Тяжёлые дубовые двери кабинета Ли Джихуна, украшенные резными узорами, всегда вселяли в Минхо чувство страха. За ними скрывался мир, который он ненавидел всей душой, но которому был вынужден принадлежать. Каждый раз, проходя через эти двери, он чувствовал, как невидимая тяжесть давит на плечи, заставляя с каждым шагом идти всё медленнее.
Кабинет отца был воплощением его власти и превосходства. Просторное помещение, с отделкой из тёмного дерева, будто поглощало свет. На стенах висели картины известных художников, а на полках громоздились ряды кожаных книг — многие из них (Минхо был уверен) отец никогда не открывал. Огромный письменный стол из красного дерева занимал почётное место в центре, заставляя каждого, кто входил, чувствовать себя ничтожным. Перед столом находилось два кресла с мягкой обивкой, но сидеть в них Минхо ненавидел больше всего — это словно подтверждало его подчинение.
Он сделал глубокий вдох и шагнул внутрь.
— Вызывали, отец? — сдержанный тон, ровный голос. Минхо всегда тщательно скрывал эмоции при отце, но внутри уже кипело раздражение.
Джихун сидел за своим столом, перебирая какие-то бумаги. Не поднимая головы, он указал на кресло перед собой.
— Садись.
Минхо не двинулся с места.
— Я предпочту постоять.
Джихун отложил бумаги и медленно поднял голову, переводя взгляд с документации на сына. Его глаза — холодные и острые, словно клинки — буквально пронзали насквозь. В воздухе повисла напряжённая тишина, которая, казалось, заполнила собой всю комнату и лишь усилила и без того давящую атмосферу.
— Садись, — не повышая тона повторил отец, но этого и не требовалось. Спокойствие в его голосе и тяжелый взгляд делали свое дело.
Минхо замер. Всё внутри него кричало о том, чтобы остаться на месте, но ноги сами собой сделали шаг к креслу. Он опустился на край мягкого сидения, стиснув кулаки так сильно, что ногти впились в ладони.
— У меня мало времени, — начал Джихун, медленно складывая руки на столе. — Поэтому я сразу перейду к делу.
Минхо не ответил. Он знал, что отец и не ждал его слов. Это был монолог. Как всегда.
— Через неделю ты женишься
Эти слова ударили словно молния. Минхо поднял глаза, пытаясь понять, не ослышался ли он.
— Простите?
— Ты всё прекрасно понял, — спокойно продолжил Джихун. — На дочери семьи Бан. Это укрепит наши позиции.
Минхо тихо рассмеялся, хотя его смех прозвучал скорее как издёвка.
— Вы действительно думаете, что я соглашусь?
Джихун откинулся на спинку кресла, изучая сына с видом хищника, который играется с добычей.
— Я не спрашивал твоего согласия, Минхо. Это решение уже принято.
— Вы забываете отец, что мне тридцать два года, а не семнадцать. Я не мальчишка, чтобы Вы диктовали мне, как жить.
— Тогда веди себя как мужчина, — резко перебил его Джихун. — Мужчина, который понимает, что такое ответственность.
— Ответственность? — Минхо наклонился вперёд. В его голосе появились сталь и презрение. — Вы называете это "ответственностью"? Заставить меня жениться на незнакомке ради Ваших деловых связей? Это не ответственность, это – рабство.
Джихун медленно поднялся. Его фигура, высокая и властная, нависла над Минхо, заставляя того вновь почувствовать себя мальчишкой, которого когда-то запугивали ради послушания.
— Ты говоришь как избалованный ребёнок, Минхо.
— А Вы ведёте себя как тиран, отец.
Эта фраза обрушила последний барьер между ними. Джихун резко подошёл к Минхо и ударил его по щеке.
— Не забывай, с кем разговариваешь, — прошипел он.
Минхо не двигался. Щека горела, но он смотрел, не отводя взгляда, прямо в глаза отцу.
— Продолжайте, — тихо сказал он. — Если это всё, на что Вы способны.
Ещё один удар. На этот раз кулаком. Минхо чувствовал, как тепло крови наполняет его рот, но не издал ни звука. Удары продолжались, а он только и делал, что сильнее стискивал зубы. Ждал, пока отец остановится. И он остановился.
Джихун тяжело дышал, но голос его оставался ровным:
— Ты женишься, Ли Минхо. И это не обсуждается.
Минхо поднял глаза, которые пылали ненавистью.
— Вам нравится ломать людей, отец?
Джихун хмыкнул.
— Ты ещё не сломался. Но это лишь вопрос времени.
Он развернулся и прошёл к своему столу, словно ничего не произошло.
— У тебя есть неделя, чтобы подготовиться.
Минхо медленно поднялся, вытирая кровь с губ. Он хотел что-то сказать, но вместо этого просто развернулся и вышел, закрыв за собой двери.
Едва он оказался в коридоре, ноги подкосились, и он прислонился к стене, пытаясь взять себя в руки. Боль была терпимой, но унижение и ненависть разрывали его изнутри.
«Выиграть бой с ним невозможно» — звучало в голове. Но сдаваться он тоже не собирался.
***
Квартира Чанбина была одновременно уютной и хаотичной. На полу валялись спортивные кроссовки, стопка дисков с фильмами пылилась на столике у дивана, а кухня выглядела так, будто здесь недавно пытались готовить нечто грандиозное и явно потерпели неудачу. Однако, всё это странным образом отражало внутренний мир хозяина — душевного, немного беспорядочного, но невероятно надёжного.
Минхо сидел на мягком диване, рассеянно поглаживая кота, уютно устроившегося на его коленях. Чанбин, возившийся на кухне, неожиданно появился в дверном проёме с двумя чашками, из которых шёл пар.
— Чай с лимоном. Спасает от всего, включая твоё вечное плохое настроение, — Чанбин протянул одну из чашек другу.
— Ты уверен, что от «всего»? — поднял бровь Минхо , но чай всё же взял.
В доме Банов с самого утра всё было наэлектризовано. Воздух казался густым, словно насыщенным невидимым напряжением, которое сковывало дыхание. Слуги бесшумно сновали по дому, стараясь лишний раз не попадаться на глаза хозяину. Бан Чан, в строгом чёрном костюме, безжалостно отдавал приказы, проверяя каждую мелочь. Любая ошибка, любая задержка могли стать поводом для гнева.
На первом этаже слышался шум посуды, шагов и глухие голоса. Слуга ставил на место массивный подсвечник, но он оказался слегка неровно, из-за чего Бан Чан, проходя мимо, остановился. Лицо его исказилось от гнева.
— Ты даже этого сделать не можешь? — резко бросил он и сильным движением сдвинул подсвечник на место. — Если я увижу ещё хоть одну ошибку, ты вылетишь отсюда навсегда.
Слуга пробормотал извинения и поспешил исчезнуть.
На втором этаже, в своей комнате, Сохи стояла перед зеркалом. Её руки дрожали, когда она пыталась застегнуть пуговицы белого платья. Оно было слишком тесным, будто сдавливало её грудную клетку, не давая дышать. Она смотрела на своё отражение, но не могла узнать себя. Глаза, обычно яркие и живые, казались тусклыми, а кожа — болезненно бледной.
Она слышала, как за дверью хлопают двери, как отец кричит на кого-то из прислуги, как госпожа Бан громко раздаёт распоряжения. Это всё напоминало ей театральную постановку, где ей досталась роль жертвы, и выхода из этой роли не было.
Дверь распахнулась с таким шумом, что Сохи вздрогнула. На пороге стоял Бан Чан, сдержанно, но грозно осматривая её с головы до ног.
— Ты ещё не готова? — процедил он сквозь зубы, его голос был низким и опасным.
Сохи повернулась к нему, стараясь говорить спокойно:
— Я пытаюсь, но платье…
— Что "платье"? — перебил он, подходя ближе. — Ты должна быть готова через восемь минут. Это единственный способ, которым ты можешь хоть как-то искупить свою бесполезность.
Её дыхание стало частым, но она ничего не ответила. Она знала, что любое слово только разозлит его сильнее. Бан Чан подошёл ближе, схватил её за плечо так сильно, что она почувствовала, как его пальцы впиваются в кожу.
— Ты хоть понимаешь, сколько я вложил в этот брак? — спросил он, сжимая её плечо ещё сильнее. — Ты хоть раз в своей жизни сделаешь что-то правильно?
Сохи чувствовала, как к горлу подступают слёзы, но она сдерживалась. Он не должен видеть её слабость.
— Отец, оставь её, — раздался голос из-за двери. В комнату вошёл Хосок. Его лицо было мрачным, но голос оставался твёрдым. — Ты же знаешь, что это не поможет.
Бан Чан медленно обернулся, глядя на сына с ледяной улыбкой.
— Ты будешь меня учить, Хосок? — спросил он с сарказмом. — Ты, который сам ничего не добился в этой жизни?
Хосок шагнул вперёд, вставая между отцом и сестрой.
— Она уже достаточно напугана, — сказал он, глядя отцу прямо в глаза. — Тебе правда нужно добивать её?
Бан Чан стиснул зубы и, не раздумывая, ударил сына по лицу. Звук был резким, как выстрел, и эхом разнёсся по комнате. Хосок пошатнулся, но выпрямился, стирая кровь с губы.
— Ты доволен? — тихо спросил он.
Бан Чан молча отвернулся, словно потеряв интерес. Он направился к двери, но остановился на пороге.
— Ты меня разочаровываешь, Хосок, — бросил он холодно. — А ты, Сохи, приведи себя в порядок. И не смей опозорить меня сегодня.
Он вышел, громко хлопнув дверью.
Сохи обессиленно опустилась на стул, её руки дрожали, но она старалась не плакать.
— Зачем ты это сделал? — прошептала она, глядя на брата.
Хосок, всё ещё держась за ушибленную щёку, посмотрел на неё.
— Потому что кто-то должен был, — ответил он, но его голос звучал горько.
— Знаешь, Сохи, я всегда думал, что ты сильная, — продолжил он. — Но теперь ты просто выглядишь, как сломанная кукла.
Её глаза вспыхнули от гнева.
— Ты не имеешь права меня судить, — резко сказала она, поднимаясь. — Ты всю жизнь был моим личным палачом. Не смей теперь притворяться заботливым братом.
Его лицо стало холодным, почти каменным. Он молча вышел, оставив её одну.
Сохи снова повернулась к зеркалу. Она смотрела на своё отражение и впервые за долгое время почувствовала злость. На отца, на брата, на себя. Она хотела убежать, исчезнуть, но знала, что это невозможно. Клетка захлопнулась, и ей уже не выбраться.
Внизу раздался очередной крик отца. Сохи глубоко вздохнула, подняла подбородок и принялась застёгивать пуговицы на платье. Ей предстояло прожить этот день до конца.
***
Утро в доме Ли началось на удивление спокойно, хотя это спокойствие было обманчивым. Несмотря на то, что свадебная церемония должна была проходить в одном из самых роскошных ресторанов города, суета началась с раннего утра. Все члены семьи и персонал дома были заняты подготовкой.
Минхо сидел в своей комнате у окна, наблюдая, как внизу Хансоль, его младший брат, пытался убедить шофёра достать машину из гаража. В саду кипела работа: слуги переговаривались, проверяя списки, таская одежду, аксессуары и коробки. Везде витала напряжённая энергия, будто это не подготовка к празднику, а последняя генеральная репетиция перед важным боем.
На столе перед Минхо стоял бокал недопитого вина, оставшийся с прошлой ночи. Он чувствовал себя странно: не было ни волнения, ни радости — только глухая пустота. Его рука машинально крутила бокал, а взгляд был устремлён вдаль.
— Минхо, ты готов? — голос Джихуна раздался за дверью, и через мгновение она распахнулась без стука.
Отец вошёл в комнату, высокий, статный, в идеально сидящем костюме. Его строгий взгляд сразу упал на сына. В руке он держал наручные часы, которые раньше принадлежали деду Минхо.