- Ты понимаешь, что у тебя даже в окне стоит картина с морем? – спрашиваю я.
Прочие аргументы закончились, а мне жизненно важно вытащить глупую девчонку из дома.
Она сидит на дощатом полу, обхватив руками толстый блокнот. Баюкает его, точно младенца, прижимает к груди. Я вижу, что там, на странице нарисовано море. Светло-голубое, с белыми волнами. Умиротворенное, безопасное. А над ним небо: блеклое у горизонта и насыщенно-синее в зените. С ватными грузными облаками, лениво висящими над водой.
Бездарное пошлое море.
Застывшая стихия смотрит на меня со всех сторон. С листов, что разбросаны на полу, с большого зеркала, замалеванного краской, с дверцы платяного шкафа. Вся боковая стена увешана холстами, и на каждом – безразличное тупое море.
Синевы так много, что она давит. Перекрывает кислород, пригибает к полу, заставляет почувствовать себя ничтожеством.
- Почему ты боишься выйти из дома? – спрашиваю я. Ласково. Как больного ребенка.
Не то, чтобы мне интересен ответ. Ее мотивы меня не волнуют. Главное выманить девчонку. Я не знаю, что еще можно сказать, вот и задаю этот дурацкий вопрос. Для галочки. Из вежливости. Потому что нормальные люди так и делают: интересуются проблемами, пытаются войти в положение, понять эмоции.
В такие моменты я напоминаю себе робота, выброшенного в мир людей. Во мне словно загорается надпись «Проявить сочувствие» и я говорю собеседнику слова утешения. «Порадоваться» - растягиваю лицо в улыбке.
Даже если не хочу улыбаться.
Но того требует момент и я старательно кривлю рот, обнажая зубы.
В моей черепной коробке хранится несколько комплиментов, от которых девчонки млеют и позволяют себя потискать. Есть коллекция шуток, чтобы собеседник поверил, будто ты дружелюбен. Есть Ряд вопросов, которые следует задавать друзьям при встрече.
Весь этот багаж хранится из года в год. Обновляется, пополняется, но, в сущности, остается прежним, отчего любое общение превращается в механизированный процесс. Никакого удовольствия. Сплошная рутина.
- Хочешь чаю? – спрашивает девчонка и даже не смотрит в мою сторону. Просто поднимается и уходит на кухню, оставив меня в одиночестве посреди холодной синевы.
- Так почему ты боишься выйти из дома?! – кричу я и заранее знаю, что вновь не получу ответа.
В голове проносится мысль: плюнуть на все и оставить ее здесь. По крайней мере, у художницы есть чай и нарисованное море, а это не так уж и мало для того, чтобы выжить.
Но потом вспоминаю, как сидел посреди улицы, перепачканный алой краской и ждал. Ждал, что вот сейчас появятся люди. Придут, удивятся, возмутятся. Наверняка станут ругаться.
Идиот…
В тот день я нашел на улице жестяные банки с краской. Темно-красной, похожей на кровь. Они стояли как рота солдат, готовая к бою. Именно этого войска мне не хватало, чтобы выплеснуть наружу затаившееся отчаяние.
Помню, как кричал и швырял банки о стены домов. Глухие удары сменялись шлепками вязкой жижи. Красные брызги летели на асфальт, впивались в окна, растекались по кирпичной кладке. А я орал и продолжал швырять чертовы банки. Кидал до тех пор, пока меня не отрезвил звенящий грохот разбившегося стекла.
Тогда я опустился на пыльную дорогу и сидел, прислушиваясь к звукам.
Я очень хотел верить, что вот сейчас, вот-вот... Кто-то должен придти. Обязательно должен. Иначе ведь и не бывает.
Я ведь так старался…
Но вместо этого время острыми секундами полосовало мое сердце. Словно эстет-гурман серебряным ножом отрезало от него тонкие ломтики. Втыкало вилку и отнимало у меня кусочек за кусочком.
Я думал, что умру. Никто не выживает с таким искалеченным обрубком сердца.
Лежал там, на шершавой дороге, вдыхал запах разлившейся краски и мечтал о смерти.
Именно запах краски побудил меня войти в дом к девчонке. Показалось, что и художница старается привлечь внимание людей.
Я только сейчас начал понимать, что все обстоит с точностью наоборот. Ненужно ей внимание. Наоборот, забаррикадировалась холстами, отгородилась слоями гуаши, забылась на фальшивом островке посреди нарисованного моря.
По-хорошему, плюнуть бы на художницу. Пусть сидит. Ничего с ней не случится.
Но я эгоист, не хочу снова туда, на улицу. Один. Не хочу. Поэтому сознательно усложняю себе жизнь: иду на кухню, пытаясь придумать, как выманить девчонку из дома.
Кухня маленькая, но это к лучшему. От больших кухонь веет ресторанами, а я их не люблю. Рестораны пугают меня. Уж лучше вот так – мало места, зато по-домашнему. И то, что посуда стоит прямо на полу, а вместо обеденного стола – широкий подоконник – тоже ничего.
На кухне нет той холодной нарисованной синевы. Вместо нее по полу и стенам щедро разлито утреннее солнце.
- Тебе с сахаром? – девчонка ставит на подоконник две пузатые чашки с полосатыми котами. У котов глупое выражение лица и именно этим они хороши.
- Одну ложку, - я присаживаюсь на табурет и наблюдаю за белым эмалированным чайником: голубые лепестки пламени делают массаж его днищу. Внутри шумит вода, готовясь вырваться в виде пара через продолговатый носик. От этого зрелища клонит в сон, но спать нельзя. Эта квартира – она как болото. Чуть задумаешься и навсегда останешься здесь. Слишком уютно и тепло. Это засасывает.
- У меня только зеленый. Ничего? – девчонка словно извиняясь, показывает мне стеклянную банку с сухими тонкими листочками чая.
- Пойдет, - разрешаю я царственным жестом, а сам думаю: зачем так поступил? Ведь я люблю зеленый чай. Но ответил, будто делаю одолжение.
Смотрю, как эта дуреха суетится, насыпая заварку в чайник. Как достает из подвесного шкафчика коробку с овсяным печеньем. Раскладывает его в глубокую суповую тарелку и ставит в центр подоконника, точно угощение.
А мне хочется взять и отрезать ее волосы. Не очень коротко, до плеч. И обязательно перекрасить их в нормальный цвет. Сейчас у девчонки слишком тонкие мышиные волосы. Нет, конечно же, не мышиные. Обычные русые. Если честно, я вообще не представляю, как выглядит мышиный цвет. Просто к ее волосам очень подходит это прилагательное. По крайней мере, если бы можно было для этого слова придумать новое определение, я бы придумал именно такое. Мышиный – цвет, характерный для волос, выглядящих тускло и убого.