ДЕТКА! Я СЛОМАЮ ТЕБЯ!
Его спор с друзьями: «Я пересплю с этой малышкой! Спорим?»
Её цель: спасти его.
Она видит, как люди умирают. И сейчас видит его смерть.
Чтобы отвести беду, вступает в его игру. Позволяет ему приблизиться, целует его, отдаёт ему своё тело и душу.
И влюбляется, веря, что её чувство взаимно.
Но однажды правда о споре выходит наружу…
Один спор и два мира столкнулись лбами: бунтаря и хорошей девочки.
И пришла любовь, которая взорвёт всё нафиг.
ДАНИЛ БЕЛОВ (Шрам)
МИЛАНА СВЕТЛОВА
Глава 1
Умирать не страшно, пока это не случается с тобой…
* * *
— МИЛАНА —
Для окружающих это был цирк.
Представление, за которое не нужно платить.
Для этого мажора – способ самоутвердиться, пнуть смерть под ребро и услышать в ответ ликующий свист друзей.
А для меня – это ледяной ужас, впивающийся в горло тонкими лезвиями, и знакомая тошнота, подкатывающая к самому горлу.
Я шла мимо главного корпуса универа, зажав в руках папку с конспектами по искусству Возрождения, и думала о горячем латте и тишине библиотеки.
Желание было таким же невинным и хрупким, как утренний иней, и этот мажор разбил её рёвом мотора.
Это был не просто звук.
Я вздрогнула от неожиданности.
Парень сидел на мотоцикле, на огромном, брутальном, сверкающем чёрной сталью и хромом монстре.
Кожаная куртка, наглухо застёгнутая, чёрные джинсы, облегающие сильные бёдра, и шлем, скрывающий лицо, но не энергию.
Я сбилась с шага и замерла.
— Нет-нет-нет… – прошептали мои губы.
От парня исходили волны дерзкой, почти животной силы, которая заставляла кровь бежать быстрее, даже если ты просто стояла в стороне.
Толпа уже собралась.
Девчонки визжали от восторга, парни свистели и снимали на телефоны.
Этот дурной мажор был центром их вселенной, их богом на пятнадцать минут.
А потом он рванул с места.
Мотоцикл взревел, вздыбился на заднее колесо и понёсся по узкому пространству между каменными парапетами, описывая смертоносные восьмёрки.
Он играл со скоростью, не чувствуя страха, не в силах отказаться от кайфа.
И я всё видела.
Это началось как всегда, с лёгкой ряби в воздухе, будто кто-то бросил невидимый камень на гладь озера.
Потом появилась дымка.
Сначала она была прозрачная, затем серая.
Но с каждой секундой, с каждым безумным виражом, она сгущалась, темнела, пока не превратилась в густейшую, маслянисто-чёрную пелену, которая обволакивала мотоциклиста с головы до ног.
В ней что-то двигалось.
Я замерла, вцепившись в папку так, что костяшки побелели.
— Не надо. Пожалуйста, не надо, – шептала я.
Но мой дар был глух к мольбам.
Картина вспыхнула перед внутренним взором с пугающей чёткостью.
Я видела мокрый асфальт, блестящий под одиноким фонарём.
Я видела, как мотоцикл, этот прекрасный чёрный зверь, с рычанием уходит в занос.
Слышала оглушительный, разрывающий мир удар – лобовое стекло машины, в которую он врезался, превращалось в паутину из тысячи трещин.
Осколки стекла, сверкающие, как слёзы, летели прямо на меня, смешиваясь с миллиардами искр, высекаемых металлом о металл.
А потом… потом было тело.
Его тело.
Искалеченное, неестественно выгнутое.
Я чувствовала хруст ломающихся рёбер, вкус крови на своих губах – солёный, медный.
Я ощущала, как его лёгкие, сильные и здоровые, с каждым прерывистым и свистящим вздохом наполняются этой самой горячей кровью.
Он умирал. Мучительно, медленно и в одиночестве.
И самое ужасное, я чувствовала его боль.
Она прожигала меня насквозь, оставляя на душе безобразные, обугленные шрамы.
— Эй, Шрам, дай жару! – пронеслось над толпой.
Шрам?
Уродское прозвище.
Он сбросил газ, и мотоцикл, подпрыгнув, встал на оба колеса.
Парень сорвал шлем.
И время для меня остановилось.
У него были не глаза, а провалы в иное измерение.
Тёмно-серые, как пепел после пожара, и такие же горящие.
В них читалась насмешка над всем миром, дерзость и… пустота.
Та самая, которую пытаются заполнить адреналином и риском, но которая лишь глубже въедается в душу.
Он провёл рукой по взъерошенным тёмным волосам, и на его лице расплылась наглая, победная ухмылка.
Толпа взорвалась аплодисментами.
Он был жив, молод и прекрасен в своём безумии.
А я стояла, пытаясь загнать обратно в лёгкие воздух, с трудом сдерживая рыдания.
Потому что я одна знала правду.
Этот парень, чьего имени я ещё не знала, уже был ходячим мертвецом.
Его будущее было написано на мокром асфальте, и в нём не было ничего, кроме страшной боли и крови.
Он что-то крикнул своим друзьям, и его голос, низкий и хриплый, прорезал шум толпы.
Глава 2
* * *
— ДАНИЛ —
Адреналин – лучший допинг.
Дешёвый, легальный и чертовски эффективный.
Он не стирает память, нет.
Он просто на несколько минут заглушает вой в твоей голове, пока ты летишь навстречу асфальту на своём железном коне, надеясь, что в этот раз тебе хватит смелости не свернуть.
Мой железный друг рычал подо мной, послушный и смертоносный.
Я только что заставил пару десятков человек замереть.
Их восторг был таким же дешёвым, как и мой кайф.
Они видели только картинку: крутой парень, крутой байк, крутой трюк.
Они не видели расчётов, напряжения каждой мышцы, холодной ясности ума, которая единственная и держала меня в седле.
Я сорвал шлем, вдохнул воздух, пахнущий бензином и их обожанием.
Пустота. Всё та же блядская пустота.
Даже когда Игорь хлопнул меня по плечу, а Сергей крикнул что я без башни, я чувствовал лишь привычную тяжесть за рёбрами.
А потом я увидел ЕЁ.
Девчонка стояла в стороне, будто боялась испачкаться.
В руках у неё папка, прижатая к груди, как щит.
И глаза… Боже, эти глаза.
Огромные, синие, даже бирюзовые, как озеро, в котором тонут.
Но она была не в восторге.
Она была в ужасе.
В том самом, животном, настоящем ужасе, который я видел лишь однажды, в зеркале, в ту ночь.
Наши взгляды встретились на секунду.
Она не покраснела, не отвела взгляд, как делают все.
Она побледнела ещё сильнее.
Потом она развернулась и почти побежала, словно от чумы.
— Чего уставилась? – прошептал я себе под нос.
Этот её взгляд въелся в мозг, как ржавая игла.
Я попытался его стереть, слушал дурацкий смех Игоря.
Бесполезно.
Она смотрела на меня не с испугом.
Её взгляд был… глубже. Пробирающим до костей.
В её нереальных, до неприличия чистых глазах, я увидел не просто страх.
Она как будто с первого взгляда прочла всю мою грязную биографию, напечатанную на внутренней стороне черепа.
Как будто она видела и пепел, и крики, и мою душу.
И её вердикт был тем же, что и у всех: виновен.
Этот взгляд был хуже, чем у моей мачехи.
Хуже, чем молчаливое разочарование в глазах отца.
Потому что он был от незнакомки.
От кого-то, кто не должен был знать.
А она будто знала.
Чёрт возьми, я был в этом уверен.
Гнев поднялся во мне горячей, едкой волной.
Он залил всё внутри – и пустоту, и привычное оцепенение.
Он был почти приятен, этот гнев.
Животворящий.
Потому что это была единственная эмоция, которую я ещё мог чувствовать по-настоящему.
Её взгляд не выходил из головы, даже когда мы всей толпой ввалились в кофейню, даже когда какая-то рыжая цыпочка с искусственными ресницами пыталась ко мне прилипнуть.
Я отшил её.
Мои руки сами собой легли на холодную столешницу, демонстрируя, что садиться рядом не позволю.
Руки, которые все так жаждали потрогать.
Руки, покрытые татуировками. Птица Феникс, восстающая из пепла. Череп. Геометрические узоры.
Искусная работа, дорогая.
Лучший мастер города трудился.
А под ними – стянутая ожогами кожа.
И сегодня я снова вспомнил.
Отец и мачеха были на празднике у друзей.
А я, как последний урод, заснул с сигаретой в руке.
Проснулся от запаха дыма и крика младшей сестры.
Огонь был повсюду.
Дверь в её комнату вышиб ударом плеча.
Дым, едкий и чёрный, выедающий глаза, заполнил лёгкие.
Я не вытащил её.
У её кровати рухнул сам, наглотавшись этого адского смрада.
Очнулся уж в больнице.
Первое, что увидел – это лицо отца.
Серое, разбитое.
А потом голос мачехи, холодный, как лед:
— Убийца. Ты – убийца. Ты убил мою дочь!
Отец, наверное, простил.
Купил мне шикарную клетку в небоскребе с панорамными окнами, откуда виден весь город.