Он наблюдал за ней месяцами. Не просто смотрел — изучал. Знал ее расписание наизусть: утренний кофе с двумя ложками сахара, маршрут до работы по извилистым улочкам, свет в окне ее спальни, гаснущий ровно в полночь. Это не было увлечением, это была одержимость, черная, как беззвездное небо над городом. Она стала его наваждением, его единственной целью, смыслом его искалеченной жизни.
В тот вечер, когда город окутал густой туман, он знал, что время пришло. Он не мог больше ждать. Каждый ее вздох вне его поля зрения казался ему личным оскорблением, пустой тратой ее существования, которое отныне принадлежало ему и только ему.
Он действовал быстро, без лишнего шума. Ни криков, ни борьбы— лишь приглушенный вскрик и шелест ткани. Мир вокруг нее внезапно сузился до запаха дорогого одеколона и сильных рук, которые держали ее крепко, но нежно. Он не причинил ей боли,о нет, он не хотел этого. Он хотел обладать.
Она очнулась в полумраке, привязанная к массивному креслу в незнакомой комнате.Срах липкой патокой пробирался в глубины еë сознания, уступая место панике.Единственным источником света был тусклый фонарь за окном, отбрасывающий причудливые тени на стены. Дверь тихо скрипнула, и в комнату вошел Он.
— Здравствуй, Амели , — его голос был бархатным, лишенным каких-либо эмоций, кроме спокойной уверенности. — Ты, должно быть, удивлена. Но не бойся, я не причиню тебе вреда . Ты теперь дома. В Моем доме. И я клянусь, тебе здесь понравится. У тебя не будет причин скучать по прежней жизни, потому что теперь твоя жизнь — это я.