб не отравиться!
Дождь лупит все сильнее, и ведущий аукциона спешит закончить скорее свою работу.
— Молодая! — раскатисто орет он на всю площадь, дергая меня за веревку и вынуждая выбежать на середину помоста. Холодная вода хлюпает, леденит ноги. — Сильная и здоровая! Подойдет для любой работы, — он делает эффектную паузу, подкручивает усы и особо сальным, мерзким голосом продолжает: — И для любви! Всего один серебряный!
Люди у помоста смеются.
Мужчины приосаниваются, посматривают на своих спутниц. И я понимаю, что меня может купить любой из них, лишь бы позабавиться.
Они могут меня бить палками, а могут в плуг запрячь и заставить делать самую грязную работу!
Было темно, когда мы добрались до таверны, где теперь мне предстояло прислуживать. У меня зуб на зуб не попадал, я была насквозь мокрая и грязная. Потому что по пути несколько раз поскальзывалась и валилась прямо в лужи.
Ноги сбила, все тело ломило от холода и усталости.
Папаша Якобс был не суше меня, но хоть не такой грязный. Он шел, словно не замечая колотящего его по спине дождя. Его башмаки уныло шлепали по раскисшей грязи. Рука его то и дело тянула меня за веревку. Если рывок был сильным, я валилась на землю.
Это папашу Якобса останавливало. Он молча ждал, когда я поднимусь, а потом отворачивался и продолжал путь. Молча. Даже не ругался.
Перспективы вырисовывались самые мрачные.
Таверна, куда приволок меня старик, называлась приятно. «Печеное яблоко».
Но, пожалуй, на упомянутое яблоко она походила только одним — коричневым цветом.
Все было закопчено и засалено. Фонари горели тускло, потому что их стекла никто давно не протирал. Огонек был еле виден сквозь крохотный зазор в грязи.
Внутри таверны было холодно и темно, словно тут никто и никогда не жил. Пахло тоже отвратительно.
— К… куда ты меня завел?! — пискнула я, трясясь и приплясывая, чтоб хоть немного согреться. — Это что за логово дикарей?!
— Больно ты языкастая, — огрызнулся старик, дергая меня за веревку, все так же стягивающую мою шею. — Будешь огрызаться — получишь палки!
— Это что, твой дом?! — ужасаюсь я.
— И твой теперь тоже! — сварливо отвечает старик. — Не нравится? Можешь проваливать на все четыре стороны, вон, в бордель!
Я отрицательно помотала головой.
Если я уйду, то наверняка замерзну под дождем.
Все знают, что меня купил папаша Якобс. Никто к себе не пустит, боясь быть обвиненным в краже.
Дойти до другого города и там найти себе работу у меня шансов нет. Ни денег, ни одежды… Пропаду по дороге, или лихие люди убьют.
Значит, остается папаша Якобс и его уютное гнездышко…
Веревку с моей шеи старик снял аккуратно, прямо-таки благоговейно.
«Плюшкин!» — подумала я, наблюдая, как он развязывает узел, затаив дыхание.
— Что?! — сварливо проскрипел он в ответ на мой изумленный взгляд. — Она целый медяк стоит! А то и два! Хватит таращиться, иди, погрейся! Завтра у тебя много работы! А ты что думала, я тебя из жалости в свой дом взял?! Ха!
Но «погрейся» — это громко сказано.
Очаг, на который мне указал папаша Якобс, почти прогорел.
Под серой золой еле-еле рдеют угли. Тепла столько, что можно отогреть лишь озябшие ладони, которые я держу над остывающей золой.
Папаша Якобс, ворча и охая, медленно поднялся по лестнице.
И я услышала его храп почти тотчас же, как за ним закрылась скрипучая дверь его спальни.
Да, слышимость тут еще та…
Он что, не раздеваясь повалился спать?!
— Есть хочешь?
Из мрака выступил, как мне показалось, тонкий серый призрак. В его тощей руке болтался фонарь, чуть ярче, чем все остальные.
В другой руке он держал глиняную миску с чем-то непонятным, но явно горячим. От еды шел пар.
— На, поешь. Тут немного осталось от моего ужина. Может, и не наешься, но хоть немного подкрепишь свои силы.
Я накинулась на еду с жадностью, глотая тепло варево с наслаждением. И только когда половина была съедена, я разобралась что это такое.
Чечевичная похлебка, притом очень невкусная. Видно, и масла в нее пожалели, и лук подгорел…
«Призрак» же при ближайшем рассмотрении оказался щуплым пареньком в серой, застиранной одежде. Несмотря на юность и хрупкость, он неуловимо чем-то напоминал папашу Якобса.
«Сын?» — мелькнуло у меня в голове. Но спросить я не смогла; несмотря на то, что суп был отвратительный, я продолжала его жадно глотать, потому что была ужасно голодна. И потому, что это был единственный способ согреться.
— Меня Карл зовут, — доверительно сообщил он, пока я ела. — Я тоже работаю на отца, и ничего страшного в этом нет. Если что, я помогать тебе буду. Вместе не так трудно, да и веселее…
— Спасибо, — пробормотала я, когда тарелка моя опустела, а дрожь перестала бить тело. — Твоему отцу стоило бы поучиться у тебя гостеприимству.
Паренек вздохнул. Его кудлатая голова поникла.
— Он неплохой, — робко произнес мальчишка. Ну да, ну да. Все жертвы домашних тиранов так и говорят! — Просто после того, как не стало мамы, он сильно переменился…
Даже знать не хочу, что с ней стало.
А то, не дай, Бог расплачусь.
— Я принесу тебе ее вещи, — таинственным шепотом произнес мальчишка, наклонившись ко мне. Наверное, чтоб папаша не услышал. — Они, конечно, не новые, но чистые и сухие…
— Спасибо, — вот сейчас точно разревусь! Что за ангел этот мальчишка, живет в аду, а сердце доброе! Откуда он черпает силы, чтоб оставаться человеком?!
Но я не заревела. Отерла глаза, стиснула зубы. Если уж этот маленький человек так стойко переносит невзгоды, то чем я хуже?!
«Ничего, справлюсь! — храбрясь, думала я. — Прорвемся!»
Мальчишка обернулся быстро, принес мне чистую рубашку и темно-зеленое платье из грубой, но прочной ткани.
— Свою одежду тоже высуши, — наставлял он меня, провожая до закутка, где мне предстояло жить, — почини и береги. Кто знает, когда удастся ее заменить?..
Отличная новость!
То есть, никогда?!
В темной комнатке, в закутке под лестницей, куда определил меня Карл, было темно и холодно.
Под окном стояла кровать, напротив нее был камин. Его давно не топили, и было неясно вообще, можно ли его топить.
Еще стул был. На нем я тщательно развешала свою мокрую одежду.
Вот, собственно, и вся обстановка…
Желая согреться, я, не раздеваясь, поскорее шмыгнула в постель. Но там было еще холоднее, одеяло было невозможно тонким. Нет, так не годится совершенно!
— Карл! Эй, Карл!
Я выбралась из своего закутка и вышла в пустой зал. Понятия не имею, где у Карла его комната. Но слышимость в доме хорошая, так что он услышит мой зов. Надеюсь.
Масло из горшка, из которого брать нельзя, я перелила в горшок поменьше, чтоб использовать его в стряпне.
А то папаша Якобс считал, что Карл его тратит много. И настаивал, что достаточно просто смазать сковороду гусиным пером. А потом, после жарки, просто не мыть. Гениально!
Вместо украденного масла я опустила в горшок ошпаренный сто раз кипятком камень.
Бульк! — и масла снова стало столько же, как и было.
— Учись, студент! — гордо сказала я.
— О-о-о! — благоговейно протянул Карл. Будто я ему показала невероятный фокус. — А ведь и верно. Папаша только постучит, услышит, что горшок полон, да и успокоится на этом.
— Что ж ты до такой простой штуки сам не додумался! — укорила я его. Мы снова закрыли горшок тканью и навязали узелков на бечевке, чтобы папаша Якобс ничего не заметил. — Тебе надо бы быть похитрее.
Карл тяжело вздохнул.
— Не умею я, — ответил он с простодушной грустью. — Папаша говорит, что я родился дураком.
— Сам он дурак, — сердито отозвалась я. — Столько продуктов загубил! Мука в камень слежалась. Масло испортилось. А он считает, что экономит?
— И все же, — задумчиво произнес Карл, — папаша с нас шкуру спустит за дрова. Погреться, конечно, хорошо. И оно того стоило. Но…
— Не спустит.
— А что мы ему скажем? Как оправдаемся? В кражу он не поверит. Да и не сумею я ему наврать…
— Меня держись, пацан. Не умеешь врать — ну и не берись. Я буду говорит, а ты только поддакивай. И все. Ты ж молодой хозяин! Работу мне задавал, я работала. Ну, идем, наварим похлебки.
Итак, блюдо дня — чечевичная похлебка с морковью и луком.
Дано: не ресторан, конечно, далеко не ресторан.
Но, пожалуй, надо относиться к этому заведению как раз наоборот. Как к самому лучшему ресторану города! Ведь какая у меня цель? Накормить клиентов как можно лучше, чтобы они захотели прийти еще.
И чтобы они заплатили деньгами, а не хворостом и дровами.
Полагаю, и дрова-то они давали Карлу из жалости. По сути, крутится-то мальчишка тут один, а папаша его только дрыхнет да пьянствует…
— Карл, как сделать так, чтоб твой папаша проспал до вечера? — спросила я, промывая чечевицу.
— Я же сказал. Когда так тепло и хорошо, он спит непробудно.
— Должно быть, — проворчала я, — если он попадет в ад, то и не заметит этого. Проспит все вечные мучения!
— Это вряд ли, — философски заметил Карл. — В аду-то ему самогона не нальют.
— А, так еще и самогон нужен?
— Ну да. Он спит до тех пор, пока бутыль не опорожнит. Проснется — глотнет — и снова спать.
— А потом?
— А потом просыпается, а самогона нет. Тогда он спускается, проверяет, сделана ли работа…
— Поленья пересчитывает, — подсказала я.
Карл кивнул.
— Масло проверяет, муку и крупу, — продолжил он. — Обедает и дает мне монетку-другую, чтоб я принёс ему еще самогона.
— А где он берет монеты, если платят вам поленьями?
Карл пожал плечами.
— Вот этого я не знаю.
— Тайник есть у него?
— Это вряд ли. Я убираюсь в его комнате, я знаю там каждый камешек в кладке. Нет там тайника.
И однако, где-то же папаша Якобс деньги берет… За меня вот парой серебряных заплатил. Интересненько.
— Карл, скажи мне как художник художнику: ты рисовать умеешь?
— Чего?! — Карл поднял голову от лука, который чистил. В его больших наивных глазах стояли слезы.
Лук хороший был, сочный, ядреный. Так и хрупал под ножом, тек прозрачным луковым соком.
— Я не художник, — осторожно напомнил мне Карл, глядя на меня, как на шибанутую. Наверное, подумал, что я медленно съезжаю с катушек. — И ты тоже.
М-да, это явно не тот человек, который смог бы оценить мою шутку.
Все время забываю, где я. Это очень странно — чувствовать себя одновременно и Аделью, проданной женушкой непутевого игрока, и… не Аделью. А практически без пяти минут шеф-поваром элитного ресторана!
— Ничего, — произнесла я, отнимая у него нож и корзинку с луковицами. — Найди доску покрепче и пошире, отмой ее хорошенько, и углем на ней нарисуй тарелку с дымящимся супом. Сумеешь?
— Эта подойдет?
Карл указал мне вполне себе приличную стойку-штендер, висящую на стене. Я ее не заметила, потому что она была равномерно пыльная и сливалась с окружающим ландшафтом.
М-да, этой таверне не помешает генеральная уборка…
— Это то, что нужно! — заверила я мальчишку. — Ну, а рисовать-то ты сможешь?
— Да, — легко ответил Карл. — Помню, матушка рисовала на ней и чашки, и тыквы. И меня немного учила. И писать тоже! Но это умение вряд ли пригодится, здесь читать никто не умеет.
— Даже твой отец?
— Он первый. Говорил всегда, что важнее уметь считать. А пишут только дураки.
— Ну-ну, — протянула я. — Давай-ка, все равно напиши.
— Что?
— «Блюдо дня! Чечевичная похлебка с чесноком!»
— Это и так все знают.
— Не спорь!
В общем, пока я чистила лук, Карл трудился над оформлением первого в нашем заведении меню.
И вышло у него вполне неплохо.
Я же тем временем начистила и нашинковала лук, нарезала соломкой морковку.
Морковь тоже была на загляденье. Крепкая, ярко-оранжевая, сочная. Я не удержалась и попробовала несколько соломинок. М-м-м, сладкая какая!
Как из таких вкусных овощей можно было приготовить невкусный суп?! У Карла определенно талант…
— Как ловко у тебя получается! — изумился Карл, подойдя посмотреть, что я там делаю. — Я б возился битый час!
— Мастерство не пропьешь! — хмыкнула я. Карл с удивлением посмотрел на меня:
— Ты выпить любишь? А по твоему виду не скажешь…
Я так и покатилась со смеху.
— Да нет, конечно. Не люблю я выпить. Это просто… ну, поговорка такая. Вроде шутки.
— А, про художника тоже?
— А ты сообразительный, Карл! Зря папаша на тебя дураком обзывается. И про художника тоже!
В большом котле, который мы кое-как отмыли вдвоем, на ослепительно-желтом, приятно пахнущем семечками, масле я поставила тушить лук и морковь. Масло стало оранжевым, закипело пузырями.
Карл быстро утешился.
Точнее, плакать перестал, утер слезы, и снова взялся за метлу, шмыгая носом и время от времени тяжело вздыхая. Сердце-то его как было разбито, так и осталось…
А у меня мозг закипал. Мысли метались в поисках выхода.
Нет, тут долго жить невозможно!
— Карл, а как мне выкупить свободу у твоего отца?
Паренек посмотрел на меня самым несчастным взглядом, на какой только был способен.
— И ты меня покинуть хочешь, — с тяжким вздохом произнес он. — Никому я не нужен и не дорог…
— Нет, нет, что ты! — с жаром воскликнула я. — Я тебя не оставлю, обещаю! Даже если я уйду отсюда, я… я… тебя с собой заберу!
Карл грустно улыбнулся.
— Да на что я тебе, — сказал он уже веселее. Мое желание его освободить от папаши показалось ему забавным. — Бестолковый, еще и делать ничего не умею… Но спасибо за твою теплоту.
— Нет, нет, нет, я не пошутила! — я даже ногой топнула. — Я была бы рада твой помощи и поддержке, если б стала свободной и смогла бы… ну, например, свое дело открыть! Вдвоем у нас вышло бы быстрее и лучше. И кто сказал тебе, что ты бесполезный? Папаша твой? Да он же едет на твоем горбу! Ну, не умеешь ты готовить — так тебя никто и не обучал. Зато остальное ты умеешь.
Карл расцвел от моих немудреных похвал, спрятал смущенно глаза.
— Ты исполнительный, не ленивый. На тебя положиться можно! Это дорогого стоит. Так что не слушай папашу, слушай меня. Твои услуги очень дорого стоят. Ты мог бы и сам наняться к кому угодно. Притом не за тумаки, а за деньги. Кстати, почему ты этого не делаешь?
Мальчишка пожал плечами.
— Но такова воля моей покойной матушки, — ответил он. — Она хотела, чтобы я всегда тут жил.
Так-так.
А это попахивает тем, что таверну-то мать завещала не мужу, не папаше Якобсу, а именно Карлу! Поэтому папаша и не гонит сына отсюда.
— Это была ее таверна?
— Да.
Так-так-так…
— И писать мама твоя умела? Наверняка завещание оставила?
Карл пожал плечами.
— Наверное.
— Но ты его не видел?
— Отец сказал, что оно не для меня написано.
Так-так-так!
Побег отменяется. По крайней мере, до тех пор, пока не найду подтверждение моим догадкам.
Но вот от папаши Якобса избавиться нужно. Если дом и принадлежит Карлу, то купил-то меня папаша. И если он уйдет, то утащит меня за веревку, как козу. Так что сначала свобода, а потом справедливость, равенство и братство!
— Так как мне освободиться?
— Об этом лучше у него самого спросить, — ответил Карл неуверенно. — Я слышал, что можно выкупить самого себя за ту плату, что назначит хозяин. Но я же не знаю, сколько денег он с тебя попросит.
— Что-то рановато на свободу захотела!
Я так и подпрыгнула. Что за манера у этого папаши Якобса — подкрадываться незаметно и говорить подлым змеиным голосом!
Если б метла была не у Карла, ау меня, я б с воплем шарахнула ею подкравшегося хозяина. От неожиданности. А так просто нервно вздрогнула.
Папаша Якобс был доволен.
Кажется, он доел остатки чечевичной похлебки. Его щетинистая физиономия была испачкана оранжево-желтым, словно он ел, опустив лицо в миску. Как свин.
Он чавкал и пальцем отирал остатки супа со стенок миски. А потом отправлял их в рот. Фу.
— Любой человек жаждет вернуть утраченную свободу, — как можно тверже произнесла я, смело глядя на папашу Якобса.
— Я взял тебя не для того, чтоб выпустить волной пташкой в свет! — сердито ответил он, отирая грязную руку об живот. — Ты видишь, что здесь все в упадке? Женской руки тут не хватает! Нужно все отмыть, привести в порядок!
— Отмою, —не моргнув глазом, ответила я.
— Но это еще не все! — желчно продолжил старикашка. — Помимо уборки еще готовка… Ты, стало быть, хорошая стряпуха?
— Лучшая в городе, мастер Якобс, — не моргнув глазом ответила я.
— Значит, деньги не украла, а заработала, гхм, — похоже, паранойя Якобса поутихла. Он отведал моего супа и поверил, что заработать я и вправду могу. — Значит, так. Хочешь на свободу усвистать? Изволь! Кроме ежедневной работы здесь верни мне потраченное на тебя на торгах — пару серебряных. Да содержание твое, еще пару, да кров над головой, да… словом, дюжина серебра!
У меня в глазах потемнело. Дюжина серебряных! Это где ж их взять!
— Ну, еще перемыть тут все, перечистить, — продолжал папаша Якобс. — Ну, чего встала? Быстрее исполнишь все, быстрее освободишься! За работу давай принимайся, лентяйка!
Он обернулся к Карлу, покопался в кармане грязных штанов и вынул пару монеток.
— Живо тащи мне самогону! — рявкнул он на сына, кинув ему деньги. — Да смотрите мне! Ужин погано приготовите — шкуру спущу с обоих!
И, шаркая ногами, побрел в свою комнату.
Вот же жадный старикашка! Уборка, готовка, и прочие услуги
Двенадцать серебряшек, двенадцать! Откуда столько взять?!
Положа руку на сердце, это было чересчур много.
На десять серебряных можно было купить маленький, но приличный домик. На оставшиеся два — корову или пару молочных коз. Молоко продавать, уже с голода не помрешь.
Откуда бы мне, несчастной служанке, столько денег взять?!
И утащить у папаши Якобса не получится. Он прекрасно считал. Он знал, сколько лесорубов к нам заходит, мог посчитать, сколько они денег оставят. Да еще и дрова… по дровам тоже мог определить, сколько гостей заходило.
Вот как тут заработать?!
— Не грусти, — робко ободрил меня Карл. — Я тут подумал… Ты права. Если я устроюсь к кому-то работать, ну, например, на ночь, то мы сможем набрать нужную сумму.
Я обняла Карла, чуть не расплакавшись.
— Добрый ты человек! — прошептала я. — Но ты итак устаешь. Не нужно еще больше тянуть из себя жилы. Нет; я что-нибудь придумаю.
— Да что ж тут придумаешь, — произнес Карл, тяжело вздохнув.
— Моя забота! — ответила я. — Ну, беги за самогоном! Нам бы отдохнуть немного, а потом ужин готовить. И лучше бы чтоб папаша твой не стоял у меня над душой!
Я хотела раздобыть хлеба, и загадала его. Но открывшийся холодильник был пуст и грязноват. В нем недавно повесилась мышь, в углу лежала корка чего-то несъедобного.
А посередине холодильника стояла пустая тарелка и на ней записка: «Приходите в другой раз».
— Ага, — повертев записку в руках, пробурчала я. — Значит, просить можно не более трех раз в сутки. Значит, надо бы список составить… Чтоб хотеть грамотно, значит.
Но до составления списка дело не дошло.
До вечера мы с Карлом честно проспали, до отвала наевшись мяса и по-партизански припрятав остатки.
К часам пяти Карл меня разбудил, весьма по-свойски толкая в бок.
— Скоро лесорубы домой пойдут, — сообщил он мне. — Ну, и к нам зайдут… наверное. Надо перемыть посуду и наварить похлебки.
— А если не зайдут? — я потерла глаза, с трудом встала со стула, на котором проспала весь день. — Куда похлебку денешь?
— Обычно оставлял на утро, — признался Карл грустно. — Но твоя похлебка им понравилась, может, зайдут все же?
М-да, дилемма…
И с окороком как быть? Так, чтоб папаша Якобс не заметил?
— Знаешь что? — решительно произнесла я. — Свари-ка ему отдельно чечевицы. Как я варила. Без мяса. Сможешь? Мы и сливок ему плеснем, чтоб не обидно было. А я сварю гостям гороховый суп с копченостями. Горох-то и картофель у вас есть?
— Конечно! Там же, где и чечевица — в мешках в кладовой.
— Ну, и отлично. Значит, супу быть. И возьму я за него не два, а четыре полена. И гроша четыре за тарелку! Потому что с мясом! Половину папаше твоему отдадим, половину себе оставим.
— Хорошо! — обрадовался Карл.
— Деньги вырученные у себя спрячешь, — сказала я. — Ты-то дом лучше знаешь. Изобретешь тайник?
— Без проблем! — радостно ответил Карл.
И мы принялись за готовку.
Сначала Карл наносил воды и овощей — картофеля, моркови, лука, помидор, — и мы начистили их и приготовили для последующей варки. Замочили крупы перед готовкой.
Карл больше не боялся брать овощи. Да и вообще продукты и дрова.
Я даже заметила, что он выбирает лучшие, а чуть подпортившиеся помидоры выбрасывает. А раньше, небось, и тронуть бы их боялся?
Он как будто стал смелее и увереннее.
И я даже знала, почему. Потому что теперь он знал, что ответить на вопли папаши Якобса. Его раньше не учили готовить, а теперь я ему показала, что к чему. И он схватил на лету.
Это придало ему уверенности в его действиях.
Думаю, что теперь он и огрызающегося папашу просто отодвинул бы локтем. А тот не посмел бы ударить сына, стоящего у плиты, боясь схватить в ответ половником по темени.
Карл с важным видом в небольшом котелке тушил морковь, помидоры и лук. И вид у него был как у лучшего шеф-повара!
А я приступила к готовке супа.
В нашем огромном, начисто отмытом котле на небольшом огне я поставила варить золотой горох. А пока он закипал, я нарезала копченое красноватое мясо с окорока кусками, срезая его с тонкой мозговой косточки.
Впрочем, и кость тоже отправится в котел — для навара. И шкурка — для запаха. Ее я помыла, сполоснула кипятком и поскоблила ножом, чтоб она стала мягче и светлее. Нарезала ее тонкими полосками.
Горох мой меж тем закипел. Варево стал густым, желтоватым.
Карл аккуратно всыпал красную чечевицу в свои тушеные овощи.
А я ссыпала в свой котел мясо и помешала большой деревянной ложкой. Оно ведь не было сырым; а для навара достаточно было немного покипятить суп.
Густой сытный запах поплыл по кухне. Суп мой чуть припахивал дымком и травами — то, что надо.
Расторопный Карл бросился к дверям таверны и распахнул их, чтоб аромат нашей готовки пролился на улицу.
— Пусть окорок приманивает посетителей! — радостно пояснил мне Карл. — Так вкусно пахнет! Они придут обязательно!
— Скажи-ка мне, Карл, — поспешно очищая картофель от кожуры, спросила я. — А что пьют лесорубы?
— Известно что, — спокойно заметил он. — Пиво.
— Ага, — произнесла я, мысленно дополняя свой список для поставщика. — А почему же папаша твой его не варит? Или не покупает у кого? Будь у вас пиво, они бы сюда чаще заглядывали!
— Потому что дорого, — ответил Карл. — Ну, и потому что сам все выхлебает.
— Ага, — снова сказала я. — А вот если б мы с тобой продавали им пиво, то, наверное, мы бы ничего не выпили? А гости б заходили чаще?
— Так понятно, — солидно ответил Карл, подсаливая свою почти готовую похлебку. — Раньше они приходили. И музыканты у нас играли. И танцы были. Но…
— Но умерла мама, — подытожила я. — Понятно. Как думаешь, а не попросить ли нам у шкафчика пива?
— Пива? — удивленно переспросил Карл. — Но отец…
— Ты слышишь, — насмешливо перебила его я, — как стены дрожат? Это он храпит. Ничего он не услышит, если будет пить наш самогон. Вся таверна в нашем распоряжении!
— Наверное, можно попробовать! — задорно согласился Карл, дернув себя за ухо. — Ну, если поймает, всего лишь палкой угостит! Что мы, палки не отведывали? Зато денег заработаем много.
Карл управился с похлебкой раньше меня, конечно. Его маленький котелок вскипел быстрее, и чечевица упрела скорее, чем горох в моем огромном котле.
Карл плеснул в варево жирных сливок, помешал, попробовал. И на его физиономии расплылась довольная улыбка.
— Вкусно! — сообщил он мне. — Почти как твоя похлебка!
— Ну, и отлично. Живо тащи ее папаше! — скомандовала я. — За одним посмотри, что он там делает.
Вернулся Карл быстро. И был он очень удивлен.
— Послушай, — произнес он изумленно, — папаша и половины бутылки не выпил, а спит мертвецким сном, словно высадил сразу парочку! Даже не шевельнулся, когда я вошел. Что за пойло ты ему подсунула?
— А я что говорила?! — весело крикнула я, встряхивая сковороду с зажаривающимися луком и морковью. — Он нам не помешает! Ну, хватит вопросов! Давай, сыпь в суп картофель!
Карл проворно сдвинул с котла крышку, и сытный запах наполнил кухню.
К нашему с Карлом счастью, папаша Якобс не понял, что вместо чечевицы подавали гороховый суп. Да и бой у него отнял много сил. И, залив свою боль алкоголем, он отлично вздремнул, пока мы с Карлом продавали наш чудесный суп с горохом и копченостями.
Гороха мы не пожалели, мясо нарезали небольшими кусками, так что хватило всем. И все были сыты и довольны. Ну, и заработали мы немало, что уж.
Папаша Якобс все же унюхал копчености. Вечером спустился посмотреть, что это мы тут готовим. Но я уже отмыла котел, остатки костей уволок с собой побитый им старик. А горохового супа не осталось ни ложки.
— Чем это так пахнет? — подозрительно спрашивал Якобс, тычась во все горшки. — Как будто копченым?
— Лук немного подгорел, — соврала я. Получила, конечно, затрещину. Ай, больно!
Но денежки, наши честно заработанные денежки при нас остались!
Карл же придумал интересный тайник.
Один из камней в кладке на кухне отходил. Мы его вынули и в пространстве за ним установили небольшой горшок. В него положили наши сбережения и снова заложили камнем. А чтоб папаша Якобс не догадался, Карл замазал щели известняком.
Начало было положено!
Бой же папаши Якобса и завладение чужим кошельком имел неожиданное последствие.
На следующее утро, чуть свет, он встал и спустился вниз.
Я слышала, как он долго колупается в своем замке, запирая дверь от нас. Что ж там за сокровища такие хранятся?! А что, если пожар? Мы даже спасти ничего не сможем!
От удара старика, раскровившего ему голову, папаша Якобс обзавелся синяком на пол лица. Это придало ему грозный и зловещий вид. Но в целом, как будто, папаша Якобс чувствовал себя неплохо.
— В город поеду, — сурово сообщил он нам, делая глоток самогона из своей драгоценной бутыли — да, да, он не осилил весь первак! — Пойду к Гензелю, узнаю, сколько он возьмет с меня за поездку. А ты сходи, еще возьми мне самогона в дорогу, — он кинул Карлу пару монеток. — Да смотри, чтоб был такой же отменный, как этот! Другого я не буду покупать, так этому старому пердуну и скажи! И за ней вон приглядывай, чтоб работала хорошо!
И отправился по делам.
Карл после его ухода шумно, с облегчением, выдохнул и неожиданно кинул на пол и метлу, и ведро. Какая перемена, однако!
— И что это значит? — осторожно спросила я.
— Отец уедет надолго, — ответил довольный Карл. — За крупами, за картошкой. Как раз время подошло, а тут и деньги внезапно на голову свалились. Так что нам повезло. Никто не будет раздавать затрещин и орать.
— Надолго — это насколько? — уточнила я.
— На три дня, — ответил Карл, довольный. — Эх, если б еще дождь!.. Тогда застрянут на все пять.
— На целых пять дней? — изумилась я, чувствуя, как в груди моей загорается огонек надежды.
— Ну да. Дорога-то до города не очень. Ее размывает сильно у самого выезда у гор. Если дождь сильный, то лучше переждать пару дней, чтоб вода ушла. Не то повозку смоет и утащит в долину. А на ней, поди, груза и товаров полно будет! Эх, вот если б дождь! А уж если ливень, то неделю его не жди!
Ну, а что?
Вполне возможно. Дождь весной – дело обычное…
— Отдохнем, — мечтал Карл, — выспимся. И бить никто не будет…
— Или, наоборот, напряжемся?! — воскликнула я. — Карл, ты понимаешь, что это наш шанс заработать как следует?!
— Чего? — удивился он.
— Ну, папаша твой уедет, — сказала я. — Мы одни останемся! Кто нам помешает достать из шкафа все, что угодно?! Вот и устроим праздник, с пивом, с музыкой и с угощением! Вся выручка наша! Папаше твоему только отдадим то, что за супы выручим.
— А-а-а! — протянул Карл.
Эта мысль немного его приободрила. Но особого вдохновения на его лице я не видела.
— Выручка, разумеется, пополам, — продолжила я. — И еды, разумеется, вволю. Все, что мне удастся раздобыть из шкафа, наполовину твое! А на вырученные деньги ты сможешь купить себе новую одежду, — сказала я, указывая на рванину, в которую был одет Карл. — И даже новые башмаки!
Вот это понравилось мальчишке больше всего.
От этой мысли он просто загорелся. А то латанные башмаки его были уж сильно плохи. Просто две черные бесформенные жабы на ногах.
— Ну, так что?
— Я в деле! — радостно ответил Карл.
Но организовать праздник — это вам не просто так! Ведь как можно быть в чем-то уверенным, если в большей степени все зависело от магии?!
Для начала я попросила у шкафа самогона. Самого лучшего, самого крепкого, и самую большую порцию, какую только он мог дать!
Я молила шкаф так истово, что когда открыла его, он был просто забит холодными запотевшими бутылками, которые лежали, как бревна в поленнице. Вот это было неожиданно, однако…
— Вот это да! — выдохнул Карл, оглядывая этот оплот разврата и порока. — Да это папаше на месяц хватит!
— Черта с два! — решительно ответила я, вынимая две бутылки. — Вот это ему отдадим. Авось, еще задержится в пути! А остальное продадим. Или на потом оставим, уж как повезет!
Мы упрятали самогон в кладовку, за мешками с улем, каменной мукой и остатками картошки.
И я снова вернулась к шкафу.
— Ну, — произнесла я излишне бодро, — мы же изначально хотели продать лесорубам пива?..
— Пива они могут выпить очень много, — заметил Карл. — А еще хорошо б было подумать об угощении. Суп — это хорошо, и похлебка у тебя вкусная. Но когда матушка устраивала праздники, мы на углях запекали целых поросят.
— Значит, поросят, — протянула я. — Гхм…
Тут я оглянулась по сторонам. Таверна-то не в лучшем виде, если честно! Какой праздник в этом хлеву?
Ну, отмыла я полы, немного отскребла столы, а остальное? Грязновато, темновато. И фонари неплохо было б оттереть. И окна перемыть… Да и вообще…
— Мы сделаем вот что, — таинственным голосом произнесла я. — Мы как следует приготовимся! За пару дней вытрясем из шкафа все нужное. Я отмою здесь все. Ты насушишь дров, чтоб горели пожарче. Наломаешь веток в ельнике, украсим зал. А вот через два дня!..