万事起头难 — начало — это самое трудное
Если бы я мог продлить свою жизнь, то пятьдесят лет отдал бы изучению Книги Перемен, и тогда смог бы не совершать больших ошибок
Конфуций, «Беседы и суждения», 7:17
— Бросай!
Китаец протянул мне три монетки. Старинные, как минимум Минской эпохи, с квадратными дырочками в центре.
Я колебался.
Эзотерика никогда меня особенно не интересовала. Может, и зря.
— Ты ждёшь ответ на свой вопрос? — спросил он.
Я кивнул и взял монетки. Потом потряс их в кулаке, стараясь сосредоточится на том, о чём спрашиваю. Всё по-честному: если уж решил делать, то нужно делать правильно, на совесть.
Кинул монетки на деревянную столешницу. Китаец внимательно пригляделся к ним, потом взял кисть и на чистом листе нарисовал сплошную линию.
Он одобрительно кивнул и сказал:
— Дальше.
Я собрал монетки, снова потряс их и кинул на стол.
Ещё одна линия. Прерывистая.
— Дальше. Не теряй концентрации, — сказал он.
Я бросил монетки шесть раз.
На листе бумаги появилась завершённая гексаграмма.
— Единомышленники, — улыбнулся китаец. — Ты любимчик судьбы.
— Что это значит? — осторожно спросил я.
— Продолжай то, что начал. Любые грандиозные цели, которые ты сейчас перед собой ставишь, будут достигнуты. Тебе будут помогать даже враги, не желая этого. Успех превзойдёт все твои самые смелые ожидания, — сказал он. — Ты ведь ожидал, что ответ будет именно таким?
— Нет, — честно ответил я. — Не ожидал.
— И всё же задал нужный вопрос. Тебе будут помогать. Ты будешь окружён друзьями. Тебе будет сопутствовать успех.
— Ясно, — кивнул я, и не смог сдержать улыбку.
Китаец собрал монетки со стола. Сжал их между ладонями и чуть нахмурился, сосредотачиваясь.
Потом сделал первый бросок.
Закончив гексаграмму после шести бросков, китаец грустно улыбнулся и вздохнул.
— О чём вы спрашивали? — решился спросить я.
Он посмотрел на меня устало, потом вздохнул и ответил:
— Спрашивал, пришло ли время.
— И как? Пришло? — спросил я.
— Да, — кивнул он. — Увы, теперь оно пришло… мне выпало «Приумножение». Значит, я должен начать очень большие изменения. И другого выхода теперь нет.
Я промолчал, глядя на свитки с каллиграфией, развешанные на стенах. Тут их было больше, чем в прошлом убежище на «Черкизоне», хотя в целом помещение было выдержано в той же стилистике.
Правда, здесь были настоящие окна. И очень хорошие: уличный шум Садового едва проникал внутрь.
— Вы говорите так, как будто расстроены, — заметил я.
— Многие вещи происходили в прошлые века. Иногда нужно было идти по краю. Уступать сейчас, чтобы возродиться потом. Проиграть, чтобы накопить силы. Но всегда было ясно, что это лишь очередной виток в бесконечной игре жизни… — он вздохнул.
— Выходит, сейчас не так?
— Нет. Сейчас всё иначе…
Он достал из-под стола толстый свиток. Видимо, древний: тонкая бумага пожелтела от времени. Старик разворачивал его очень аккуратно.
— Первые десять тысяч бросков во времена Западной Чжоу привели к странным результатам, которые потом лишь дополнялись и углублялись последующими исследователями, — сказал он. Его речь стала более архаичной, иногда я с трудом его понимал, будто он пытался говорить на Вэньяне. — Человечество и мироздание неизбежно клонилось к закату. Многие школы смирились и учились жить сегодняшним днём. Благом стало продление теперешнего состояния бытия, а древние времена Жёлтого Императора были объявлены Золотым Веком, к восстановлению которого следует стремиться как к высшей гармонии. Из-за этого эпоха великих географических открытий, сделанных Чжэнь Хэ, не привела к тому, к чему могла бы…
Он водил скрюченным пальцем по аккуратным столбикам древних иероглифов, чуть прикрыв глаза, будто вспоминая события тех древних дней, о которых шла речь в тексте.
— Эта мудрость была доступна лишь избранным. Императорам прежде всего. Поэтому Сын Неба, едва взойдя на престол, постигал конечность этого мира. Попытка сдержать наступление неизбежного разъедала стройную систему государственного управления изнутри. Чиновники становились всё более жадными. Забыли о своих лицах и долге. Это привело к катастрофе эпохи Мин, когда Небесный Трон занял чужестранец… — он снова вздохнул.
Потом посмотрел на меня.
— Скрытая наука продолжала развиваться. Среди вековой тени монастырей, оторванная от мира продолжала жить мудрость, — сказал он. — После первы десяти тысяч за тысячи лет миновало десять миллионов по десять тысяч бросков, и картина стала яснее. Как невесомый штрих на великой каллиграфии Вселенной засиял тонкий путь, единственная тропа, ведущая к вечности без гибели и разрушений всего сущего…
Он сделал несколько поворотов свитка. Прочитал несколько строчек про себя, и снова взглянул на меня.
— Все знаки указывали на ледяной север. На вашу странную страну. На жестокие и дикие земли, населённые удивительным белым народом, лишь внешне напоминающим знакомых европейцев… только внимательно изучив вас, мы поняли, что души наших народов не так уж и различаются. Примерно во время Минской катастрофы вы пережили схожую Смуту. Тогда вы не дали взойти на свой престол, как вы думали, чужестранцу. Но здесь есть тонкость вместе с иронией великой судьбы: всего через сто лет среди правителей России не останется русских. Последний императорский дом лишь великой фамилией будет связан со своими подданными — но не кровью. Ирония в том, что во времена Смуты русские и поляки были, фактически, одним народом, разделённым только религией. Вы все одного корня: белорусы, поляки, украинцы, русские. Это всё равно, что престол Восточной Чжоу занял бы правитель Западной Чжоу. Вот этого вы избежали тогда. Но результат был тем же: чужестранец на троне. Да, как и у нас, чужаки, занявшие престол, фактически стали русскими. Как маньчжуры переняли все великие традиции нашей цивилизации и даже казнили предателей, которые довели до самоубийства последнего Минского императора… — он глубоко вздохнул. — Но есть и большие отличия. Ты знаешь, что случилось с последним императором на Небесном Троне?
Что было бы, если бы я забыл пейджер? Или если бы его отобрали до того, как я нажал кнопку?
Хочется верить, что у китайцев на этот случай был особый план, но напрямую во время разговора я об этом спросить не решился.
После того, как я нажал на кнопку пейджера — тайком, в кармане, стараясь сделать так, чтобы Дмитрий Петрович не заметил — прошло долгих три минуты.
Я старался сидеть тихо, чтобы ни в коем случае не спровоцировать его на скорую расправу. Даже кровь не вытирал, которая стекала по шее ниже, на грудь, пачкая мой единственный приличный свитер.
От несправедливости происходящего стоял колючий комок в горле. А ещё в груди появился противный червячок сомнения: а что, если я действительно набедокурил пока был в отключке после той бормотухи, которую по недоразумению продавали под видом пива?
Я гнал эти мысли как мог, потому что от них мне становилось не только обидно, но и страшно.
Убить или покалечить свою девушку по пьянке… и как дальше жить после этого? Да и стоит ли?..
Хотя нет, я не мог. Ну никак! Даже при полной отключке сознания…
Похоже, Дмитрий Петрович почувствовал моё настроение. Потому что перестал метать глазами молнии в мою сторону и рефлекторно сжимать кулаки.
То, что произошло потом, впечатлило его настолько сильно, что даже спустя пару месяцев он обращался ко мне исключительно уважительно.
Я не знаю, какие силы и ресурсы были в этом задействованы. Даже представлять не хочу. Но далеко не последний человек в самой могущественной российской специальной службе несколько минут лежал, уткнувшись физиономией в ледяную грязь на обочине автострады, пока меня осматривал доктор.
— Ничего опасного, — сказал он, наклеивая пластырь на мою шею. — Рассечена кожа, верхний слой.
Один из моих освободителей, которые за всё время операции не проронили ни слова, только кивнул.
Они оставались в балаклавах до самого конца. Пока не подъехал руководитель Дмитрия Петровича и не забрал его с собой, вместе с его людьми.
— Подвезти куда-то надо? — единственная фраза, которую проронил один из людей в балаклавах.
Сначала я хотел автоматически отказаться. Достаточно было и того, что меня освободили. Но всё-таки я взял себя в руки и попросил:
— Можно в больницу, куда отвезли Мирославу?
Человек в балаклаве кивнул.
Как потом выяснилось, Мирославу пыталась похитить одна из криминальных группировок, которой Дмитрий Петрович даже без особого умысла наступил на больную мозоль. Дело было в похоронах одного из сотрудников, и на администрацию одного из московских кладбищ пришлось сильно надавить.
В итоге это всё вылилось в то, во что вылилось.
Дмитрий Петрович потом отдельно приезжал извиняться. Получалось у него плохо: возможно, он делал это впервые в жизни.
Мирослава пришла в себя на следующий день после того, как я навестил её. Про инцидент с её отцом я, разумеется, сразу рассказывать не стал. Сначала дождался, пока она выздоровеет.
Некоторое время мы продолжали встречаться. Я даже делал вид, что пытаюсь наладить отношения — но моя единственная цель состояла в том, чтобы убедить её, что это она сама решила расстаться. Если есть возможность — лучше не оставлять врагов за своей спиной, особенно тех, которые когда-то были тебе близки.
В итоге так и вышло: одним весенним вечером у нас случился разговор, после которого я больше не возвращался в квартирку на Волочаевской.
Но нельзя сказать, что это было к худшему. Я вдруг понял, что ещё достаточно молод для того, чтобы гулять как следует. И с упоением предавался этому занятию по вечерам в увольнениях, когда не был занят на коммуникационном проекте. Ходил по клубам. Знакомился. Заводил разовые интрижки.
Проект стартовал вполне успешно, и с самого начала так получилось, что бизнес разделился на два больших сегмента: региональные политические заказы и обслуживание транснациональных корпораций, которые в то время активно заходили в страну.
При этом контроль со стороны Дмитрия Петровича к тому времени, конечно, уже отсутствовал. Он просто отодвинулся от этой темы. У нас на этот счёт случилась короткая встреча, где он гарантировал отсутствие проблем с его стороны.
Первого клиента привёл я, в виде ЛДПР и её региональных отделений. Владимир Вольфович решил, что это отличный способ обозначить своё влияние в создающемся бизнесе, при этом формально оставаясь вовне, и не создавая напряжения среди акционеров. Лиана же подписала «Халибёртон», одну из крупнейших нефтесервисных компаний мира, которая как раз в то время вышла на первые контракты с нашей нефтянкой.
Немного посовещавшись, мы назвали нашу консалтинговую компанию «Иванов, Гудавадзе и партнёры». В этом была определённая логика: юридическое лицо было оформлено на моего отца и на маму Лики, которая не меняла фамилию после того, как вышла замуж.
У меня появились стабильные деньги. К тому же очень неплохие. Я даже купил себе ноутбук, немыслимую по тем временам роскошь. Мне нужна была машинка, чтобы вести дела из казармы: клепать медиапланы, тезисы, редактировать согласованные публикации и прочее. По тем временам компьютер был очень продвинутым: процессор «Пентиум», сменный привод с возможностью чтения CD дисков… да, привыкнуть к тормознутости электроники того времени поначалу было сложно. Но я адаптировался.
Весна набирала обороты. Город, загаженный отвратительными рекламными растяжками и плакатами, с потрескавшимися асфальтовыми тротуарами, обшарпанными фасадами домов, всё равно стал выглядеть наряднее, живее.
Наше агентство процветало: американцы из «Халибёртна» были в восторге от нашего подхода к бизнесу, соответствующего тем стандартам, к которым они привыкли у себя на родине. По их рекомендации мы подписали ещё двух клиентов: международную юридическую фирму и золотопромышленников, которые собирались приобрести в России рудник.
Продвигалась работа и на политическом направлении.
В конце апреля Владимир Вольфович позвал меня к себе. К счастью, не в сауну — а в одну из приёмных.
Когда я вошёл в кабинет, то обнаружил, что политик не один. Рядом с его столом, на месте посетителя, сидел крупный светловолосый мужик с одутловатым лицом и красными глазами.
— А, Саша… ну привет, привет… проходи, устраивайся. Кофейку будешь? — сказал Жириновский.
— Спасибо, не откажусь, — кивнул я.
— Света? Света, ещё капучино сделай, будь добра, — сказал он в интерком, нажав клавишу, после чего добавил, обращаясь уже ко мне: — да ты присаживайся, в ногах правды нет.
Я занял свободное место справа от светловолосого мужика.
— Саша, это Леонид Игоревич. Хороший человек, который в январе с треском продул выборы губернатора в родном регионе.
Мужик при этих словах вскинулся, покраснел и хотел что-то сказать, но Жириновский остановил его жестом.
— Спокойно, Лёня! Дела-то поправлять будем или как? Саша — один из лучших специалистов. Жаль, что поздно его встретил, а то бы всё могло быть иначе, однозначно.
— Рад познакомиться, — кивнул я, изобразив вежливую улыбку.
Леонид Игоревич скользнул по мне рыбьим взглядом светлых глаз и ничего не ответил.
— Саша, знакомлю тебя сильно заранее, потому что работы очень много. Во-первых, Лёня депутат Думы от нашей партии. У меня есть мысли двинуть его в спикеры. Надо подумать, как оттеснить комуняк. Во-вторых, нам нужно готовится к выборам девяносто девятого уже сейчас. Два года пролетят ой как быстро, а людей с готовой репутацией федерального уровня у нас как не было, так и нет. В-третьих, Лёня заканчивал нашу бурсу, поэтому вы точно должны сработаться.
— Так он из наших, что ли? — Леонид Игоревич заинтересованно приподнял бровь, снова взглянув на меня.
— Наш, — кивнул Владимир Вольфович. — «Спецура».
— А-а-а, вон оно что… — он молча протянул мне руку, и я ответил на пожатие.
— Леонид Игоревич у нас из юристов, — пояснил Жириновский, обращаясь ко мне. — Очень известный человек в одном из важных регионов.
— Ясно, — кивнул я.
— Мне нужно, чтобы у него было хорошее имя федерального уровня. В идеале он должен претендовать на важные должности, связанные со специальностью. Скуратова или Ковалёва сейчас подвинуть сложно… но, говорят, в администрации сейчас появились интересные люди из Питера. Хваткие. Попробуй с ними контакты найти.
— Слушай, ну ты хватил: где я и где Питер? — ответил Леонид.
— Это я Саше говорил, — спокойно ответил Жириновский. — У него есть некоторые… хм… возможности.
— Ясно, — повторил я. — Сделаем.
— По деньгам свяжись с Петей, помощником, хорошо?
— Конечно, как обычно, — кивнул я, после чего обратился к Леониду: — Вам когда будет к нам удобно подъехать?
— Это зачем ещё? — насторожился тот.
— Будем стратегию придумывать, — улыбнулся я.
Со встречей Леонид Игоревич сильно затянул. Всё время ссылался на занятость в Думе. В конце концов, мне пришлось позвонить лично Владимиру Вольфовичу, чтобы дело, наконец, сдвинулось.
Хорошо, что успели согласовать основные моменты и запустить проект до конца мая.
Потому что в июне у меня случились лагеря. Время, когда на несколько недель мне пришлось выпасть из деловой жизни и какое-то время снова побыть обычным курсантом.
Нас централизовано вывезли в учебный центр, который находился возле Свердловского. Именно там я пришёл в себя во время присяги.
Работать не было никакой возможности: связи нет, ноутбук зарядить негде. В увольнение в город не скатаешься — слишком далеко. Да и не отпускают официально.
Пришлось передать все дела Лике и смириться с этим.
В лагерях мы снова жили в палатках. Мылись холодной водой по раковиной на улице и ходили в туалет типа «сортир», где не было даже перегородок.
Лагеря — это царство «дубовки». Одни военные дисциплины, с практической отработкой. В том числе стрельбы и полевые выходы.
Некоторые вещи были довольно мучительными: например, полевой выход по РХБЗ, когда пришлось километра три бежать в ОЗК. Правда, с небольшими перерывами.
Особенно тяжко было оттого, что кругом было лето: солнышко, зелень, цветочки цветут и пахнут… речка Клязьма блестит… а ты вынужден подыхать в противогазе, мучительно осознавая весь идиотизм происходящего.