„Самое лучшее в будущем - то,
что оно наступает по одному дню за раз.“
Авраам Линкольн 16-й президент США 1809 - 1865
Большое стеклянное здание оживает огнями, едва на Москву спускаются первые сумерки. Сначала несмело, только там , где работают ученые - столы, пюпитры, световые витрины. Сенсоры света реагируют на изменение размера зрачка человека и активируются автоматически. Наступающая темнота коснется расширившейся радужки, и та немедленно отправит сигнал сенсору, а он , в свою очередь, центральному компьютеру - сердцу Института Времени . И никто не испытает дискомфорта - так все отлажено. Кто-то даже не заметит - продолжит корпеть над неказистым черепком из 12-го века.
Все это обижает робота Юлия- никто не ценит труд маленьких безропотных механизмов и схем. Да, машины в двадцать третьем веке умеют обижаться. В самом начале, первое поколение роботов было создано беспристрастным. От них требовалась выносливость и простота в ремонте. Потом стало скучно, техники пошевелили извилинами - и роботы научились радоваться, грустить, сопереживать. Конечно, не все. Список эмпатов ограничен. Юлий - робот уборщик. Хотя сам он предпочитает называть себя помощником. Он знает какому ученому и в какой момент понадобится его верное латунное “плечо”. Юлий так устроен - всегда появляется до того, как на пол летит колба или дымиться от напряжения экран. Он так запрограммирован - на опережение. Ученые старались, чтобы бытовые проблемы их не касались, поэтому энергию беспорядка роботы-уборщики чувствуют, а значит появляются на месте чрезвычайного происшествия быстро.
Ученые вообще люди со странностями, тем более временщики. Они чувствительны, суеверны и по-детски любознательны. Что длдя обычного человека не важно, для ученого из Института Времени целая история. Наполненная смыслами и роковыми совпадениями. Юлий нежно любит всех, а особенно группу десантников. Вот взять к примеру профессора Страуса.
Юлий вжикнул колесами по гладкому полу и остановился перед стеклянной дверью. Мигнул экранами глаз и расплылся пиксельной улыбкой, вглядываясь в глубину кабинета.
За столом, похожим на перегородку космического корабля, сидел седой задумчивый человек. Белые до синевы волосы, борода и брови, круглые очки-пенсне и классический светлый костюм - тройка. Последним профессор Страус особенно гордился. Сшит костюм, разумеется, в двадцать третьем веке, а вот крой Юрий Исаакович подсмотрел в девятнадцатом, в самом конце.
Перед профессором, вопреки всем новым технологиям, проливала свет старинная зеленая лампа. Таких больше не делают. Юлий узнавал, хотел себе такую - не смог найти. Мягкий свет струился на лист пожелтевшей бумаги, которую профессор Страус аккуратно держал на раскрытых ладонях, облаченных в белые шелковые перчатки.
- Послушайте, Егор, - произнес профессор , обращаясь к кому-то, скрытому от обзора Юлия - “Дорогой мой , добрый друг Саша, делаю последнюю попытку писания настоящего письма, - по крайней мере отсюда, - хотя эта оговорка , на мой взгляд , совершенно излишняя: не думаю, что мне суждено было когда-нибудь еще писать , - мое добровольное заточение здесь настолько же временем не ограничено, насколько ограничено мое земное существование. В сущности , я умер, - умер для своих детей, для друзей, для дела. Я умер, но еще не похоронен, или заживо погребен, - как хочешь: последствия почти тождественны. У детей моих может быть еще надежда, что мы с ними еще свидимся когда-нибудь и в этой жизни, но я лично этой надеждой себя не балую, иллюзиями не убаюкиваюсь и непрекрашенной действительности смотрю прямо в глаза…” - Каково? Сильно?
К столу профессора приблизился невысокий молодой человек, одетый в серую форму десанта Института Времени. Он оперся на край стола и попытался заглянуть в документ, который бережно держал профессор.
- Очень. Если еще учесть , что письмо так и не достигло своего адресата …
- Больше того, оно не было отправлено. Найдено в личных вещах, уже после расстрела.
- Это оригинал?
Профессор усмехнулся в белоснежную бородку.
- Разумеется. Мы заменили его на клон-копию, да так и оставили - не смог я удержаться в свое время. Копия долгое время хранилась в архивах. Как вы знаете, архивы погибли , утеряны , во время первой Волны Большой Катастрофы. Конечно, мы храним все документы в копиях , и не по одной. Но мне было важно, чтобы вы увидели именно оригинал. Возможно, вы еще не поняли с кем мы имеем дело, но точно поймете.
Профессор бережно поместил лист письма, испещренный бисерным почерком в стеклянный контейнер. Его крышка бесшумно закрылась. Профессор поднялся из-за стола. Обошел его и встал напротив огромного , в пол , окна. Молодой человек, которого профессор назвал Егором, встал рядом с ним на небольшом отдалении.
Робот видел сейчас их обоих. Мигнул экранами глаз, сфокусировался на картинке. Два темных силуэта, на фоне погружающегося в ночные огни города, выглядели торжественно. В картотеке изображений, в памяти робота эта фотография навсегда останется в папке “красиво”. Если бы он мог затаить дыхание, так бы и было . Но Юлий робот - он просто подслушивал и запоминал.
- Профессор, - Егор слегка запнулся, - как вы думаете, когда он понял, что идет на Голгофу? Перед отъездом в Екатеринбург или еще раньше?
Профессор Страус ответил не сразу. Он окинул взглядом вечно неспящий город, ленту Москва-реки и убегающие вдаль потоки огней флаер-дорог.
- Мы рождаемся, живем и умираем в поисках своего предназначения. Счастливчиков, сумевших понять и увидеть свой путь ничтожно мало. Единицы. Обычно люди стремятся к жизни, не приносящей хлопот. Знаете, коллега, никто не сможет ответить на ваш вопрос с точностью. Я всего лишь выскажу свое скромное мнение . На мой взгляд, лейб-медик Боткин один из немногих, кому удалось в самом начале пути сделать свой выбор, не свернуть с него и быть верным до конца. Чего бы это не стоило. Понял и когда? Думаю, знал с самого начала. Вы понимаете, друг мой, у доктора было ,по-крайней мере, три возможности избежать своей участи. И все они были таковы, что никто не заподозрил бы его в предательстве или малодушии. Но каждый раз он возвращался. Как-то, в своем дневнике, он сделал такую запись : “Добротою своей они сделали меня рабом до конца моих дней.” Он был предан царской семье, им всем. Он понял и простил им все недостатки , как человек искренне любящий. А привязанность к Алексею-цесаревичу была совершенно особенна . Ребенок был необыкновенно нежен с ним “ Я люблю вас всем своим маленьким сердцем”. Мальчик так напишет в одном из своих писем. Кто смог бы поступить иначе после такого? Ничто его не держало, ни семья, ни дети, только лишь долг. И, спускаясь с ними в подвал Ипатьевского дома, думаю, он один знал, подозревал, что это путь на казнь. И остался. Правильно ли это? Был ли он прав - не берусь судить. У нас, потомков, может быть право обсуждать. У ученых-временщиков такого права нет. Так вышло - есть только задача экспедиции. В нашей работе нам попадаются не только положительные персонажи, не так ли ? Но в этот раз другой случай. После всего им написанного и сказанного ожидать другого от лейб-медика Боткина было невозможно.