1.
…семь, восемь, девять, десять. Десять шагов. Почему десять? Возможно, это число что-то значит — десять. Или девять? Забыл. Ладно, нужно начать заново. Раз, два, три, четыре… стена, холодный кафель, тусклый свет из окна, четыре стены, одна дверь, один стол, одна кровать, десять шагов… или девять? Ему должны передать сообщение от… от кого? Снова уперся в стену. Теперь нужно повернуть налево, да, налево, потому что направо стена. Это смешно. Но здесь что-то есть на стене. Что-то подозрительное. «Вы подозрительно спокойны» — говорит следователь. Потому что он знает, что скоро выйдет отсюда. Но как он это сделает? Здесь кругом стены: за стенами город, за городом лес, в лесу запах листьев, коры, корней, грибов, звук лопаты, острой как бритва, режущей плоть земли… Он скоро выйдет отсюда.
— Ха-ха-ха, — рассмеялся Паша, упершись затылком в стену. Но тут же затих, потому что придут тюремщики и накажут его. Посадят в одиночку — он и так в одиночке. Паша широко улыбался. Они удивятся, когда он покажет им, как легко отсюда выйдет.
Паша перестал улыбаться — совсем недавно ему было плохо. Он вспомнил стул, наручники, допрос. Он ничего им не сказал — им не расколоть его.
Но он что-то забыл. Да — он считал, сколько шагов от стены до стены — нужно посчитать. А зачем? Опять стало смешно. Это можно оставить на потом. Но что в другом конце камеры и как туда добраться? Можно слева и можно справа, вдоль стены. Если прижаться и идти вдоль стены, то можно не опасаться выйти на середину камеры.
Можно ладонью, щекой, всем телом, душой прижаться к стене и почувствовать её холод. Это холод краски, штукатурки, бетона, вечной мерзлоты, других планет, далеких звезд. Холод проникает под кожу, бежит по венам, просачивается в кости, доходит до самого центра его тела, оттуда он наблюдает за всем этим. Наблюдатель, который молча смотрит.
Крашеная железная дверь — она холоднее стен, стены стабильнее, но дверь… Дверь — это возможность, это дорога, это города людей, площади ветров, чернота парадных, центральное отопление, чайник на плите, сигарета в руке, календарь на обоях… Дверь, она как пистолет… Они не нашли пистолет — он опять их надул. Но никакого пистолета не было.
Паша широко улыбался — ему хотелось смеяться, но придут тюремщики, и будут проблемы. А он не хотел проблем. Он хотел посчитать, сколько шагов вдоль стены, но забыл. Да, забыл, потому что решетки на окне не дают ему помнить. Они разделяют свет на квадраты, а квадраты разделяют память на ячейки, и не хватает места, чтобы всё помнить — да, надо сказать, чтобы поменяли решётку. Хотя нет, нельзя. Они догадаются, что он догадался. Ему нравилось, что он мог раскусить все их хитрые планы.
Ему хотелось смеяться. Он плечом подпёр стену и несильно бьёт по ней кулаком, и беззвучно смеётся, открыв рот. Его ломает пополам, и он, продолжая прижиматься к стене, сползает вниз и садится на пол на корточки. Хочется курить. Паша достал сигареты и зажигалку и прикурил. Глубоко затянулся и медленно выпустил дым. Дым повис в середине камеры — свет из окна, поделенный на квадраты решеткой, отпечатался в клубах дыма. Он догадался, что таким образом можно прочитать послания, которые ему передают с воли. Его скоро вытащат отсюда, но про это нельзя громко думать — иначе они догадаются. Они пытаются читать его мысли. Это всё из-за денег, из-за этих грёбанных денег — ему наплевать на них, но он не скажет им, что денег нет. Иначе его пустят в расход.
Паша поднялся с пола и подошёл к столу. Потушил сигарету в жестяной пепельнице и затем направился к кровати. На секунду он задержался перед тем, как лечь — она напоминала ему недавние пытки. Они что-то вкололи ему, потом притащили из подвала и бросили на кровать.
Паша лёг и, заложив руки за голову, стал смотреть в серый потолок. Он стал думать о том, что он будет делать, как освободится. В первую очередь нужно забрать тачку и достать ствол. Потом залечь на дно на пару дней. И пробить того, кто его подставил. В этом поможет Артём. Он парень хороший. Он должен помочь. Потом нужно встретиться со Степанычем, понять, что за байда произошла?
Он начал продумывать, что будет делать, как выйдет отсюда. Вдруг послышался металлический лязг открывающейся двери. Паша продолжил лежать на кровати, закинув руки за голову. Дверь открылась, и в проеме двери появился начальник СИЗО. Паша и его окружение звали его Полковником. Хотя часто он носил гражданскую одежду.
Вот и сейчас он был одет в дорогой серый костюм: бордовый галстук, лакированные туфли, на левой руке блестели золотые часы. В правой руке он держал чётки из черного камня, а на мизинце блестел огромный перстень.
Он немного задержался в проходе и, затем сделав два шага в камеру, остановился и молча посмотрел на лежащее тело на кровати.
— Встань, когда перед тобой кум стоит, — медленно и спокойно сказал он, но от его голоса у Паши мурашки побежали по коже. Он приподнялся и сел, облокотившись на стену.
Полковник огляделся и, увидев стул, который услужливо занёс контролёр, хотел было сесть, но передумал. Он брезгливо провёл пальцем по сиденью, затем вытащил из внутреннего кармана пиджака сложенные листы бумаги и, аккуратно расстелив их, сел и, закинув ногу на ногу, начал крутить чётки. В тишине камеры их щелкающий звук успокаивал.
Некоторое время они молча смотрели друг на друга. Полковник был порядочная сволочь, утопившая немало хороших пацанов. Он всегда опрятно и ухоженно выглядел: уложенные блестящие черные волосы, гладко бритое худое лицо, пронзительный взгляд, идеальный маникюр, и от него всегда приятно воняло дорогим одеколоном.
— Знаешь, на чём я сижу? — наконец произнес он. Паша молчал.
— На предписании о твоём освобождении, — продолжил он, пристально глядя в глаза Паше, — но я, пожалуй, оставлю тебя ещё на одну ночь.