Тея
Иногда я всё ещё слышу её шаги.
Чёткие, неторопливые. Как будто каждое движение имело значение.
Как будто весь мир замолкал, чтобы не мешать ей идти. Так и было, она ведь принцесса.
Селин никогда не торопилась.
Даже когда плакала. Даже когда кричала. Даже когда подносила к моему лицу свои ледяные пальцы — не чтобы утешить, нет, просто чтобы я смотрела на них и чувствовала её присутствие. Чтобы не отворачивалась.
Иногда мне кажется, она и правда была человеком из другого мира. Не из плоти.
Из льда, из света, из чего–то слишком совершенного, чтобы быть человечным.
А может, я просто не хотела видеть, кем она была на самом деле.
Я любила её.
Дольше, чем следовало. Сильнее, чем положено.
Я была рядом, когда ей было страшно. И она — когда страшно было мне. Мы росли, как корни под землёй: переплетенные, неразличимые.
И только позже я поняла: в этой темноте она всегда тянулась вверх.
А я — вглубь.
Это история не о политике.
Не о дворцах.
Это история о девочке, которая называла другую своей сестрой.
И ошиблась.
Глава 1. Девочка и зеркало
Меня звали Тея. Просто Тея.
Так звала меня мама, когда гладила по голове. Так шептал отец, когда возвращался домой с пустыми руками. Так кричала соседка через забор, когда я помогала ей носить воду.
Я не знала, что значит быть нужной. До того дня.
Они приехали на красивой карете — как в сказке, только без музыки. Мужчина в тёмном плаще и женщина в тонких перчатках.
Мама сразу опустила глаза. А я стояла на крыльце босиком, вся в грязи, с оборванной куклой в руке, выглядывала с интересом на этих красивых людей.
Они смотрели на меня долго. Пристально, изучая каждый сантиметр. Словно искали что–то. Меня пугал этот взгляд. Так мы смотрели на скотину, оценивая её здоровье.
— Похожа, — сказала женщина. — Только глаза другие. Но это даже лучше.
— Она будет слушаться? — спросил мужчина у моих родителей, вкладывая им в руки кошель.
— Её научат, — отчеканила женщина. Она ещё раз бросила взгляд в мою сторону, а после села в карету.
На следующий день меня увезли.
***
В карете пахло лавандой и кожей. Меня трясло, я держалась за край сиденья и молчала.
Я думала о том, как мама обнимала меня на прощание. Не плакала. Просто смотрела, как будто знала: это был единственный выбор.
«У тебя будет лучшая жизнь», — сказала она.
А я не знала, что значит лучшая жизнь. Я знала только, что больше никогда не увижу свой дом.
***
В первый день во дворце мне вымыли волосы, вычесали колтуны и надели красивое платье.
Оно было слишком тяжёлым, с вышивкой по краям и мелкими жемчужинами на вороте. В нём я едва могла дышать.
Потом меня вывели в комнату и поставили перед зеркалом, на пьедестале, словно я живой манекен.
Затем вошла она.
Принцесса Селин.
Она была такой же, как я, словно нас нарисовал один художник. Только с прямой спиной и взглядом серых строгих глаз, от которого хотелось спрятаться. Мои глаза же были, как подтаявший по весне снег — голубыми.
Мы стояли рядом, как две капли воды.
— Теперь ты будешь её тенью, — сказала женщина с перчатками.
— Или зеркалом, — добавил кто–то другой и все усмехнулись.
Селин молчала.
Она только смотрела на меня свысока, хоть мы были одного роста. В её взгляде не было неприязни, но мне казалось, что я сделала что–то не так.
А потом она впервые улыбнулась — и в комнате словно засияло солнце.
И я поняла: теперь моя жизнь будет её отражением. Эта улыбка была словно объятия– тёплой, мягкой, дарящей веру в то, что всё будет хорошо.
И я поверила ей. Что было с меня взять? Я была совсем маленькой и наивной. Любая на моем месте поддалась бы её чарам.
***
Меня поселили в смежную комнату со спальней принцессы. Здесь пахло свечами и дорогим парфюмом, которым пользовалась принцесса. В сундуке возле кровати были платья, о которых я и не могла мечтать, на туалетном столике душистые масла и розовая вода, даже фрукты, которых я раньше не видела — и те выглядывали на меня из чаши. За что все эти подарки? Тогда я не понимала…
Вечером ко мне вошла женщина, на вид не старше моей матери, и представилась Эссой.
— Я буду вам служить, миледи, только позовите, и я к вашим услугам, — в её голосе ощущалась тихая грусть, которую она даже не скрывала.
У меня своя служанка… Сказал бы мне кто–то, что я буду жить во дворце, ходить в платьях принцессы и иметь собственную прислугу — я бы не поверила.
Эсса переодела меня в ночную сорочку, расчесала волосы и удалилась. Она ходила тихо, словно плыла по воздуху. Я осталась одна. Темнота обволакивала комнату, словно вуаль. Окна были завешены тяжёлыми портьерами.
Мне не спалось. Спустя какое–то время после ухода Эссы, я услышала шаги, и кто–то вошёл. Фигура быстро юркнула под одеяло и прикрыла мне рот рукой.
— Не пугайся, это я, Селин, — принцесса говорила шепотом. — Я хотела узнать, кто ты такая? — её голос был таким повелительным, что, даже не зная ответа на этот вопрос, я понимала, что должна что–то сказать.
Кто я?
— Я Тея… — это все, что мне пришло в голову.
— Когда говоришь с принцессой надо обращаться «ваше высочество» или «ваша милость». Ты, видно совсем деревенщина… — она была разочарована. — Кто твои родители, какие–то обнищавшие дворяне?
— Простые люди… Ваше высочество, — добавила я после заминки.
— Ясно, это даже как-то оскорбительно, что они выбрали крестьянку… — она фыркнула. — Я научу тебя всему, не бойся, — её тон смягчился.
В темноте принцесса протянула руку и коснулась моих волос, слегка погладила по голове. Так странно…
— Ваше высочество, почему я здесь? — от этой неожиданной ласки на глаза навернулись слезы.
Утро выдалось холодным и прозрачным, словно кто-то вымыл всё небо до хрустящей синевы. В саду блестели капли росы, и даже статуи, казалось, дрожали от утреннего ветра.
Селин скакала впереди, смеясь и подгоняя свою лошадку, пока я, с трудом удерживаясь в седле, пыталась не отставать. С каждым днём мне казалось, что она движется быстрее, чем я успеваю — не только в верховой езде, но и в жизни.
После уроков истории, от которых у меня уже кружилась голова, Селин, сияя, схватила меня за руку:
— Пойдём! Я покажу тебе свой особенный уголок. Никто, кроме меня, туда не ходит.
Мы поднимались по узкой винтовой лестнице, и чем выше, тем сильнее в воздухе чувствовался запах сырого камня. Каменные стены были испещрены царапинами и выемками, словно кто-то когда-то пытался выдолбить их ногтями.
— Здесь раньше держали пленных, — сказала Селин легко, как будто говорила о старой кладовой. — Папа сказал, что это было очень давно.
Я провела пальцами по глубокой зарубке на стене и подумала, что «давно» — не значит «никогда».
Лестница закончилась, и мы оказались в круглой башенной комнате. Пол здесь был усеян обломками кирпича, а окошко с решёткой выходило на весь двор и за пределы замка. Отсюда всё казалось игрушечным: стражники на стенах, крыши дальних домов, лесная кромка на горизонте.
— Видишь, — Селин улыбалась, прижимаясь к подоконнику, — отсюда можно смотреть на весь мир.
Я смотрела вниз и думала, что в этом мире слишком много мест, откуда видно всё… и слишком много мест, откуда никто не услышит, если ты закричишь.
— Здесь нас никто не найдёт, — Селин села на подоконник, болтая ногами. — Иногда мне кажется, что если я останусь здесь очень долго, то смогу увидеть, как солнце упадёт за край земли.
Она говорила это так серьёзно, что я на миг представила, как мы действительно сидим тут до вечера, а замок и люди внизу исчезают в тумане.
— А если нас будут звать? — спросила я, настороженно.
— Пусть зовут, — фыркнула Селин. — Здесь мы одни, и никто не может нам приказывать.
Мы стояли у окна, и Селин вдруг наклонилась ко мне:
— Знаешь, иногда я думаю, что всё это… — она обвела рукой невидимый круг, в который вошли и замок, и сад, и город за ним, — …только для виду. Как будто мы — в клетке, но клетка золотая, и никто не хочет, чтобы мы это заметили.
Я не знала, что ответить.
Внизу раздался крик:
— Ваше высочество!
Селин прижала палец к губам, но голоса становились всё ближе. Сердце у меня сжалось — не от страха, что нас найдут, а от странного предчувствия, что за то, что мы «пропали», накажут только меня.
И я оказалась права.
— Нам нужно спускаться, ваше высочество, нас уже ищут! — я тревожно дергала её за рукав платья, но Селин лишь нахмурилась.
— Не хочу! Хочу ещё немного побыть здесь! — она отвернулась, сложив руки. Затем вдруг смягчилась и почти жалобно ответила. — Так мало мест, где я могу дышать свободно, — она взяла мою ладонь в свою, — прости меня за мою слабость…
Я кивнула, хотя понимала, что наши поиски не прекратятся, пока мы не спустимся.
Мы просидели ещё какое-то время в молчании, слушая, как внизу всё громче отзываются шаги и голоса.
Когда мы наконец вышли из башни, внизу уже ждали двое слуг гувернантка. Лицо её было жёстким, губы сжаты в тонкую линию.
— Ваше высочество, — её голос дрожал не от усталости, а от злости. — Вас искал весь двор.
Селин сделала вид, что не слышит, и пошла мимо, держа меня за руку, как будто я тряпичная кукла.
— Остановитесь сейчас же, это поступок недостойный принцессы, вы будете наказаны! — она говорила это принцессе, но схватила за руку меня. Не церемонясь, женщина дернула меня за руку так, что мне казалось она её оторвет.
Принцесса замерла, глядя на меня большими от страха глазами, как будто она только сейчас поняла, что происходит. Её губы тихо прошептали мне «прости», а затем взгляд стал прежним — спокойным, величественным.
— Простите, мы заигрались, этого не повториться, обещаю! — она со всей учтивостью просила прощения, стараясь звучать уверенно, но её голос дрожал от волнения.
Но её слова не имели значения.
Нас не повели к покоям. Два стражника молча шагали впереди, и я уже знала, куда мы идём.
Комната для наказаний была в северном крыле замка, там тянуло холодом, будто в стены вмуровали куски льда. Пахло сырой соломой и засохшей кровью — я почувствовала это, едва переступила порог.
— Принцесса, вы должны увидеть, к чему приводит непослушание, — сухо сказала гувернантка. — Девочка увела вас без разрешения и подвергла опасности.
— Но… — Селин обернулась ко мне, её глаза расширились. — Мы просто гуляли…
— Молчать, ваше высочество, — резко прервала её женщина. — Вы должны учиться.
Мне велели встать лицом к стене. Один из стражников протянул розги — тонкие, гибкие, с заострёнными концами, будто отточенными для того, чтобы резать воздух и кожу одинаково легко.
Год пролетел тихо, как вода в каменных желобах замка. Селин держала слово — училась прилежно, почти не спорила с наставниками, и за всё это время меня больше ни разу не отправляли в северное крыло.
Я уже знала, как держать спину прямо, говорить ровно столько, сколько нужно, и не смотреть в глаза тем, кто выше тебя по положению. Моё платье сидело лучше, чем прежде, — и не только потому, что я выросла.
Сегодня с утра нас отвели в мастерскую портних. Воздух там пах тканями, мелом и лавандой. На полу лежали рулоны шёлка и бархата, а на столах блестели ножницы. Служанки мелькали с подносами, на которых лежали куски вышивки и коробки с бусинами.
— Стоим ровно, — шепнула Эсса, поправляя ленту у меня на талии. — Сегодня снимают мерки. Приедет делегация из Эларии — король, королева… и их сын.
Она сказала это с лёгкой усмешкой, но взгляд бросила на Селин. Та слушала вполуха, перебирая жемчуг, словно просто ждала, когда можно будет выбрать украшения для нового платья.
Я же почувствовала, как внутри шевельнулось волнение.
Служанки обвивали нас мерными лентами, прикалывали булавки, записывали цифры в свои книги. В комнате было тепло от камина, и сквозь витражи падал солнечный свет, окрашивая шёлка в зелёный и золотой.
— Он мой будущий муж, — вдруг тихо сказала Селин, пока портниха примеряла на неё кружевной ворот. — Принц Ренар. Они решили это ещё до того, как я родилась.
Я обеспокоенно обернулась, но она улыбалась так, словно говорила о чём-то хорошем.
— Когда я стану взрослой… когда смогу подарить ему наследника, мы поженимся, — продолжила она, чуть склонив голову, будто примеряя не ворот, а воображаемую корону. — Мы будем жить в большом дворце в Эларии, и у нас будет собственный сад, полный роз.
Я слушала, стараясь не шевелиться, чтобы портниха не уколола меня булавкой.
— И ты поедешь со мной, — Селин заглянула мне в глаза так серьёзно, что я поверила каждому слову. — Мы будем как одна большая семья.
В тот момент её мечты казались такими тёплыми, такими светлыми, что я невольно тоже улыбнулась. Элария — какая она? Говорят, там значительно теплее, чем в нашем королевстве, именно оттуда нам привозят такие сладкие фрукты и красивые шелка. Это, судя по всему, волшебная страна…
Следующие несколько дней имя «Ренар» звучало в наших разговорах чаще, чем молитвы утренней службы. Селин то и дело возвращалась к теме, будто боялась, что я забуду.
— Ты даже не представляешь, какие у него глаза, — шептала она, когда мы сидели в библиотеке под присмотром гувернантки. — Говорят, цвет морской воды. Настоящей, не нашей серой холодной и неприветливой.
Вечером, когда служанки разожгли свечи и ушли, она, таинственно улыбаясь, вытащила из ящика стола свёрток, перевязанный лентой.
— Только никому, — предупредила, глядя на меня так, будто я уже собиралась бежать к гувернантке. — Это запрещено показывать.
Она развернула ткань — и на меня взглянул юноша с гордым профилем и лёгкой тенью улыбки. Художник изобразил его в чёрном камзоле, усыпанном серебряной вышивкой, и с мечом у бедра.
— Он красивый, — вырвалось у меня прежде, чем я успела подумать.
— Конечно, — Селин бережно провела пальцами по краю портрета. — Это мой принц.
В ту ночь она долго говорила о том, какой будет свадьба, какие цветы укроют аллеи, как мы будем ехать в карете под звон колоколов. Я молчала и слушала — и, может быть, даже начала мечтать вместе с ней.
Подготовка к приезду принца началась задолго до его появления на горизонте. Казалось, что в замке не осталось ни одного тихого уголка: в коридорах скрипели швабры и ведра, в залах гулко отзывался стук молотков — плотники чинили расшатанные перила, а в саду девушки с корзинами собирали последние завядшие цветы, чтобы на их месте распустились свежие бутоны.
Запах полированного дерева и травяного мыла стоял повсюду. Даже воздух, казалось, стал чище, как будто сам замок решил показать себя с лучшей стороны.
Селин с упоением вникала в каждую мелочь. Она придирчиво поправляла ленты на гардинах, спорила с мастером о цвете ковров и, смеясь, перетаскивала в зал вазы с розами, хотя служанки просили её не заниматься этим. А вечерами — когда слуги расходились — она вновь и вновь доставала из ящика стола небольшой портрет Ренара.
— У него тоже есть мой портрет, я позировала несколько месяцев. Художник нарисовал меня более взрослой — я была против, но это сделали, чтобы можно было представить меня, когда я вырасту и выйду за него…
Мы сидели в комнате при свечах, попивая разбавленное вино — нам уже было можно пить, только при особых случаях. Этот графин Селин попросила принести служанку тайком.
— Представляешь, он будет искать во мне ту, с картины. Наверное, разочаруется, когда поймёт, что я гораздо меньше и смешнее.
Она пыталась подражать взрослым — это читалось в её движениях, выборе фасонов платья и украшениях. Но меня это скорее веселило.
— Он разочаруется если вы упадёте с новых туфель, которые делают вас выше, — я прыснула со смеху, мы обе засмеялись. Мы стали так близки, раньше я не могла говорить такое принцессе.
— Тебе придётся носить такие же, чтобы мы падали в таком случае вместе.
Утро пахло хлебом и мёдом. После шумного пира в залах было тише, чем обычно — словно стены сами хотели проспаться, переварить вчерашний смех и музыку. Я сидела рядом с Селин, и мы ломали тёплые булочки пополам, обмакивая их в сладкий джем.
Настроение было праздничным. Принцесса знала, что проведёт время с принцем, а я знала, что буду рядом с ней.
Дверь скрипнула. Вошёл принц Ренар — с той властной уверенностью, с которой, казалось, можно войти даже в саму ночь и заставить её светиться. Он был уже не такой нарядный, как вчера, но его темно зелёный камзол, украшенный золотом и отменной вышивкой, были под стать принцу. За ним плёлся мальчик — бледный, тихий, слишком маленький для того, чтобы носить столько страха в глазах. Сайлас.
Я заметила, как Ренар даже не оглянулся на него: Сайлас был тенью, необходимым предметом, но не человеком. Принц подошел и поприветствовал нас поклоном, а мальчик всё это время стоял позади, как пустое место. Когда Ренар заметил, что Сайлас не поклонился, он бросил на него ужасный взгляд.
— Поклонись сейчас же, перед тобой принцесса! — его голос звучал не по-детски грозно. Сайлас тут же согнулся пополам, чем рассмешил Селин.
— Ваше высочество, не горячитесь, он просто не разглядел меня за всеми этими яствами, — Селин обвела рукой шикарные чаши с без преувеличения, горой фруктов. — Присоединитесь к нам?
— Буду почтен позавтракать в компании принцессы и её… компаньонки, — он замялся, не зная, как меня назвать, но вышел из положения.
Компаньонка. Так меня ещё не называли. Что ж, это лучше, чем тень. Сайлас так и стоял позади Ренара.
— А ваш… компаньон не присоединиться, ваше высочество? — я осмелилась подать голос.
Принц удивлённо повертел головой, как будто вовсе забыл о Сайласе.
— Миледи так добры, что позволят этому щенку сидеть с ними за одним столом, — он очаровательно улыбнулся, глядя мне в глаза, отчего я тут же покраснела. — Ты слышал, ничтожество? Садись, пока я не передумал.
Неужели можно говорить такие жестокие слова с таким милым лицом? Сайлас начал кланяться, то мне, то Селин, то принцу и наконец сел на самый краешек стула, не продвигаясь близко к столу, как будто мог его запачкать.
И мне вдруг стало особенно заметно, насколько не похоже это было на наши отношения с Селин. Она всегда тянула меня ближе, как бы подчеркивая, что я — рядом, что я важна. Но для Ренара Сайлас был хуже животного.
Я поймала на себе взгляд Сайласа. Такой взгляд бывает у собак, которые слишком рано поняли цену руки, что кормит и бьёт одной и той же ладонью.
Селин поспешила завести разговор.
— Как вам в нашем королевстве, ваше высочество? — она сияла, как солнце.
— Здесь холоднее, чем в Эларии. Утром я замёрз, а ведь сейчас середина лета, — он намазывал тост тонким слоем масла. — В Эларии, — продолжил он, — летом невозможно уснуть без открытых окон. Ночи душные, но там хотя бы воздух пропитан жизнью. Здесь же всё будто укутано в туман. Даже люди.
Он снова посмотрел на меня, не на Селин. Его взгляд задержался дольше, чем я могла вынести. Я почувствовала, как щёки заливает жар, и опустила глаза в чашку с молоком.
— А у вас, — он чуть склонил голову, и я поняла, что обращается ко мне, — принято держать рядом с собой тех, кого должны презирать?
Я замерла.
— Простите? — спросила я тихо.
— Ты и есть её девочка для битья, верно? — он улыбнулся, и эта улыбка была пугающей: не для того, чтобы расположить, а чтобы обнажить острие. — Но принцесса держит тебя за столом, разговаривает с тобой, даже делится завтраком. В Эларии это считалось бы безумием.
Селин вспыхнула:
— Это не безумие! Она моя подруга!
Он снова улыбнулся — теперь уже Селин.
— Подруга… Удивительное слово. Дружить с тем, чья боль предназначена тебе.
Он положил нож, и в его голосе появилась тень насмешки:
— Я никогда не дружил со своим.
Он бросил взгляд на Сайласа, который сидел неподвижно, почти не дыша.
— Почему? — вырвалось у меня.
Ренар чуть склонил голову, как будто его позабавил сам факт, что я осмелилась спросить.
— Потому что я не спутываю игрушку и собеседника. У игрушки одна роль: принимать удары. А друг — тот, кто может ударить в ответ, — он говорил это, добродушно улыбаясь от чего становилось жутко.
Сайлас сжал руки в кулаки под столом так крепко, что костяшки побелели. Я заметила это, но он молчал. Не имел права подать голос.
— Как скучна эта тема, — вспыхнула Селин, резко отодвигая тарелку. — Разве стоит обсуждать такие вещи за завтраком?
Она вскинула голову, улыбнулась, как будто пыталась развеять туман, стелящийся, между нами.
— Ваше высочество, хотите после трапезы прогуляться с нами в саду? Там как раз распустились первые фелиции, и я обещала показать их гостям.
Ренар на миг перевёл взгляд на Селин, и его улыбка стала мягкой, почти обворожительной.
— Фелиции в утреннем свете… кто мог бы отказаться?
Но уже через мгновение он снова обернулся ко мне:
— А вы тоже пойдёте, миледи? Как вас зовут?
Я вздрогнула, услышав такой вопрос.
— Если Селин пожелает, — пробормотала я, не поднимая глаз.
— Конечно! — вмешалась принцесса, будто спеша перехватить разговор. — Тея всегда со мной.
— Прекрасно, — сказал Ренар, и его голос прозвучал почти тепло. — Ведь в чужом доме лучше чувствовать себя не принцем, а гостем.
Я почувствовала, как сердце забилось быстрее.
Селин же уже радостно оживилась:
— Тогда решено! После завтрака — в сад! Я уверена, Тея покажет вам самые красивые уголки, она знает все тайные тропинки лучше меня.
Я едва не поперхнулась.
Ренар улыбнулся:
— В таком случае у нас впереди занимательное утро.
***
Мы вышли в сад, и утренний свет разлился по мраморным плитам террасы, ослепительно белым, словно сам день хотел скрыть ночную тьму. Сад раскинулся за колоннами дворца, но это был вовсе не ухоженный парк с прямыми дорожками. Кусты формировали хитросплетения аллей, и каждый поворот обещал новое открытие: тёмный грот, заросший плющом, или неожиданно вспыхнувший ковёр цветов.
Коридоры замка стали похожи на муравейник. Повсюду носились слуги с лентами и цветами, мастера везли сундуки с тканями и драгоценными камнями, повара спорили о специях для праздничного пирога. Все улыбались — слишком широко, будто и вправду было чему радоваться. Шла подготовка ко дню рождения принцессы.
Я ловила себя на том, что едва дышу. В груди тесно, будто внутри рос камень, становящийся тяжелее с каждым днём. Я смотрела на Ренара — спокойного, с его привычной ленивой улыбкой, — и не понимала: как он может? Ему ведь тоже скоро десять. Разве ему не страшно?
В зале уже развешивали гирлянды, а за окнами на площади начиналась раздача хлеба и вина. Народ шумел, смеялся, благодарил за «королевскую милость». Я видела в этом совсем другое: их подкупали, как детей сладостями перед горьким лекарством. Чтобы улыбались и были добры, когда в день рождения принцессы я должна буду стать их жертвой.
А Селин сияла. Её платье примеряли прямо в её покоях — пышное, золотистое, переливчатое, словно сотканное из солнечных лучей. Она крутилась перед зеркалом, смеялась, спрашивала меня, как красиво смотрятся вышитые пуссоны. Я кивала. Я всегда кивала.
Но каждый её смех отдавался во мне тупой болью. Потому что я знала: её праздник — это мой приговор.
Я пыталась повторять за всеми: улыбаться, кивать, держать ровную спину, когда мимо проходили придворные дамы и щебетали о танцах. Но внутри меня всё рвалось, трепетало, как птичка в силке. Иногда по ночам я ловила себя на том, что жду — шагов в коридоре, скрипа двери, шёпота за спиной. Будто уже сегодня должны прийти за мной.
Ренар, напротив, оставался невозмутимым. Он мог сидеть в кресле, закинув ногу на ногу, и лениво листать какую-то книгу о древних легендах. Его глаза скользили по строкам, а губы то и дело трогала улыбка.
Я не выдержала и однажды спросила слишком прямо:
— Ваше высочество, вам… не страшно?
Он поднял взгляд, задержал его на мне дольше, чем обычно. Слишком долго. И тихо ответил:
— А чего мне боятся? — он был удивлён.
Селин вбежала в комнату в тот же миг, и её смех, звонкий и светлый, разорвал напряжение между нами. Она тянула нас обоих к зеркалу, показывала новые ленты для причёски, новые перчатки, новые туфельки, и её сияние было невыносимым. Она, как солнце, заслоняла собой всё.
Но иногда, когда она увлекалась болтовнёй с портнихой, я ловила взгляд Ренара — прямой, слишком внимательный, слегка ехидный. Будто он знал то, что не решался сказать. И я ждала момента, когда он заговорит первым.
***
Сайлас пришёл за мной неожиданно, как это всегда бывало: словно тень, отделившаяся от камня. Вечером, в тот момент, когда Селин принимала ювелира.
— Его высочество желает вас видеть, — сказал он без выражения и, не дав возразить, повёл по лестнице вверх, к стене.
Там, где камень старых зубцов упирался в серое небо, открывался вид на внутренний двор. И именно здесь Ренар ждал меня, опершись на парапет.
— Оставь нас, — приказал он Сайласу, даже не оборачиваясь. Тот молча кивнул и исчез.
— Смотрите, — Ренар указал вниз за стену, прямо на город.
Я проследила за его жестом — и дыхание сбилось. На высоком помосте, обшитом свежим деревом, трудились плотники. Стучали молотки, скрипели доски. Уже вырисовывалась площадка с балдахином, украшенным королевским гербом.
— Что это? — мой голос предательски дрогнул.
— Сцена, — спокойно сказал он. — Сцена позора. Отсюда принцессу поведут к церкви. Там она будет исповедоваться — перед всеми. Народ любит такие зрелища. Они чувствуют власть, когда могут услышать грехи тех, кто выше их. Иногда — даже требовать кары.
Я не знала, что сказать. Мне стало холодно, будто сама я уже стояла там, под взглядами сотен глаз.
Ренар обернулся, посмотрел на меня пристально, слишком пристально.
— Видите ли, Тея. Когда вы окажетесь на том помосте — никто и слова не скажет в вашу защиту. Никто не заслонит вас собой и не спрячет от всего, что вы увидите. Вы ощутите на себе власть народа…
Я сжала ладони, чувствуя, как в груди нарастает паника.
— А вы? — спросила я, сама не понимая зачем. — Вам тоже скоро десять, и вы пройдёте через то же самое!
Он усмехнулся, но без веселья, даже никак не отреагировав на мою дерзость.