— Марья Иванна, очнитесь! — я ощутила, как меня больно ударили по щекам и замычала. Просыпаться не хотелось, но больно любопытно стало, кто себе позволяет такое неуважительное отношение ко мне? Я сделала глубокий вдох и ощутила гадкий запах, отчего глаза раскрылись сами собой.
— Пришла, пришла в себя! Государыню зовите! — раздался многоголосый шёпот, а я дёрнулась и принялась озираться. Вокруг было темно — хоть глаз выколи, лишь где-то вдалеке подрагивали огоньки, как от множества свечей. Желудок внезапно скрутило и я, приподнявшись, выплеснула его содержимое прямо на юбку девушки, которая сидела у изголовья. Та с криком отскочила, а я с удивлением отметила длинную косу, до самого зада, и расшитый золотой нитью сарафан. Мои девятиклассницы нынче такие не носят! Где я? Почему выключили свет?
Между тем шёпот стих и перед моим лицом оказалась строгая женщина, по самые глаза укутанная в чёрный монашеский наряд. Соболиные брови нахмурились, а лицо скривилось в недовольной гримасе.
— А ну вышли все из покоев царевны Анастасии! — рявкнула величественная монашка и комната мгновенно очистилась. — Ишь, набились!
Я сама от страха распахнула глаза и стала искать выходы, чтобы ретироваться. Но чёрная женщина уже подошла ко мне, взяла за руку и строго спросила:
— Чего надумала? Расхвораться сразу после царственного освящения? Плохая примета то, — сурово произнесла она, а я стала судорожно думать, как оправдаться. — Ну чего молчишь? Язык проглотила?
Я кивнула. Язык действительно присох к нёбу, во рту остался кислый вкус.
— Пить, — хрипло выдавила я из себя и благодарно приподнялась с кровати, чтобы глотнуть воды, которую мгновенно поднесла услужливая рука. Зубы звякнули о тонкий металл, а я с удивлением обнаружила, что пью из чеканного серебряного кубка.
— Лекарей позвать, мне потом доложить, — распорядилась монашка и, круто развернувшись, выплыла из комнаты, оставив после себя удушливый запах ладана.
За одно я была ей всё же благодарна — помещение осталось пустым, за исключением той девки, которая приняла на свои колени содержимое моего желудка. Она уже успела переодеться и снова присела на мою кровать. А у меня снова начала кружиться голова, и я попросила:
— Окно. Открой, пожалуйста.
Та мгновенно сорвалась с места и открыла ближайшее ко мне окно. Стекло было витражное и по виду очень дорогое. Ты, Марья Ивановна, как здесь вообще оказалась?
Пока девушка в красном сарафане и расшитом кокошнике возилась с окном, я заглянула под одеяло. Слава Богу, хотя бы не голая. Белая хлопковая сорочка приятно облегала тело, а накрыта я была вышитым покрывалом с меховой оторочкой.
— Как тебя зовут? — спросила я девушку. Та вытаращила глаза и сказала:
— Так Дуняша я, царевна, — и пристальнее вгляделась в моё лицо. А я поняла, что мне лучше помолчать, чтобы не выдать себя ещё каким-то вопросом. Я умная, разберусь. Если это сон — то даже интересный. Если б ещё так не крутило живот…
Дверь распахнулась так же внезапно, как и в прошлый раз, и в покои вошли двое мужчин. Они были в средневековых костюмах: простые чёрные мантии, мягкие кожаные башмаки, на голове у одного круглая шапочка. В руках каждый держал большую полотняную сумку, а следом за ним семенил молодой мальчик в сюртуке и обтягивающих штанах, который еле удерживал на весу большой деревянный ящик.
Тот, что в шапочке, быстро спросил что-то на непонятном языке. Я уловила знакомое слово patiens. Латынь? Он, не дожидаясь ответа, гаркнул что-то еще. Какой-то там «фенестрам». Я хлопала глазами и с удивлением смотрела на этот спектакль.
Второй мужчина с непокрытой головой перевёл Дуняше:
— Закройте окно, вы впускаете нездоровые пары к царевне!
Какие пары, вы чего? Тут задохнуться можно! Сперва толпа надышала, потом свечи начадили. Я протестуще замычала, но отвлеклась на иностранца. Он быстро подошёл к кровати и схватил меня за руку ледяными пальцами. Что-то бормоча на своём, прикрыл глаза. Ага, считает пульс.
Дуняша тем временем закрыла окно и подошла к мальчику в лосинах, который стал выдвигать маленькие полочки из огромного деревянного ящика. Там что-то позвякивало, и я догадалась, что это врачебный кофр с пузырьками и снадобьями. Ну надо же! Как всё аутентично! Надо запомнить получше, и потом всё рассказать в девятом «А». Там у меня одни девочки, они точно оценят!
Дальше начался медицинский осмотр. Тот врач, что владел русским языком, пощупал мне лоб, заглянул в рот. Дуняша по его просьбе принесла свой испачканный наряд, и он тщательно обнюхал его содержимое. Я скривилась.
Потом меня подняли с кровати и ощупали сквозь сорочку, ну а я на самом деле еле держалась на ногах. Мутило, ноги подгибались, и я с удовольствием нырнула в тёплую постель при первой же возможности.
На этом осмотр закончился, и иностранец важно произнёс что-то на латыни. Я была уверена, что это она. Наш лекарь перевёл:
— Расстройство желудка у благочестивейшей Государыни Царевны Великой княгини Анастасии Ивановны. Надобно пить отвар из порошков, голодать три дня и постель не покидать. Как выйдет здоровою, так помех для венчания не будет.
«Анастасия Ивановна, что за царевна?» — соображал тем временем мой мозг. Я перебирала многочисленные имена, даты, титулы. На ум приходила только Анастасия Романовна, жена царя Ивана Грозного. Но Ивановна? Такой я не помнила. Да уж, дипломированный историк и преподаватель, приплыли. Что за эпоха? Как узнать?
Лекари тем временем удалились, отсыпав из пузырьков разных порошков и оставив нас с Дуняшей вдвоём. И я решилась.
— Дуняша, где я? — спросила я слабым голосом. — Я что, падала?
— Да, Марья Иванна, я тебя на полу нашла, — прошептала горестно девка.
— Так я головой что ли ударилась? Ничего не помню, — обрадованно воскликнула я. — Почему ты кличешь меня Марья Ивановна, а они все — Анастасия Ивановна?
— Дык нарекли вас Анастасией по царскому обычаю, а крестили при рождении Марьей, — ответила она. — А я по привычке вас кличу, простите меня.
Неведомая сила подкинула меня над роскошным царевниным ложем. Дуняша от неожиданности выронила рукоделие, воззрилась на меня, а я, хватая ртом воздух, никак не могла успокоить сбившееся дыхание и сказать, чего желаю.
- Одеваться, Дуняша! – только и выдавила сиплым горлом, а потом, почувствовав, что силы снова покидают, повалилась обратно на кровать. Да что за чёрт?! Чем меня опоили? Почему трое суток спала беспробудно, а потом сил нет на ногах стоять?
Дуняша кликнула сенных девок и они принесли ворох какой-то одежды.
- Да сдюжишь ли, царевна? – с опаской проговорила Дуняша, помогая снять пропахшую потом сорочку, в которой я в беспамятстве провалялась три дня.
- Сдюжу! Спасаться надо мне, а не тут разлёживать! – зло прикрикнула на неё и потянула руки вверх, чтобы девки накинули свежую, пахнущую травами и солнцем рубашку. Нежная ткань ласково облепила тело, а сверху уже накидывали красную рубаху с длинными рукавами до пят. Роскошно расшитые манжеты собирали рукав красивыми складками, и они создавали богатый объем от локтя до запястья. На рубаху, наконец, накинули последний предмет одежды – расшитый серебряными нитками летник, сшитый из белой и голубой ткани. Он напоминал длинное платье с рукавами до пола, в которых на уровне локтей были сделаны прорези. Получалось, что летник открывал рукава от красной рубахи с расшитыми манжетами, и сам был богато расшит от горловины до пят тесьмой, драгоценной нитью, жемчугами и бусинами.
Одеяние было свободное, но тяжёлое. Как в таком передвигаться? Я терпеливо ждала, когда сверху ещё накрутят три ряда тяжёлого белого жемчуга, и под конец не выдержала:
- Это всё? Я могу идти? – и даже притопнула ногой.
- Да куда ж ты с непокрытой головой, Марь Иванна, - запричитала Дуняша и начала споро расплетать мою косу. Я только вздохнула. Пока она бережно расчесывала и перезаплетала косу, я разглядывала свою одежду. Но не она меня поразила. Я поднесла к лицу свои руки и не узнала их. Вместо сухих от мела и воды коротких пальцев я увидела длинные тонкие пальчики, унизанные кольцами с кабошонами. Кожа на них была гладкая и бархатная, не знавшая ни стирки, ни тем более ученической доски. Какое же у меня лицо?
- Дуня, подай зеркало! – нетерпеливо проговорила я, а она вскинулась:
- Чего тебе, боярышня, подать?
- Ну зеркало! Куда смотреться! Я же должна знать, как выгляжу?!
- Зерцало тебе? – переспросила Дуня, и я кивнула. Ударение она ставила на букву «а», оттого и не поняла моего названия.
Одна из девок метнулась к сундуку и достала маленькое серебряное зеркало на длинной ручке, искусно украшенное чеканкой и витой проволокой. Я поднесла его к глазам и несколько минут изучала своё лицо. Мысли все выветрились из головы, и даже острое чувство опасности, которое владело мной до этого, покинуло. Даже в свои прекрасные двадцать лет я не выглядела так… изысканно.
На меня смотрели миндалевидные глаза глубокого янтарного цвета. Или медового… Тёплый золотистый оттенок радужки напоминал кошачий, как у бурманской породы. Светлая кожа напоминала топлёное молоко, а надо лбом гладкой тяжёлой волной лежали волосы цвета спелой соломы. И вся моя внешность была тёплой, золотистой, как сливки с мёдом. Я невольно залюбовалась. Тёмно-русые брови, длинные ресницы… Мария Хлопова, царская невеста, была чудо как хороша!
Сама я, к сожалению, к своим сорока годам приятной внешностью так и не отличилась. Серые мышиные волосы, водянистые голубые глаза и бледная кожа с постоянными кругами под глазами – вот и всё моё природное богатство. А школьная жизнь ещё и заставляла убирать волосы в строгий пучок, на глаза со временем пришлось надевать очки, а бесцветное лицо знало только тушь и иногда розовую помаду. Если бы я обладала такой внешностью, как Маша, то, может, и жизнь моя сложилась бы по-другому?
Я вздохнула и тут же вспомнила, что никакая внешность не помогла Маше оказаться на вершине этой жизни. Сначала её выслали в Сибирь, а потом и вовсе забыли, когда царь Михаил женился сначала на одной невесте, а потом, после её смерти, на другой. Так и сгинула в безвестности такая красота!
Но теперь эта красота – я, и покуда я тут, не желаю прозябать в неволе! И если я попала сюда с какой-то целью, то возможно, она в том, чтобы изменить не просто судьбу царской невесты, а целой династии Романовых? Или России? От такой перспективы захватило дух.
В любом случае, нельзя рассиживаться просто так. Мне на голову водрузили инкрустированный белым жемчугом по голубому шёлковому полю кокошник, и я порывисто встала со своей старинной кровати.
- Дуняша, проводи меня к царю Михаилу Фёдоровичу! – требовательно сказала я. Моя наперсница подала мне руку и осторожно повела вон из покоев.
За тяжёлыми деревянными дверями обнаружилась сводчатая гостиная. Там стоял большой стол, вокруг – деревянные резные стулья. Канделябры для свечей, резной шкаф с керамической и металлической посудой. Больше заметить я не успела, потому что двери гостиной распахнулись и двое стрельцов в красных одеяниях с поклоном застыли по обеим сторонам.
Тяжело ступая, я прошла в двери и оказалась в сводчатом коридоре, по обеим сторонам которого виднелись узкие полукруглые оконца. В самом конце по резным перилам угадывалась лестница. Я устремилась туда, с каждым шагом ощущая прилив сил. Глаза рябило от богато украшенных стен, от витиеватых росписей и цветных стёклышек на окнах. Где-то внутри меня трепыхала от восторга училка истории, но я решила полюбоваться всем этим великолепием позже.
После лестницы оказалась на первом этаже царского терема, и потеряла счёт переходам и поворотам. Ноги в мягких кожаных башмачках неслышно ступали по длинным ковровым дорожкам, а двери бесшумно распахивались и закрывались за моей спиной. Наконец, меня впустили в просторную залу и оставили с Дуняшей одну.
Я прикрыла глаза и приготовилась ко встрече с женихом. Руки мелко подрагивали, к горлу подкатила дурнота. Нет, соберись! Ты даже перед первым педсоветом так не робела, и в школе тебя боялись даже самые отчаянные засранцы. А тут человек, который четыреста лет уже как умер, и ты знаешь всю его судьбу. Ты справишься!
Я привалилась к твёрдой стенке возка и вздохнула. На ухабистых московских улицах эту тарантайку трясло нещадно, а вместе с ней и мои внутренности. Пусть она и была обита шёлком изнутри, и занавеси колыхались из дорогого плотного бархата, но никто о моём комфорте не озаботился. Никто не постелил мягкую перину на жёсткие деревянные сиденья, не приготовил мне воды и еды. Никому не интересна опальная царская невеста.
Но зато я злорадно улыбнулась, вспомнив мёртвую тишину в ответ на мои жуткие слова. И ведь не соврала я! Правду сказала. Эту легенду нам рассказывала преподша на третьем или четвёртом курсе истфака.
Марина Мнишек, венчанная русская царица, которую возвёл на царство Лжедмитрий Первый, оказалась той ещё пройдохой. Когда русские войска взяли Москву и её супруга убили, Марина улизнула из столицы и спряталась там, где её никто не найдёт.
Но вот поляки привели в нашу страну Лжедмитрия Второго. И уже никто не верил, что он истинный царевич Дмитрий, но под его знамёнами собрался разный сброд, который хотел поживиться с русских земель за чужой счёт. И тут объявилась красотка Марина, которая «узнала» убитого несколькими годами ранее мужа, и стала женой уже и этого самозванца.
От этих отношений родился сын — царевич Иван Дмитриевич. А в народе — «Ванька-ворёнок», по прозвищу его отца, которого обзывали «Тушинский вор». И когда царь Михаил Фёдорович, первый из династии Романовых, взошёл на престол, то распорядился убрать трёхлетнего «царевича», как возможного конкурента.
И всё бы ничего, но бедного малыша приговорили к повешению и казнили на лобном месте. Верёвка на тонкой шейке ребёнка не затянулась до конца, и еще несколько часов приговорённый мучительно умирал на глазах у всего города.
Когда об этом узнала его мать, Марина Мнишек, она, по преданию, прокляла всю царскую династию и сказала почти ту же фразу, которую я и произнесла на весь царский двор. Что убийством ребёнка царствование началось, детским убийством и закончится. И все мы знаем, что спустя 305 лет всю династию выкосили пули палачей в подвале Ипатьевского дома. И там было пять невинно убиенных детских душ, и среди них один маленький мальчик — царевич Алексей.
Это страшное проклятие довлело над семьей Романовых триста лет, а я озвучила его вслух, пустив волну, которая должна что-то изменить в ходе той истории, которую я знаю.
Я устало откинулась на спинку неудобного сиденья и снова вздохнула. Дуняша пялилась на меня во все глаза, но заговорить не решилась. Если уж и на эту болтушку я произвела впечатление, то уж проклятую Марфу и вовсе пронзила насквозь. Так ей и надо.
Тем временем мы выехали за границы города. Выглянув в мутное окошко, я убедилась, что вокруг расстилаются поля и вдалеке уже темнеют верхушки деревьев — любимые мною подмосковные леса, которые ещё не пошли под снос, уступая спальным районам и серым лентам МКАДа. Почему-то стало легче дышать. Но тяжёлые царские одежды всё равно мешали, тело затекло. Я спросила у Дуняши:
— Где моё домашнее платье? Попроще?
Та отмерла и сказала:
— Я сложила в сундук на самом верху. Переодеться хочешь?
— Да, душно мне, Дуняша…
Та стукнула в крышу возка, и через несколько минут тряска прекратилась. Дверь распахнулась и в дверь просунулась голова молодого мужчины:
— Чего изволите, Марья Ивановна?
Вот так значит, да. И не Анастасия я уже, и не Государыня царевна, а простая Марья Ивановна. Ладно хоть не Машка-холопка, и на том спасибо. Зубы об меня обломаете!
— Ножки размять хочу да по нужде, — с вызовом сказала я.
— Не положено. Государыня велела без остановок до ночи ехать, — спокойно сказал сероглазый стражник. Только… стоп… да не сероглазый он! Один глаз серый, другой зелёный! Надо же!
— Ну мне что теперь, в окно свои дела делать? — усмехнулась я, впившись в его лицо взглядом и разглядывая необычные глаза.
— Хорошо. Только я вас провожу, — не отвёл он прямого твёрдого взгляда.
— Проводи, — примирительно сказала я и со вздохом разогнулась, чтобы спуститься со ступенек. Пока шла до кустов, разминала рук и ноги. Махала восьмёрки, крутила головой. Потом остановилась и повиляла бёдрами. Им всё равно не видно, а у меня всё седалище затекло!
Пока я шмыгнула в кусты и оправлялась, Дуняша слазила в сундук, привязанный к возку, и достала какую-то одежду. Мы одновременно залезли внутрь и когда мой разноглазый спутник уже закрывал дверь, я осведомилась:
— Как звать-то тебя, мой тюремщик?
— Я не тюремщик. Я сопровождающий. А зовут меня Елизар Григорьевич Орлов, я состою на службе у бояр Салтыковых.
Я кивнула, а мозг уже перебирал, что я знаю о Салтыковых. Да ничего толком не знаю! Салтычиху кровавую помню, но она жила намного позже. Возможно, что-то ещё про них вспомню, но сейчас в голове было пусто.
Ладно, подумаю об этом потом, а пока нужно обзавестись минимальным комфортом. Я скомандовала Дуняше снять с меня тяжёлый царевнин летник и надеть лёгкое льняное платье, не предназначенное для посторонних глаз. Та снова вытаращилась на меня, но приказ исполнила. В итоге мой наряд полегчал на пару-тройку килограмм, коже стало легче дышать. А мне, если уж понадобится, будет проще улизнуть и затеряться среди людей.
Чтобы немного скоротать время, я расплела и заплела заново косу. Было очень приятно ощущать гладкий плотный шёлк волос между пальцев. Свои родные волосы я не любила, они были жидкие и пушистые, и я сначала вытягивала их щипцами, а потом гладко закалывала, чтобы не мешались. А тут я невольно залюбовалась медовыми прядями — в полумраке возка они поблёскивали приятным тёплым цветом, переливались и ласкали кожу. Приятно вдруг стать красивой!
Дуняша сидела, насупившись, и смотрела в окно. Небось не хочется со мной в ссылку! А куда она денется? Приказ есть приказ. Меня разобрал смех. Попала ты, конечно, Марья Ивановна, так попала. «Тайны Дворцовых переворотов» смотрела? Мечтала побыть там Елизаветой Петровной? Или, на худой конец, женой Петра Первого — Екатериной? Вот и получи все прелести пребывания около властного мужа. Промямлил что-то царственный подросток и спрятался за маменькину юбку. Эх, как же так!
Мне казалось, что кто-то рядом со мной прыгает на огромном батуте, а я подлетаю вверх и больно приземляюсь на пятую точку. Один раз мы с учителями пошли на день рождения нашей коллеги — молодой преподвательницы иностранного языка. Она организовала его в батутном центре и заявила, что «нам всем не хватает немного взбодриться». Инструктор в центре учил меня приземляться и тут же вскакивать на ноги, падать и вставать. А потом, когда я выдохлась и решила прилечь прямо на батуте, то испытала ровно такие же ощущения. Будто я подпрыгиваю по чужой воле.
Мгновенно вспомнив всё, что произошло в избе, я со страхом открыла глаза и обнаружила, что лежу без чувств на скамье в возке, который бешено несётся и подпрыгивает на ухабах. Вокруг темно и душно, воздух словно бы наэлектризован. Я руками начинаю ощупывать пространство вокруг себя и натыкаюсь на что-то неприятно влажное.
— Ай! — раздался Дунин крик. — Ты мне глаз выколола!
Дуняша! Слава Богу!
— Дуня, прости! Мне ничего не видно! Куда мы едем?
— А я почём знаю? Колдун этот оглашенный тебя приволок, меня затолкал в возок, и мы помчались. Небось мечтает быстрее до Сибири добраться, чтоб нас бросить, и скорее в Москву вернуться! — зло проговорила Дуняша.
— Подожди! Какой колдун? — не поняла я.
— Ну тот, с разными глазами! Мне мамка так говорила, что люди с глазами кошки либо колдуны, либо дети колдуна. А ты чего так орала-то? — перешла Дуня на шёпот.
— Ты про Елизара что ли? — облегчённо вздохнула я, игнорируя её вопрос. — Так это он нас везёт?
— Ну да. Телегу с вещами бросил, теперь у нас только то, что поместилось в сундук. Всё пропало, — продолжала сокрушаться Дуняша.
— Так куда он меня везёт?! Мне в Кремль надо! — закричала я в отчаянии.
— Всем в Кремль надо! — неожиданно съязвила Дуняша. — Мне думаешь охота с тобой в Сибири погибать?
— Ну так помоги! — сквозь зубы процедила я и стала нашаривать дверь рукой. Когда нашла деревянную ручку, стала сильно толкать от себя, и внезапно дверь распахнулась, запустив поток свежего воздуха в возок.
— Держи меня, чтоб не выпала! — скомандовала я Дуняше и положила её руку себе за горловину платья.
А сама, крепко держась за деревянный проём, высунулась из возка. Скорость оказалась вполне себе небольшой — на поезде было бы намного быстрее. Разбиться — не разобьюсь, если что.
— Стооой! — закричала я в сторону возницы. — Стооой!
Он меня не слышала, потому что стук копыт заглушал голос, который ветер относил назад. Сзади подключилась Дуняша — она начала колотить в крышу возка изнутри, и мы вместе смогли привлечь внимание Елизара Григорьевича.
Он оглянулся, мгновенно оценил обстановку и закричал:
— Куда собралась! Назад!
Но я высунулась из возка ещё сильнее и крикнула:
— Прыгать буду!
Тогда Елизар натянул вожжи и возок начал снижать ход. Не дожидаясь полной остановки, я поддалась панике и спрыгнула на землю. Прямо передо мной темнел лес, что по бокам тянулся вдоль дороги, и я отчаянно хотела в нём укрыться. Меня подстёгивал страх и нежелание подчиняться воле людей, которые оказались способны пытать юную девушку, кем бы она ни была. Случившееся не укладывалось у меня в голове. Как так?! Моя жизнь и здоровье внезапно оказались совершенно никак не защищены, и это потрясло меня больше всего.
Я бежала, спотыкаясь и хватаясь руками за ветви деревьев. Они хлестали меня по щекам, а ноги путались в просторном платье. Впервые в жизни я плакала навзрыд вслух, громко, с криком выпуская свой ужас наружу. Я всегда умела держать себя в руках, никто и никогда не видел моих слёз. Ну, невозможно было вести себя иначе с наглыми восьмиклассниками и даже с их родителями! Я гордилась своим самообладанием и умением одним словом уничтожить противника.
Сейчас же я была вся в соплях и слезах, а горло саднило от рыданий. Когда я выдохлась и остановилась у дерева, то меня накрыла такая волна отчаяния, что я тут же выплеснула её наружу:
— Господи, ну за что?! Зачем я здесь? Чтобы что? Дай мне хотя бы знак! Ну нельзя же так издеваться над людьмииииииииииииии, — выла я в голос, не боясь, что меня услышат. Вокруг было темно, и только полная луна освещала верхушки деревьев. Я не пугалась ночного леса, потому что в детстве много времени провела в прогулках с друзьями после заката. А вот людей начинала бояться. Всё перевернулось с ног на голову.
Сколько прошло времени — не знаю. Когда я обнаружила себя на коленях, обнимающую березовый ствол и тихонько всхлипывающую, то сил уже не было совсем. Я была совершенно одна в лесу. Кажется, психологи бы сказали, что у меня посттравматический синдром. Жаль, что я не психолог.
Мысли текли размеренно и вяло. Я, шатаясь, поднялась. В лесу пахло сыростью и травой. Лёгкий шум листвы создавал еле заметный фон, и я почувствовала родную стихию. Сделав два-три шага, я плюнула на условности и подняла длинные юбки, завязав их на талии. Ноги открылись до колен, идти стало намного легче. Тяжёлая коса змеилась по спине и мне захотелось её расплести. Хотелось максимальной свободы и комфорта. Поэтому я распустила ленты и тоже повязала их на поясе, чтобы не потерять. Теперь, чувствуя себя настоящей русалкой, я побрела наугад в ту сторону, откуда прибежала. Главное теперь — дождаться утра. А там я что-нибудь придумаю, соображу. Я выкручусь. Все сорок лет выкручивалась сама, и тут не пропаду.
Через несколько шагов я почувствовала запах дыма. Костёр? Пожар? Повернувшись в ту сторону, нюхала воздух, как дикий зверь, и пятилась, не решаясь выйти к людям. Но потом желание узнать, что там происходит, победило, и я устало побрела на запах дыма.
Недалеко от того места, где я выла и орала, оказалась полянка, а в середине её полыхал костёр. Настороженные лица Елизара и Дуняши были повернуты в мою сторону. Я мысленно ухмыльнулась — не такой они привыкли меня видеть. С задранной юбкой, распущенными волосами и наверняка вымазанная в грязи. Хороша, царевна.
— Здравствуйте, гости дорогие, — глумливо произнёс один из них. У него в руках был длинный стрелецкий топор и за спиной болталось какое-то оружие на перевязи. Никогда не любила изучать оружие на парах! Я всё больше по костюмам, да по нравам. А то, глядишь, и сообразила бы, что передо мной — пищаль или уже полноценное ружье?
Но хоть оружие и было стрелецким (я такое в Кремле у всамделишных служивых видала), а вот его владелец точно им не был. На нём были кожаные добротные сапоги, замшевые свободные штаны, серая рубаха и тёплый жилет из непонятной ткани. Именно в таком порядке я его и рассматривала: снизу вверх. Цвет волос на голове не поддавался определению: они были то ли грязные, то ли просто темные от пота и пыли. Примерно половина шевелюры у него была стянута на макушке в хвост на манер викингов, по последней моде метросексуалов в двадцать первом веке. Скулы его и брови стремились к вискам в едином геометрическом порыве, придавая лицу схожесть с волчьей мордой. Бесцветные серовато-голубоватые глаза, смотревшие с хищным прищуром, усиливали это впечатление.
За спиной у шутника маялись четверо мужчин, одетых по последней моде «что Бог пошлёт». Тут был черноволосый смугляш в яркой, явно цыганской одежде — красная рубаха, чёрные штаны, широкий пояс на тонкой талии. Он обладал грацией пантеры и притягивал взгляд. Рядом стоял совсем молодой парень в явно крестьянском обмундировании — лапти с обмоткой, широкие штаны, бывшая когда-то белой рубаха. Остальных я не смогла разглядеть за спиной у предводителя — да и не хотела. Рука покрепче сжала нож, а сама я оценивала намерения хищных гостей. Они не внушали доверия ни на грамм.
Обманчиво расслабленно шагая, вожак стаи приблизился к нашему костру и заглянул в мой самодельный берестяной котелок. Хмыкнул.
— Ребята, гляньте, тут баба в березовой коре крысу готовит, — насмешливо бросил в сторону своих оболтусов и заржал. Те загоготали в ответ.
Потом перевёл взгляд на Елизара, который исподлобья смотрел на него и тоже не двигался, оценивая шансы. Да нет их у нас, Елизарушка, нету никаких.
— Тебя, мужик, потравить хотят, ты хоть понял? — продолжал задираться он. — Это ваша там расфуфыренная тарантайка стоит?
Елизар непонятливо нахмурил брови, а я вдруг поняла, что всей гоп-компании не больше двадцати лет. Это ж как мои одиннадцатиклассники два года спустя! Поэтому всё-таки раскрыла рот и ответила:
— Наша, — и сделала паузу. По моему опыту, вовремя вставленная пауза всегда даёт преимущество. Собеседник пытается её заполнить, и выдаёт больше информации, чем собирался.
— Ну больше не ваша, — заржал он громче прежнего и повернулся к группе поддержки. — Ребята, тут нам кроме коня и тарантайки ещё две бабёшки перепали, поэтому объявляю сегодня официальный выходной! Празднуем!
С этими словами он сделал один большой шаг до Дуняши, схватил её за косу и быстро притянул к себе. Сидевшая на небольшом бревне девица сдавленно ойкнула, а потом, ощутив крепкую мужскую руку на талии, заверещала во весь голос. Поддельный викинг повернул её к себе, двумя руками схватил за затылок и звонко запечатал рот поцелуем. Дуня тут же обмякла и осела. Сознание, что ли, потеряла?
Елизар вскочил на ноги, но двое архаровцев уже прыгнули в его сторону и заломили ему руки назад. Оставалась только я, но мой нож нисколько не смутил предводителя. Да и я понимала, что битва проиграна, даже не начавшись.
Я молча позволила связать себе руки за спиной. Дуняша поехала впереди на плече главного, так и не соизволив прийти в сознание. Елизар шёл передо мной с кляпом во рту и полностью обезоруженный. У меня же на краю сознания билась какая-то мысль, но я из-за страха никак не могла за неё ухватиться. Что у меня есть в активе? Только мозг и язык. И тем, и другим я владела в совершенстве. Ещё умела пригвоздить взглядом, особенно вот таких оболтусов, как эти, которые в моё время мотались бы по подворотням и пили пиво за гаражами.
Только вот грубая сила не на моей стороне. В школе за моей спиной горой стояли директор, гороно, законодательство и ненавязчиво маячила детская комната милиции. А сейчас я в лесу, без оружия и понятных перспектив выживания.
Может, ну его? Если меня здесь убьют, то не окажусь ли я снова в своём времени и привычном теле? Или я умерла? Что произошло перед тем, как я очнулась в царских хоромах?
Пока нас вели запутанными тропинками, я судорожно пыталась вспомнить свой последний день в 2025 году. Это точно был май, уже прошли последние звонки, и в школе дети появлялись только на экзамены. Именно там, в пустом классе, я и помню себя в последний раз.
Был ленивый день. Один из тех, когда в открытые настежь окна долетают птичьи трели и по-настоящему жаркие солнечные лучи пекут руку, которая устала уже от школьной писанины. И ты, вместо того, чтобы заполнять дурацкие бумажки, бессмысленно пялишься на зелёные листочки, ярко-оранжевые бархатцы на школьной клумбе и практически чувствуешь их запах на кончике носа. Душа рвётся туда, в безоблачное небо, на свободу от обязательств, от гулких школьных коридоров и проникшей во все поры кожи усталости, накопившейся за прошедший учебный год.
Так. Я заполняла отчётность, окно было раскрыто. А что потом? Я выпала из него? Или меня-таки догнал инфаркт? Что произошло? В книгах попаданки всегда умирают в своём времени, но я не помню ничего, даже приблизительно похожего. Думай, Маша, думай. Что случилось с тобой там?
Я споткнулась об корень дерева и полетела кувырком, разодрав себе руку. Её будто бы опалило огнём и на моё светлое платье закапала кровь. Отбой, Маша, мы так с тобой и здесь не выживем, если будешь ворон считать. Я быстро вскочила на ноги, пока никто не решил мне помочь и не начал меня лапать. Фу. Шедший сзади меня смуглый цыган чуть обождал и стал дальше сопеть носом мне в шею. Да и чёрт с ним!
Чего хотят разбойники во все времена? Денег и свободы. Значит, мы им нужны зачем? Правильно, чтобы получить выкуп. Возок наш — с богатым приданым, одеты мы тоже не по-простому. Значит, люди знатные, и за нас можно стрясти солидный калым. Скорее всего, это и есть цель наших похитителей. Поэтому теперь у меня появился шанс выжить. Если я скажу, что в самой Москве за меня дадут выкуп, появится шанс попасть туда, куда мне очень надо. Только нужно правильно назвать имя того, кто готов за меня вступиться в любом случае.