Пролог
Около 3000 лет до нашей эры
Император ацтекского племени обвел суровым взглядом белые колонны, обрамляющие бассейн с когда-то кристально чистой водой. Уже много недель как воды в нем помутнели и затянулись зеленоватой тиной. Его не могли очистить ни слуги, ни причудливые рыбки с красно-серебристой чешуей, некогда справлявшиеся с этой задачей. Одна за одной они всплывали брюшком кверху, добавляя бассейну смрада.
Император Кеосс видел в этом предзнаменование – близился конец существования его могущественной цивилизации. Черноволосый смуглый мужчина прошелся вдоль бассейна. В нем должны были плескаться его дети. Но жена – красавица с гипнотизирующими изгибами тела – вот уже три года не могла понести ребенка.
Кеосс стремительно спустился по каменным ступеням и пересек некогда зеленый сад с плодовитыми деревьями и кустарникам. Он чах вместе с бассейном. Сколько слуги не поливали растения, земля сохла и покрывалась трещинами, плоды скукоживались, иссыхая изнутри, а листья желтели и обращались в прах.
Сама природа кричала императору о грядущей гибели его племени, разросшегося на несколько городов и затерянного от врагов в непроходимых джунглях.
Мужчина откинул тяжелый полог и без приглашения вошел в обиталище Провидца. Крошечную комнату без окон и с минимальными удобствами – как того пожелал сам Провидец – заволокло дурманящим дымом. Кеоссу стало трудно дышать. Он не выносил, когда Провидец жег свои травы и свечи. Но иначе на того не могло снизойти озарение. Лишь через густой дым он мог узреть туманное будущее и открыть его императору.
– Император, – прохрипел низкорослый мужчина.
Его лицо было испещрено глубокими морщинами, а волосы стали совсем белыми из-за седины. Провидец был в два раза моложе императора, но из-за своих странствий в будущее и разговоров с духами он выглядел гораздо старше своих лет. Как он утверждал – за эту связь приходилось расплачиваться целыми годами жизни. Кеосс ценил преданность своего Провидца и готов был даровать тому почетную гробницу, раз при жизни тот не брал с императора ни монет, ни золота, ни наложниц.
– Ты что-нибудь увидел? – нервно, с трепыхающимся от волнения сердцем, спросил Кеосс.
– Да, мой император.
– Что? – потребовал ответа император Кеосс. – Что губит мое племя?
– Я вижу… Я вижу, что ваша жена погубит всю жизнь… Не только на этой земле, но и на дальней. Той, что еще не изведана нами.
Мужчина нахмурился, стараясь задержать дыхание. От дыма, окутавшего комнатушку, начинала кружиться голова.
– Церцея… – вымолвил он на одном дыхании.
– Церцея, – вторил ему Провидец. – Вас не удивляло, что она не может даровать вам наследников? Ее чрево отравлено, в нем не может зародиться жизнь. Вас не удивляло, что ее служанки умирали от болезней или погибали при загадочных обстоятельствах? Вас не удивляло, когда сад, который вы подарили ей, начал давать отравленные плоды?
Император мотнул головой, отрезвляя разум. Все странности, о которых молвил Провидец, не раз заставляли его задуматься о своей жене. Но когда он видел Церцею – ее лисьи глаза, проникновенный тяжелый взгляд, полные сочные губы и тело, щедро украшенное золотыми украшениями с драгоценными камнями – мужчина впадал в транс и словно загипнотизированный соглашался во всем с женой, разделяя ее мнение по каждому поднятому вопросу. Он верил и доверял ей. Церцея была для императора главным трофеем, который он сумел завоевать.
– Церцея моя жена, – твердо произнес Кеосс. – Не в ее интересах устроить гибель цивилизации, которой правит ее муж – а значит, и она сама.
Провидец закашлялся, скрывая от императора кровь, которую он отхаркивал с тех самых пор, как бассейн затянуло тиной, а сад начал чахнуть.
– Мой император, я ясно вижу конец всему живому. В этом виновна ваша жена и ее украшения.
– Украшения? – свел брови к переносице Кеосс. На мгновение ему показалось, что Провидец выжил из ума. – Как украшения, дарованные мной же, могут убить целое племя, уничтожить города и саму жизнь на земле?
– Церцея могущественна и всесокрушающа. Ее величие в несколько крат превышает ваше.
Император уязвленно поморщился. Несмотря на всецелую любовь к жене, он не мог вынести того, чтобы кто-то был сильнее и мощнее его самого. Кеосс отступил на два шага, кое-как сдерживая порыв выйти из этого места, полного угара, духов и неведомой ему мочи.
– Что я должен сделать, чтобы предотвратить забвение моего племени? – пробормотал мужчина, сглатывая и увлажняя дерущее от дыма горло. Он был буквально опьянен.
Через пелену омута до него донесся далекий голос Провидца:
– Империя или Церцея?
– Империя, – не задумываясь ответил Кеосс.
Если жена была способна лишить его власти над народом и стереть существование всего живого, то зачем ему рядом эта красивая, но коварная женщина?
Глава 1
Марисса спустилась по слишком крутой лестнице коттеджа, в который ее семья переехала не так давно. Девушка пересекла просторный холл, который был слишком пустым – Мартинесы еще не успели обжиться. Да и когда, если отец был занят на посту сенатора штата, а мать не могла протрезветь уже не первый месяц?
Девушка нерешительно замерла на пороге гостиной, которую можно было смело переименовать в комнату-запойницу. На диване валялось и пованивало полуживое женское тело, которое одной рукой тянулось к бутылке вина (мать уже давно обходилась без бокалов), а второй переключало каналы на огромном телевизоре. Когда Марисса его впервые увидела, почувствовала себя на первом ряду в кинотеатре. Но гостиную быстро оккупировала мать, и теперь в этой комнате-запойнице было просто невозможно находиться.
– О, дочуня, – протянула мама, даже не утруждаясь полностью поднять веки. Последний месяц она смотрела на мир с прищуром коренного китайца.
– Я собираюсь устроить вечеринку у бассейна, папа разрешил, – с нескрываемым раздражением произнесла Марисса. Ей было противно обращаться к в стельку пьяной матери. – Ты можешь уйти наверх в спальню? Там тоже есть телевизор, вино я тебе принесу.
Женщина приподнялась, опираясь локтем о край дивана. Когда они только въехали, тот был приятного молочного цвета. Но с каждой неделей на обивке прибавлялись багрово-винные пятна и следы от полуфабрикатов, которые мать зачастую даже не разогревала.
– Принеси ветчину, – заплетающимся языком попросила мама.
Марисса издала звук, напоминающий не то рык, не то стон. Она запрокинула голову с пышной копной высветленных завитых волос, молясь, чтобы на Землю упал метеорит и разрушил их лживую семейную идиллию. Для нее уже почти год как перестали существовать родители в общепринятом плане. Да, они по-прежнему жили вместе и официально назывались семьей. Да, официально она все также находилась под опекой матери и отца как несовершеннолетняя. Да, они продолжали делать семейные фото для открыток родственникам и в качестве промо для отца-сенатора. Но в их отношениях больше не было той близости и открытости, как раньше.
Все начиналось вполне невинно. В прошлом году между родителями стали чаще возникать недопонимания, перерастающие в ссоры. Это привело их в кабинет семейного психотерапевта, сеансы которого они стабильно посещали два раза в неделю по вторникам и субботам. Несколько раз они пытались затащить и Мариссу, но она наотрез отказалась, заявив, что у нее не было проблем во взаимоотношениях с родителями. Позже, вспоминая об этом, она размышляла – мог ли ее поход на семейную психотерапию помочь наладить отношения между мамой и папой? И каждый раз она утешала себя мыслью, что, если родителей не смог помирить даже психотерапевт с лучшими отзывами на Yelp, то ее присутствие на паре сеансов точно не принесло больше пользы.
Чем больше сеансов психотерапевта были у них за спиной, тем дальше родители отдалялись друг от друга. Видимо, исправить ситуацию могли только антидепрессанты, которые были любезно выписаны матери. Именно от нее по словам отца шло больше всего негатива в виде претензий, подозрений, укоров и недовольства. После того, как мама успешно пристрастилась к таблеткам, а папа с головой ушел в работу, чтобы реже бывать дома, ситуация значительно ухудшилась. Тогда Марисса поняла, что семейный разлад больше не был из разряда типичных, как у родителей ее друзей и одноклассников.
Семейной психотерапией нельзя было удивить – поход к специалисту для многих был таким же привычным, как закупка продуктами в Walmart или Target. А вот разговоры о разводе не могли не настораживать Мариссу. В конечном итоге эта тема начала подниматься за каждым ужином, который часто заканчивался маминой истерикой, швырянием тарелок в стены (да, во все, которые попадались на пути матери) и разбросанным по столовой горошком. Стены было уже невозможно отмыть от соуса, и когда у Мариссы закончились постеры, чтобы прикрыть это безобразие, она купила водоэмульсионную краску. Закрашивать следы оказалось проще, чем прятать их за картинками.
Тогда мама поняла, что антидепрессанты перестали помогать, и она потребовала выписать ей что-то более мощное. И столкнулась с отказом. Потому что она и так принимала самые тяжелые рецептурные колеса, которые только могли предложить фармацевтические компании. И мать открыла для себя мир вина – красное, белое, розовое, сухое, полусухое, сладкое, полусладкое, игристое, географическое, столовое… Уже через два с половиной месяца она с лихвой могла работать сомелье или консультантом в алкомаркете. Но мама выбрала более привлекательный вариант – спиться.
И родители бы развелись. Марисса знала это наверняка и была готова требовать, чтобы опеку над ней присудили отцу. Если выбирать между отстраненным папой-работягой и нервозной запойной мамой-истеричкой, то первый вариант был куда привлекательнее.
Но внезапным толчком к мнимому примирению стал пост сенатора штата. Пока мать находила утешение в таблетках и алкоголе, отец сбегал от проблем, работая как проклятый. И это принесло свои плоды, чего он, собственно, не ожидал. Сколько лет он пытался пробиться на эту должность, но всякий раз повышение ускользало от него. Кто бы мог подумать, что для поста сенатора нужно было всего лишь засиживаться на работе и забыть про выходные, лишь бы избежать встречи с семьей.
Глава 2
Хельга собрала волосы в хвост и, подтянув к себе вафельницу, вылила на поверхность половину теста. В последнее время отец часто журил ее за то, что она пользовалась готовыми смесями, где в порошок нужно было добавить только яйцо и воду. Когда сломался миксер, он страдальчески наблюдал за тем, как девушка замешивала венчиком тесто, оставляя крупные комки.
– Твоя мама очень хорошо готовила, – напоминал он всякий раз, когда у Хельги подгорали панкейки, не пропекалась индейка в духовке или намертво слипались макароны для мак энд чиза.
Но Хельга не помнила маму. Она не успела научить ее готовить, завязывать шнурки или заплетать волосы.
Отправив в микроволновку куриные наггетсы, она потянулась за банкой кленового сиропа. Кинув взгляд на настенные часы, девушка мысленно отсчитала четыре минуты. За это время ей нужно успеть накрыть на стол. Отец не любил, когда она задерживала завтрак. С утра он всегда был не в духе. Хельга научилась с этим мириться. Но чего она боялась, так это дней, которые он называл «депрессией».
В такие моменты Хельге никогда не удавалось ему угодить. Отец прикладывался к бутылке, пересматривал старые фотографии и записи с видеокассет, не выходил из дома. Все дела на ранчо Хельга взваливала на себя, потому что работников отец не нанимал из принципа. Когда он становился невыносим, девушка прятала выпивку, за что огребала по полной. Первый раз то была звонкая затрещина. Второй раз он едва не отбил Хельге почки.
Минутная стрелка заканчивала свой круг, настойчиво тикая, как бомба, сообщая, что время вышло. Когда отец появился на пороге небольшой старенькой кухни с отошедшими по углам обоями в цветочек, Хельга разливала черный кофе. В свою кружку она добавила два кусочка сахара и домашние сливки.
– Вафли с курицей, – воодушевленно улыбнулся крепкий невысокий мужчина с лысеющей макушкой.
Нервное напряжение девушки спало. Она облегченно выдохнула и даже смогла улыбнуться в ответ. Сегодня отец был в хорошем расположении духа. Она села за стол после отца и щедро полила куриные наггетсы, выложенные поверх пышной венской вафли, кленовым сиропом.
– Почему ты снова собрала волосы? – поинтересовался мужчина, протягивая руку к девушке и касаясь выбившейся пряди. – У тебя мамины волосы. Жидкая платина… Распусти.
Хельга закусила губу, помедлив. Она подняла на отца забитый взгляд серо-голубых глаз. Выражение лица мужчины стало холоднее. Заметив стальные нотки во взгляде, девушка незамедлительно потянулась стаскивать резинку.
– Не хотела, чтобы волосы попали в завтрак, – оправдываясь, тихо проговорила Хельга.
Отец отрезал кусок вафли, зацепил наггетс и отправил в рот. Прожевав, он вынес вердикт:
– Уже лучше. В следующий раз вместо наггетсов разогрей стрипсы.
– Хорошо, пап, – кивнула она и вытаращила глаза от ужаса. Она не смела оторваться от тарелки, боясь увидеть бешенство на лице отца. Хельга поспешила исправиться: – Сойер! Я хотела сказать Сойер, честно.
Краем глаза, несмотря на спадающие и закрывающие лицо пряди длинных – ниже копчика – волос, девушка заметила, как Сойер выпрямил спину и отложил приборы. Ни вилка, ни нож, коснувшись тарелки, даже не издали звука. Он умел действовать бесшумно. И хладнокровно. Однажды Сойер просидел в засаде больше десяти часов, чтобы застать койота-потрошителя у курятника. Он подкрался к зверю, повадившемуся таскать кур и овец с ранчо, и топором перерубил тому хребет.
– Что ты сейчас сказала? – бархатистым голосом переспросил мужчина. Хельга знала этот тон. Лживо ласковый и нежный. Но она улавливала в нем металлические нотки, угрожающие ей словно холодным лезвием у горла. Сойер потребовал: – Повтори.
Девушка сжала нож и, пытаясь скрыть дрожь в голосе, проговорила:
– Сойер.
– Нет, Хельга Ульрика Канцлер, ты не то сказала. Видишь, я помню твое имя. Почему ты снова забыла мое?
Сглотнув, она пробормотала жалобным голосом, будто молила о пощаде:
– Я оговорилась.
– Оговорилась? – медленно повторил Сойер, смакуя это слово. – Почему ты оговорилась? Не потому ли, что мысленно продолжаешь называть меня отцом? Смотри на меня, когда я с тобой разговариваю.
Хельга осторожно повернула голову и встретилась взглядом с Сойером. Трудно не называть отцом мужчину, воспитывавшего ее с ранних лет.
– Тебе повезло, – ровным голосом произнес он. – Сегодня я закрою глаза на твою оговорку. Но ты должна помнить – я не твой отец. Твой родной папа отказался от тебя. Бросил, потому что ты была ему не нужна. Он никогда не хотел твоего появления.
– Я помню это, – виновато прошептала Хельга.