Декан мертв, но это не точно - читать онлайн

Пролог

Утро началось, как обычно, с будильника, который прозвенел не тогда, когда хотелось, а тогда, когда нужно. Я выключила его, полежала минуту, слушая, как за стенкой кашляет сестра и как по подоконнику шуршит ледяной дождь, и повернулась к маме. Она спала неглубоким, осторожным сном, будто боялась пошевелиться и разбудить собственную боль. На тумбочке — коробочки с таблетками, на спинке кровати — мягкий валик для упражнений, на стуле — тёплый халат, который мама терпеть не могла, но в нём легче переносила утренний озноб.

Я поднялась тихо, чтобы не спугнуть хрупкое равновесие. На кухне включила чайник, бросила в мультиварку овсянку и, пока вода не согрелась, проверила список дел: аптека, поликлиника, позвонить в соцслужбу по поводу ходунков, загрузить новый ролик, отправить заявку на монетизацию в дополнительный фонд, купить диетическое печенье для Маши. Чек-лист выглядел бодро и по-деловому, но был похож на длинную вереницу маленьких мостиков, которые я должна успеть проскочить, пока под ногами не разошёлся лёд.

— Вер, ты уже встала? — спросила мама, когда я принесла ей воду и таблетки. Голос у неё был удивительно ясный для утра.
— Конечно. Добро пожаловать в прекрасный мир живых, — ответила я и помогла сесть. — Сегодня у нас зарядка, завтрак, небольшая лекция о вреде просмотра новостей и победные планы на реабилитацию.

Мама улыбнулась устало и виновато, как всегда, будто её боль — это моя прихоть, которую можно было не навязывать. После того, как её сбила машина, которой рулил пьяный мажор, прошло несколько лет. А мама только-только снова начинала ходить. Медленно и осторожно, но это был тот самый свет в конце тоннеля, который я очень долго ждала. Осталось совсем немного: поставить маму на ноги и избавить её от дурацкой привычки за всё извиняться. Последнее давалось тяжело и вызывало кучу раздражения.

Мы делали упражнения — медленно, осторожно, с паузами; я считала вслух, мама дышала, сглатывая боль и злилась на себя, что нога всё ещё не слушается как следует. Потом я помогла ей умыться, заплела волосы, застегнула халат. Наша утренняя церемония всегда заканчивалась одинаково: я приносила ей кофе в высокой кружке, включала радио с тихой музыкой и отодвигала шторы, чтобы впустить дневной свет, каким бы серым он ни был. Сегодня он был цветом хлорированной лужи, но мы сделали вид, что нас это устраивает.

— Маша не просыпалась? — спросила мама.
— Пока нет, — ответила я и заглянула в комнату сестры. Маша спала в позе морской звезды, уткнувшись носом в мягкого белого пса. Пса звали Лакомка; он был игрушкой, но жил у нас так давно, что стал членом семьи. Маша разговаривала с ним перед сном, делилась секретами и строго следила, чтобы Лакомка ел только воображаемые лакомства без сахара.

Когда Маша проснулась, мир в квартире стал громче и проще. Она обожала утро, потому что утром можно было выбирать цвета носков, а ещё потому, что я позволяла ей нажимать кнопки на чайнике. Маша смеялась, когда чайник «вдыхал» пар, и рассказывала мне длинную историю о том, как Лакомка спас целый город от злой лужи. История была логически сомнительной, но мне нравилось, как Маша строит фразы, выбирает слова и с какой гордостью произносит «экскаватор», хотя нам в быту экскаватор не пригодился бы даже в очень смелом ремонте.

Я накормила их обеих, проверила, чтобы мама не упрямилась с лекарствами, отослала несколько писем в фонд, где мы стояли в очереди на бесплатную реабилитацию, и получила стандартные ответы: «ожидайте», «мы с вами», «держитесь». Мы держались. Я нашла в телефоне три пропущенных звонка по рекламе в блоге и один от банка. Банку я не перезвонила — сперва нужно было доделать видео. Если выйдет хорошо, если зацепит, если алгоритм благословит мою иронию — хватит и на коммуналку, и на мамин новый курс массажа, и на Машины развивающие занятия с логопедом.

Честно говоря, я не собиралась становиться блогером. Просто однажды, возвращаясь вечером через старый парк, я увидела, как над полуразрушенной часовней разгорается бледная голубая дуга, почти как северное сияние, и сняла это на телефон. Видео набрало сотни тысяч просмотров, а комментарии разделились на два лагеря: «мошенница» и «нам нужна вторая часть». Я выбрала второй лагерь, потому что «мошенница» не оплачивает счета, а «вторая часть» — очень даже может.

Именно так появилась на свет «НекроВера». Я начала ходить по заброшенным местам, говорить в камеру с тем смехом, который спасает от страха. Потому что я знала, что страшно — это не когда на кладбище что-то шевелится, а когда тебе говорят стоимость курса реабилитации, и тебе надо придумать всё что угодно, лишь бы достать деньги.

К вечеру небо за окном стало тяжёлым и синеватым, как ушиб. Мама клевала носом над вязанием — прекрасное занятие для мелкой моторики, успокоения нервов и для того, чтобы почувствовать себя нужной. Маша укладывала Лакомку спать на аккуратно разровненной подушке и рассказывала ему шёпотом про чудесный город, где все лужи добрые. Я накинула куртку, проверила батарею пауэрбанка, положила в рюкзак штатив, фонарь, микрофон и маленький термос с чаем.

— Ты снова… туда? — спросила мама, делая вид, что не хочет вмешиваться.
— На часик, — сказала я. — Далеко не пойду. На окраину, к старому кладбищу. Там сеть иногда просыпается, и туман там красивый, честно. А если что — ты знаешь, где мой трекер, и у тебя код от чата модераторов.
— Вер, — мама посмотрела на меня серьёзно и с тревогой, — только обещай, что не полезешь в какие-нибудь дыры.
— Я вообще против дыр, — заверила я и улыбнулась. — Сегодня будет прогулочный выпуск. Лайт. Даже комаров почти нет, им на кладбище кусать некого.

Мы обе рассмеялись, и смех был тем самым крошечным мостиком, по которому я перешла к двери, не оглядываясь. Маша подбежала, обняла за талию, прижалась щекой и, как всегда, серьёзно сказала:
— Возвращайся вовремя. Лакомка не любит, когда ты опаздываешь.
— Лакомке передай, что я вернусь раньше, чем чайник скажет «пи», — пообещала я и поцеловала сестру в макушку.

Глава 1

Вера

На старом городском кладбище обычно ловил только холод, именно поэтому это было плохое место для прямых эфиров. Сегодня — ещё и четыре палочки сети. Достаточно, чтобы нажать «в эфир», поправить на плечах рюкзак, улыбнуться своим шестидесяти двум тысячам любимых параноиков и сказать обычное вступление — то, что лучше всего отгоняет дрожь от кончиков пальцев:
— Друзья, если стрим внезапно оборвётся, это не призрак. Это мой оператор — старый айфон, и у него часто садится батарейка. Задонатить на новый вы сможете по кнопочке внизу. Но, может быть, это будет призрак — никогда ведь не знаешь наверняка!

Камера ровно взяла аллею с коваными оградами, туман лёг идеально ровно и загадочно, а фонарь на столбе мигнул, помогая погрузиться в атмосферу. Я шла между плит, тихо, чтобы не будить тех, кто здесь давно не спит, и показывала зрителям треснувшие ангельские щёчки, ржавые замки и камни, поросшие мхом.

— Мы с вами находимся в месте, где сотовая связь живёт на могильной диете, — шепнула я в микрофон. — Но у нас сегодня удача. Четыре палочки — это почти обещание, что всё получится. Ставьте лайк, если вы за научный подход к паранормальному, и отдельный лайк, если вы надеетесь, что мы с вами найдём что-то интереснее, чем бомжа-алкоголика.

Чат зашуршал, как листья, кто-то требовал «позови духа деда Николая», кто-то спорил про отражения на линзе, кто-то просил показать мои руки крупным планом, чтобы доказать, что я не дрожу. Я улыбалась и делала то, что всегда: шла дальше. Кусты цеплялись за колени, камни вздыхали под подошвами. На одной из плит под треснувшим стеклом было имя, которое показалось знакомым, но я не стала останавливаться и тем более произносить его вслух. Во-первых, зачем так рисковать, во-вторых, у меня есть план, как сегодня всё должно пройти, и отклоняться от него — значит вернуться домой позже.

Земля под левым каблуком неожиданно просела, а я зашаталась. Я успела податься назад, но бесполезно, потому что нога продолжала проваливаться, как будто её что-то засасывало.
— Ставьте лайк, если вы за портал в новый мир, — только и смогла выдавить я из себя, чувствуя, как по телу разливается даже не сарказм, а настоящий леденящий ужас. Очень хотелось, чтобы это была просто какая-то могила.
Но я понимала, что это что-то другое, меня затянуло уже по пояс, и я не могла выдавливать из себя улыбку и шутить на камеру — мне было совсем не смешно. Воздух изменил свой привкус и стал с отчётливым привкусом железа, как от разбитой коленки детства; короткий миг пустоты, в котором сердце сделало кульбит, а потом картинка вокруг погасла.
Когда картинка вернулась, я лежала на свежем могильном холмике с колючей травой под щекой и носом в цветах: они были влажные, терпкие, с намёком на аптеку. Над головой тянулось странное небо — слишком близкое и слишком густое, как бархат, который повесили слишком низко. Воздух был холоднее, но самым удивительным был свет. Он шёл не откуда-то сверху, а из-под земли, из камней, из надписей на надгробиях.
И тем не менее, первое, что я сделала, — тут же полезла в телефон. Прямой эфир продолжался, и это вызвало на моём лице улыбку облегчения. Более того, шли реакции — зрителей явно интересовало, что произошло. А значит, самое время осмотреться и понять, что происходит. Более того, всё больше и больше людей присоединялись к эфиру.
— Ребята, меня не съел зомби, но мы определённо шагнули в портал, — сказала я вслух и села, проверяя, на месте ли рюкзак, телефон и чувство юмора. — Так что, кажется, у нас новый сезон.
Перевела камеру на фронтальную, и я увидела себя — немного бледную, с травинкой в волосах, с глазами, полными смешка. За моей спиной выстроилось кладбище, вот только одного взгляда было достаточно, чтобы понять, что это было не то же самое кладбище, где я начинала эфир. Высокие узкие стелы с литерами, которые хотелось разбирать как ребус; чугунные фонари в форме канделябров; статуи, у которых вместо лиц — гладкие овалы, как у яичных кукол. На ближайшем надгробии с серебряной окантовкой мерцали буквы: Арден Ровен. Дата смерти — сегодня.
По коже прокатилась волна ужаса, но я приказала себе успокоиться — у меня тут прямой эфир, и устраивать истерику вообще не в тему. Кто потом поверит НекроВере, которая позиционирует себя как сомневающаяся во всякой нечисти и совершенно её не боящаяся.
Именно в этот момент сзади осторожно и тактично покашляли.
Я моргнула и подняла взгляд. Надо мной стоял мужчина в длинном чёрном плаще и держал на плече лопату, как гитару. От плаща пахло сырой землёй и чем-то ещё вкусным и строгим. Он смотрел так, будто уже трижды похоронил меня мысленно и ещё раз прикидывал, какой венок к моему характеру подойдёт.
— Вы кто? — спросила я, стараясь, чтобы голос не дрожал, и быстро переключая камеру, хотя пальцы дрожали. Интернет, клянусь, дышал мне в лицо ледяной радостью. В углу кадра ползла безостановочная полоска комментариев: «это постанова?», «картинка огонь», «где купить такой фонарь?».
— Декан Арден Ровен, — ответил он. Помолчал, как будто выбирал тон. — Был. Сегодня вроде умер, но как-то мёртвым себя не чувствую! — несколько растерянно добавил он.
Я оглянулась на надгробие со свежей датой и холмиком, а потом снова на него. Внутри щёлкнул тот самый тумблер, который у меня отвечает за сводки новостей, монтаж и лёгкое безрассудство. Это будет просто разрыв и сделает меня знаменитой, если только сеть не накроется медным тазом. Маме оплачу реабилитацию, сестре — учителя и какие-нибудь курсы, или вообще отправлю её в санаторий!
— Соболезную, — осторожно сказала я. — И, если позволите, у меня вопрос: где я?

Эта книга участвует в литмобе Темная академия

https://litnet.com/shrt/qAch

Здесь вас жет темная магия, некроманты, ведьмы, мистика и множество тайн и загадок. Присоединяйтесь!

Глава 2

Декан Арден Ровен

Утро началось с протоколов, и это, как ни странно, меня успокоило. В канцелярии пахло чернилами и терпким чаем секретаря; перья скрипели размеренно, страницы шуршали, стены не мешали — они внимательно слушали. Я подписал распоряжение о переносе практикума по эксгумационной этике (слишком много дождя на дворе и слишком мало здравого смысла у третьего курса), поставил резолюцию на закупку новых артефактных светильников — старые упрямо гасли в сырых коридорах — и просмотрел отчёт по башне связи: старый, никому не нужный проект, который вечно просил внимания, как забытый в саду колодец. Отчёт, к слову, был безупречно скучен: токи ровные, согласования в ожидании, вмешательств не зафиксировано. Я машинально отметил три сомнительных места, где цифры были слишком правильными, чтобы вызывать доверие, и отложил папку в правую стопку — туда, где живут дела, требующие глаз, а не печати.

Туда же, в правую стопку, легли два письма от Дома Эреба с их неизменным «мы всего лишь хотим помочь Академии соблюсти порядок». У Дома Эреба особое, узкое, как крышка гроба, понимание слова «порядок». Для рода, веками державшего монополию на погребальные обряды, поведение логичное; для меня — неприемлемое. Академия обязана помнить и учить, а не следовать интересам какой-то семьи, какими состоятельными они бы не были.

К десяти у меня было приятное ощущение благополучной рутинности: лекция о различиях между именем и прозвищем в ритуалистике, короткий обход лабораторий, беседа с двумя старшекурсниками, которые волшебным образом умудрились сдать две совершенно одинаковые курсовые работы. Слово в слово, с одинаковыми ошибками и даже с одинаковым неуместным предложениями в некоторых главах. Я подробно и внятно объяснил, что думаю о подобной статистической фантастике; предложил выбрать — переписать каждый за себя или заключить честный договор о соавторстве с обязательствами и соответвующими санкциями. Они впечатлились, опасливо переглянулись, клятвенно пообещали больше не делать глупостей, а я великодушно сделал вид, что им поверил. Иногда непонимание их глупости— это лучшее, что можно подарить юности.

День шёл, как положено дню: стык шестерёнок попадал в зубчик точно, воздух держался ровно, а некрополь снаружи был тих и сосредоточен, как библиотека перед проверкой. Фонари в аллеях дремали, статуи на оградах не перекидывались взглядом, а живые стены холлов лениво следили за расписанием, не вмешиваясь. Секретарь бесшумно приносил новые листы и забирал старые; на подносах звенели чашки, и этот звук, чистый, как вода на камне, убеждал, что мир собран правильно.

После обеда — эксперимент. Мы до смешного осторожничали: двойные круги, проверенные мелом и железом; новые маркеры якорей, запаянные в холодном стекле; метки времени через каждую минуту — чтобы у самой минуты не было искушения спорить. Я впервые за много лет позволил себе крошечную каплю надежды: что удастся снять с нижнего уровня ту зазубрину, из-за которой тени мёртвых иногда задерживаются дольше, чем должны; что шов между слоями перестанет цеплять за подкладку. Я вошёл в круг последним, как требует протокол, и, вероятно, это и было то самое лишнее совершенство, которое любит оборачиваться ошибкой.

Свет в лаборатории дрогнул — не потух, нет, именно дрогнул, как струна, когда её тронули не тем пальцем. Небо на секунду стало ближе — так бывает перед грозой, когда потолок вдруг вспоминает, что он тоже небо, — и меня качнуло не наружу, а внутрь, как если бы всё здание осторожно вывернули наизнанку и тут же вернули назад, только швы остались на виду. Где-то справа, очень негромко, цокнула капля — звук был такой правильный, что я понял: это не вода.

Почва была холодной и пахла дикой смесью зелий. Это первое, что я зафиксировал, ещё не открыв глаз. Холод — не сырой, а калиброванный, как в лабораторном склепе, где точно поддерживают температуру. Запах — не гниения, нет, а настоянных трав, спирта, чистых бинтов и чего-то третьего, неуловимо-терпкого.

Второе — я дышу. Не «пытаюсь дышать» или «вспоминаю, как это делается», а просто дышу: воздух входит, выходит, поднимает грудную клетку, как дверь на хорошо смазанных петлях.

Третье — затекла правая нога. Тяжёлая, будто не моя, с тем самым тупым чувством несправедливости, которое появляется у конечностей, когда их убеждают полежать лишние десять минут.

Я открыл глаза и увидел серебряную табличку на свежем надгробии с тонкой, филигранной окантовкой. На ней было моё имя и дата смерти. Сегодня.

Сегодняшняя дата выглядела на камне, мягко говоря, странно. Я встал — не лежать же мне на сырой земле, это неприлично даже неопытному некроманту — и провёл пальцами по цифрам. Мне хотелось убедиться, что всё это не игра света или нелепая шутка. Камень был тёплым.

Я осмотрел себя. Был одет в свой лучший костюм. Безусловно, именно его я бы надел, если бы внезапно решил умереть. Вот только мёртвым я себя не чувствовал.

Я прислушался к себе — к телу, к той части, которую студенты с пафосом зовут «духом», а я привык называть «рабочим механизмом». Пульс — есть, ровный. Тремор — отсутствует. Голова — ясна, хотя где-то на самом краю сознания стояла, как кувшин с водой на тёплой печи, лёгкая рябь: если приглядеться, кажется, что поверхность неподвижна, но рука знает — она шевелится.

Я пошевелил пальцами, упёрся ладонью в дёрн. Трава ответила упругостью — живой. Вот только камень рядом ещё не остыл после гравировки; на гранях, если провести ногтем, чувствовалась пыль — тонкая, сладковатая, как сахарная вата, только из кварца.

Я поднял голову и увидел фонари — дремлющие, но внимательные, — и статуи рядом с оградами. Всё как всегда.

Я встал. Правую ногу отпустило почти сразу — словно она только и ждала, когда ей официально разрешат снова принадлежать телу. Пальцы на левой руке нащупали привычную шершавость древка — лопата лежала рядом, как послушный пёс, которому велели «лежать» и забыли отменить команду. Я поднял её на плечо и посмотрел ещё раз на своё имя. Ничего не изменилось: ни буквы, ни дата. Сегодня.

Глава 3

Вера

Я стояла в холле Академии и в шоке наблюдала за тем, как Декан Ровен стоит перед дверью и не может войти внутрь. Его слова обрушились на меня как ледяной душ, заставив наконец задаться вопросом, который я до этого момента успешно игнорировала: «Куда я попала? И что будет дальше?»

Теперь холодный, зелёный свет, разлитый по резным карнизам, показался мне не загадочным, а откровенно зловещим.

Мужчина, которого я видела в камеру всего несколько минут назад — властный, собранный, с лопатой на плече, — теперь выглядел совершенно нелепо. Он пытался пройти сквозь открытый проём, но у него ничего не получалось.

Мне стало страшно, по-настоящему, без всякого сарказма и цинизма, который обычно спасал меня в эфире. Это был не страх перед призраками, а страх перед потерей контроля и неизвестностью. Если на кладбище всё происходящее ещё можно было как-то объяснить призраками и аномалиями, то сейчас… Я что, попала в другой мир? Он загробный? Я умерла? Я тут же прижала телефон к груди, как единственного союзника.

Это немного вернуло меня в реальность. Ну как в реальность. Простая логика подсказала, что в загробном мире я вряд ли бы смогла продолжить прямой эфир. Было бы совершенно нелепо, если бы после смерти интернет работал лучше, чем при жизни.

Может, я просто попала в портал и оказалась где-то за границей? Тогда меня точно ожидают проблемы за незаконное пересечение границы и прочее. Я посмотрела на Декана, чтобы хотя бы немного успокоить нарастающую панику, и поняла одну вещь: я не знаю ни одной страны в мире, где бы так одевались. Красиво, но старомодно.

Ровен заметил мой испуг. Он отошёл от двери, скрестил руки на груди в безупречно спокойной позе.

— Мисс Гранн, успокойтесь, — произнёс он, и его голос, слегка приглушённый, доносился до меня, словно звучал в голове. — Никто не собирается вас обижать. Вы находитесь в Академии, а здесь царит порядок, который блюдёт сам Дом. Вы были затянуты аномалией, и наш долг — убедиться, что вы здоровы и в безопасности.

Это звучало вполне разумно, но всё равно не вносило ясности в происходящее.

— Но… куда мне идти? — спросила я, стараясь, чтобы мой голос не дрожал. — Вы сказали про комнату.

— Комната ждёт, — заверил он, кивнув куда-то в глубину холла, где тень была гуще ртути. — За вами сейчас присмотрят. Как только я решу этот, назовём его, административный казус, я с вами свяжусь. Отдыхайте, мисс Гранн.

Его спокойствие действительно подействовало. Если уж человек, только что умерший и запертый собственным домом, сохраняет такую невозмутимость, то и мне, живому блогеру, нечего устраивать истерику.

Я отошла от двери и внимательнее осмотрела холл. Это была не просто готика, это была готика, вывернутая наизнанку, словно кто-то решил построить здание из чистого мрака. Стены были не просто тёмные, они были цвета мокрой золы и антрацита, с прожилками серебра и меди. Везде — мозаика из битого стекла, но не яркого, а глубокого фиолетового, зелёного и чёрного. На перилах сидели каменные птицы, которые, казалось, вот-вот взмахнут крыльями и улетят, а пол был выложен плиткой в виде бесконечно повторяющихся, слегка смещённых узоров-лабиринтов.

Я почувствовала, как моё блогерское чутьё, несмотря на страх, проснулось. Это был контент на миллион. Тут если только одних фоточек наделать, то можно месяц жить и в потолок плевать, если не больше!

В этот момент из-за одного из арочных проёмов вышло Оно.

Я не могла сказать, человек это или тень, которая просто приняла форму. Оно было высоким и совершенно безликим, словно перетекающая мгла. И всё бы ничего, но эта мгла была облачена в идеально выглаженный чёрный стёганный халат, с белым воротником.

— Можно я вас сфотографирую? — поинтересовалась я почему-то полушёпотом.

— Только если будете следовать за мной, — прозвучал чёткий ответ, в котором мне показалось, я уловила нотки недовольства. Но оно меня не сильно волновало.

Я тут же навела телефон и попыталась сделать снимок. Камера не сфокусировалась. Снимок вышел размытым, как будто я фотографировала нечто, что одновременно находилось и близко, и очень далеко. И тем не менее, то, что было на фотографии, несмотря на свою нечёткость, завораживало.

Сущность остановилась. Она не повернула головы, но я поняла, что она меня видит и ждёт, пока я прекращу свои игры с телефоном и пойду за ней. Я вздохнула и пошла за ней, очень надеясь, что меня сейчас не приведут в логово чудовища или какого-то Франкенштейна.

Мы поднимались по лестнице, где свет исходил не из окон, а из швов между ступенями, заливая нас зеленоватым сиянием. Интерьер давил, был тяжёлым, но невероятно детализированным, как старая, забытая энциклопедия. Я старалась снимать всё, что только успевала на ходу, потому что каждый угол буквально дышал атмосферой тьмы.

— Если с блогом не пойдёт, буду продавать эти фоточки дизайнерам интерьеров. Очень атмосферно!

Оно привело меня в небольшую, идеально симметричную комнату. Стены были обшиты тёмным деревом, на полу лежал тяжёлый ковёр с готическим орнаментом, а в углу стояла кровать с балдахином, занавешенным плотной чёрной тканью. Но самое удивительное: на тумбочке стояла ваза с теми самыми аптечными цветами, которыми пахла свежая могила.

Сущность хлопнула рукавами, и в комнате вспыхнул неяркий свет.

— Спокойной ночи, — произнесло оно и так же удалилось.

Я кивнула в ответ, не уверенная, стоит ли мне желать спокойной ночи в ответ. Так как было не понятно, спят ли подобные создания вообще или нет.

Я упала на кровать и, впервые за день, ощутила не страх, а оцепенение. Секунда — и я уже спала, слушая, как где-то внизу, глубоко в фундаменте, тяжело дышит и шепчет дом. Это был самый странный и самый опасный ночлег в моей жизни. Но, возможно, самый перспективный.

Сон был тяжёлым и без сновидений, словно я провалилась в тёмный, плотный бархат, из которого невозможно выплыть. Я проснулась не отдохнувшей, а скорее выплюнутой обратно в реальность, с гудящей головой и ощущением, что дом не просто дышал, а активно втягивал меня в себя и таким образом знакомился.

Глава 4

Вера

Было очевидно, что времени у меня немного, а идти на якобы занятия в своей одежде было нельзя, да и переодеться после последнего посещения кладбища было бы неплохо. Так что я поторопилась в гардеробную. Первым делом отмела в сторону все платья. Ещё не хватало длинным подолом могильную земельку собирать!

Вместо этого я быстро выбрала чёрные брюки-кюлоты и пиджак из тёмного вельвета — они казались наиболее подходящими для активного перемещения по погосту. К ним нашла ботинки из мягкой кожи, на высокой подошве. Самое то для прогулок.

Всё село на мне просто идеально. Так, будто на меня шили. Нет, правда, я даже повертелась перед зеркалом и удовлетворённо поцокала языком. Одежду я себе покупала крайне редко, у меня были другие первоочередные траты, поэтому сейчас, смотря на обновки, я испытывала почти забытую девчоночью радость о новых вещах. Пообещала себе, что если получится, обязательно примерю платья и пофоткаюсь, но сперва надо было зарядить телефон и успокоить маму.

Набросив мантию, которая внезапно показалась мне не одеждой, а бронёй, я сунула в карман разряженный телефон, покинула комнату и двинулась по направлению, которое мне указывало расписание. Оно перестало звонить и нервировать, как только я двинулась к цели.

Миленькая штуковина, с такой точно не получится прогуливать уроки, даже если очень захочется. Интересно, возможно ли это расписание выбросить, чтобы не действовало на нервы? Сейчас у меня не было времени проверять, но любопытство не отменишь.

Путь к Некрополю оказался коротким: нужно было просто спуститься из моей комнаты в большой холл, выйти из здания и пройти по длинной аллее, которая в свете дня отчего-то показалась мне даже более мрачной и зловещей, чем ночью.

Главная аллея Некрополя при свете дня выглядела как парадный вход в царство абсолютного безмолвия. Вдоль неё тянулись кованые ограды, каждая из которых была украшена шипастыми, чёрными розами, словно вырезанными из металла. Свет здесь был плотный и серый, он не освещал, а лишь подчеркивал глубокие тени под древними склепами. Ни одного яркого пятна, только гранит, мрамор и иссиня-чёрный дёрн, который казался искусственным. Вдоль аллеи стояли высокие стелы, надписи на которых были высечены настолько глубоко, что даже издалека казались живыми, затягивая взгляд. Из-за этого постоянного визуального давления казалось, что воздух здесь не просто холоден, а тяжёлый, пропитанный пылью времени и чужими невысказанными секретами. Никакой мишуры, только чистая, концентрированная, пугающая эстетика смерти, оформленная с безупречным вкусом.

Стоило моим ногам коснуться холодного, влажного дёрна кладбища, как я почувствовала это. Сначала — лёгкий укол, как от статического электричества, потом — знакомое приятное тепло в кармане. Я остановилась, вытащила телефон и ахнула: индикатор батареи показывал сто процентов, а сверху красовалась иконка полной сети. Как такое вообще возможно? Но времени на размышления у меня не было, потому что я тут же погрузилась в хаос уведомлений. Мать — двадцать пропущенных звонков и сообщения о том, что я должна срочно выйти на связь, иначе она звонит в полицию. Директ был завален вопросами от фанатов: «Вера, ты жива?», «Что это было?», «Самый крутой эфир, когда вернёшься?». И, самое приятное, — десятки уведомлений о донатах. Это были очень большие деньги, а ведь это только донаты! Этого хватит на оплату половины курса реабилитации мамы. Я не могла поверить, что моя потенциальная смерть оказалась настолько финансово успешной.

Пока я пыталась одной рукой написать успокоительное сообщение матери, а другой — ответить на самые жирные донаты, я обнаружила, что Некрополь при дневном свете выглядит ещё более монументально и зловеще. Высокие кованые ограды, мраморные стелы, изображающие ангелов со сломанными крыльями, и склепы, похожие на маленькие, но очень гордые замки. Никакой мишуры, только чистая, концентрированная эстетика смерти. Камни здесь, если не стояли, то лежали с достоинством.

В судорожном состоянии, пытаясь совместить материнское спокойствие с блогерской жаждой контента, я наткнулась на толпу студентов, собравшихся у древней мраморной гробницы.

Это что, мой урок?

Они стояли, похожие на карикатуру на самих себя: бледные, одетые в идеальную чёрную форму и абсолютно невозмутимые, как будто наблюдали не за лекцией, а за процессом медленного разложения. Перед ними, возле потрескавшейся урны, стоял незнакомый мужчина. Он был высок, сух и одет в костюм, который кричал о цене громче, чем любой призрак. Его лицо было бледным и гладким, как пергамент, но его глаза горели неприятным, авторитарным огнём.

— ...Именно поэтому, господа, — говорил он, его голос был резким и чистым, как скрип свежеоткрытого гроба, — мы обязаны соблюдать протокол. Некромантская этика — это не про уважение, это про контроль. Тот, у кого нет контроля, быстро становится жертвой.

— А вот и наша запоздалая аномалия, — прозвучал его голос, когда он заметил меня. Он был сдержан, но наполнен презрением. — Студентка Гранн. Вы не только нарушили протокол, опоздав на занятие на двенадцать минут, но и своим недостойным поведением демонстрируете полнейшее пренебрежение к священным местам. Позвольте напомнить: это Некрополь Академии! Уберите эту… игрушку.

Он указал на мой телефон. Студенты повернулись ко мне, и в их мертвенно-бледных глазах читалось осуждение, как будто я принесла на похороны воздушный шарик.

Мне было немного обидно за себя и за свою игрушку, которая только что принесла мне месячный доход. Но мнение какого-то там профессора меня волновало меньше всего. Не будет же он в самом деле выгонять меня с кладбища? Или будет?

Я отошла немного в сторонку и спряталась за монументом, чтобы сильно не бросаться в глаза, а после этого поспешила успокоить маму, написав, что меня пригласили на сверхсекретный проект, и тут же перевела ей значительную сумму. Я не была уверена в том, что она поверит, но я буду ей писать, может, даже звонить, так что она успокоится.