Подпольный игорный дом — совсем не то же самое, что респектабельные карточные клубы, где джентельмены больше болтают, чем ставят. Здесь кипят страсти, рушатся судьбы, и ножи всегда готовы покинуть ножны. А ещё здесь воняет. Но для меня эта дымная духота слаще морского бриза — ведь так пахнут возможности.
Перед тем, как сесть за свою партию, я коснулась потёртого зелёного сукна: на удачу. Битых три месяца я потратила на то, чтобы заслужить пропуск в мир большой игры, обивала пороги, влезала в доверие и напропалую врала, разумеется.
И вот я здесь — на бывшем складе у порта, где на кон готовы поставить даже свою жизнь.
Играли в шесс с раздачей на четверых. Остальные места за столиком заняли мужчины. Двое — обычная шушера, что пришла отыграться, но только сильнее влезет в долги к концу ночи. А вот третий… Да, он определённо заслуживал внимания.
Лицо не выразительнее булыжника, нижнюю губу уродует шрам, костюм ужасно сидит из-за широкой спины. Не красавчик, прямо скажем: словно кто-то лепил из глины человека, да так и забросил работу на середине. Грубые пальцы с перстнями барабанили по столу в одном и том же ритме, не сбиваясь ни на секунду. Остальные игроки в зале косились на него с плохо скрываемым опасением.
Я перевела взгляд на раздачу и мимолётно поджала губы. Притворное сомнение не должно длиться долго. Пусть думают, что девчонка растерялась и на мгновение потеряла лицо. Здесь были и другие женщины, но ни одна не садилась за стол — оно и к лучшему. Все сочтут меня дерзкой выскочкой, самоуверенной глупышкой с деньгами папочки или мужа.
Карты лежали веером, гладкий картон холодил кожу. Новая колода, даже края не обтрепались. Взгляд скользнул по уголкам с пометками масти: хорошая рука. Очень хорошая. Сердце ускорилось, задробило в висках, под шарфиком на шее, который скрывал жилку от внимательных глаз. Вот она — моя ночь. Я выиграю столько, что хватит на полгода вперёд. Может, даже сниму жильё получше, где не воняет плесенью и не приходится делить комнату с двумя белошвейками.
Человек со шрамом наконец закончил размышлять и бросил на ставку пачку казначейских билетов. Слишком высоко для обычного игрока, желающего подёргать госпожу Удачу за хвост. В глубине души я улыбнулась: блефует, пёс, точно блефует. Напугать хочет. Слишком долго он думал, а теперь сидит с видом властелина мира. Самоуверенность из него так и прёт, но всё же есть разница между тем, чтобы быть уверенным и изображать это. Я чувствую фальшь от него так же ясно, как запах пота.
Лысоватый типчик слева вздрогнул при виде ставки.
— Поддерживаю, — сказала я с лёгкой тенью неуверенности в голосе и сдвинула свою стопку в центр. Поправила, чтобы казалось, что я боюсь расставаться с деньгами. Бросила ищущий взгляд на соседей. — И повышаю.
Двое других немедленно сбросили карты. Что же, умно. Потеряли прилично, но хотя бы не обобраны до нитки. Хотя настоящая опасность для них исходила совсем не с той стороны, откуда они ждали.
Мой противник наградил их презрительным взглядом, цыкнул сквозь зубы. Потом наконец-то посмотрел на меня, чуть ли не впервые уделяя хоть какое-то внимание. Я чувствовала этот взгляд, словно волну липкого гадостного тепла, от глаз до низко вырезанного декольте. На последнем он задержался.
— Повышаю, — сказал он, доставая из кармана свёрнутые в трубку билеты.
Хочет вынудить меня сбросить. Я поддержала ставку вздрагивающими руками, задышала мелко и часто. Кое-кто из окруживших стол зрителей уже качал головой. Для них всё выглядело так, словно я в отчаянии бросаюсь именно в ту ловушку, в которую загоняет опытный игрок.
Денег у меня больше не было, под локтем только голый стол.
— Ставки приняты. Последняя дополнительная карта. Вскрываемся? — деловито спросил крупер.
— П-повышаю, — пролепетала я слишком тихо.
— Что, простите? — он с лёгкой улыбкой наклонился ниже, чтобы расслышать.
— Повышаю?
— Вы меня спрашиваете? — вежливость приобрела оттенок снисходительности. Так обычно говорят с детьми. И с дурочками, что пришли проиграть целое состояние большим дядям.
— Нет, извините, — я опустила глаза, сцепила пальцы поверх карт и притиснула их к груди так, чтобы подпереть бюст кверху. — Повышаю.
— У вас имеются ещё денежные средства? Ценные бумаги? Драгоценности? — перечислил крупер. — Напоминаю, что использовать векселя без подтверждения банкира запрещено. Если вы пришли с ним, можете взять паузу для оформления бумаги.
Я глубоко вздохнула. Обежала взглядом зрителей, крупера и скользнула по мужчине напротив. Он ждал с лёгким раздражением: перестук пальцев ускорился.
— У меня больше ничего нет… Кроме меня самой.
Кто-то позади похабно присвистнул. Взгляд противника масляно заблестел, уголок искалеченной губы пополз в на редкость неприятной ухмылке. Соболезную всем, кого хоть раз касались его ручищи.
Крупер поднял брови, явно разочарованный моей глупостью:
— Ставки такого рода принимаются только по согласию другого игрока…
— Я согласен, — перебил его мой соперник и поднял руку. — Какой нынче курс на молодое тело?
Зрители вразнобой стали предлагать. Я прятала глаза — вроде как от стыда. Нельзя дать ему заметить радость, никак нельзя! У меня даже руки похолодели от напряжения, словно вся кровь отлила из тела. Ну давай же, самодовольный ты кретин, думала я, пока вся эта разноцветная толпа оценивала моё тело, лицо и волосы. Ты ведь хочешь пустить им пыль в глаза, правда? Хочешь показать, насколько ты выше их всех?
— Тихо, — велел он наконец, прерывая споры. — Ниже моего достоинства, торговаться. Пусть девушка сама назначит себе цену. Это ведь она продаёт.
Не играй я роль, то уже плеснула бы ему в морду из стакана. Ему так нравилось унижать, аж засветился весь. И чем больше он распалялся, тем сильнее креп холод во мне, сохраняя голову ясной.
— Десять тысяч, — сказала я и взглянула на него прямо.
На зрителей это произвело впечатление. Лёгкий шум пронёсся над головами, точно деревья в парке зашелестели. Ставка уже составляла четыре — и это больше, чем я в своей жизни в руках держала. Ещё десять звучало как полное безумие. «У него и нет столько», — сказал кто-то позади, чем здорово облегчил мне дело. Если бы могла, расцеловала в обе щеки.