Весенний Лондон встречал своих обитателей не столько ярким солнцем, сколько настойчивым, промозглым ветром, что забирался под подолы платьев и за воротники сюртуков, настойчиво напоминая, что радости жизни – понятие условное и целиком зависящее от толщины кошелька. Для семьи Стюартов эта истина проявилась с особой, унизительной ясностью. Их новое, вернее, временное пристанище в одной из тех тихих, неприметных улиц, что ютились поодаль от веселящегося центра, было верхом скромности, граничащей с бедностью. Съемные апартаменты, состоявшие из гостиной, трех спален и комнаты для служанки, были тесны, обставлены казненной мебелью и пропитаны запахом чужих жизней – сладковатым ароматом старой пыли и былых надежд.
В гостиной, где потускневшие штофные обои с выцветшим гирляндным узором пытались казаться роскошными, у камина, чадившего сырыми поленьями, сидела миссис Арабелла Стюарт. Она держала осанку, достойную королевы, хотя трон ее ныне представлял собой жесткий крашеный стул. Ее тонкие, аристократические пальцы перебирали единственную оставшуюся ценную вещь – веер из слоновой кости, в котором, казалось, застыл отсвет былого величия.
– Кассандра, перестань вертеться у окна, – произнесла она, и голос ее звучал устало, но с привычной повелительной ноткой. – От твоего мелькания кружится голова. Отсутствие новостей – уже новость. И, как правило, дурная.
Кассандра, или Кэсси, как звали ее домашние, действительно стояла у высокого окна, прижимая ладонь к холодному стеклу. Ей шел двадцатый год, возраст для дебютантки более чем почтенный, почти безнадежный. Она наблюдала, как по мостовой, блестящей от недавнего дождя, катят экипажи, запряженные сытыми, породистыми лошадьми. За стеклом кипела жизнь, к которой они имели теперь лишь косвенное отношение.
– Я не верчусь, мама, – тихо ответила Кэсси, не отворачиваясь. – Я смотрю. Кажется, мистер Элтон возвращается с заседания в парламенте. Его встречает вся семья. У мисс Элтон новое боа из страусовых перьев.
– Прекрасное приобретение для толстой и глупой девушки, – язвительно заметила миссис Стюарт. – Деньги, увы, способны скрасить любую неприглядность, как духовную, так и физическую. У нас же, – она тяжело вздохнула, – ситуация диаметрально противоположна.
Кэсси наконец отвернулась от окна. Ее лицо, не обремененное классической красотой, нельзя было назвать несимпатичным. Оно было интересным: умные, чуть слишком проницательные серые глаза, прямой нос, упрямо очерченный подбородок и губы, склонные скорее к ироничной улыбке, чем к сладкой ужимке. Темные волосы, лишенные модного золотистого отлива, она убирала просто, без сложных локонов и накладных шиньонов, что вызывало тихое отчаяние ее матери. В ее простом платье цвета темной бронзы, перешитом из старого материнского, не было и намека на последний писк моды, но оно сидело на ней безупречно, подчеркивая стройный стан.
– Я полагаю, мама, нам следует радоваться, что у нас вообще есть крыша над головой, – сказала Кэсси, подходя к камину. – Вспомните, о чем говорил папа еще месяц назад. Банкротство было неминуемо.
– Не произноси это ужасное слово вслух! – миссис Стюарт приложила веер к груди, будто защищаясь. – Мы не банкроты, мы… временно испытываем финансовые затруднения. Благодаря твоему отцу, чья страсть к рискованным авантюрам перевесила многовековую мудрость предков.
Дверь в гостиную скрипнула, и на пороге появился виновник «финансовых затруднений», мистер Артур Стюарт. Он был тенью человека, которым когда-то являлся – аристократа с безупречным вкусом и репутацией. Теперь его плечи были ссутулены под грузом неудач, а в глазах, некогда ясных и насмешливых, поселилась постоянная тревога.
– Арабелла, не начинай, прошу тебя, – его голос прозвучал устало. – Дела сделаны. Остается уповать на милость Провидения и наступающий сезон.
– Провидение, – фыркнула миссис Стюарт, – последнее время явно благоволит к тем, у кого полны закрома. А сезон – это наша последняя надежда. Наш единственный шанс вернуть себе если не состояние, то хотя бы положение. И этот шанс, – она устремила взгляд на дочь, – зиждется на тебе, Кэсси.
Кэсси опустила глаза. Она слышала эту речь уже десятки раз. Ее скромное приданое, собранное буквально по крохам, не могло заинтересовать ни одного достойного джентльмена, жаждущего поправить свои дела. Ее ум и характер, как намекала мать, были скорее помехой, нежели преимуществом в этом циничном мире, где ценились покорность, легкомыслие и миловидность.
– Я сделаю все, что в моих силах, мама, – тихо сказала она.
– Силы твои, увы, невелики, – констатировала миссис Стюарт. – Но мы должны использовать то, что имеем. Твой брат сделал все, что мог.
Как бы в подтверждение этих слов в прихожей послышались твердые, уверенные шаги, и в гостиную вошел старший брат Кэсси, капитан Эдвард Стюарт. Его появление всегда словно вносило в комнату струю свежего воздуха. В своем офицерском мундире, с военной выправкой и открытым, загорелым лицом, он был воплощением здоровья и надежности, столь контрастирующим с общей унылой атмосферой их жилища.
– Мама, отец, Кэсси, – его голос звенел, как сталь. – Я только что из клуба. Новости есть, и они… интригующие.
– Надеюсь, ты не проиграл в карты последние гинеи? – с тревогой спросил мистер Стюарт.
– Отец, будьте спокойны. Я о другом. Весь город говорит только об одном – о внезапном появлении при дворе лорда Ричарда Блэйка.
Миссис Стюарт насторожилась, подобно гончей, учуявшей дичь.
– Лорд Блэйк? Из Норфолкских Блэйков? Но тот род угас, по-моему.
– Не совсем, – Эдвард удобно устроился на подоконнике, заняв место сестры. – Ричард Блэйк – дальний отпрыск, до недавнего времени живший в своих поместьях и не появлявшийся в свете. Ему около тридцати, он дважды овдовел и обладает состоянием, которое, по слухам, способно купить пол-Лондона, не моргнув глазом.
– Дважды овдовел? – миссис Стюарт нахмурилась. – Зловеще. А характер?
Последующие несколько дней в съемной квартире Стюартов царила атмосфера, которую можно было бы назвать напряженно-победной. Миссис Арабелла Стюарт пребывала в состоянии, среднем между религиозным экстазом и военной стратегией. Она то парила по гостиной, размышляя вслух о фасонах будущих туалетов Кэсси, то впадала в задумчивость, составляя мысленные списки гостей на их будущую свадьбу. Сам факт того, что лорд Блэйк почтил ее дочь вниманием, пусть и всего одним танцем, вознес семью Стюартов в ее собственном представлении на недосягаемую высоту.
– Он не просто танцевал, Артур, – повторяла она мужу, который пытался укрыться за газетой. – Он беседовал с ней. О книге! О философии! Это говорит о серьезности его намерений. Он ищет не просто красивую куклу, а женщину с умом. И нашёл!
Кэсси же чувствовала себя не победительницей, а скорее стрелкой на барометре, которую резко перевели с «ясно» на «буря». Ее не покидало странное, щемящее ощущение нереальности произошедшего. Танец с лордом Блэйком был похож не на светский успех, а на сцену из тщательно поставленного спектакля, где она, сама того не ведая, сыграла отведенную ей роль. Его внимание, столь неожиданное и точное, было и лестно, и тревожно. Почему именно она? В большом зале, полном сияющих, подготовленных к охоте невест, он выбрал ее, серую мышку, чье главное достоинство заключалось в том, что она не боялась высказать свое мнение о мистере Карлайле. Это было слишком хорошо, чтобы быть правдой, а все, что было слишком хорошим, как знала Кэсси из горького семейного опыта, обычно имело скрытую, и часто неприятную, изнанку.
Эдвард, верный своей роли защитника, разделял ее опасения.
– Он произвел на тебя впечатление, сестра? – спросил он на следующий день во время их небольшой прогулки в Гайд-парке.
Кэсси задумалась, подбирая слова.
– Он произвел на меня впечатление человека, который знает, чего хочет. И который умеет этого добиться. Он не спрашивал меня о погоде или о музыке, Эдди. Он сразу нашел то, что могло меня заинтересовать. Это… искусно.
– Искусно – верное слово, – хмуро заметил брат. – Слишком уж искусно для человека, который, по слухам, избегает общества. Словно он заранее изучил свою добычу.
– Может, он просто одинок и умен, – робко предположила Кэсси, сама не веря до конца в эту идеалистичную картину. – И ему так же скучно на этих балах, как и мне.
– Одинокие и умные люди редко обладают состояниями, способными купить пол-Лондона, и не имеют привычки терять жен при загадочных обстоятельствах, – сухо парировал Эдвард. – Будь настороже, Кэсси. Мать может мечтать о титуле, но твое счастье дороже.
Однако материнские мечты уже обретали плоть и кровь в виде визитной карточки с гербом Блэйков, которую на следующий день доставил слуга в ливрее. Лорд Ричард Блэйк просил чести совершить визит к семейству Стюарт в ближайший четверг.
Это известие повергло миссис Стюарт в настоящую лихорадку деятельности. Квартира, и без того сиявшая чистотой, была вытерта до блеска, серебряная ложка – единственная семейная реликвия, не заложенная в трудные времена, – заняла почетное место на столе. Кэсси облачили в ее лучшее, хоть и скромное, платье, а волосы уложили с особой тщательностью.
Ровно в три, как и было назначено, раздался твердый стук в дверь. Лорд Блэйк вошел в гостиную, и снова, как на балу, он словно принес с собой иное измерение – пространство холодного достоинства и безупречного вкуса. Он был одет строго, но богато: темно-синий сюртук идеально сидел на его широких плечах, жилет из тонкой шерсти подчеркивал стройность стана. Его приветствие было безупречно вежливым, но в нем не было и тени подобострастия или желания понравиться. Он разговаривал с мистером Стюартом о политике – кратко и по делу, с миссис Стюарт – о предстоящих светских событиях, отвечая на ее восторженные реплики с вежливой сдержанностью.
Но главное его внимание было приковано к Кэсси. Он не сыпал комплиментами, не строил из себя влюбленного повесу. Вместо этого он снова завел разговор о литературе, на этот раз коснувшись недавно опубликованного романа, который вызвал бурные споры в обществе. Он спрашивал ее мнение, внимательно слушал, а затем высказывал свою точку зрения – острую, ироничную и неожиданно либеральную для человека его круга.
– Вы находите, мисс Стюарт, что автор слишком жесток к своей героине? – спросил он, и в его темных глазах мелькнула искра интеллектуального азарта. – Он заставляет ее страдать за малейшую попытку выйти за рамки условностей.
– Я нахожу, что он реалист, милорд, – ответила Кэсси, постепенно теряя робость. – Общество не прощает женщинам независимости. Он не жесток, он просто беспристрастен, как хирург.
– Беспристрастность – редкая добродетель, – заметил лорд Блэйк. – И еще более редкая в представительницах вашего пола. Обычно чувства берут верх над рассудком.
– Возможно, потому что рассудок редко сулит нам что-то хорошее, – парировала Кэсси, и тут же испугалась своей смелости.
Но он не обиделся. Напротив, его губы тронула та самая, почти неуловимая улыбка.
– Вы правы. Рассудок – удел тех, кто может позволить себе быть свободным. Для остальных он часто становится источником страданий.
Визит длился ровно пятнадцать минут – положенное по этикету время. Уходя, лорд Блэйк не сделал никаких намеков на будущие встречи, но на прощание сказал, обращаясь ко всем, но глядя на Кэсси:
– Надеюсь, я буду иметь удовольствие видеть семейство Стюарт на вечере у герцогини Йоркской в следующий вторник.
Когда дверь за ним закрылась, миссис Стюарт издала звук, средний между вздохом и стоном восторга.
– Ну что, Артур? Ну что, Эдвард? Видели? Он явно очарован! Очарован ее умом! О, я всегда знала, что наша Кэсси особенная!
Мистер Стюарт, выглядевший усталым после краткого обсуждения государственных долгов, промычал что-то невнятное и удалился в свой кабинет. Эдвард же стоял у камина с мрачным видом.
Последующие недели превратились для Кэсси в странный и прекрасный сон, столь непохожий на всю ее предыдущую жизнь. Лорд Блэйк с непоколебимой методичностью и удивительной для человека его положения постоянством продолжал свои ухаживания, и делал это с таким тактом и изяществом, что даже самые ядовитые языки светского общества постепенно умолкли, вынужденные признать: намерения его были самыми серьезными и благородными.
Его ухаживания никогда не были навязчивыми или вызывающими. Он не осыпал ее дорогими подарками, что было бы дурным тоном и могло скомпрометировать ее репутацию. Вместо этого его внимание проявлялось в иной, гораздо более тонкой и лестной форме. Ровно раз в два-три дня, если позволяла погода, в дом Стюартов поступало любезное приглашение от лорда Блэйка составить ему компанию для прогулки в Гайд-парке или в Кенсингтонских садах. Эти променады стали приятным ритуалом. Они шли втроем: Кэсси под руку с лордом Блэйком, а Эдвард – следом, на почтительном расстоянии, достаточном, чтобы не мешать беседе, но неукоснительно соблюдая приличия.
Первая такая прогулка стала для Кэсси испытанием на прочность. Она чувствовала на себе взгляды многочисленных гуляющих, шепотки, которые затихали при их приближении. Ее простое, хоть и аккуратное, платье казалось ей убогим на фоне роскошных туалетов других дам. Лорд Блэйк, однако, казался совершенно невозмутимым. Он не обращал внимания на окружающих, все его внимание было сосредоточено на спутнице.
– Вы сегодня несколько молчаливы, мисс Стюарт, – заметил он, его голос был спокоен и лишен всякого упрека. – Неужели вид весенних крокусов настолько поглотил ваше внимание? Или, быть может, общество вашего брата, следующего за нами как тень, налагает излишние ограничения на вашу речь?
Кэсси вышла из оцепенения, смущенно улыбнувшись.
– Прошу прощения, милорд. Я просто… наслаждаюсь свежим воздухом. И непривычна к такому количеству взглядов, обращенных в нашу сторону. Признаюсь, это несколько смущает.
– Взгляды – неизменный спутник любого, кто осмеливается быть хоть чуточку отличным от толпы, – ответил он, легко направляя ее в сторону более уединенной аллеи, где шум экипажей и светского гомона был не так слышен. – Со временем учишься их не замечать, подобно тому, как житель города перестает слышать стук колес по мостовой. Мне же ваша компания напоминает о моих поместьях, где можно бродить часами по лесам и полям, не встретив ни души, и слышать лишь шелест листвы да пение птиц.
– Должно быть, вам одиноко там, – рискнула предположить Кэсси, подняв на него свои серые глаза. – Особенно после жизни в городе.
Он задумался на мгновение, и на его обычно невозмутимом лице появилась тень задумчивости, даже легкой грусти.
– Одиноко? Порою – да. Тишина в большом доме может быть угнетающей. Особенно долгими зимними вечерами, когда ветер бьется в ставни, а в бесконечных галереях эхо твоих шагов звучит особенно громко. Читать в одиночестве, размышлять в одиночестве… Это наводит на мысли, которые не всегда бывают радужными. Но я всегда надеялся, – он слегка повернулся к ней, и его темный взгляд стал глубже, – что когда-нибудь найду того, с кем эта тишина станет не пугающей, а умиротворяющей. Того, чье присутствие будет наполнять залы не шумом, а спокойствием.
Он говорил спокойно, без пафоса, и это придавало его словам вес искренности. Кэсси почувствовала, как ее сердце сжалось от смеси сочувствия и зарождающейся нежности. Это была не жалоба, а скорее откровение, знак доверия, который она ценила куда больше изысканных комплиментов.
Эдвард, шедший сзади на расстоянии примерно двадцати шагов, слышал отрывки фраз и хмурился, но вмешиваться не смел, ограничиваясь ролью бдительного часового.
Вскоре последовало приглашение на еще одно значимое событие – посещение литературного салона леди Уинтертон. Это место славилось тем, что там собирались не для пустых сплетен, а для бесед об искусстве и науке, и миссис Стюарт была в восторге, видя, что ее дочь вхожа в такие интеллектуальные круги. И именно там лорд Блэйк позволил себе быть чуть более откровенным. В тот вечер обсуждался недавно опубликованный готический роман миссис Радклиф, вызвавший бурные дебаты о природе чувств, страха и добродетели. Лорд Блэйк, к удивлению многих, принял в дискуссии живое участие, и его речь была столь же блистательной, сколь и неожиданной.
– Автор, на мой взгляд, умело играет на струнах души, – произнес он, обращаясь ко всему кружку, но Кэсси чувствовала, что слова эти адресованы ей. – Но она смешивает подлинный ужас пустого сердца с придуманными ужасами замков и привидений. Настоящий страх, я полагаю, рождается не от скрипа половиц, а от осознания одиночества или утраты доверия. А подлинная добродетель – не в том, чтобы бежать от злодея, а в том, чтобы сохранить ясность ума и честность перед собой в самых сложных обстоятельствах. Сила характера ценится мною куда выше, чем мимолетная чувствительность.
В салоне воцарилась заинтересованная тишина. Для света, привыкшего к легкомысленным флиртам, такие слова звучали глубоко и серьезно.
– Но разве можно сохранить ясность ума, не поддавшись страсти, милорд? – возразила хозяйка салона, леди Уинтертон, известная своей склонностью к романтическим идеям. – Разве любовь не должна быть огненной стихией?
– Можно, леди Уинтертон, – ответил он, и его взгляд на мгновение встретился с взглядом Кэсси, стоявшей немного в стороне. – Если страсть заменяется не холодностью, а глубоким уважением и общностью взглядов. Огонь быстро горит и так же быстро гаснет, оставляя пепел. А союз, построенный на фундаменте взаимного понимания и доверия, подобен добротному дому – он может выстоять в любую бурю. Такой союз куда прочнее союза, основанного на мимолетном чувстве.
Кэсси слушала, затаив дыхание. Каждое его слово находило отклик в ее собственном сердце. Она всегда интуитивно чувствовала именно так, но не имела смелости сформулировать это даже для самой себя. А он не только сформулировал, но и возвел в философскую концепцию. Это было ошеломляюще. Она ловила каждый его взгляд, и ей казалось, что в глубине его темных глаз она видит не только ум, но и отголоски той самой боли одиночества, о которой он говорил на прогулке.
Глава 4: Предложение и фамильная реликвия
Май в Лондоне был в самом разгаре, и вместе с ним достигло своего апогея и светское напряжение, витавшее вокруг семьи Стюарт. Внимание лорда Блэйка к Кэсси из предмета пересудов превратилось в неоспоримый факт, который одни принимали с завистью, другие – с подобострастием, а третьи – с затаенным ожиданием развязки. Сам лорд Блэйк вел себя с неизменной корректностью, но его настойчивость и частота визитов не оставляли сомнений в серьезности его намерений.
Однажды утром, за завтраком, когда Кэсси перебирала почту – а ее теперь было значительно больше, чем раньше, – она обнаружила среди прочего конверт из плотной бумаги с оттиском герба Блэйков. Сердце ее забилось чаще. Внутри был изложен не просто призыв на очередное мероприятие, а нечто более значительное.
«Дорогая миссис Стюарт,
Имею честь просить Вас, мистера Стюарта и, разумеется, мисс Кассандру оказать мне честь своим присутствием на званом ужине в моем лондонском доме на Беркли-сквер в будущий четверг. Буду бесконечно рад принять вас в семь часов вечера.
С совершенным почтением,
Ричард Блэйк»
Крики восторга миссис Стюарт, показалось Кэсси, могли бы разбить хрустальные подвески люстры.
– Званый ужин! Слышишь, Артур? Не прогулка, не салон, а именно ужин в его доме! О, это оно! Это верный знак! Кэсси, дитя мое, мы должны немедленно подумать о твоем туалете! Это должен быть не просто наряд, это должен быть триумф!
Это приглашение действительно было кульминацией всех предыдущих недель. Визит в дом холостого джентльмена на семейный ужин был шагом, предшествующим самому важному. Кэсси чувствовала, как у нее подкашиваются ноги от волнения и сладкой, щемящей надежды.
Весь последующий день прошел в лихорадочных приготовлениях. Из глубины гардеробов было извлечено лучшее платье миссис Стюарт – из темно-синего бархата, некогда бывшее великолепным, а ныне тщательно отреставрированное и перешитое для Кэсси опытной модисткой. Оно придавало ее стройной фигуре благородство, а серым глазам – загадочную глубину. Эдвард, наблюдая за метаниями матери и сестры, хранил мрачноватое молчание, но даже он не мог отрицать значимости момента.
Когда в назначенный час карета Стюартов подкатила к дому на Беркли-сквер, Кэсси едва могла дышать от волнения. Особняк был величественным, но без кричащей роскоши, с строгим георгианским фасадом. Внутри их встретил невозмутимый дворецкий и проводил в просторную гостиную, отделанную темным дубом и украшенную семейными портретами. Воздух был наполнен ароматом пчелиного воска и свежих цветов.
Лорд Блэйк ждал их, стоя у камина. Он был безупречен в темном сюртуке, а его лицо, показалось Кэсси, выражало не привычную холодную вежливость, а скорее торжественную сосредоточенность. Кроме них, в гостиной присутствовало еще несколько человек – близкий друг лорда Блэйка, полковник Маркхэм, с супругой, а также пожилая родственница, исполнявшая роль хозяйки. Это соблюдение приличий было безупречным.
Ужин прошел в изысканной и формальной атмосфере. Беседа вращалась вокруг нейтральных тем – последних парламентских дебатов, предстоящих скачек в Аскоте, новостей из континентальной Европы. Лорд Блэйк был предупредительным хозяином, но Кэсси заметила, что его взгляд постоянно возвращался к ней, и в его глазах она читала не просто интерес, а глубокую, напряженную мысль. Он ловил ее взгляд, и в эти мгновения ей казалось, что они понимают друг друга без слов.
Когда дамы удалились в гостиную, оставив мужчин за портвейном, миссис Стюарт не могла скрыть своего возбуждения.
– Он просто не сводит с тебя глаз, дитя мое! – шептала она, пожимая руку Кэсси. – Я видела это! О, я почти уверена, что сегодня вечером… или завтра утром… О, я просто не переживу этого!
Кэсси молчала, ее сердце бешено колотилось. Она слышала обрывки фраз из столовой, доносившиеся через открытую дверь, но не могла разобрать слов. Наконец, мужчины присоединились к ним. Лицо мистера Стюарта было необычно оживленным, а лорд Блэйк подошел к Кэсси с тем же сосредоточенным выражением.
– Мисс Стюарт, – произнес он тихо, – не оказали бы вы мне честь пройтись по зимнему саду? Там, я уверен, не так душно, как здесь.
Это был смелый шаг, но присутствие в гостиной других гостей делало его допустимым. Миссис Стюарт одобрительно кивнула, сияя, как майское солнце.
Они вышли в примыкавшую к гостиной оранжерею, залитую лунным светом, пробивавшимся сквозь стеклянные своды. Воздух был напоен ароматом цветущих тропических растений. Кэсси и Ричард сделали несколько шагов по выложенной мозаикой дорожке, и лорд Блэйк остановился, повернувшись к ячВЧ. Его лицо в лунном свете казалось бледным и невероятно серьезным.
– Кассандра, – сказал он, и это было первым разом, когда он обратился к ней по имени. Его голос, обычно такой ровный и контролируемый, звучал сдержанно-страстно. – Эти недели, проведенные в вашем обществе, стали для меня откровением. Я приехал в Лондон с пустотой в душе, не ожидая ничего, кроме скучных обязанностей. Я думал, что моя способность чувствовать умерла вместе с… с моим прошлым. Но вы вернули меня к жизни.
Кэсси слушала, затаив дыхание, не в силах вымолвить ни слова.
– Я нашел в вас не просто приятную собеседницу, – продолжал он, и его темные глаза горели в полумраке. – Я нашел родственную душу. Ваш ум, ваша искренность, ваша стойкость – все это стало для меня светом в темноте, в которой я привык существовать. Вы не можете себе представить, какую пустоту я ощущал все эти годы и какое облегчение и надежду принесло мне наше знакомство.
Он сделал паузу, словно собираясь с мыслями, и взял ее руку. Его пальцы были холодными, но крепкими.
– Я не могу и не хочу больше скрывать своих чувств. Я говорил вам об архитектуре любви, о фундаменте уважения и понимания. Так вот, с вами я почувствовал, что этот фундамент не просто возможен – он уже заложен. Прочнее и надежнее я не могу себе и представить.