Меня зовут Адель. И да, мое имя, пожалуй, уже успело набить оскомину многим. Я из тех, кто не привык ходить вокруг да около, предпочитая говорить правду, какой бы горькой она ни была. Это качество, как оказалось, не всегда находит понимание, но я не собираюсь его менять.
В новом университете я быстро нашла своих людей. Крис и Стас – мои лучшие друзья, с которыми мы прошли через огонь, воду и бесконечные пары. Они понимали меня с полуслова, и это было бесценно. А вот с Олегом и Димой история была куда более запутанной. Мы знали друг друга еще со школы, и оба они, как выяснилось, давно и безнадежно были влюблены в меня. Я же, признаться, не спешила отвечать взаимностью. Может быть, поэтому они и прозвали меня "Волчок", намекая, что я не умею любить. Что ж, возможно, в их словах и была доля правды, но я не видела смысла форсировать события.
Те же, кто не испытывал ко мне симпатии, нашли для меня другое прозвище – "крыса". Не знаю, что именно послужило поводом, но оно прижилось. Впрочем, меня это мало волновало. Я привыкла жить в свое удовольствие, наслаждаясь каждой минутой. Собственная машина, стильные вещи, свобода – что может быть лучше? Казалось, так будет продолжаться вечно.
Но, как известно, ничто не вечно под луной. И вот, по университетским коридорам начали расползаться слухи. Слухи о новом преподавателе. Кто он? И что такого особенного в этом человеке, что о нем заговорили все?
Я проснулась не от будильника, а от собственного отражения в зеркале потолка.
Оно висело там, будто кто-то специально подглядывал за моими снами: туманными, пахнущими кофе и сыростью старого города. В комнате было холодно — батареи ещё не прогрелись, и пальцы ног сразу превратились в маленькие ледяные шарики. Я провела ими по простыне, будто могла так разогреться, потом встала, втянула голову в плечи и, по-птичьи походив босиком по паркету, выскользнула в коридор.
Ванная встретила меня запахом мятной пасты и горячего пара. Я включила свет — он был слишком белым, как будто кто-то выжал из лампочки всю нежность. В зеркале я увидела себя: растрёпанные тёмные волосы, глаза, налитые сонной дымкой, и чуть надутые губы. - Ну привет, красавица, — прошептала я. — Опять в бой.
Вода из крана била ледяная, но я не отступила: сначала щёки, потом лоб, подбородок. Капли скатывались по шее, впитывались в футболку, и я вдруг подумала, что если бы кто-то смотрел со стороны, то мог бы подумать, что я плачу. Но нет — просто утро. Просто понедельник. Просто осень.
Расчёска скрипела, вытягивая узелки. Я считала: раз, два, три... до сорока пяти. Сорок пять движений — ровно столько, сколько понадобилось маме, когда я была маленькой и ненавидела мыть голову. Тогда она говорила: «Сорок пять раз — и ты принцесса». Я улыбнулась, но улыбка быстро улетучилась: мамы рядом не было уже второй год, а принцессы, судя по всему, тоже выпускаются из моды.
На кухне пахло гречневой кашей и подгоревшим подсолнечным маслом. Папа опять что-то жарил, будто пытался согнать осеннюю хандру сковородкой . Он кивнул мне через стол, я кивнула в ответ — наш утренний ритуал, где слова были лишними. Я съела половинку бутерброда с сыром, запила кофе из большой синей кружки, потом вернулась в комнату и стала одеваться.
Сегодня хотелось тепла. Я выбрала светло-серый свитер, который тянулся до середины бёдер, чёрные узкие джинсы и белые кеды. Сверху — осеннее пальто карамельного цвета, подарок тёти из Финляндии. Оно было таким мягким, что я всегда представляла, будто обнимаю медведя.
Сумка висела на спинке стула: учебники, блокнот, ручки, powerbank, помада «нюд» и маленькая пластиковая коробочка с конфетами «Mersi» — на случай если Кристина опять решит, что жизнь кончена из-за незачтённой контрольной.
Я спустилась вниз, папа проводил меня взглядом, но не остановил. В подъезде пахло старым маслом и кошками. Лифт скрипел, как бабушка на лестнице, и я каждый раз думала, что вот-вот оборвётся трос, и меня понесёт вниз — быстро, со свистом, как в американских фильмах. Но нет: двери открылись, я вышла на улицу, и город тут же обнял меня холодным дыханием.
Петербург. Осень. Понедельник.
Туман стелился по Неве, будто кто-то разлил молоко на карту. Дома тонули в серой вате, фонари ещё горели — жёлтые глаза, которые не спали всю ночь и теперь с трудом поднимали веки. Я прошла по тротуару, по которому уже успели пробежать первые ветры: листья крутились, как маленькие барабаны, и цеплялись за подол пальто.
Машина стояла на своём обычном месте — у синего мусорного контейнера, который каждую ночь кто-то тихонько передвигал на полметра ближе к дороге. Белая «Мазда», модель «двойка», купленная на мои сбережения и половину папиной премии. Я назвала её Машей. Почему-то именно так — может, потому что она была маленькая и упрямая, как девочка из соседнего подъезда, которая однажды укусила меня за палец, когда я не отдала ей леденец.
Салон пах парфюмом «Si» от Armani — подарок на восемнадцатилетие. Я открыла дверцу, бросила сумку на пассажирское сиденье, уселась за руль. Ключ повернулся с полуудавленным стоном, мотор прокашлялся и затих. Я включила музыку — первой всегда идёт «Kill This Love». Лиса из Blackpink кричала мне из динамиков, что надо быть сильной, и я подпевала, стуча пальцами по рулю.
Дорога до колледжа занимала двадцать минут, если не попадаться за светофором у «Ашана». Я ехала вдоль канала, где вода была цвета старого серебра, мимо школы, где когда-то училась сама, мимо булочной, где продавщица всё ещё называла меня «девочка».
На перекрёстке я остановилась и вдруг увидела: в сугробе тумана, прямо посреди дороги, стояла девочка лет пяти в красной шапке. Она держала в руке воздушный шарик в форме сердца и смотрела на меня. Ни мама, ни папа — одна. Я притормозила, приоткрыла окно, но она уже исчезла: растворилась, как сахар в чае.
- Глюк — сказала я себе и поехала дальше.
Парковка у колледжа была полупустая: кто-то ещё спал, кто-то уже сдавал восьмой зачёт. Я выбрала место между двумя джипами, будто прятала свою Машу от хулиганов. Выключила мотор, тишина тут же обрушилась на меня, как снежная шапка с крыши.
Кристина ждала у входа. Высокая, рыжая, в ярко-зелёном пальто, которое можно было увидеть за километр. Она махнула рукой, будто мы не виделись годами. Мы обнялись, она тут же занырнула в мою сумку за конфеткой.
— Ты опять опаздываешь на две минуты, — сказала она, разматывая фантик. — У нас новый куратор.
— Я знаю, — вздохнула я. — Группа в ватсапе уже взорвалась.
— Он брюнет.
— У всех брюнеты сейчас.
— У него глаза цвета осени.
Я закатила глаза, но внутри что-то поёкнуло. Осень — это же про разлуку, про туман, про то, как всё меняется.
Мы вошли внутрь. Коридор пах старым линолеумом и чаем из бумажных стаканчиков. Прошли мимо стенда с фотографиями выпускников, мимо кабинета завуча, где всегда горел свет, даже если там никого не было.
Аудитория 314. Дверь была приоткрыта, внутри сидело уже человек десять. Мы выбрали места у окна, откуда видно было канал и кусок тумана, который медленно полз в сторону парковки.
— Он опаздывает, — прошептала Кристина. — Может, тоже боится понедельника?
Но в этот момент дверь распахнулась, и вошёл он.
Высокий, широкоплечий, в чёрном костюме, который сидел так, будто был вышит прямо на нём. Брюнет — да, но не просто: волосы были такие тёмные, что казались синими при свете лампы. Глаза... Кристина не соврала. Они были цвета мокрого асфальта, в котором отражаются фонари, и в них стояла тишина, как перед грозой.
Первый день в новом университете прошёл как по маслу.
Слишком гладко — будто кто-то сверху решил: «Сейчас мы его немного расслабим, а потом — бац! — и поставим на колени».
Я стал куратором. Не доцента, не ассистента, а именно куратором — тем самым, кто должен быть и наставником, и дружелюбным старшим товарищем, и в то же время — грозным внутренним контролёром. И ничего, в принципе, сверхъестественного: распределение групп, знакомство с аудиторией, беседа о правилах. Но я не учёл одного — что в этой самой группе окажется она.
Адель.
По-простому — «Волчок».
Я знал о ней кое-что из досье: поступила на второй курс после колледжа, дважды победитель студенческих олимпиад по криминалистике, родилась в пригороде, где полиция и бандиты делили улицы по-братски. И всё бы ничего, если бы не фотография в заявлении: улыбка, в которой больше света, чем в июльском небе, и глаза — цвета влажного асфальта после ливня. Я тогда подумал: «Фотошоп, не иначе». Ан нет. Она вошла в аудиторию вживую — и я осознал, что фотография ещё смягчала реальность.
На лекции я болтал про природу закона, про то, как он рождается не в книжках, а в крови и поте людей, которые потом будут стоять на углах улиц с наручниками и убеждением. Говорил, а сам мысленно ловил её взгляд: она смотрела сквозь меня, будто видела какую-то невидимую точку за моей спиной. Я отвлёкся — и забыл, что надо следить за временем. Прошли минуты, пока я не почувствовал, как аудитория заполняется шёпотом и скрипом стульев.
Адель не было.
Я уже открывал рот, чтобы спросить, где она, как дверь распахнулась — и в проёме появилась она: вся мокрая от дождя, в чёрной косухе, с рюкзаком, который выглядел так, будто через него проехал бронетранспортёр.
— Ой, — только и выдала она, поймав мой взгляд.
Я поднял бровь, имитируя строгость.
— Мисс Волкова, вы опаздываете на собственную жизнь.
— Зато пришла, — ответила она, выдохнула и побрела на заднюю парту.
Я едва удержался от улыбки.
Пара закончилась быстро: я раздал задания на моделирование преступлений, напомнил про семинар во вторник и отпустил стадо. Адель первой выскочила в коридор, даже не глянув в мою сторону. Я собирался догнать — может, поинтересоваться, не нужна ли ей литература, — но телефон вибрировал в кармане. Алиев.
— Джек, — гаркнул он в трубку, — люди собрались. Годные, проверишь — возьмём.
— Где?
— Старый склад трамвайного депо. Быстро, пока дождь не смыл их в канаву.
Я выбежал на улицу. Город стоял под стеной воды: капли бил в асфальт так, что тот дрожал, будто жилым. Фары разрезали серое пространство на оранжевые лезвия, по крышам струились реки. Я сел в машину, включил дворники на максимум — и вдруг почувствовал, как меня отпускает. Шум дождя — это же белый шум, самая настоящая тишина. В ней нет пустоты, есть только ритм, и он гасит любые мысли. Я ехал, и каждый раз, когда колесо въезжало в лужу, в салоне пахло железом и свежей хвоей.
Склад оказался полуподвальным, с разбитыми окнами, откуда выглядывали старые трамвайные рельсы. Внутри — световые конструкции из китайских прожекторов, стол, заставленный ноутбуками, и десять пар глаз, которые смотрели на меня как на последний экзамен.
Я устроил им тест: дал фотографию места преступления, схему, короткий допрос. Кто умеет думать — тот выживет. Кто нет — пусть идёт в бухгалтеры. Мы просидели до вечера: кофе, сухари, оружейное масло, запах пота и страха. Утвердил четверых. Остальных — с богом.
За окном дождь кончился так же внезапно, как и начался. Я вышел на улицу — и город пахнул озоном, будто его вывернули наизнанку. Хотелось одного: домой, тёплая постель, тишина.
Я выехал на кольцевую. Фары резали чёрную ленту дороги. Мысли разбрелись: завтра повторю лекцию, надо купить новый проектор, Адель почему-то не написала контрольную...
И тут — вспышка в стороне. Слева, у обочины, что-то белое. Девушка. Лежит спиной, руки разбросаны, будто она пыталась удержать небо.
Я затормозил так, что машину понесло. Вылетел из салона, чуть не упал — подскользнулся на мокром асфальте. Подбежал. Колени тряслись.
Повернул.
Сердце — будто кто-то шарахнул его об ребра.
Адель.
Платье разорвано в плече, ткань вся в грязи и крови. Из носа — тёмная струйка, которая уже высохла на губах. Щека — синяя, как будто её прижали к стене.
— Волчок... — прошептал я, и голос предательски сорвался.
Она не дышала ровно. Пульс — еле-еле.
Я не помню, как поднял её. Только ощущение: хрупкое, но живое тело, которое вдруг стало весом всей моей вселенной. Прижал к груди — и она тихо застонала, будто ответила.
В машине включил обогрев на полную, накинул своё пальто. Её губы шевелились:
— ...не надо... полицию...
— Молчать, — сказал я, и сам не узнал свой голос. — Сейчас всё будет.
Я не знал, что случилось. Но я знал одно: кто бы ни сделал это — он уже ошибся, что оставил её живой.
И я найду его.
Даже если для этого придётся вспомнить всё, что учил студентов про закон и правосудие.
И нарушить половину из этих правил.