Дорогие мои читатели, Марина и Колчак возвращаются! Жду ваши комментарии, лайки и делитесь с друзьями. Первая книга "Долг из прошлого" и третья "Давай друг друга отпустим" (на сайте значатся как 3 и 4-ая.) вышли на бумаге от Литнет. Вы можете заказать их на Вайлбериз и Озоне.
– Марина Вячеславовна, доброго вечера, – позвал от входной двери голос экономки Сюзанны.
Щёлкнул замок — и тишина накрыла дом как плотное одеяло. Даже старые ходики забились в углу ровнее и тише, боясь вспугнуть эту густую и липкую тишину: «Тик-так, тик-так… твоё-вре-мя-прош-ло… тик-так… оставай-ся-так…»
В тёмной-тёмной комнате у тёмного-тёмного окна стояла женщина, окутанная тёмной тягучей тишиной. Её руки давно онемели от холода подоконника. Она, не отрываясь, смотрела туда, где кружил белый снег — слишком яркий, почти болезненный в холодном лунном свете. Казалось, он сыпал нарочно, чтобы подчеркнуть всё то, чего в её жизни больше не было: молодость, мечту, свободу.
Марина стояла неподвижно. Плечи сводило, ноги гудели, но оторваться была не в силах. Словно кто-то её заколдовал, приморозил к этому подоконнику и назначил наказание смотреть в окно, смотреть на снег. Смотрела и чувствовала, как внутри неё что-то хрустит, крошится. Что прошлое не повторится. Дорога обратно запорошена, и её не отыскать на этом белом, сверкающем покрывале.
Когда-то она мечтала именно о таком вечере — о тишине, о возможности постоять у окна и подумать о будущем. Теперь времени было хоть отбавляй, целые «двадцать четыре часа с крышечкой». Только мечтать оказалось не о чем.
О чём мечтают те, кому больше нечего ждать? О чём мечтают, когда вся жизнь уже прошла, как снежная вьюга пролетела в свете фонаря?
Марина усмехнулась. Усмешка вышла сухая, болезненная. Сама себе она казалась юной. Ах, как жаль, что молодость не вернуть. Она больше не сможет поверить в сказку, что однажды принц привезёт её в свой дворец, и карета не превратится в тыкву. Она уже не принцесса, и больше не королева. Хотя… была ли когда-то? Или сама себе придумала, а на самом деле ничего и не было. А теперь и вовсе — пленница. Смешно и горько: дожить до пятидесяти, чтобы тебя похитили. И чтобы никто даже не заметил. Хотя нет, заметили, но тревоги не забили. Впрочем, она же сама, добровольно… Все это видели. Так чего теперь горевать? Думать надо было раньше. ДУ-МАТЬ! А не кайф от погони ловить. Адреналин, видите ли, ей крышу пробил. Только теперь чинить эту самую крышу придётся самой.
Слеза сорвалась с ресниц. Непонятная тоска сжала сердце.
Внезапно двор залило резким, почти дневным светом.
Марина дёрнулась.
Включилось уличное освещение. Сработал датчик движения.
Он приехал.
Ворота дёрнулись и начали плавно расходиться в стороны. Сердце у неё сорвалось с привычного ритма.
Сейчас бы… сейчас бы рвануть во тьму, пока никого. Снег мягкий, следы заметёт. Он не увидит. Пусть потом ищет. Бегает. Подключает своих и чужих.
Но куда бежать? Через засыпанные по самые макушки сопки? Здесь даже летом люди петляют по посёлку как по лабиринту, а уж в ноябрьской темноте… она просто замёрзнет через час. Найдут её весной подснежником[1]. Термометр опустился за отметку двадцать пять.
Во двор одновременно въехали два чёрных внедорожника.
Марина почти физически почувствовала, как холод стал гуще.
Значит, не один. И Сальника с собой привёз.Опять начнут ей мозг причёсывать. Ну зачем он Сальника привёз?!
Пальцы сами впились в подоконник. Суставы заныли, но она не разжала хватку.
Её бросило в жар. Дышать стало труднее. Футболка под рубашкой прилипла к телу, и Марина, отцепившись одной рукой от подоконника, торопливо расстегнула верхние кнопки.
Что со мной? Почему его приезд действует сильнее, чем сдача дел прокурору? Страшно? Или…? Или что? Приливы! Опять приливы! Говорят, что бог создал женщину, не спрашивая на то её желания. Кто придумал эти приливы? Наверняка я сейчас похожа на варёную свёклу: красная, круглая и скользкая. Впрочем, сам меня здесь запер, пусть сам и отдувается. Я ему помогать не буду.
Хлопнула дверца машины.
Марина увидела, как Колчак вышел из салона своего внедорожника. Поднял глаза. Посмотрел прямо в её окно.
Она вздрогнула и на полшага отступила в темноту.
Увидел? Нет?
Она почти была уверена, как увидела: угол его губ дрогнул.
То ли улыбка, то ли предупреждение.
У хищников бывает такая — самодовольная, уверенная. Мышь никуда не денется. Она у него дома. Он хозяин ЭТОГО дома, а, значит, и её хозяин.
Следом спрыгнул на снег Сальник. Мужчины, переговариваясь, пошли в дом.
Спокойно… спокойно… — «бормотали» мысли. — Чёртово сердце, перестань греметь, я из-за тебя ничего не слышу. Что происходит внизу?
Каким-то тайным чувством, называемом женской интуицией, она поняла, как мужчины вошли. Теперь на снегу появились ровные жёлтые квадраты от освещённых окон первого этажа.
Потом тишина вновь сгустилась. Тяжёлая, вязкая.
Марина села на подоконник. Она прекрасно знала, что должна спуститься. Поздороваться. Показать уважение, покорность… лояльность. Быть хорошей девочкой. Быть паинькой. Но что-то внутри сопротивлялось. Не позволяло ей этого сделать. Пойти на поклон? Признать своё поражение? Принять его как хозяина положения? Ну уж нет. Он должен, он просто обязан понять, что она только из одолжения находится здесь. Что человек она негордый: надоест и уйдёт. Усмехнулась. Как же, уйдёт. Если он отпустит. А отпустит ли он? Он чётко обозначил: она его собственность.
С улицы раздалось ворчание мотора. Марина подскочила словно мячик и опять бросилась к окну. Сальник в распахнутой настежь дублёнке бежал к машине. Второй машины уже не было. Скорее всего, её загнали в гараж. Просто она не слышала.
Но почему я слышу входную дверь, каждый шаг в коридоре — и совершенно не слышала, как закрывался гараж? Или мой слух выбирает только то, что связано с ним?..
Дверь отворилась. Нет, она не видела, она чувствовала это лопатками.
Свет специально выключил. Ну конечно. Призрак-романтик…
Марина улыбнулась. Затаила дыхание. Слух обострился. Он идёт — мягко, бесшумно.
Вот ведь… шкаф-переросток, а ходит, как ниндзя на носочках. Нормальные мужики в носках шлёпают. А этот — шпион пенсионного возраста.
Даже удивительно, что такой огромный мужчина умеет передвигаться по-кошачьи. От этого сравнения ей стало смешно. Вспомнилась домашняя кошечка, которая когда-то жила в родительской квартире. Это милое и невесомое создание носилось по комнатам, словно стадо слонов: «Ты-бы-дым, ты-бы-дым, ты-бы-дым».
Она как-то спросила у Коровкина, с чего бы ему так ходить. Колчак ходил уверенно. Обычно его за версту слыхать: крупный, размеренный шаг, наводящий ужас на недругов. Неужели на него так повлияло перевоплощение из авторитета Колчака в бизнесмена Коровкина? А он ответил, что когда скрываешься от ментов: «Простите, от ваших бывших коллег», – поправился учтиво, но не без иронии, должен стать невидимым и неслыханным.
Марина едва дышала. Пальцы на ногах сами поджались. Вот сейчас он подойдёт, обнимет со спины, положит руки ей на живот, прижмёт к себе, уберёт прядку волос с шеи…Задержит дыхание у её ушка, шепнёт милую пошлость, а потом:
Стоп: или живот, или шея. У него же не три руки. Что-то я уже запуталась в анатомии. Ладно, одной рукой пусть обнимает, а другой откидывает. Губами коснётся нежной кожи, зубами прикусит, языком погладит…
Она едва сдержалась, чтобы не застонать, настолько явственно представляла.
Ну где он? Чего он там высиживает? В очередь, что ли, встал? Или решил меня довести до истерики и обморока?
Она едва не топнула от негодования. Почти. Но выдержала. Конечно, выдержала. Леди. Правда, у леди слегка дрожали колени.
Женщина прикрыла глаза и вновь представила его объятия. Как развернёт он её, выдохнет ей в губы: «Мариша» и… Она чуть не застонала.
Нет, на самом деле, сколько можно? Всё, сам виноват, что заставил её ждать.
– Василий Петрович, я прошу покинуть мою личную территорию! – заявила она и резко обернулась. Никого. – Ага… ниндзя, блин, — пробормотала она обескураженно.
Она поморгала. Постепенно глаза, длительное время смотревшие на падающий снег, привыкли к темноте.
Её комната была тихая, приличная, разумная — в отличие от её фантазий. Вот диван-кровать с аккуратно сложенным пледом. Она любила этот плед. И, хотя в коттедже Коровкина поддерживалось комфортное тепло, она предпочитала, чтобы плед был всегда при ней. Марина не была капризной в плане комфорта. В командировках где только не побывала. И в тайге в вагончике жила, и в полузамерзшей гостинице на одной кровати с опером, чтобы хоть как-то согреться, ночевала. Видимо, не хватило ей в жизни какого-то тепла, какой-то заботы. Плед давал ей успокоение. Покой.
Так, на кровати только плед. Василия там нет. Она подошла, присела на диван. Привычно провела рукой по пледу, будто проверяла, а не спрятался ли кто-то там. Перевела взгляд в другую сторону. Там у второго окна, стоял её рабочий стол. Рабочий. Смешно. Где она работает? Кем? Пленницей в замке Колчака? Затворницей? Личной рабыней? Не домработницей, и на том спасибо.
Этот стол появился недавно. Они вместе его выбирали. Красивый, современный дизайн. На столе новенький органайзер с остро отточенными простыми карандашами, коробочками со всякой ерундой: капсулами для чернильной ручки, ластиком, точилкой; нож для бумаги, разноцветная стопка квадратиков для заметок, блокнот из плотной тиснёного цвета слоновой кости бумаги. Всё это новое, с приятным запахом канцтоваров. Марина всегда испытывала слабость к такого рода вещам. В выдвижном ящике стола лежал персональный лэптоп. Правда, без подключения к Всемирной паутине. «Станешь женой, тогда и в свет выйдешь, а пока довольствуйся домашней сетью». Коровкин постановил, Сальник исполнил.
Интересно, а зачем Сальник приезжал?
Марину кинуло в жар. Как она ненавидела эти приливы. Она ненавидела сейчас своё тело, увеличивающееся, словно квашня на дрожжах. Кто придумал этот климакс! Внезапно себя стало жалко. Да выбросит её Василий, как собачонку. За ним вон какие девицы ходят. Это ему такт и жалость не позволил её послать куда подальше. Разве он мог представить, что за то время, когда они не виделись, она увеличилась чуть ли не вдвое. Кому нужна такая корова.
Ожидание томительного сменилось злостью на себя. Сдерживаемые эмоции потребовали выход.
– Василий, ты здесь? Выходи! Хватит прятаться! – обратилась она в тишину. – Я тебя вижу! – добавила на всякий случай.
Но тишина оставалась немой. Тогда Марина решительным шагом направилась к двери, резко её распахнула и собралась уже пойти к лестнице, как за спиной услышала «Чёрт!»
Женщина обернулась. Василий стоял за распахнутой дверью, которая, вероятно, встретилась с ним. В одной руке он держал нежные розово-зелёные розы, а другой зажимал нос. Сквозь пальцы сочилась кровь.
– Вася?! – Марина растерянно смотрела на мужчину: – А ты чего здесь делаешь?
– Танцую, непонятно? – проговорил он, протягивая ей букет. – Вот, возьми.
– Зачем? То есть, спасибо. Ты что, подслушивал?
– А было что? Ты теперь сама с собой ведёшь беседы или на луну воешь? – в голосе послышался смешок.
– А что с носом? – она понимала, что вопрос звучит глупо, но надо же было что-то говорить, – Ты укололся?
– Ага, розами нос парил. Да возьмёшь ты этот букет или нет?
– Пошли, тебе надо нос промыть, – Марину начал разбирать смех. Но так как она понимала, что сейчас, в общем-то, смеяться не к месту, она пыталась сдерживаться. И от этого ситуация становилась ещё глупее.
– Вазу возьми, – мужчина двинулся в её комнату.
– Стой! Ты что, у меня собрался в вазе нос мыть?
– Марина, ёшкин валенок, ты чего тормозишь? Вазу для цветов, а я в ванную нос мыть.
Глава 1. До свадьбы
- Мариша, ну и как ты его решила назвать? – Коровкин положил руки на плечи женщине, наклонился и поцеловал в щеку.
– Кого его? Колчак, я надеюсь, ты не думаешь, что я тебе рожу ребёнка? — она повернула голову, и её губы встретились с его губами.
Прошла буквально пара дней, как они подали заявление в ЗАГС, а Коровкин ведёт себя как законный муж. Он, казалось, пытался наверстать упущенное время и сейчас всё время трогал, гладил, целовал.
– А почему бы и нет? — и он хитро посмотрел на неё. – Ты же сама слышала, как мне приписывают отцовство различным малышам. Так что я ещё ого–го.
– Колчак, вот ты и рожай! Мне, между прочим, уже пятьдесят лет, скоро пятьдесят один. Какой ребёнок? Ты сбрендил? Пока ещё не поздно, беги в ЗАГС, забирай заявление и ищи себе молодушку, – Марина стряхнула его руки с плеч. Пошла на кухню за очередной порцией кофе. В последнее время она сильно нервничала и пыталась успокоиться при помощи убойной дозы ароматного, но крепкого напитка.
– Маринка–картинка, — засмеялся Василий и пошёл вслед за ней. – Хватит кофе глушить, это вредно для здоровья.
– Слушай, а не пошёл бы ты… Ещё мужем не стал, а уже достал, — женщина была не в духе. – Коровкин, ты обещал, что как подадим заявление, ты меня освободишь. Я долго в осадной крепости сидеть буду. Реально достал уже. От Камаля нахватался? Узурпатор. Хочу - халву ем, хочу - варенье. Ясно! И не тебе мне указывать! Что, не ожидал? Ты думал, что я белая и пушистая? Я настоящая мегера. Подумай, нужно ли тебе это ярмо? — руки в бок. Ещё половника не хватает для боевой обстановки.
– У тебя ПМС? Ты чего раскипятилась? — он явно не ожидал такого. Василий остался стоять около окна, присев на подоконник.
– Какие слова-то мы знаем. Всё, я гулять, за ворота, – Марина решительным шагом направилась к сеням, где должна была висеть её дублёнка.
– Иди, — Василий усмехнулся.– Я посмотрю, далеко уйдёшь за ворота-то. – он смотрел, как она открывает и закрывает шкафы, но никак не находит то, что ищет. – Марина, хватит, что случилось? Свободна будешь после того, как я окольцую тебя. Ты помнишь это условие. У тебя была возможность уйти, но ты ею не воспользовалась. А про название я спрашиваю для агентства.
– Какого? — она застыла в дверях. – Я думала, что это шутка.
– Какая штука? Ты у нотариуса подписала, я тебе здесь повторил. Мой свадебный подарок прописан в брачном контракте: я дарю тебе детективное агентство. Тебе осталось его назвать, дождаться, когда станешь женой и приступать к деятельности.
Детективное агентство, шутка ли? Сколько лет она плакала в подушку от той тоски, что разъедала её сердце. Её работа была для неё хобби. До сих пор жалеет, что вот так вот рубанула тогда сплеча. И замуж-то выходила, чтобы от себя убежать, чтобы Кристинка как всё при отце была. Убежать не получилось. А вот отец из Степана вышел неплохой. По крайней мере, она не замечала, чтобы он относился как-то по-особенному к девочке, не делил её и родных.
В первое время после того, как они уехали из этого городка, Марина отдыхала. Наслаждалась семейной жизнью: спала сколько хотела, готовила в удовольствие, с дочерью играла или просто садилась рядом и наблюдала, как та играет, и снова спала.
Но прошлое не желало её оставлять. По ночам она рыдала в подушку, изнывая в тоске по любимому делу, сколько раз ей снилась работа. Нет, следователь – это не работа, это образ жизни. У следователя семья – это работа.
Вот и сейчас перед глазами всплыло воспоминание. У неё крупное дело тогда в производстве было по бандитизму. Обвиняемых десять человек, потерпевших ещё больше. А свидетелей тьма-тьмущая. Оружия изъяли — роту солдат можно было снарядить. И тротил, и пистолеты. Но главным образом понравилась штучка: внешне как шариковая ручка, а стреляла патронами девятого калибра. Говорят, что охотники её на белок использовали: чтобы в глаз, шкурку не попортить.
Оружие Марина любила ещё со школы. Занималась в секции пулевой стрельбы. Сладковатый запах пороха для неё был дороже духов.
В общем, работы невпроворот. Хоть и работали на неё опытные оперы, и в помощники следователей из городского отдела давали, а всё равно, сама любила всё проверить, перепроверить. Домой приходила только спать, в полночь, утром ровно в восемь уже машина ждала. И так полгода без выходных и проходных. Трудовой кодекс не про следователей писан. Для них — Уголовно-Процессуальный. И попробуй не уложись в сроки. Можно не только погон лишиться, но и самому отправиться по ту сторону решётки. И никого не волновало, что у следователей всего двадцать четыре часа в сутках и ни минутой больше. Дочку почти не видела. Хорошо, что родители ни словом, ни полусловом её упрекали. Только нет-нет, да и скажет мать: «Замуж бы тебе, дочка, а со своей работой ты и парней нормальных не видишь», да вздохнёт отец: «Кристинке братика бы…» Очень он мечтал о внуке.
А ей работать всё в удовольствие было. Какие там женихи? Зачем они ей? А ещё был страх, что Кристине с отчимом плохо будет.
Так вот, рабочий день подходил к концу. Последний допрос на сегодня. А потом... выгнать всех и не спеша разобрать наработанное, подготовиться к утру.
Перед ней сидел флегматичный молодой человек. Каждый звук выдавал словно протекающий кран: в минуту по слову, если не реже. За дверями тишина. В кабинете тепло. Допрос длился уже больше двух часов. Но он того стоил. Свидетель этот появился неожиданно. Информацией владел важной. А ещё у него был огромный бонус: человек он был внимательный, уделял мелким деталям особое внимание. Наконец-то допрос окончен. Это только в фильмах следователь допрашивает, а секретарь пишет. А в жизни ты и допрашиваешь, ты и пишешь. Марина научилась стенографировать допрос. Поэтому выходили они у неё максимально точные. Стенография-то хорошо, да никто, кроме самого пишущего, не разберёт. Стала перепечатывать, да по ходу допроса уточняющие вопросы задавать. Ещё час прошёл. Осталось только прочитать и подписать.
Глава 2.
Марина поднялась к себе в комнату.
Коровкин ей отдал пока гостевую, ту самую, в которой она жила после похищения. Сказал, что до свадьбы может пользоваться в дневное время суток. Ночное обсуждению не подлежит. Зря, что ли, похищал?
Вообще, вопрос личного пространства обсуждался долго и бурно. Поначалу поместил её у себя в комнате. Выделил полки, поставил тумбочку. Он уже и забыл, когда женщина командовала в его спальне.
– Колчак, ты хочешь, чтобы я свои прокладки складывала рядом с твоим кошельком? – она не стеснялась в выражениях. – Я выдвигаю ультиматум! Или ты мне выделяешь комнату, или я ухожу! — руки на груди сложила, повернулась на пятках, вскинула гордо голову и застыла.
Он подошёл к ней, обнял со спины, поцеловал в шею и прошептал на ушко: «Иди, а я посмотрю, успеешь ли до дверей дойти».
Ему нравилось её дразнить. Казалось, что сбросил годы: вот он, юный, дерзкий. Нет, не себя видел Вася Коровкин, бывшего уголовника. Не хотелось видеть себя. Перед глазами вставал образ сына: такого же гордого и непокорённого, но неиспорченного тюремной романтикой. А потом представлял её: ту самую, испуганную, как в последнюю встречу в общежитии, непорочную. Его фантазия рисовала ему картинки несуществующего прошлого. И везде он был терпеливый и страстный, а она покорная и любящая. Хотя иногда пробирал смех: где Марина, а где покорность.
Поселить-то поселил, да хотелось, чтобы она не гостьей, а хозяйкой себя в доме чувствовала. Вот и наблюдал потихонечку, где чаще время проводила. А коротала она его в той самой нише, где уснула однажды. Хорошая комнатка там получится: небольшая, с балконом, выходящим к залу. Архитектор сказал, что с боковой стороны можно пристроить лоджию.
Марина хоть и повыступала, что она гостья здесь временная, а всё же условие поставила:
– Мне посередине грушу боксёрскую повесьте. Буду тренироваться! Не выполнишь – на тебе начну удары отрабатывать.
Коровкин грушу-то установил, да только не в нише, а в спортзале, который в подвале рядом с бассейном и сауной располагался. Хочет бедовая женщина грушу — пусть получает. Хоть пар будет выгонять.
Марина подошла к окну. За стеклом вовсю командовала зима. Только она была какой-то неправильной. Вместо пушистого и мягкого снега, который должен к себе манить, небеса сыпали колючей дробью. Желание выходить на улицу пропадало только от одного звука атакующих стекло и карниз крупинок. Создавалось впечатление, что Коровкин заключил пакт о помощи с тем, кто распределяет дары небесные. А в доме стояла обласкивающая и расслабляющая теплота.
На кухне постоянно кудесничала кухарка. Она невзлюбила Марину, но терпела. За что невзлюбила? В еде не прихотлива, в общении не сварлива.
Коровкина обслуга боготворила. Строгий, но не жестокий. Без надобности не придирался. Платил хорошо, но и спрашивал. Марине же сказал, что если она захочет показать свои кулинарные способности, то он совсем не против.
Кулинарные способности его возлюбленной выражались в умении почистить картошку да сварить её с покупными сосисками. Когда-то по молодости она пироги пекла. Но это было так давно, что, кажется, ещё во времена динозавров. Раньше-то бывший муж готовил. Так что наличие кухарки её ничуть не огорчило, а, наоборот, обрадовало.
Теперь иногда она сидела на кухне со скучающим видом и оказывала от нечего делать посильную помощь. Вот за это «нечего делать» и не любила стряпуха, женщина в возрасте, проработавшая всю жизнь в школьной столовой, и, выйдя на пенсию, подалась «в люди», как говорили раньше.
Марине откровенно было скучно. Надо бы последовать совету Василия да пойти в спортзал или в бассейн, так не хочется. Погода мрачная. Полный депрессняк.
Она стояла около окна и морщилась, как будто колючий снег лупил по щекам.
В дверь постучали. Надо же. Вежливый какой. А вначале вёл себя как узурпатор.
- Мариша, гость уже пришёл. Переоденься и спустись к нам, пожалуйста. Я тебя с ним познакомлю.
Она подошла к шкафу. Открыла дверцы. Одежды висело немного. Во-первых, много Сальник не дал с собой забрать из дома. Во-вторых, она хорошо набрала вес за последнее время, и старая одежда выглядела на ней как форма первоклассника на выпускнике.
Задумалась. Тот всплеск адреналина, который дал ей Коровкин, когда за ней охотился, уже весь впитался и вывелся из организма. Пятая точка точно требовала новой порции приключений. А их не было. Душа выла от бездействия. Наверно, так томится гангстер в застенках.
Достала майку-топ и летние шорты. Дом у Коровкина хорошо отапливался. Не замёрзнет. И если шорты смотрелись бы куда ещё ни шло, то топ точно был не к месту. Он сворачивался трубочкой под неожиданно выросшими грудями, оголяя «жиртрест». Её аж передёрнуло от омерзения к собственной фигуре.
Задумалась, стоит ли так мстить Коровкину или с этим можно обождать.
Второй вариант выглядел скромнее: платье — футляр с разлетайкой впереди. То самое, которое было на ней в день первой встречи около суда. Благодаря фасону, оно скрывало недостатки фигуры. Надевать более строгое не хотелось. Всё-таки ужин дома, не в гостях. Да и если опять кинет в жар... Лучше что-то полегче и тонкую шаль на плечи.
На сей раз распахнулась дверь без стука.
Василий стоял на пороге. Спокойный как удав. И только невидимыми волнами от него исходило недовольство.