Пыльный, видавший виды «Икарус», прозванный в народе «скотовозом» за свою тряску и специфический аромат, высадил меня на автобусной остановке, больше похожей на заброшенный сарайчик с выбитыми окнами.
Вокруг, насколько хватало глаз, простиралась бескрайняя, выжженная августовским солнцем степь, подернутая легкой сиреневой дымкой марева. Колхоз «Красный Рассвет». Звучало гордо, почти плакатно, но отсюда, с этой продуваемой всеми ветрами остановки, «рассвет» казался скорее выгоревшим дотла закатом.
Я, Зоряна Куделина, двадцатидвухлетняя обладательница огненно-рыжей копны волос, зеленых, как молодая трава, глаз и диплома повара-кондитера, оказалась здесь не по распределению и не в поисках лучшей доли.
Скорее, это был побег. От большого города, от липких объятий бывшего «покровителя» – толстого, лысеющего начальника треста общественного питания, который решил, что моя молодость и красота прилагаются к должности заведующей столовой. Когда его притязания стали слишком уж настойчивыми, а обещания «золотых гор» сменились откровенными угрозами, я просто собрала свой старенький фанерный чемоданчик, купила билет на первый попавшийся автобус, идущий в глушь, и вот – я здесь.
Тетя Груня, мамина двоюродная сестра, единственная моя родня, жила где-то в этих краях и когда-то звала в гости. Правда, было это лет десять назад, и адрес я помнила смутно.
«Милая, тебе куды?» – проскрипел рядом старичок в выцветшей гимнастерке, сгружая с крыши автобуса какой-то мешок.
«В «Красный Рассвет», дедушка. К Куделиной, Груне Игнатьевне. Не знаете такую?»
Старичок почесал седую щетину. «Грунька? Как не знать! Бой-баба, хоть и хворает нонче. Тебе, видать, в самый центр, к правлению. Токмо отсель далече будет, верст пять, не меньше. А попуток нонче не густо – вся техника в поле, страда ж, милая, страда!»
Страда… Слово это, такое емкое, такое весомое, я слышала и раньше, но только здесь, посреди этой раскаленной степи, под этим безжалостным солнцем, я начала понимать его истинный смысл.
Делать было нечего. Взвалив на плечо свой чемоданчик, который сразу показался неподъемным, я побрела по пыльной дороге в указанном направлении. Солнце пекло нещадно, ноги в городских туфельках вязли в пыли, а вокруг – ни души, только стрекот кузнечиков да заунывный вой ветра. Через час такой «прогулки» я была готова взвыть от отчаяния. Язык прилип к небу, платье промокло от пота, а рыжие волосы, обычно моя гордость, превратились в спутанную, липкую паклю.
И тут, словно мираж, из-за поворота вынырнул… комбайн. Огромный, красный, похожий на какое-то доисторическое чудовище, он медленно, но уверенно двигался мне навстречу, поднимая клубы пыли. За штурвалом сидел парень, молодой, широкоплечий, в выгоревшей на солнце кепке. Увидев меня, он притормозил, и его лицо, загорелое до черноты, расплылось в удивленной улыбке.
«Эй, красавица! Потерялась, что ли?» – крикнул он, перекрывая рокот мотора. Его голос был сильным, с веселой хрипотцой.
Я молча кивнула, не в силах вымолвить ни слова.
«А ну, прыгай сюда!» – он махнул рукой в сторону кабины. – «Подвезу, куда скажешь. Негоже такой рыжей бестии по степи пешком мыкаться!»
Я с благодарностью посмотрела на него. Это был Клим Задорин, как я узнала позже, первый парень на деревне, передовик и гроза местных девчат. Он спрыгнул с комбайна легко, как кот, подхватил мой чемоданчик, словно тот был пушинкой, и помог мне забраться в тесную, пахнущую соляркой и горячим металлом кабину.
«Куда путь держишь, огненная?» – спросил он, снова усаживаясь за штурвал. Его синие, как васильки, глаза бесцеремонно разглядывали меня с ног до головы, и я почувствовала, как краска заливает мое лицо.
«К тете, Груне Куделиной. Она в «Красном Рассвете» живет».
«Грунька – тетка твоя? Ну, дела!» – присвистнул он. – «Знатная баба была, жаль, сдала в последнее время. А ты, значит, Зоряна? Слыхал, племянница у нее городская есть, рыжая, как ты. Значит, доехала все-таки».
«Доехала», – выдохнула я, чувствуя, как понемногу отпускает напряжение. – «Спасибо вам, Клим…»
«Просто Клим», – подмигнул он. – «Для такой красавицы – всегда пожалуйста. А ты, Зоря, надолго к нам? Или так, погостить?»
«Пока не знаю», – честно ответила я, глядя на его сильные, загорелые руки, уверенно лежащие на штурвале. – «Может, и насовсем останусь, если работа найдется».
«Работа?» – Клим снова расхохотался. – «Да для такой девки, как ты, здесь любая работа найдется! Хочешь – в поле, хочешь – на ферму. А хочешь – ко мне в комбайн, помощницей! Будем с тобой вдвоем рекорды ставить, а ночами…» Он многозначительно замолчал, снова окинув меня своим наглым, оценивающим взглядом.
Я почувствовала, как снова краснею. «Я вообще-то повар-кондитер», – сказала я как можно строже.
«Повар?» – Клим присвистнул. – «Так это ж клад! Нам в полевой стан как раз буфетчица нужна! Старая Потаповна на пенсию ушла, а заменить некем. Мужики на сухомятке сидят, ворчат. А ты, Зоря, кабы согласилась… Да они б тебя на руках носили! И я первый!» Он снова подмигнул, и в его глазах блеснули такие озорные искорки, что я невольно улыбнулась.
Так, благодаря случайной встрече с Климом, я и оказалась буфетчицей на полевом стане колхоза «Красный Рассвет». Тетя Груня, действительно, сильно сдала, но моему приезду обрадовалась. Выделила мне маленькую, но чистую комнатку в своем домике и благословила на новую работу.
Полевой стан представлял собой несколько дощатых вагончиков, сколоченных на скорую руку, да навес со столами, где комбайнёры обедали и ужинали. Мой «буфет» был самым большим из вагончиков, с небольшой кухней и прилавком.
Первые дни я только и делала, что отмывала его от многолетней грязи и копоти, расставляла посуду, принимала продукты. Работа была тяжелой, но я чувствовала какое-то странное удовлетворение. Здесь, посреди этой бескрайней степи, под этим огромным небом, я дышала полной грудью.
Комбайнёры – молодые, сильные, загорелые мужики – быстро оценили мои кулинарные таланты. После пресной и однообразной еды старой Потаповны мои борщи, котлеты, пирожки и компоты казались им царским угощением. Они приходили в буфет шумной, голодной ватагой, и их грубоватые шутки, их громкий смех, их нескрываемое восхищение моей стряпней согревали мне душу.
Утро после ночи, когда мои фантазии сплели воедино образы Клима и Тихона, началось с оглушительного рева мотора под самым окном моей каморки.
Я подскочила на кровати, сердце бешено колотилось. Выглянув в щелку занавески, я увидела его. Клим Задорин, собственной персоной, сидел на своем дребезжащем мотоцикле «Иж-Юпитер», победоносно улыбаясь и что-то крича. Кажется, он звал меня.
«Зоря-Зоряница, рыжая зарница! Выходи, красавица, солнце встречать, да Клима привечать!» – гремел он, перекрывая тарахтение мотоцикла.
Я быстро натянула сарафан, кое-как пригладила свои огненные космы и выскочила на крыльцо. Щеки горели от смущения и остатков ночных грез.
«Чего орешь ни свет ни заря, Задорин?» – попыталась я придать голосу строгости, но получилось не очень убедительно.
«А как же не орать, когда такая девка на пороге стоит!» – он подмигнул, его синие глаза блестели озорством. – «Я тут тебе подарок привез, от всего сердца, так сказать. Держи!»
Он протянул мне огромный, чуть помятый букет полевых васильков – таких же синих, как его глаза. Я растерялась. Цветы…Сначала Тихон, теперь Клим.
«Спасибо, Клим», – прошептала я, принимая букет. – «Очень красивые».
«То ли еще будет, Зоренька!» – пообещал он. – «Это так, для затравки. А вечером, как работа закончится, жду тебя у старого дуба, за околицей. Сюрприз будет. Не опаздывай!» И, не дожидаясь ответа, он взревел мотором и умчался, оставив после себя облако пыли и легкий запах бензина.
Весь день я была как на иголках. Комбайнёры, приходившие на обед, подтрунивали надо мной, видя букет васильков в банке из-под томатной пасты на моем прилавке. Клим же весь день ходил гоголем, бросая на меня многозначительные взгляды и подмигивая. Я старалась не обращать внимания, но сердце предательски екало в груди. Что за сюрприз он мне приготовил? И стоит ли идти?
Вечером, когда последние комбайны вернулись с полей, и полевой стан погрузился в тишину, я все-таки решилась. Переоделась в свое лучшее платье – простое, ситцевое, в мелкий цветочек, но оно выгодно подчеркивало мою фигуру. Распустила волосы, которые огненным водопадом упали на плечи. Немного волнуясь, я пошла к старому дубу за околицей.
Клим уже ждал меня. Он стоял, прислонившись к своему мотоциклу, и в свете заходящего солнца его фигура казалась особенно мужественной и привлекательной. На нем была чистая, выглаженная рубаха, волосы аккуратно зачесаны. Увидев меня, он улыбнулся – широко, открыто, и от этой улыбки у меня снова затрепетало сердце.
«А я уж думал, не придешь, Зоренька», – сказал он, его голос был непривычно мягким. – «Боялся, что напугал тебя своей утренней выходкой».
«Еще чего!» – фыркнула я, стараясь скрыть свое волнение. – «Не на ту напал, Задорин. Меня так просто не напугаешь. А вот любопытство… любопытство меня заело. Что за сюрприз ты мне обещал?»
«А сюрприз вот он!» – Клим театральным жестом указал на свой мотоцикл. – «Прокачу тебя с ветерком по ночной степи! Покажу такие места, каких ты еще не видела. Согласна, рыжая?»
Прокатиться на мотоцикле… Ночью… По степи… Это было так неожиданно, так дерзко, так… по-климовски. Я колебалась всего мгновение.
«Согласна!» – выдохнула я, и в моих глазах, наверное, тоже блеснули озорные искорки.
Он помог мне сесть сзади, его руки, сильные и горячие, на мгновение задержались на моей талии, посылая по телу волну мурашек. Я обхватила его за пояс, стараясь держаться как можно крепче. Мотоцикл взревел и рванул с места, унося нас в темнеющую степь.
Это была сумасшедшая, пьянящая поездка. Ветер бил в лицо, трепал волосы, вышибал из глаз слезы. Мы неслись по пыльным проселочным дорогам, мимо спящих полей, под огромным, бархатным небом, усыпанным мириадами звезд. Я прижималась к сильной спине Клима, чувствуя каждый его мускул, его тепло, его запах – смесь пота, бензина и чего-то еще, неуловимо притягательного, мужского. И мне было так хорошо, так свободно, так… счастливо, как не было уже очень давно.
Он привез меня на высокий берег реки. Здесь, вдали от деревни, было тихо и пустынно. Только стрекот кузнечиков, плеск воды да далекий лай собак нарушали ночную тишину. Луна, огромная, желтая, как головка сыра, освещала все вокруг призрачным, серебристым светом.
«Ну как, Зоренька, нравится тебе мой сюрприз?» – спросил Клим, его голос был хриплым от волнения.
«Очень», – прошептала я, глядя на мерцающую под луной реку. – «Здесь так… красиво».
Он подошел ко мне, встал совсем близко. Я чувствовала его горячее дыхание на своей щеке.
«Ты тоже очень красивая, Зоря», – сказал он тихо, его рука осторожно коснулась моих волос. – «Как огонь. Такая же яркая, такая же… опасная».
Я подняла на него глаза. В его синих, как ночное небо, глазах плескалась такая нежность, такая страсть, что у меня перехватило дыхание. Он наклонился и поцеловал меня.
Этот поцелуй был не таким, как я ожидала. Не грубым, не наглым. А долгим, глубоким, полным сдерживаемой силы и какой-то отчаянной нежности. Его губы были горячими, требовательными, но и удивительно мягкими.
Я ответила ему – сначала робко, потом все смелее, мои руки обвились вокруг его шеи, пальцы зарылись в его густые, непослушные волосы. Я чувствовала, как его тело напряглось, как что-то, твердое и горячее, уперлось мне в живот сквозь тонкую ткань платья.
Он оторвался от моих губ, тяжело дыша. «Зоря… я так давно этого хотел… С того самого дня, как увидел тебя… Ты свела меня с ума, рыжая ведьма…»
Он снова поцеловал меня, и на этот раз в его поцелуе уже не было сдержанности. Была только чистая, необузданная страсть. Он прижал меня к себе так сильно, что я почувствовала каждый изгиб его мощного, мускулистого тела. Его руки блуждали по моей спине, по бедрам, сжимая, лаская, разжигая во мне ответный огонь.
Я знала, что это неправильно, что я не должна этого делать. Но я не могла остановиться. Не хотела. Мое тело, изголодавшееся по мужской ласке, по сильным объятиям, по горячим поцелуям, отвечало ему с какой-то первобытной, животной страстью.