Каждый год, в назначенный час дани, дракон — владыка окрестных скал — уносил одну девушку, избранную самим городом, и пожирал её в своём каменном чертоге. С этого места и начинается наша история. Завтра он снизойдёт на городскую площадь, и горожане обязаны будут явить ему жертву. Всех самых невзрачных и строптивых уже отдали; худо то, что теперь выбирать придётся из самых красивых.
Шестнадцатая весна Виктории пришла майской порой. Она была сиротой: ни отцовской лавки, ни материнского сундука — лишь быстрые ноги да не менее резвая голова. За кров и миску похлёбки её терпели в доме тётушки. Но сердце Виктории не лежало к скоблению котлов и тасканию воды: стоило тётушке отвернуться, как она пробиралась к задней калитке, стрелой пересекала узкую улочку и, смеясь, уносилась играть с мальчишками.
В назначенный день старейшины сошлись на площади под гул колокола. Тётушка прижимала к груди выцветший платок и шептала, словно заклинание: «Пора и нам долг дани отдать». Виктория стояла в толпе и чувствовала, как город глядит на неё — как на скол на глиняной миске. «Она всё равно бестолковая, — донёсся чей-то голос. — Работы не держится, в мальчишечьи забавы ударилась, вечно шастает». И прозвучало имя. Её имя.
Дракон опустился на край площади осторожно, почти вежливо — словно гость, боящийся обрушить хозяевам крыльцо. Чешуя — как утренний иней на кованом железе, глаза — янтарь, подсвеченный сумерками. Он оглядел площадь, затем — Викторию.
— Я лечу по делам, — сообщил он ровно, с деловой невозмутимостью феодала. — На рассвете придёшь к моему замку — я тебя съем. Вопросы есть?
Виктория прикусила губу. «Дань — дело святое, но вставать ни свет ни заря совсем не хочется», — мелькнуло у неё.
— А можно не приходить?
Дракон удивленно моргнул.
— Ну… можно не приходить, — произнёс он после паузы и, действительно улетел по делам.
Шёпот на площади расползался, как разлитое молоко по деревянному столу.
— Всё равно пойдёшь, — прошипела тётка. — Так положено.
— Он сказал: можно не приходить, — ответила Виктория, и над городом прозвенело слово, которого прежде не водилось: «можно».
На рассвете к замку она не явилась. А днём подошла к бочке у края площади, расставила на крышке фигурки и начала партию с самой собой — белые против черных, за и против себя. Мальчишки сомкнулись вокруг, точно частокол из копий, и молчали.
Дракон вернулся на площадь — на этот раз пешком, в человеческом обличье: высокий, в простом темном плаще, с тем же янтарем в глазах.
— Проверяю явку, — сказал он спокойно. — Одна: не явилась.
— По уважительной причине, — сообщила Виктория. — Партия.
Он посмотрел на доску, на мальчишек, на перепуганных женщин и мужчин, которые стояли поодаль.
— Тебе говорили, что девочкам играть нельзя?
— Говорили, — кивнула она. — Но, как видишь, можно.
Дракон улыбнулся.
— Знаешь, почему я спросил «вопросы есть?» — тихо сказал он. — Потому что много лет их никто не задаёт. Все приходят, даже когда не хотят. И это продолжается само собой.
— Проще прийти, чем спорить с городом, — ответила Виктория. — Но у нас тут новая стратегия.
— Вижу, — он указал на её ферзя. — Смелая игра.
— На выживание, — пожала плечами она. — И на любовь.
— На какую? — он поднял бровь.
— К себе. К правде. К ходу, который выбираешь, — ответила Виктория и, осмелев, добавила: — А если повезёт — к тому, кто не заставляет приходить.
Он рассмеялся.
— Можно приходить… просто так. Не на закуску. И — иногда — играть со мной в шахматы.
— Можно, — ответила Виктория. — Но с условиями.
— Слушаю.
— Больше никаких «ежегодных».
— Согласен, — кивнул он серьёзно, как соглашаются на договор.
Дракон сел напротив, и Виктория подвинула к нему чёрных.