Исторический детектив + мелодрама в античных декорациях
Книга состоит (по авторскому замыслу) из двух частей:
1 часть "Приют Сильвана": знакомство с главной героиней, детективная, приключенческая и любовная линии
2 часть "Сиракузы": о собственно "куртизанском" периоде жизни ГГ.
Эта книга не только о загадочных убийствах и коварных злоумышленниках, которые стараются испортить жизнь главной героине. Здесь есть также тайны прошлого, тайны происхождения, тайны сердечные... Тайны, одним словом. И всё это в атмосфере эпохи Древнего Рима, на фоне прекрасной сицилийской природы, в непринуждённом буколическом стиле.
Меня зовут Флора, и сегодня – день, когда я начну записывать воспоминания из моего прошлого, - мне исполнилось шестьдесят лет. Возраст, по меркам современного общества, довольно почтенный. Тем более для женщины, которой пришлось много пережить и которая так щедро раздаривала себя мужчинам. Мужчины... Многие из тех, кого я любила, уже давно ушли в царство Орка... И среди них - тот, чью любовь я когда-то принимала за дар богов. Гней Помпей. Помпей Великий... Я знаю наверняка, что его имя переживёт века, что потомки будут вспоминать его не реже, чем имя Юлия Цезаря. Ведь они оба – славные сыновья одной эпохи. Однако не о них пойдёт речь...
Помпей был любовью всей моей жизни, но всё же...
Когда-то у меня было другое имя, и был другой мужчина. Мужчина, ради любви которого я была готова пожертвовать своей честью, пренебречь моралью и мнением общества. Судьба распорядилась благородно, подарив мне долгую жизнь, хотя без жертв, увы, не обошлось. Но лучше рассказать об этом с самого начала...
«...Когда он увидел, как поместье обработано, какие работы сделаны и какие не сделаны, он должен на следующий день позвать вилика и спросить, выполнены ли работы достаточно своевременно, а также сколько получено вина, хлеба и всего прочего. Когда он это узнает, ему следует заняться расчётом уроков и дней...»
С трудом осилив популярный среди римских землевладельцев трактат Порция Катона «Земледелие», Анния подавила зевок и принялась просматривать счётную книгу с продольными и поперечными графами: справа – «продано», слева – «получено». Почерк у управляющего поместьем был ровный, цифры чёткие; записи собранного и проданного урожая и вырученных за него денег требовали тщательной проверки – и, однако, это занятие наводило на Аннию неодолимую скуку.
Анния была вынуждена признать своё поражение: все эти счета, хозяйственные планы и дела оказались ей не под силу; её попытка самостоятельно вести хозяйство после смерти мужа с самого начала была обречена на неудачу. Слушая отчёт управляющего, она, несмотря на величайшие усилия над собой, бессознательно начинала следить за игрой света и тени в листве старых олив, высаженных вдоль стены дома. Или любоваться синью Этрусского моря, которая, просвечивая сквозь зелёную кружевную листву, была видна из её таблиния*. Понадобилось совсем не много времени, чтобы она поняла: благополучие в имении зависит от того, как поведёт дело её управляющий - вилик. Так, постепенно, управление имением сосредотачивалось в руках одного расторопного человека. Этому человеку было около сорока лет; родом он был из Апулии и звали его по имени прежнего хозяина – Ветурий. В отличие от своего отца, отпущенного на свободу и затем потерявшего её за невыполнение обязательств перед патроном, Ветурий серьёзно относился к требованиям хозяина, стремясь получить часть его имущества – пекулий. Анния помнила, как ценил управляющего её муж, по мнению которого, тот неукоснительно соблюдал установленные в трактате Катона правила: никогда не слонялся без дела, всегда был трезв и следил за тем, как рабы исполняют приказания господина.
Окончив просмотр записей, Анния с усталым видом откинулась на спинку кресла и закрыла глаза.
Где-то Ветурий ошибся, - размышляла она, - где-то был либо расточителен, либо невнимателен. Если так и дальше пойдёт, когда-то чистый, как альбанский снег, Приют Сильвана утонет в долгах...
Виллой Приют Сильвана, расположенной неподалёку от болотистого озёрца с зарослями тростника, у подножия одной из тех лесистых гор, что напоминают зелёное море с застывшими волнами, в течение многих лет владел род Сильвиев. Сейчас уже никто не помнил, откуда пошло название виллы: ведь слова Сильван и Сильвий имели общий корень – «silva» - лес. Прочные, не тронутые столетиями стены дома сохранили древнюю – ещё со времён Дионисия Сиракузского - кладку и обладали своей историей и своей силой, как неповторимая в своей красоте сицилийская земля. Внутреннее же расположение комнат было выдержано в традиционном италийском стиле и образовывало естественное единство – воплощение римского уклада жизни. Прибывший из Италии в числе первых колонистов, новый владелец виллы счёл своим долгом не только установить в ставшей его собственностью порядки Рима, но и перестроить всё, что казалось ему чуждым. Прошли годы, и теперь Приют Сильвана был уже не богатой римской латифундией, а почтенного возраста усадьбой, где однажды всё изменилось. Всё изменилось в тот скорбный день, когда Дамид, врач Тита Сильвия, выйдя из его кубикула*, громко сказал: «Он прожил». Последний из сицилийских Сильвиев угас, как свеча.
Облачившись во вдовью столу, Анния почувствовала себя слабой и беззащитной. Но – хвала богам! – не одинокой: Сильвия, единственная дочь, была её надеждой и отрадой.
Анния глубоко вздохнула и лёгким движением смахнула со лба капельки пота. В покоях дома было душно; воздух, казавшийся липким и осязаемо плотным, словно смягчал все краски и звуки. Последние дни лета и наступившие осенние выдались на редкость знойными – это была ещё одна причина для беспокойства. У соседей-латифундистов – куда ни кинешь взгляд – повсюду бледная желтизна жнивья вперемешку с тёмными полосами вспаханной земли; у неё же, хозяйки Приюта Сильвана, хлеба до сих пор стояли неубранные: не хватало рабочих рук. Для покупки новых рабов не было денег: вся выручка за оливки и фрукты уходила на самые необходимые домашние нужды.
В предзакатное безмолвие неожиданно вторгся грубый голос:
- Знайте, почтеннейшие торговцы, что вина, лучше того, какое вам предлагают на вилле Приют Сильвана, не найти во всей Сицилии: от Лилибея до Сиракуз, от Мессаны до Геллы!
Анния вышла из дома и направилась к хозяйственным постройкам – длинному ряду амбаров, давилень, загона для скота и эргастула*. Вилик в это время как раз скрылся в глубине винного погребка вместе с заезжими торговцами, и его громкий голос был слышен даже во дворе. Он расхваливал как виноградное, так и плодовое вино – и при этом не переставал торговаться.
- А в этой долии хранится вино, которое может соперничать с любым италийским и даже с прославленным хиосским, - говорил Ветурий, поглаживая шероховатую поверхность высокого глиняного сосуда. – Когда наливаешь его в чашу, оно искрится подобно окрашенным розовоперстой Авророй каплям росы, его аромат превосходит изысканные запахи самых ценных благовоний, его вкус... Поистине, этот напиток просто божествен, клянусь Бахусом!
Заметив Аннию, с улыбкой (надо же, вилик – и какое красноречие!) наблюдавшую за ходом сделки, Ветурий поспешил к ней.
- Вот увидишь, домина*, они непременно согласятся с моей ценой, - довольным голосом произнёс он, потирая ладони. – Схватка будет долгой и упорной, но я, клянусь Меркурием, дешевле не отдам и заставлю их сдаться!
Анния не успела ответить на его пылкие заверения. По дороге между оливковой рощей и виноградником быстро катилась и уже поворачивала к усадьбе, сверкая посеребренной упряжью, щегольская двухколёсная повозка – бига; Анния узнала выезд своего адвоката.
Как быстро минуло лето! Странно, но кажется, будто с каждым прожитым годом оно становится всё короче. А может, сама жизнь, когда человек взрослеет, проходит быстрее? Грустно... И эта осень, а за нею и зима – они тоже ненадолго: и в этом, наверное, есть своя мимолётная прелесть. Ведь ожидание весны всегда так приятно, так интригующе волнительно... особенно когда тебе всего семнадцать лет!..
Так размышляла Сильвия, сидя верхом на золотогнедом жеребце по кличке Ксант, подаренном ей матерью два года назад.
Солнце уже садилось, и его последние лучи, догорая на ясном небосводе, золотили верхушки деревьев – направо и налево одной сплошной стеной стоял лес. Тропа, по которой шёл золотогнедый, всё суживалась – и деревья надвигались тёмной стеной, словно толстые колонны в храме. Сухие чёрные шишки трещали под копытами Ксанта; в воздухе поднимались, словно из невидимых курильниц, ароматы древесной смолы и хвои. Здесь, в лесу, под сводами старых деревьев, тень от которых с наступившими сумерками становилась глубже, дыхание осени было ощутимей, нежели на открытом, вбиравшем солнечное тепло просторе или на городских форумах, где камни мостовых оставались горячими до наступления ночи.
Услышав журчание ручейка, Сильвия остановила Ксанта и спрыгнула на землю. Наклонилась над родником и, зачерпнув полные пригоршни, с наслаждением выпила холодной, прозрачной, как слеза, воды; затем выпрямилась и запела чистым высоким голосом:
- ... Там вода с высоты льётся студёная,/Голубеющих лоз – всходов кормилица...*
Напоив и потрепав по холке коня, Сильвия взяла его под уздцы и повела за собой. Она шла быстро, опустив голову, и думала. Когда она была ребёнком, люди вокруг неё говорили о том, что прежде жилось веселее и что теперь радости убавилось, а забот и тревог стало больше. Вот её мать чувствовала себя всегда спокойной, и сердитой Сильвия её никогда не видела. Что бы ни случалось, какое бы несчастье ни постигало её саму или близких ей людей, Анния всегда сохраняла невозмутимое спокойствие и незлобивость. Эта же черта характера – почти детская незлобивость – была присуща и самой Сильвии.
В голове Сильвии роилось множество образов, связанных с её детскими годами. Только отца своего, Тита Сильвия, она помнила очень смутно. Спустя четыре года после того, как Анния облачилась во вдовью столу, уже никто в Приюте Сильвана не скрывал от ребёнка ни семейных трудностей, ни стеснённого положения. И хотя заботы и препятствия с каждым годом всё больше тяготили хозяйку имения, её по-прежнему видели с гордо поднятой головой, величественную и невозмутимую.
Несмотря на свою отрешённость от хозяйственных дел имения и полную непрактичность, Анния не жалела денег на воспитание подрастающей дочери. Но прежде всего она желала видеть мужем Сильвии человека знатного происхождения, с влиятельными связями, с блестящим образованием. Иными словами: покровителя, который и обеспечил бы будущее девушки, и спас виллу Приют Сильвана от полного разрушения. К счастью, подходящего жениха не нужно было искать далеко. Довольно быстро придя к соглашению с владельцем соседней виллы, Публием Волумнием, Анния обручила свою единственную дочь с его сыном Спурием.
У самой же Сильвии её будущее замужество не вызывало восторга. Во-первых, поселившись в Риме, где отец жениха уже приобрёл для молодой семьи усадьбу, она рассталась бы со своим единственным родным человеком – матерью. А во-вторых, дитя природы, она страшилась разлуки с нею как чего-то ужасного, что могло разбить её жизнь. Она была наслышана о Риме и нравах его жителей – и из этих рассказов вынесла впечатление тесноты, сутолоки, порока и показного блеска, который совсем не прельщал её. Существовала ещё одна – третья – причина: её отношение к жениху. Каждый раз, представляя полузабытый образ Спурия – долговязого юнца с жидкими пепельными волосами и гладким лицом – наследника фамилии Волумниев, она не испытывала ничего, кроме тоски по детству, когда он был её товарищем по играм... А ведь сердце её жаждало бурных чувств, всесильной и безрассудной любви...
С каждым шагом вперёд лес становился всё темнее; кругом царила тишина, время от времени нарушаемая лишь шорохом от перебегавшего через тропинку зайца. Было что-то таинственное и влекущее в этой тропинке, тонувшей в густой зелени. Иногда расширяясь, иногда суживаясь, она поворачивала то в одну, то в другую сторону... вот-вот кончится, но потом появлялась вновь, маня и уводя за собой неизвестно куда. Так она и петляла по лесу до тех пор, пока не оборвалась - Сильвия очутилась на небольшой поляне. Под пиниями и столетними дубами виднелась цепь низких холмов, один из которых, сильно размытый дождями, издали светился яркой белизной глины.
Однажды, в детстве, Сильвия побывала у этих холмов и нашла там странное, почерневшее от времени ожерелье. Дома она показала находку матери, и та, тщательно рассмотрев её, заинтересованная, попросила Сильвию показать ей поляну. Затем, предположив, что холмы в лесу не что иное, как древнее захоронение сикулов – коренных жителей Сицилии, Анния запретила дочери впредь приближаться к ним. Но загадочные холмы манили – и Сильвия ещё не раз тайком прибегала на поляну.
Как они жили, эти люди? В каких богов верили? И сколько столетий пронеслось над этой землёй, сколько царей и тиранов было предано забвению с тех пор, как первые племена, давшие острову имя, уснули вечным сном? Увы... Забытый язык древности не мог поведать Сильвии о том, что ей так хотелось узнать; таинственное прошлое, возбуждая жгучее любопытство, втягивало Сильвию в зыбкую страну грёз, туманную и пленительную, придуманную ею самою...
Хруст сломанной ветки заставил Сильвию вздрогнуть и с беспокойством оглядеться вокруг. Хотя она никого не увидела, сердце её учащённо забилось, а по телу холодной волной прокатился страх. Девушка торопливо отошла от холмов, под которыми покоились останки сикулов, и вгляделась в мрак между деревьями, пытаясь отыскать извилистую ленту тропинки.
«Не ходи к холмам, Сильвия! Не тревожь души умерших – маны; не нарушай покой Орка...» - вспомнилось ей предостережение матери, и она, объятая суеверным страхом, вдруг растерялась.
Несмотря на поздний час, Анния и не думала ложиться спать. В глубоком одиночестве она сидела в таблинии*, отделённом от атрия когда-то ярким и красивым, а теперь выцветшим занавесом; здесь не было ничего, кроме большого письменного стола, пары кресел и старого шкафа со счётными книгами. Держа в опущенных на колени руках раскрытый папирусный свиток, Анния перечитывала письмо снова и снова – точно хотела насладиться своими муками. Угрозы, предостережения, снова угрозы...
«...Если добровольно не отдашь, рано или поздно всё отниму. Виноградники, амбары, даже землю у болота, а своё возьму! И советую поторопиться, иначе сильно пожалеешь...»
Анния знала, от кого было это проклятое письмо, привезённое гонцом из порта Лилибея – тот часто доставлял ей почту с прибывавших из Рима кораблей, – и даже не взглянула на кричаще-крупную подпись. Сгорбившись, она словно вросла в кресло, в котором сидела; оторвав наконец взгляд от злополучного письма, она ещё долгое время не шевелилась – лишь покусывала губы и хмурила лоб.
Сейчас в сердце Аннии, как и в доме, хозяйкой которого она стала несколько лет назад, было тихо и угрюмо. Как в тот далёкий вечер, когда...
Но что это? – Услышав торопливые лёгкие шаги в атрии, Анния вскинула голову.
- Матушка! – закричала Сильвия с порога таблиния. – Как хорошо, что ты ещё не спишь! Я тебе сейчас такое расскажу – не поверишь!
- Откуда ты? Отчего так поздно? Что-то случилось? – спрашивала Анния в недоумении, оглядывая раскрасневшуюся запыхавшуюся девушку с головы до ног.
И даже сейчас, глядя на неё в тревоге, Анния в который раз подумала, что только слепец мог бы оставаться равнодушным к очаровательному облику этого юного создания, к этим удивительным – редкого лилового цвета – глазам, сияющим на нежном лице, обрамлённом иссиня-чёрными кудрями.
Сильвия торопливо шагнула и остановилась прямо перед креслом, в котором сидела Анния; её глаза возбуждённо блестели, на щеках играл румянец.
- Послушай же, что приключилось со мной во время прогулки в лесу...
И тут её взгляд скользнул по папирусному свитку в руках Аннии.
- Что это? От кого?
- Сильвия... – Анния растерялась, не зная, что сказать, чем бы отвлечь внимание девушки от злосчастного письма.
Но та уже наклонилась к ней и с любопытством заглянула в свиток.
- Тебе угрожают? – Не то с удивлением, не то с негодованием спросила она, выпрямляясь. – Но кто? Что этим людям нужно от тебя? Чего они требуют?
- Сильвия, я не хотела говорить тебе об этом... об этой тяжбе... – Анния нахмурилась, взволнованным движением поправила выбившуюся из её строгой причёски тёмную прядь с вплетёнными в неё серебристыми нитями. – Опимия, сводная сестра твоего отца...Так вот... она задумала погубить нас! Подала в суд и в первом слушании проиграла, и вот снова... Понимаешь, она хочет любой ценой отобрать у нас Приют Сильвана!
- И у неё есть на это право? – перебила её Сильвия, настороженный взгляд которой снова задержался на папирусном листе.
- Право? У неё есть право лишь на ту долю имущества, о которой идёт речь в завещании старого Сильвия. Она же наняла адвокатов, жалуется всем, будто я её добро присвоила...
Анния встала с кресла, подошла к стоявшему в углу таблиния шкафу и, вынув оттуда связку бумаг, разложила их на столе.
- Смотри сюда и читай. Когда ты прочтёшь, ты убедишься, что земля, которую Опимия хочет оттягать у нас, принадлежала Титу Сильвию, твоему отцу и моему законному мужу... А он, умирая, завещал её нам...
Руки и голос Аннии дрожали, когда она развёртывала на столе свитки с описью всего имущества виллы и читала выписки из завещания прежнего владельца Приюта Сильвана.
- Видишь, старый Сильвий завещал виллу своим сыновьям – Титу и Тиберию, возложив на обоих обязанность выдать часть имущества как приданое невесты их сводной сестре. Тиберий ушёл из жизни рано, не оставив ни жены, ни детей, и Тит стал единственным законным владельцем Приюта Сильвана... Ты была совсем малюткой и, наверное, не помнишь, что Опимия какое-то время жила здесь вместе с нами. Несмотря на свой зрелый возраст, замуж она не торопилась... Но она дождалась удачного знакомства – и вскоре обручилась с человеком знатного рода. Однако к тому времени выдать ей приданое (ту самую часть наследства, о которой шла речь в завещании старого Сильвия) было не из чего. После смерти мужа я вдруг обнаружила, что мы вовсе не так богаты... – Анния вздохнула. – Оказалось, несколько лет Тит вёл тяжбы с крестьянами из соседних деревень: он подозревал, что они то лес его рубят, то пускают на его луга свою скотину – и пытался как мог защитить свою собственность. А это стоит немалых издержек!.. Лишь благодаря стараниям Ветурия и обильным урожаям нам удалось избежать полного разорения...
- А что же Опимия? – с любопытством спросила Сильвия.
- К счастью, муж Опимии в свите римского наместника отбыл в Киликию* - и она, как верная Гаийя, последовала за ним. В Рим она возвратилась уже вдовою – и тут же предъявила свои права на наследственное имущество. Однако ей недостаточно части её невыплаченного когда-то приданого – она хочет быть единственной и полновластной хозяйкой Приюта Сильвана!
Тут Анния умолкла: словно рыдания внезапно сдавили ей горло или от негодования перехватило дыхание.
Покачнувшись, она прислонилась плечом к шкафу, где на полках, кроме хозяйственных архивов, хранились фамильные сокровища. Старинная деревянная статуэтка химеры с головами льва и козла, ларец кедрового дерева, украшенный золотом и слоновой костью, некогда вывезенный из Коринфа (по преданию, из самого святилища Геры!), и бронзовая голова столетия назад царствовавшего в Альбе* Латина Сильвия, к которому род Сильвиев возводил своё происхождение.
- Как видишь, Сильвия, это старая история и тянется она уже несколько лет. Богам лишь ведомо, чего мне стоило сохранить имение, - проговорила Анния спустя какое-то время и, глядя Сильвии в глаза, с уверенностью прибавила: - Запомни: Приют Сильвана – наш, наш дом, наша земля – всё, что у нас есть. И мы должны - и будем! - сражаться за нашу собственность, чем бы ни пришлось ради этого пожертвовать.
Лучше чем кто-либо Сильвия знала, что в словах Аннии много правды. Наверное, Фортуна и вправду благоволила к ней. При тех обстоятельствах, что сложились в Приюте Сильвана после смерти её отца, она должна была бы гордиться тем, что её жених – сын известного в их округе богача – заветная мечта многих девиц на выданье не только в Сицилии, но и в самом Риме. Однако образ Спурия не пробуждал в сердце Сильвии никаких иных чувств, кроме светлых воспоминаний об их детской дружбе. Да и сам Спурий, любил ли он её так, как в том была убеждена, судя по её словам, Анния? Сильвия была уязвлена тем, что последняя встреча с женихом перед тем, как он покинул Сицилию, прошла обыденно. Без воображаемых ею клятв в пылкой любви и вечной верности, без трепета в случайном прикосновении, без особенного блеска в глазах...
Так размышляла Сильвия спустя несколько дней после разговора с матерью, пытаясь разобраться в своих чувствах. Неизвестно, сколько бы времени она провела так, сидя на сложенных снопах в задумчивой позе, если бы её уединение не было внезапно нарушено.
Прежде чем эта женщина неожиданно возникла перед нею, Сильвия уловила в долетевшем с широкого простора ветерке дивный аромат лилии.
- Странно повстречать юную, любящую повеселиться девушку в такой день в поле! Ведь на вилле Публия Волумния, знаешь ты или нет, нынче праздник. И столь грандиозный, что на него съехалась чуть ли не вся знать побережья...
Высокая, прямая, с изящно очерченной линией шеи и плеч, с тонкой талией, облачённая в небесно-голубого шёлка пеплум*, издали незнакомка походила на ровесницу Сильвии. Однако вблизи поражал контраст между девическим станом и увядшим, некогда прекрасным лицом.
Сильвия огляделась, пытаясь понять, откуда эта женщина так внезапно появилась. Вокруг простиралось чистое поле; в траве не умолкал хор кузнечиков; вдали, за белёсыми холмами небрежно сложенных снопов, на фоне розовеющего неба вырисовывались окружавшие Приют Сильвана оливковые рощи.
- Меня, как и тебя, привела сюда эта тропинка. – Незнакомка, словно читая мысли Сильвии, движением головы показала на извивавшуюся в траве дорожку. - Только я пришла с другой стороны...
«Другой стороной» она, очевидно, называла соседнюю с Приютом Сильвана виллу Волумния. Тропа же, о которой шла речь, начиналась у поместья Сильвиев и, петляя, бежала в глубь равнины и так – вплоть до межевых камней. За этими камнями, украшенными посвящёнными Термину* полевыми цветами, лежали угодья имения Волумниев.
- Так как же, Сильвия? Ты разлюбила шумные развлечения или Волумний забыл пригласить тебя? – поинтересовалась незнакомка с непонятной для Сильвии настойчивостью.
Девушка помедлила с ответом.
Публий Волумний, известный как щедрый гостеприимец и страстный любитель музыкальных состязаний, задумал устроить на своей вилле необычное празднество. Каждый из приглашённых должен был привести с собою своего лучшего музыканта, будь он вольноотпущенником или рабом. К огорчению Сильвии, Анния была вынуждена отказаться от приглашения. Положение в Приюте Сильвана становилось столь бедственным, что содержание ради роскоши таких рабов, как библиотекари, номенклаторы* или музыканты, казалось ей неразумным. Сильвия, хотя ей очень хотелось побывать на празднестве, согласилась с матерью – и в дом будущего родственника был отправлен гонец с их вежливым отказом.
- Откуда ты знаешь, как меня зовут? – наконец спросила Сильвия, вступая в разговор с женщиной, которая держалась так, будто они давно знали друг друга.
- Кто же не знает имени самой красивой на этом побережье девушки?! – воскликнула та с таким искренним восхищением, что Сильвия смутилась.
- Разве ты из местных? – после короткой заминки спросила Сильвия. Она была уверена, что прежде никогда не видела эту женщину.
- Коринна. – Светлая улыбка на лице и внимательный взгляд голубых глаз. – Тебе не приходилось слышать это имя?
- Как у поэтессы из Танагры*?
- ... моей соотечественницы.
- Ты - эллинка? – Сильвия с интересом разглядывала новую знакомую. – И давно ты в Сицилии?
- Вижу, ты и в самом деле ничего не знаешь обо мне... – Коринна улыбнулась, обнажив жемчужно-белые зубы, но в глубине её глаз таилась, как заметила Сильвия, тихая грусть.
Видимо, решив изменить ход разговора, она снова напомнила Сильвии об аполлониях* в доме Волумния.
- Знаешь ли, - тут же нетерпеливо перебила её Сильвия, - замечательная весть об аполлониях на вилле Волумниев в Приюте Сильвана никого особенно не вдохновила.
- Иначе говоря, в вашем доме нет ни кифареда, ни флейтиста... – Казалось, Коринна была серьёзно озабочена этим открытием, так что даже не обратила внимания на горькую иронию в словах Сильвии.
И вместе с тем она не удивилась, а скорее получила подтверждение каким-то своим догадкам.
Но Сильвии от этого не стало легче; смутившись, она быстро отвернулась от своей собеседницы.
Она-то, судя по её одеянию и дорогим украшениям, наверняка не знает недостатка ни в деньгах, ни в домашней челяди! – От этой мысли Сильвия сразу впала в уныние.
А Коринна снова – угадав, о чём она подумала, - удивила её:
- Напрасно ты, Сильвия, думаешь, будто мне неведома бедность. Скажу откровенно: я познала её в полной мере, ибо видела один из самых ужасных её ликов – голод. И с ним – унижение и дикое отчаяние, хмельной смех в чужих триклиниях* и... горькие слёзы пополам с безысходной тоской наедине со своей опустошённой душой...
Голос Коринны дрогнул и оборвался. Однако она сумела быстро справиться с волнением.
- Хочу верить, что тебе, милое дитя, - продолжила она, - никогда не придётся узнать, как ради того, чтобы выжить, беззащитная женщина готова стать чьей-то забавой, превратиться в вещь, от которой со времением избавляются как от чего-то приевшегося, наскучившего... и как всё повторяется снова и снова... как собственное тело уже не ощущаешь принадлежащим себе... Да что там тело! Что - тело, когда не волен распоряжаться собственной жизнью?!
- Я родился в Беотии, в славных «семивратных» Фивах... Я не знаю города прекраснее, и, если бы не Александр*, Фивы своим великолепием затмили бы Афины. Гесиод и Пиндар – творцы сладкозвучных строф – родом из Беотии; великий Софокл, избранник Мельпомены, прославил мою незабвенную отчизну своими бессмертными трагедиями. В Беотии находится известная всему эллинскому миру гора Геликон – обитель Муз; а в той части Беотии, где река Мелан вливается в Кефис, растёт тростник, который в руках умелого мастера превращается в флейту. – Увлечённо рассказывал Тимн, шагая рядом с Сильвией по дороге к Приюту Сильвана.
Солнце уже закатилось, и только над лесистыми холмами тянулась широкая полоса, которая залила верхушки деревьев и кровли виллы алым светом.
- Ребёнком я снискал похвалы лучших в Беотии учителей музыки и пения – мне даже пророчили славу Тимофея*... Однако капризная Тихе* отвернулась от меня – и свободнорождённый почитатель Муз в одночасье стал жалким рабом!..
В этот миг юношу, должно быть, охватил гнев: его голос замер, лицо застыло, словно окаменело. Совладав со своим чувствами, беотиец рассказал Сильвии о том, как попал в рабство.
Жрецы храма Аполлона на острове Левкада, прослышав о фиванском «золотом голосе», пригласили Тимна на праздник Таргелий, где он должен был петь под аккомпанент своей кифары. Переполненный гордостью, уверенный в своём грандиозном успехе у левкадийской публики, пересекал Тимн весь материк. Но не слава – плен ждал его впереди. Когда фиванские путешественники попали наконец на остров, там вовсю разбойничали киликийские пираты. А дальше – делосский невольничий рынок, где римские работорговцы осматривали и ощупывали его, словно породистого жеребца; потом – вилла в Сиракузах, где господин заставлял его выступать с пением на симпосиях* ночи напролёт...
- За неповиновение меня били, но не до крови – господин боялся испортить товар, который выставляют, как говорится, лицом. Ведь на мне должны были отдыхать глаза возлежащих за трапезой гостей... – Ещё недавно такой гордый, потом охваченный гневом, сейчас Тимн казался человеком, перенёсшим десятки лет страданий и обид.
Что ж, он и в самом деле рано окунулся в море человеческих страданий, рано подвергся тяжёлым испытаниям, и ныне, почти ещё мальчик, во многом похож на зрелого мужа, - думала Сильвия, искоса с любопытством разглядывая беотийца.
У неё вдруг родилось странное чувство: ей хотелось и пожалеть Тимна как ребёнка и вместе с тем самой покориться его силе, ощутить свою беззащитность.
- Расскажи, как ты попал к Коринне? – спросила Сильвия, полагая, что её влечёт к беотийцу в большей мере из-за его таинственной покровительницы.
- Косконий оказал мне неожиданную услугу: после его смерти всех рабов вместе с другим добром унаследовала согласно завещанию его любовница, одна из самых знаменитых в Сиракузах куртизанок.
- Коринна – куртизанка? – Сильвия невольно замедлила шаг.
- Не могу понять, тебя это удивляет или огорчает? – в свою очередь спросил Тимн и, не дожидаясь ответа, высказал своё мнение: - Коринна – удивительная женщина... добрая, щедрая. Ты убедишься в этом, когда подружишься с нею.
Могла бы и сама догадаться... – Сильвия вспомнила скупые намёки Коринны на её прошлое. – На женщину из простонародья она не похожа. И, конечно же, она не патрицианка...
Внезапно их разговор был прерван. Они как раз вышли к амбару Приюта Сильвана, когда оттуда донёсся душераздирающий вопль. Услышав его, Тимн сначала остановился, а затем чуть не бегом бросился к амбару. Сильвия последовала за ним.
- Двадцать два!.. Двадцать семь!.. Тридцать! – Отсчитывал удары надсмотрщик за рабами, а другой при этом не спускал настороженных глаз с невольников.
Те, сгрудившись у эргастула, угрюмо наблюдали за наказанием одного из своих товарищей. Провинившегося били до тех пор, пока он весь не заплыл кровью; крик, не умолкая, рвался из его истерзанного тела. Но вдруг он словно захлебнулся – от крика ли, а может, собственной кровью – и теперь лишь тяжело и надрывно стонал. А надсмотрщик продолжал отсчитывать удары.
Сильвия, собрав всю свою решимость, вознамерилась было положить конец этой пытке, но Тимн опередил её. Одним прыжком он очутился перед свирепствующим надзирателем и с удивительным проворством перехватил занесённую для очередного удара руку с плетью.
- Что такое?.. Это ещё кто такой?!
В яростном окрике Сильвия узнала голос управляющего имением – грозы всех рабов и даже самих надзирателей. И сейчас он надвигался на Тимна точно грозовая туча, ещё мгновение – и воздух сотрясут оглушительные раскаты грома. Уже издали было видно, как люто сверкают глаза на багровом от ярости лице этого внушительного человека.
- Эй, ты! Кто позволил тебе становиться между мною и моими рабами? – Кричал вилик, на ходу поигрывая кнутом – таким же, как у всех надзирателей, только с узелками на плети и оттого ещё более опасным для не защищённой спины раба.
Тимн выпрямился, взглянул на вилика открыто и смело.
- Что молчишь, будто твоя глотка набита камнями? – Тот подошёл к нему уже вплотную, вгляделся пристальным зловещим взором. – Отвечай, кто ты такой, чтобы вмешиваться в мои дела?
Беотиец по-прежнему молчал. Но вилику будто и не важно было знать, что скажет стоявший перед ним человек: он тут же закончил свою речь словами:
- Слушай меня: кто бы ни был и как бы себя ни называл, а только знай, что хозяин здесь – я!
Последние слова вилика неприятно поразили Сильвию, хотя отчасти он был прав.
Если бы её спросили, что она думает о Ветурие, ей пришлось бы признать, что он – человек неглупый и вместе с тем циничный; равного же в жестокости по отношению к рабам ему было не найти во всей Сицилии. Сильвия всегда ощущала исходившую от него опасность и не знала, чего от него ожидать: даже в почтительности вилика к господам угадывалось нечто мятежное, вызывающее. Наверное, он не мог примириться с тем, что Судьбой ему уготована участь раба. Он был слишком честолюбив и, пользуясь данной ему властью, мнил себя (к счастью, не юридически!) владельцем Приюта Сильвана.
Благодаря стараниям Дамида и, конечно же, молодости, Тимн быстро шёл на поправку. Раны от собачьих зубов затянулись, зарубцевались, и беотиец уже мог ходить без посторонней помощи. Постепенно он стал для Сильвии не только учителем музыки и пения, но и товарищем в прогулках по окрестностям. Между греческим вольноотпущенником и юной хозяйкой виллы Приют Сильвана крепли тёплые, доверительные отношения, которые со временем могли перерасти в нечто большее. Верную дружбу или первую, трепетную любовь...
Тимн ловко перепрыгнул через лежавшее поперёк тропинки бревно и протянул руку, чтобы помочь Сильвии, но она опередила его и теперь стояла по другую сторону сваленного дерева – только зацепилась подолом своей длинной пенулы* за сучок. Тимн наклонился и, отцепив плащ девушки, заботливо отряхнул с него сухие травинки. Сильвия поблагодарила его кивком головы, и они молча пошли рядом.
Между тем на лес уже опустился густой сумрак, кое-где разрываемый вспышками молний. Со стороны гор, ставших сейчас густо-лиловыми, донёсся глухой шум, похожий на отдалённые раскаты грома.
- Похоже, надвигается настоящая гроза. – Подняв голову, Сильвия пыталась сквозь ветви деревьев разглядеть небо, по которому плыли, клубясь, свинцово-тяжёлые тучи. – Жаль, прогулка не удалась...
- Ты боишься грозы?
- О нет, страха перед огненными стрелами Юпитера-Громовержца я не испытываю. Однако в лесу оставаться опасно: в грозу, знаешь ли, ветер срывает ветви с деревьев. Мне бы не хотелось, чтобы меня огрел по голове какой-нибудь сучок.
- Тогда придётся либо возвращаться на виллу, либо...
Тимн внезапно умолк, внимательно разглядывая что-то, оставшееся за спиной Сильвии. Затем движением головы указал на заросшую непроходимой чащей скалу, похожую на великана-горбуна, присевшего отдохнуть в лесной тиши, и закончил своё предложение бодрыми словами:
- ... либо переждать грозу в пещере той скалы!
- Откуда ты знаешь, что там есть пещера?
- Я уже говорил тебе, Сицилия во многом похожа на Беотию. В наших лесах также встречаются подобные скалы, и обычно внутри они как бы полые – надёжное убежище для охотников и пастухов.
- В пещерах этой скалы – местные жители называют её Горбатой скалой – не рискнул бы остаться на ночлег даже самый отчаянный и храбрый охотник. С давних времён в этих краях существует поверье: в пещерах Горбатой скалы обитают сипухи – ночные птицы-призраки, - понизив голос, пояснила Сильвия.
- Ночные птицы? – переспросил Тимн и с облегчением, будто разгадав тайну, выдохнул: - Совы ушастые.
- Никакие не совы! – Сильвия даже обиделась. – Вот послушай. Много лет назад - ещё до того, как на острове появились римляне, - женщины, за какие-то тяжкие грехи отверженные своими семьями, ушли в этот лес. Горбатая скала стала для них домом. А годы, прожитые ими в глухом безлюдном месте, среди хищных зверей, изменили их облик: они превратились в ужасных чудовищ, которые заманивают одиноких путников и высасывают их кровь. Иногда они даже подбираются к деревням и похищают маленьких детей...
Последние слова Сильвии перекрыл раскат грома, потрясший тихий предгрозовой воздух. Она вздрогнула. Мрачная картина природы – небо над головой, застланное тучами, располосовывали молнии; над чёрными верхушками деревьев пролетали с тревожным карканьем вороны – произвела на неё гнетущее впечатление.
В небе снова сверкнула молния, раскатистый гром наполнил страшным грохотом гулкое пространство между небесными владениями Юпитера и земными – Цереры; в следующее мгновение на лес налетела настоящая буря.
- Бежим! – Тимн схватил Сильвию за руку и увлёк за собой – безо всякого сопротивления, так легко, словно она была невесомой.
Они бежали сквозь пелену дождя; мокрые ветки хлестали по ногам, плечам, щекам. Позади смыкалась непроглядная темнота, впереди – в синем свете частых вспышек молнии – на них надвигалась, всё ближе и ближе, казавшаяся более зловещей, чем всегда, Горбатая скала. Когда до неё оставалось всего несколько шагов, Сильвия резко остановилась.
- Я не пойду туда! – крикнула она, хотя голос её дрожал – от холодного дождя и... страха.
Тимн посмотрел на неё, потом в сторону Горбатой скалы и крепко сжал её ладонь:
- Чего ты боишься? Я же с тобой!
Беотийцу, очевидно, был неведом страх – и Сильвия, чувствуя надёжное тепло его руки, как будто успокоилась. Она уже была готова последовать за ним, но ноги её внезапно подкосились. Она увидела на том месте, где был вход в пещеру, слабенькое жёлтое пламя – ветер раздувал его, и оно металось из стороны в сторону, как будто танцевало неистовый танец.
- Сипухи, Тимн! Видишь, это они – ночные чудовища!
Прогремел гром, вспыхнула и погасла молния – Сильвия рванулась, но рука беотийца оказалась сильнее её страха.
- Тише, Сильвия, тише, - глухим голосом проговорил юноша, успокаивая её пожатием пальцев. – Это не призраки! Там кто-то живёт...
Невзирая на упругие струи дождя, хлеставшие в лицо с холодной яростью, Тимн медленно, крадущимися шагами, ни на миг не выпуская руку Сильвии из своей, начал приближаться к пещере. Сильвия следовала за ним – вся во власти страха, смешанного со жгучим любопытством.
У входа в пещеру Тимн остановился, осторожно заглянул внутрь. Сильвия, выглядывая из-за его плеча, вытянула шею, и её голова оказалась рядом с головой беотийца.
- Эй, - крикнул Тимн, делая шаг вперёд, - кто тут прячется от людей?
Ему никто не ответил, но Сильвия была уверена, что слышала чьё-то сердитое ворчание.
- Послушай, мы не причиним тебе зла, - продолжал вести переговоры Тимн. – Нам только хотелось бы укрыться у тебя от бури. Не откажи нам в гостеприимстве, а мы никому не расскажем ни о тебе, ни о твоём жилище. Нас здесь всего двое, и мы, клянусь Гекатой, уйдём отсюда, как только утихнет гроза.
Не дождавшись ответа, Тимн решительно вошёл в пещеру. В ней было черно от копоти, и на первый взгляд казалось, что она совсем не большая – у костра могло разместиться четыре человека. Но отойдя от сложенного из грубых камней очага, Тимн заметил, что по мере углубления в недра горы пещера расширяется: подземный коридор уходил далеко во тьму.
Когда Сильвия не вернулась на виллу к ужину, Анния, охваченная тревогой, велела Ветурию приступить к поискам молодой госпожи и вольноотпущенника-беотийца. Вилик как будто уже давно ждал подобного приказа - на его скошенном желчном лице появилась злорадная усмешка.
- Позволь заметить, домина, привязанность этого грека к твоей дочери весьма подозрительна, - не преминул он высказать своё мнение, при этом явно наслаждаясь тревогой Аннии. И затем, будто намекая на что-то, с язвительной усмешкой прибавил: - Ведь Сильвия уже не ребёнок и присутствие в столь тесной близости от неё молодого мужчины...
- Вздор! – Анния не дала ему договорить. – Всё, что ты пытаешься сейчас мне внушить, вздор! Между Сильвией и этим греком нет и не может быть никакой привязанности!
Гневно сверкнув глазами, Анния отвернулась от вилика и пошла к дому.
Погода понемногу прояснилась; ветер стих, но было холодно.
Сильвия... Сильвия, где же ты? Где тебя искать? Что с тобою?.. – Тревожно сдвинув брови, озабоченная Анния не сводила глаз с дороги у виллы.
Увидев Сильвию и беотийца вдвоём – они шли рядом, едва ли не склонившись друг к другу, и их силуэты чётко вырисовывались на фоне неба, - Анния подалась вперёд всем телом. Загоревшиеся от радости глаза вдруг погасли, губы сурово сжались. Не успела она испытать облегчение от того, что Сильвия нашлась, что она жива и здорова, как эти светлые чувства уступили место новой тревоге и сомнениям. Так ли уж неправ Ветурий? Её Сильвия и этот... раб, пусть и отпущенный на волю?!
- Я предупреждал тебя, домина. Такие отношения могут зайти слишком далеко, - снова раздался ехидный голос вилика. - А что скажет об этом Публий Волумний? Всё-таки не годится благородной девице, да ещё обручённой с человеком из столь известной на побережье семьи, быть на короткую ногу с каким-то...э...безродным чужеземцем. Не годится!
Обуреваемая негодованием, ошеломлённая тем, что ей открывалось, Анния не сразу заметила, как управляющий оказался рядом с нею.
- Будь здесь опекун Сильвии, он бы не позволил этому греку и близко подойти к молодой госпоже. Нельзя с него глаз спускать ни на минуту! И из дома его надо гнать взашей - пусть лучше в поле наравне с рабами работает!
- Ах, Ветурий, - резко проговорила Анния, всё сильнее раздражаясь, - оставь свои советы при себе. Я сама во всём разберусь!
- Как тебе будет угодно, - процедил сквозь зубы вилик, стараясь выглядеть покорным.
Но всё же не сдержался и, метнув в сторону беотийца недобрый взгляд, уходя пообещал с кривой ухмылкой:
- Однажды я укажу ему его законное место в этом доме. И тогда он пожалеет о том, что попал сюда...
Увидев Аннию у порога дома, Сильвия с радостной улыбкой бросилась ей навстречу. Целуя её и бормоча оправдания, девушка с виноватым видом заглядывала ей в лицо, которое выражало сейчас то гнев, то нежность, то суровую холодность.
Анния испытывала смешанные чувства, целую бурю противоречивых чувств, но гнев в конце концов превозмог. Раздражённая новой, неожиданно свалившейся на неё заботой, она чувствовала лишь потребность немедленно высказать Сильвии недовольство её поведением.
- Я хочу говорить со своей дочерью наедине, с глазу на глаз. – Обращаясь к беотийцу, который вызывал в ней острую неприязнь, Анния при этом даже не взглянула на него.
Внутри у неё всё так и кипело: этот грек посмел похитить у неё Сильвию, где-то продержал её целый день, возможно, даже прикасался к ней! – и несмотря на это, внешне она казалась надменно-спокойной, сохраняя признаки патрицианского благородства.
Беотиец на мгновение замешкался, затем, не обронив ни слова, стремительно удалился.
- Где ты была, Сильвия? Где ты была с этим... этим греком? – Строгим голосом приступила к расспросам Анния.
- Так случилось, в лесу нас застала гроза, - ответила девушка без всякого намёка на торопливые (и поэтому чаще всего вызывающие недоверие) оправдания. – Прогулка оказалась неудачной, и нам пришлось укрыться от дождя в пещере Горбатой скалы...
Анния выпрямилась, и, как будто это название ударило её в грудь, настороженно переспросила:
- Где?
- В пещере Горбатой скалы, - ответила Сильвия тише, чем прежде, и, как показалось Аннии, чему-то улыбнулась.
- Там было так весело? – в голосе Аннии прозвучала несвойственная ему враждебность.
- Теперь я знаю наверняка, - Сильвия снова улыбалась, - что все легенды о страшных призраках, якобы обитающих в пещерах Горбатой скалы, не более чем выдумки! Мы с Тимном...
- Ты – с кем?! – Анния резко оборвала дочь: так неожиданно больно резануло её слух это «Мы с Тимном».
Сильвия догадалась о причине её гнева:
- Я не хотела рассердить тебя, матушка, и огорчить. Прости...
Анния вспыхнула:
- Ты и рассердила, и огорчила меня, Сильвия! Вот уж чего я не ожидала, так это твоей дружбы с рабом!
- Тимн – не раб, - возразила Сильвия, взглянув на неё с укором.
- Вольноотпущенниками становятся бывшие рабы. И раб, в какие бы одежды его не рядили, навсегда остаётся рабом!
Анния первела дыхание и, подавив новый приступ гнева, уже спокойнее продолжила:
- Выслушай меня, Сильвия, и запомни всё, что я скажу. Не нами это придумано и даже не нашими предками-латинянами... В мире испокон веков так заведено: одно время для посева урожая, другое – для сбора; одни люди властвуют, другие им подчиняются. Как говорил Аристотель: «С самого рождения одни предназначены для подчинения, другие – для господства».
- А как же изречение другого, не менее почитаемого мудреца: «Бог создал всех людей свободными, природа никого не создала рабом»? – тут же нашлась Сильвия, любознательности которой с детства были доступны труды греческих философов, собранные в таблинии виллы.
- Давай оставим в покое софистов и стоиков и поговорим о тебе, Сильвия. – Анния выдержала паузу и, посмотрев девушке прямо в глаза, жёстко произнесла: - Ты увлеклась этим греческим юношей: твои глаза, твои слова выдают тебя с головой. Даже Ветурий обратил внимание на странности твоего поведения с тех пор, как этот грек появился на нашей вилле.