Для нашего городка эта история началась в первый день зимы, когда установился санный путь, и все в Арнеме ожидали приезда короля. В том, что король решил выбрать невесту и жениться именно у нас, не было ничего удивительного. Вот уже лет пятьдесят Арнем называли Городом Свадеб, и со всего королевства сюда съезжались невесты и женихи, свято веря, что брак, заключенный здесь, особенно в первую неделю нового года, будет счастливым и долгим.
Наверняка король Иоганнес тоже верил в это, а вслед за ним поверили и сотни девиц со всего королевства. В последнюю неделю осени в наш городок заявились невесты из Буммербрю, невесты из Фрисполе, невесты из Маркена и из Текселя, из Итерзена и Веделя. По улицам прогуливались красивые нарядные девицы – в лисьих шубах, и в шубках из меха крота, в широких плащах, подбитых мехом, и в стеганых куртках с роговыми пуговицами.
Сейчас всё это великолепие красовалось вдоль дороги, сверкая, к тому же, золотыми и серебряными серьгами.
Невесты держали в руках белых голубей и были румяными от мороза и волнения.
– Что-то его величество запаздывает, – сказал Филипп, подпрыгивая, чтобы согреться. – Уже четверть часа ждем.
– Не жалуйся, Флипс, – ответила я со смешком. – Мы хотя бы тепло одеты, а подумай о красавицах, которые даже шапок не надели, чтобы не испортить прическу.
– Только бы уши не отморозили, – посочувствовал Филипп. - Иначе король в их сторону и не взглянет. Зачем ему безухая жена?
– И в Арнеме родится новая поговорка, – подхватила я: – Не видать тебе короля, как своих ушей.
Мы прыснули в кулаки, и господин Штосс, стоявший рядом, неодобрительно на нас покосился.
– Мейери, – тихо позвал меня Филипп.
Я притворилась, что не услышала, глядя на дорогу, и даже привстала на цыпочки, хотя в этом не было необходимости – мы стояли в первом ряду (правда не в ряду невест), и дорога открывалась как на ладони.
– Когда король женится, не хочешь ли сыграть ещё одну свадьбу? – зашептал Филипп, пытаясь взять меня за руку.
Но я тут же засунула руки в рукава своего полушубка и отшутилась:
– У меня этих свадеб отыгрывается – по семь на неделе! Надоели уже.
– Ты прекрасно понимаешь, о чём я, - пробормотал Филипп досадливо.
Я не сдержалась и дёрнула плечом. Флипс, конечно, неплохой парень. Но замуж? Сейчас? Когда всё только-только стало налаживаться, и господин Лампрехт то и дело намекал, что я вполне могла бы стать совладелицей кондитерской лавки «Пряничный домик» на паях?
Нет, Флипс, благодарю.
А может, всё дело было в том, что я его не любила.
Возможно, когда-нибудь я задумаюсь, что любовь – это что-то вроде ожидания нового года, когда горишь, ждёшь, надеешься и мечтаешь. А потом – раз! – праздник прошёл, и ты перемалываешь в крошку кусочки от засохшего ванильного кекса, выметаешь из углов конфетти, и не испытываешь ничего, кроме усталости и лёгкого разочарования, что всё закончилось, толком и не начавшись.
А ведь пройдёт год, два – и я могу пожалеть, что отказалась сыграть с Флипсом свадьбу этой зимой, и я обязательно…
– Едет! Едет! – по дороге от ворот промчался чёрный конь, на котором сидел сын бургомистра.
Горожане сразу зашумели, невесты встрепенулись, и музыканты скинули рукавицы, продувая флейты.
– Смотри-ка, – толкнул меня локтем в бок Флипс, – мастер Римус тащит лоток. Спорим, он что-то приготовил и попытается всучить королю какой-нибудь рулет или заварные крендельки.
– Спорим, что вот эти гренадеры в вуалях ему и шагу к королю ступить не позволят, – засмеялась я, кивая в сторону невест, подобравшихся, как терьеры, учуявшие кабана.
Но умышленно или нет, а Филипп растревожил меня. Мастер Римус был главой семейной кондитерской «Шоколадный лев» и частенько говорил, что для полного счастья ему не хватает только, чтобы «Пряничный домик» Лампрехта разорился. Неужели он намерен прорваться к королю?..
Я завертела головой, отыскивая хозяина, но вместо него увидела госпожу Любелин, жену городского судьи. Она надела бобровую шапку такой высоты, что могла бы закрыть собой мельницу.
– Король наденет избраннице кольцо своей прапрабабки – Прекрасной Ленеке, – важно говорила госпожа Любелин всем, кто готов был её слушать. – Ленеке была такая красивая, что прапрадед короля украл её у законного супруга. Из-за этого чуть не случилась война!.. Хорошо, что всё удалось уладить дипломатическим путем.
– Дипломатическим? – фыркнула госпожа Блумсвиль, жадно глядя на дорогу. – Он заплатил за свою Ленеке её вес золотом, жемчугом и драгоценными камнями!
– И мог себе это позволить, – не осталась в долгу госпожа Любелин, разобидевшись так, словно Прекрасная Ленеке приходилась родней и ей.
– Вот на что уходят наши налоги, – проворчала госпожа Блумсвиль.
– Говорят, что драгоценности подарила королю фея, и она же преподнесла его жене волшебное кольцо, пообещав, что пока королева его носит, она останется для мужа самой красивой, самой желанной и любимой. И его величество Генрих до конца своих дней ни на кого не смотрел, кроме своей драгоценной Ленеке.
Он смотрел на меня в упор, а я не могла отвести взгляда, только теребила рукавицы.
– Судя по всему, ты меня узнала, – заметил король.
– Вы не очень изменились, ваше величество, – ответила я чинно.
– Почему это? – хмыкнул он. – По крайней мере, я вырос на фут.
– Но ваши манеры остались прежними. Зачем вы приказали похитить меня?
– Святая невинность! – он картинно всплеснул руками и подошёл ко мне почти вплотную, заглядывая в лицо. – А ты и не догадываешься?
В голосе его прозвучала явственная угроза, и я промолчала, чтобы не разозлить короля ещё сильнее.
Он обошёл меня кругом, насмешливо разглядывая, и я почувствовала себя совсем неловко, оборачиваясь за ним, как флюгер по ветру. Судьба, порой, шутит с нами очень причудливо. И сегодня она не просто пошутила – она надо мной поглумилась. Состроила гримасу и теперь беззвучно хохотала, наслаждаясь моей беспомощностью.
– А я тебя столько лет искал, – продолжал король. – Мои люди прочесали весь лес в окрестностях Брохля. И вдруг – вот так-так! – снова белая пташка! И снова приводит меня к тебе. И после этого будешь доказывать, что ты не ведьма?
– Понятия не имею, откуда взялась эта птица, – быстро возразила я. – А вашему величеству было бы милосерднее позабыть обо всём. Вы скоро женитесь и…
– Как видишь, король держит своё слово, – перебил он меня. – Я тебя нашёл, ты полностью в моей власти и… что же мне с тобой сделать? – он наклонился ко мне, произнеся последние слова почти на ухо, и я вздрогнула, отступая мелкими шажками.
– Ваше величество, – сказала я, стараясь держаться поувереннее, хотя заячий хвостик в груди отчаянно трепетал, – вам надо понять меня, простить и отпустить.
– Как мы заговорили, – восхитился он. – Простить и отпустить за три дня позора? Ну уж нет, – и он добавил требовательно: – Что ты делаешь в этом городе?
– Работаю в кондитерской лавке, – ответила я обречённо.
Если он столько лет лелеял свою обиду, то точно не простит. Почему мужчины бывают такими удивительно ограниченными? Неужели он не понимает, что в тот момент у меня не было выбора?!.
– Стряпаешь сладости? – продолжал тем временем допрашивать король.
– Да.
– Как называется лавка?
– «Пряничный домик».
Король расхохотался до слёз, и я посмотрела на него почти с удивлением. Что его рассмешило?
– Ведьма из Пряничного домика! – сказал он, отсмеявшись. – Просто сказка какая-то. Не находишь? – он опять вперил в меня взгляд, и я снова подумала, что таких синих глаз нет ни у одного мужчины в королевстве.
Или даже на всём белом свете.
– Как же мне тебя наказать, Головешка? – он задумчиво потёр подбородок.
– Почему вы так меня называете? – сказала я, и голос мой дрогнул, что весьма развеселило короля. – У меня есть имя.
– Ты чёрная, как головешка, – объяснил он с удовольствием. – Маленькая, шипящая головешка. Может, подчернить тебя ещё больше – смолой? Обвалять в перьях и пустить по городу?
Я испуганно вскрикнула, а он стремительно шагнул ко мне и схватил за шею сзади.
– Или обмазать тебя не смолой, а мёдом, кондитерша? – теперь голос его звучал приглушённо, а король удерживал меня, приблизив лицо к моему лицу.
Глаза короля просияли бездонной синевой, и теперь уже не только заячий хвостик в моей груди трепетал – затрепетала я сама, от макушки до пяток.
– Ваше величество… – прошептала я, – не совершайте опрометчивых поступков, потому что…
– Боишься? – он притянул меня ещё ближе и перевел взгляд на мои губы. – Правильно делаешь. Потому что я даже не знаю, что придумать, чтобы отомстить тебе…
А в следующее мгновение он поцеловал меня. Именно – поцеловал! Требовательно, жарко, принуждая приоткрыть губы. Рука его скользнула по моей спине вниз, легла на талию, и меня словно сковало железным кольцом.
Мысли мои полетели в разные стороны – совсем как голуби, которых выпустили королевские невесты… И я улетела точно так же – в сияющее небо, синее, бездонное…
Поцелуй длился долго, и только когда король оторвался от меня, порывисто дыша, и прижался лбом к моему виску, я пришла в себя и обнаружила, что вовсе не летаю, а стою на полу, и одна рука моя лежит на королевском плече, а другую король крепко сжал в своей ладони.
– Цукаты из дыни… – прошептал он.
– Что? – переспросила я шёпотом, совершенно не понимая, что происходит, и напуганная этим ещё больше, чем похищением.
– Твои поцелуи сладкие, как цукаты из дыни, – сказал король.
Не знаю, что произошло бы дальше, но тут снаружи раздался требовательный женский голос: «Как это – приказал не входить?!. Я - кто, по-вашему?..».
И спустя несколько секунд: «Откройте немедленно!».
Мы с королём едва успели отшатнуться друг от друга, а дверь уже распахнулась, и в комнату вошли две женщины.
Одна была в синем платье с горностаевой опушкой по подолу и рукавам, а вторая – в голубом. Волосы первой были тёмно-русые, заплетенные в косу и уложенные короной вокруг головы, а вторая была блондинка с огромными голубыми глазами – беленькая и розовая, как сахарная конфетка с вишенкой.
От королевского замка до кондитерской лавки я пробежала на одном дыхании. Навстречу мне попадались кое-кто из знакомых, им страшно хотелось меня порасспросить, судя по любопытным лицам, но я не останавливалась и не отвечала, когда окликали.
Ворвавшись в лавку, я промчалась мимо удивленного и испуганного мастера Лампрехта, взлетела по ступеням на второй этаж, где была моя комната, вытащила из сундука дорожную сумку и принялась лихорадочно засовывать туда вещи, которые попадались под руку – чепец, платье, тёплые чулки…
Мастер Лампрехт поднялся следом за мной, постучал в дверь, не дождался ответа и осторожно заглянул.
– Мейери, – робко позвал он. – Что случилось? Все только и говорят, что тебя арестовали…
– Простое недоразумение, – отрезала я, продолжая метаться по комнате.
– Госпожа Любелин сказала, что ты пыталась навести порчу на короля…
– Глупости!
– А что ты делаешь… – тут мастер всё понял и ворвался в комнату, уперев руки в бока. – Куда это ты собираешься?! – завопил он. – Это что значит?!
– Уезжаю подальше из этого проклятого города, – процедила я сквозь зубы, запихивая в сумку молитвослов, шкатулку с моими дешёвенькими бусами и колечками, и мешочек со свечами.
– С чего бы это?! – мастер Лампрехт опомнился и вцепился в сумку, стараясь вырвать её из моих рук. – А как же заказ госпожи Филиберт?! Она к завтрашнему приёму ждет марципановый торт!
– Вот сами и приготовите, – я тянула сумку в свою сторону, а мастер Лампрехт в свою.
– Я тебя не пущу! – голосил он. – Я тебя запру! В розыск объявлю!
– Не имеете права! Я на вас в суд подам за произвол и удержание против воли! – не осталась я в долгу.
Запереть! Ха! Достало мне короля Иоганнеса!..
– А ну, отдайте сумку! – прикрикнула я на хозяина, и тут внизу звякнул колокольчик – пришли посетители.
Это придало мастеру силы и ловкости, и он всё-таки вырвал сумку у меня из рук и помчался вниз по лестнице во всю прыть, на которую были способны его короткие толстые ноги.
Я побежала за ним, перепрыгивая через две ступени, и внизу, напротив прилавка, где были разложены образцы сладостей, остановилась как вкопанная. Мастер Лампрехт с восторгом кланялся незнакомому мне господину – важному, с заметным животиком, в распахнутой бархатной шубе с лисьим воротником. Под шубой виднелся бархатный же камзол, расшитый золотом, а к шубе был пристёгнут позолоченный вензель – скрещенные нож и ложка, а над ними – корона с пятью зубцами.
Королевский повар!..
Я уставилась на этот вензель, а мастер Лампрехт продолжал, не забывая прижимать мою сумку к груди:
– …конечно, мой господин! Сию секунду и всё – только лучшего качества!
– Клади всё, что посчитаешь достойным, чтобы попробовали его величество и её высочество, – важно сказал королевский повар и неодобрительно покосился на меня.
– Мейери! – в голосе хозяина прозвучали знакомые деловитые нотки. – Немедленно упакуй наши лучшие сладости. Почему ты не предупредила, что его величество желает попробовать наши конфеты?! Быстро! Не заставляй господина Мейнгеера ждать!
Я по привычке направилась за прилавок, а мастер Лампрехт заливался соловьём:
– У нас лучшие конфеты во всём королевстве! А пирожные – лучшие во всём свете! Рекомендую обратить особое внимание на заварные кольца с орешками, на кофейное печенье и слоёные пирожные – они очень удаются моей помощнице.
Тут я опомнилась и сказала:
– У меня срочный заказ на том конце города, господин Лампрехт. Вы позабыли, наверное. Обслужите господина королевского повара сами, а я пока сбегаю по делам, – и я с милой улыбкой подплыла к хозяину и попыталась забрать у него сумку.
– Заказ подождет, – с такой же милой улыбкой ответил мастер. – Не задерживай господина Мейнгеера. Он приехал с королевской охраной…
Этот хитрец очень вовремя упомянул об охране. Я сразу передумала выходить из лавки и вернулась, чтобы упаковать сладости.
Пока я заворачивала маковые крендельки в вощёную бумагу и укладывала пирожные из лимонного желе в сундучок, мастер Лампрехт рекламировал мои таланты:
– Моя помощница лучше всех готовит свадебный шодо. Если его величество решит соблюсти все традиции, шодо просто необходим.
Я не удержалась и хмыкнула. В нашем королевстве бытовало поверье, что жизнь молодожёнов будет лёгкой и сладкой, а новобрачный будет всегда ласков к жене, если новобрачная, перед тем как отправиться в спальню, угостит мужа сладким кушаньем, приготовленным по особому рецепту.
Десерт «шодо» готовился на водяной бане и требовал ловкости и внимания. Яичные желтки смешивались с виноградным вином и сахарной пудрой, а потом сбивались, подогреваясь на небольшом огне, до пышной упругой пены. То что нужно для поддержания сил в первую брачную ночь – нежно, сладко, сытно и не отягчает желудок.
Я представила, как невеста кормит его величество Иоганнеса с ложечки, чтобы подобрел. Едва ли шодо – каким бы нежным и сладким он ни получился – способен заставить короля подобреть.
Гензель!..
– Да, ваше высочество… – пробормотала я, смущённая тем, что принцесса могла услышать, как я разговаривала с хозяином лавки. – У меня дела в соседней деревне…
– Очень жаль, – принцесса посмотрела на меня с огорчением. – А я так надеялась, что вы поможете мне.
– Конечно, она поможет! – завопил мастер Лампрехт. – Все дела подождут! Какие могут быть дела, когда её высочеству нужна помощь! – он воспользовался моим замешательством и выхватил у меня сумку, прижав её к груди. – Сказать по правде, ваше высочество, – заявил этот предатель, – она напугана тем, что его величество приказал её схватить. Я-то убежден, что произошло обыкновенное недоразумение, но вот Мейери решила бежать – и куда подальше.
– Мастер Лампрехт! – возмутилась я, но принцесса всплеснула руками и засмеялась.
– Неужели вы и в самом деле испугались, барышня Цауберин? – спросила она ласково. – Мой брат такой шутник, не обращайте на него внимания. И не бойтесь, вам совершенно никто не угрожает.
– Вот видишь? – засуетился хозяин, засовывая мою сумку за ларь с мукой. – Её высочество говорит, что тебе не надо никуда бежать. Так что немедленно выслушай её просьбу и приложи все усилия, чтобы выполнить.
– Вы необыкновенно любезны, – сказала я ему ледяным тоном, но он предпочел не заметить намека.
– Какая вам нужна помощь, моя госпожа? – хозяин с собачьей преданностью вглядывался в лицо принцессы.
Та поднесла к губам платок, пряча улыбку, а потом сказала:
– Завтра мои именины, и я хотела бы устроить небольшое торжество… на сто пятьдесят шесть персон.
– Сколько?! – схватился за сердце мастер Лампрехт.
– Сто пятьдесят шесть, – принцесса посмотрела на него с беспокойством. – Приглашены все невесты моего брата… Вам плохо, мастер?
– Не волнуйтесь, со мной всё в порядке, – успокоил её хозяин. – Итак, сладкое на сто пятьдесят шесть персон…
– Блюда к столу будет готовить наш повар, – продолжала принцесса, – но мне бы хотелось, чтобы ваша лавка приготовила какие-нибудь особые сладости. «Шоколадный лев» пообещал приготовить заварные пирожные, а вы сделайте что-нибудь другое. Мы с девушками попробуем и решим, какая из кондитерских получит заказ на королевскую свадьбу.
Мы с мастером Лампрехтом невольно переглянулись.
– Это огромная честь, ваше высочество, – сказал затем хозяин. – Огромная честь, и мы приложим все силы, чтобы выполнить ваш приказ!
– Не приказ, просьбу, – мягко поправила она его. – Мне хотелось, чтобы барышня Цауберин сама занялась приготовлением, но если она собирается уезжать…
– Она уже передумала! – невежливо перебил принцессу хозяин. – Мейери, ответь! – и он добавил углом рта: – Сделаю совладелицей лавки, получишь тридцать процентов.
– Пятьдесят, – ответила я немедленно.
– Что вы сказали? – принцесса улыбнулась нам. – Простите, я не расслышала.
– Это мы подсчитываем, сколько надо муки, чтобы выполнить заказ вашего высочества, – ответил хозяин лживым добрым голосом. – Я говорю, что тридцати пяти фунтов будет достаточно.
– Мало, господин Лампрехт, – возразила я. – Пятьдесят. Не меньше пятидесяти. Не экономьте на королевском заказе, иначе её высочество сочтет вас жадиной.
На мгновение хозяин потерял дар речи, а потом прошипел еле слышно:
– Ну ты и ведьма! – и громко добавил: – Хорошо, пятьдесят. Ты меня убедила, маленькая плутовка.
– Значит, вы согласны? – принцесса протянула руку, и мне ничего не оставалось, как пожать её. – «Шоколадный лев» будет сам представлять свои сладости, – сказала принцесса, пожимая мою ладонь. – Надеюсь, вы с вашим милым хозяином тоже придёте на мои именины, чтобы представить свои сладости.
Хозяин второй раз потерял дар речи и заговорил только после того, как три раза прерывисто вздохнул.
– Конечно, ваше высочество! – заверил он принцессу. – Это огромная честь, и я выполню свой долг с усердием и удовольствием! Завтра мы будем у вас, с самыми лучшими сладостями! Мы приготовим нечто потрясающее! Нечто особенное! Мы докажем вам, что только «Пряничный домик» достоин называться кондитерской лавкой, а этот обманщик Римус, с вашего позволения…
– Жду вас завтра к десяти утра, – принцесса ещё раз пожала мою руку. – И рассчитываю на вас, барышня Цауберин. Отложите на время ваши дела, королевский двор нуждается в вас… – она смешливо прищурила синие глаза – такие же синие, как у её брата. – Точнее, в вашем искусстве, колдунья из «Пряничного домика».
Мастер Лампрехт громогласно расхохотался, а мне шутка не очень понравилась, и я лишь выдавила улыбку, показывая, что оценила остроумие принцессы.
Её высочество покинула лавку, хозяин побежал провожать знатную гостью до саней, а я смотрела в окно, глядя, как жители нашей улицы бегут со всех ног, чтобы поклониться принцессе.
Когда хозяин вернулся, я стояла, задумчиво скрестив руки на груди.
– Имей в виду, – начал грозно хозяин, – ты хитростью заставила меня сказать про пятьдесят! Сорок! И не больше!
– Сорок пять, – согласилась я. – И не меньше.
Для всех в нашем городе эта история началась в день, когда в Арнем прибыл его величество Иоганнес Бармстейд, но для меня эта история началась гораздо раньше – лет десять назад.
В тот год мы с мамой поселились в глухой лесной деревушке миль за сто от Арнема. Я не понимала, зачем мы так спешно и ночью уехали из Диммербрю, где очень неплохо жили последние месяцев семь, но мама сказала, что нашла прекрасное место, где можно отыскать редкие травы, и где воздух подходит для её слабых лёгких.
Про слабые лёгкие я тогда услышала впервые.
Конечно, воздух в деревне Брохль и в самом деле был чудесным, но мне отчаянно не хватало городской суеты и общения. Деревенские жители были людьми обстоятельными, консервативными, и хотя не обижали нас с мамой, но относились настороженно, не понимая, как могут две женщины жить в лесной избушке, не сеять, не пахать, не ткать, а – страшно предположить! – торговать в ближайший город сладостями.
Маме, конечно, это ничуть не мешало – она и не желала бы ни с кем общаться кроме как в пределах «продаю-купи», но мне было скучно.
Скучно, тоскливо, грустно.
Мне только что исполнилось девятнадцать, и я тосковала по городскому шуму, мне хотелось окунуться с головой в стремительный бег жизни, видеть новых людей, узнавать новые рецепты, а не отвечать на замечание «чудесная погода сегодня, как раз, чтобы дёргать репу». Но с мамой я не спорила, как не стала спорить, когда она засобиралась в город, чтобы купить ещё сахара – уже созрел шиповник, и мы собирались варить целебное варенье, которое знающие хозяйки раскупали влёт и не торговались о цене.
Проводив маму, я взяла корзину, в которую вполне могла спрятаться сама, и отправилась в лес, собирать шиповенные ягоды.
Я вернулась домой, когда солнце почти скрылось за макушками деревьев. Поставила полную корзину у порога и сразу умылась, а потом, решив не утруждать себя приготовлением ужина, достала коробку с дынными цукатами. Грызя сладости, я сидела в плетёном кресле-качалке, давая отдых ногам и спине. Часок погоняю лодыря, а потом начну перебирать ягоды. Матушка приедет завтра или послезавтра, и у меня всё должно быть готово.
Птица стукнулась в стекло крохотного окошка, и я вздрогнула от неожиданности. Но птаха уже мелькнула белым комочком, вспорхнув с подоконника. Я встала, потягиваясь, и в этот момент дверь распахнулась.
Крючок выскочил из паза и улетел к печке. Дверь ударилась о стену, повернувшись на петлях, и в дом ворвался высокий мужчина, держа на руках женщину. Он не заметил и опрокинул корзину с шиповником, и красные блестящие бочоночки ягод рассыпались по полу.
– Помогите… она ранена… – хрипло выдохнул мужчина и прислонился плечом к косяку, тяжело дыша и тревожно вглядываясь в лицо женщине.
Впрочем, сначала они оба показались мне лесными чудовищами из сказок, какие любили рассказывать в Брохле – оба были перепачканы болотной грязью до ушей и… заляпаны кровью.
Кровь падала на выскобленный добела пол крупными каплями, и именно это привело меня в чувство.
– Кладите ее поскорее, – я указала на кровать в углу, и мужчина прошёл к ней, оставляя грязные следы и нещадно давя ягоды, которые я собирала с таким усердием.
Мужчина уложил женщину осторожно, но она всё равно застонала, не открывая глаз. Он погладил её по щеке и взглянул на меня.
Ой, да можно ли было назвать его мужчиной?! Только тут я поняла, как ошиблась – меня обманули низкий голос и высокий рост. Нет, передо мной был вовсе не мужчина – парень, даже мальчишка, только-только перешагнувший порог совершеннолетия. Слой грязи покрывал по юношески-округлые щёки, на которых едва обозначился пушок, но выражение глаз было совсем не детским.
Я посмотрела в них – и на меня плеснулись отчаянье, злость, надежда, гнев и плохо сдерживаемая ярость. Столько чувств не может отражаться в детских глазах…
А глаза у него были синие – как небо в ясный полдень. Даже ещё ярче, ещё пронзительнее. Синие глаза, чёрные ресницы, чёрные брови вразлет… Никогда раньше я не видела таких красивых глаз, и теперь помимо воли засмотрелась, позабыв о страдающей женщине. Это было непростительно с моей стороны, но за год житья в Брохле я встречала мало красивых людей. И ни одного – синеглазого.
Прошла секунда, и вторая, а я стояла столбом, утонув в синих глазах. Парень начал терять терпение, нахмурился и вдруг крикнул мне в лицо:
– Ты что застыла, деревенщина? Не видишь, что ей нужна помощь? Сейчас же беги за лекарем!
Я отшатнулась, словно он ударил меня. А он и в самом деле сжимал кулаки, будто собираясь ударить. Он был выше меня на две головы, не слишком крепкий, но широк в плечах. И злился, очень злился!
– За лекарем! Немедленно! – повторил он, а потом очень невежливо развернул меня за плечо и подтолкнул к двери.
– А ну, руки убери! – сказала я зло, и восхищение синими глазами схлынуло так же стремительно, как накатило. – Я сама – лекарь. Что случилось с твоей женщиной?
– Ты – лекарь? – переспросил он с оскорбительным недоверием, но толкать меня перестал и объяснил, чуть сбавив тон: – В неё попала стрела. Я вытащил наконечник, но кровь не останавливается.
– Тогда тем более смешно бежать куда-то, – сказала я сердито и засучила рукава. – До ближайшей деревни пять миль. Пока сбегаю и кого-нибудь приведу, она истечёт кровью. Отойди, ты мешаешь.
Он заскрипел зубами, но сдержался, хотя на языке у него, скорее всего, вертелось с десяток ответных оскорблений.
– А как тебя зовут? – напомнил он.
– А зачем тебе? – фыркнула я. – Моё имя слишком незначительно, чтобы знать его сыну королевского лесничего.
Он хотел что-то сказать, но передумал и пробормотал:
– И в самом деле, незачем.
– Как получилось, что в девушку попала стрела? – спросила я. – Это разбойники?
Что-то я не слышала про разбойников в окрестностях Брохля, но всякое бывает. На душе заскребло, когда я вспомнила о маме – она всегда ездила по лесной дороге в одиночку…
– Нет, не разбойники, – как-то слишком быстро ответил Иоганнес. – Это… это был несчастный случай.
– Ты попал в неё стрелой? – сказала я укоризненно. – Малыш, да кто же тебе арбалет доверил?
– Помолчи! – огрызнулся он.
То, что юнец не стал оправдываться, еще больше уверило меня, что именно его неловкость и была причиной ранения. Бестолковый, грубый, напыщенный молокосос. И зачем таких несёт в лес? Сидел бы у себя дома, под крылышком у заботливой мамочки и строгого папочки.
Я разбила в миску несколько яиц, взболтала, сдобрила топленым маслом и отправила готовиться, а потом перебрала горстку крупы, промыла её, ссыпала в кастрюльку, сдобрила душистыми листьями и корешками из маминых запасов и бросила туда же последний кусочек вяленого мяса. Питательный бульон – вот что нужно тому, кто потерял много крови.
– Эй, головешка! – позвал меня пленник.
Очаровательное прозвище – как раз ударил по больному месту. Я постаралась не показать, как меня обидело подобное сравнение, и не ответила, продолжая колдовать у печи, мурлыча под нос песенку.
– Ладно, не злись, – примирительно сказал Иоганнес. – Мне по нужде надо. Выпусти, будь добра.
– Рядом с тобой ведро, – ответила я, проверяя, не началась ли лихорадка у девушки.
– Ведро? – переспросил юнец после некоторого молчания. – Ты издеваешься, ведьма?
– Прости, у меня здесь не предусмотрено бархатного стульчика с дырочкой, – ответила я, всё ещё злясь за «головешку».
– Просто выпусти меня! – завопил он, снова вцепившись в решетку.
– Выпустить? – сердито переспросила я. – Такого дикаря? Всё, не мешай мне. Я ухаживаю за раненой и готовлю ужин. Скоро приедет моя мама.
Некоторое время он ругался вполголоса, но прошло не больше получаса, как мой пленник сменил гнев на просьбы.
– Хотя бы выйди, – попросил Иоганнес смущенно.
– Пойду принесу воды
Я и в самом деле пошла за водой. Выпускать буйного юнца я не собиралась, но и слушать его журчание никакого желания не было.
Пока из родника набиралась вода, я смотрела на дорогу. Вот сейчас из-за поворота покажется повозка, приедет мама, и всё сразу станет проще.
Но ведро наполнилось, вода потекла через край, а я не увидела повозки и не услышала топота лошадиных копыт и скрипа колес.
Пришлось возвращаться, и первым делом я проверила раненую девушку. Она спала, и лицо её уже не было таким восковым. Не было и румянца, но я понадеялась, что смерть отступила от этого юного существа.
– Как она? – тут же спросил Иоганнес.
– Гораздо лучше, – успокоила я его. – Кровь остановилась. А теперь нам надо поесть.
Я положила по порции яичной кашки себе и парню, поставила его чашку на пол перед решёткой, а сама села за стол, чтобы видеть и Гензеля, и Гретель.
– Ничего, вкусно, – одобрил пленник, попробовав мою стряпню.
– Просто восторг, что тебе понравилось! – съязвила я.
– Раз не хочешь называть имя, – продолжал он невозмутимо, уписывая нехитрое кушанье за обе щеки, – тогда скажи, почему живёшь в лесу. Ты прячешься от кого-то?
– Ни от кого не прячусь, – возмутилась я. – Просто мы с мамой делаем сладости, а здесь можно вырастить и мяту, и шалфей, и разные ягоды есть.
– А, ну да, – протянул он с оскорбительным недоверием.
Теперь он сидел на полу, вытянув ноги, и лениво на меня поглядывал.
На что это он намекает? Что мы с мамой - преступницы?
Ерунда какая!
Но мы так часто переезжали из города в город… Иногда даже бросали вещи, уезжая ночью и налегке…
Я со стуком положила ложку. Чего доброго, этот нахал заставит меня поверить, что я – самая настоящая преступница.
– Ты, вроде как, разозлилась? – спросил он, выставляя вон пустую чашку из клетки.
– С чего бы? – насмешливо удивилась я. – Разве на детей обижаются? Пусть болтают себе милые глупости.
– Тебе уже говорилось, что я – не ребенок!
– Ты, вроде как, разозлился?
– Деревенщина, – сказал он сквозь зубы и закрыл глаза, прислонившись затылком к стене.
Я решила не отвечать ему. Много чести ему отвечать.
Мне повезло и на этот раз. Недаром мама говорила, что при рождении я получила благословение феи.
Что было бы, выйди я из дома на пару минут позже?!. Меня поймали бы, как куропатку, скрутили лапки и пёрышки ощипали. Хорошо, если мимоходом бы голову не отвернули.
Вопли и неистовство милашки Иоганнеса меня ничуть не удивили. Мне уже приходилось сталкиваться с подобным «аристократизмом», когда мы с мамой жили в больших городах и подрабатывали в кондитерских лавках. Удивительно, какими невоспитанными бывают люди, которые ни в чём не нуждаются. Будто с богатством и знатным положением им в довесок даётся право считать себя хозяевами мира.
Значит, парень не соврал. Он и в самом деле был кем-то из знатных. Может, даже и сыном королевского лесничего, судя по тому, как он вёл себя все эти дни и как сейчас требовал, чтобы меня немедленно отыскали.
Зачем меня искать? Решил поблагодарить?
Я тихонько фыркнула, сидя в ивовых кустах. Ну, пусть поищут.
Но мужчины не торопились выполнять приказ спесивого юнца.
– Лучше позаботиться о госпоже, – резонно заметил лесник. – Её надо доставить к лекарю. Мы сделаем носилки…
Иоганнес сразу забыл о моих поисках, а я, воспользовавшись тем, что мужчины принялись рубить молодые берёзки и лапник, чтобы сделать носилки, потихоньку прошла дном оврага, вышла на дорогу и побежала в Брохль. Если мама встретится мне на пути, мы переждем, пока знатные гости уедут, а потом вернемся домой. Ну а если мама в Брохле – значит, поедем домой другой дорогой. Или вообще не поедем.
Нет, я не совершила ничего плохого, и случись всё повторить, снова заперла бы настырного поганца в чулане, но… Если кто-то из сильных мира сего держит на тебя зуб, лучше сбежать потихоньку. Так всегда говорила моя мама, и я считала, что совершенно правильно говорила.
В избушке не оставалось ничего ценного, кроме верхней одежды, и я бодро месила грязь на лесной дороге, со злорадством представляя, как малютка Иоганнес будет шарить в мокрых кустах, надеясь, что я прячусь где-то поблизости.
Если совсем мечтать, то почему бы нам с мамой не вернуться в Диммербрю? Или в какой-нибудь другой город? Зачем тратить время в такой глуши? Тут даже корицы не найдешь, а я как раз придумала отменный рецептик печенья с коричной глазурью…
Ах, мои мечты…
Я добралась в Брохль только для того, чтобы успеть на похороны моей бедной мамы. По возвращении из города ей стало плохо, и пока звали лекаря, всё было кончено.
Потерять близкого человека – это тяжело. Потерять единственного родного – втройне тяжелее. Первое время я думала, что никогда больше не засмеюсь и не стану улыбаться. На поминальной службе священник протянул мне облатку, пытаясь утешить добрыми словами о том, что на всё воля небес, а староста проявил сочувствие и предложил установить на могиле каменную плиту, оплатив её общинными деньгами. Я не стала отказываться, и вскоре плита была готова. По моему желанию на ней были выбиты лишь годы жизни, имя и фамилия – Эльза Беккер. Настоящие имя и фамилия, потому что в наших путешествиях мама предпочитала называться госпожой Цауберин.
Эта потеря, как, впрочем, все смерти, была тем страшнее, что произошла неожиданно. Жена старосты любезно предложила мне пожить в их доме, пока я не решу, что делать дальше. Она считала, что юной девушке крайне неприлично жить одной и в лесу, попутно выспросила у меня рецепт пряников, а ещё намекнула, что её младший сын совсем не против жениться, а она, в свою очередь, рада взять бедную сиротку под крылышко.
Я согласилась, что жить в лесу одной невозможно, щедро поделилась с ней рецептом, но от младшего сына старостихи отказалась. Парень был весь в папочку – ел за семерых, весил за десятерых, читал по слогам и считал, что лучшее место в мире – это деревня Брохль, а обо всём за её пределами говорил: «Какая же там глушь».
– Благодарю, госпожа Краузе, – сказала я старостихе. – Но лучше я вернусь в Диммербрю. Там родственники, они обо мне позаботятся.
– Но твоя матушка говорила, что у вас нет родственников? – изумилась она.
Память у нее была отличная, но я так же отлично умела врать. Что и сделала, не моргнув глазом:
– Просто матушка с ними не ладила, а ко мне они всегда относились хорошо.
Она с сомнением покачала головой, но собрала мне сумку в дорогу, и староста сам отвез меня в Диммербрю, пожелав на прощанье удачи.
Я осталась в центре города с сумкой, набитой деревенскими пирожками, с пятью талерами, совершенно одна и… совершенно свободна.
Из Диммербрю я перебралась в Бреду, потом в Хелмонд, потом поработала в кондитерской гильдии в Синт-Уденроде, оттуда переехала в Маркен, а затем в Арнем, куда меня переманил господин Лампрехт, которого я впечатлила меренгами и марципановой начинкой.
В Брохль я больше не приезжала и думать забыла о грубияне Иоганнесе. Но миновало десять лет – и прошлое так властно напомнило о себе.
Теперь события давних лет припомнились мне с особенной ясностью – когда сейчас я сидела на скамейке возле дверей, загасив свечи.
Надо же… король.
А врал, что сын лесничего.
Но поверила бы я ему? Вряд ли. А может, у него были основания скрываться. Попал стрелой в сестру? Может, и тут соврал. Всем известно, что правящая фамилия долго решала, кому занять трон – до нас доходили слухи о покушениях на молодого короля, а потом – о казнях его родственников. Мерзкая семейка…
– Это мастер Римус из «Шоколадного льва», – представила принцесса нас своему брату, – это – мастер Лампрехт из «Пряничного домика», а это – барышня Цауберин, помощница. Очень рада, что вы взяли барышню с собой, мастер. Мы так мило побеседовали в прошлый раз, мне приятно видеть её снова. И ты тоже беседовал с ней, Иоганнес, когда… она рекламировала тебе свою кондитерскую лавку.
– Барышня Цауберин? – услышала я ледяной голос короля. – Что-то припоминаю. Да, это она. Чрезвычайно дерзкая девица.
Я осмелилась посмотреть на него и встретила холодный взгляд синих глаз. Притворяется, что не узнал меня. Лицемер.
– А почему её ведут за ручку? Как нашкодившего ребёнка, – голос короля стал насмешливым. – Она в чём-то провинилась?
Придворные поддержали шутку короля льстивым подхихикиванием, а со стороны невест раздался звонкий, хрустальный смех. Я резко повернула голову и увидела Клерхен Диблюмен – белокурая красавица смеялась, показывая белые, как очищенный миндаль, зубки. Кровь бросилась мне в лицо, а мастер Лампрехт из пунцового стал белым, шаркнул ножкой, прокашлялся, и произнес совершенно чужим голосом:
– Барышня Цауберин придумала эти самые сладости, что вы сейчас будете пробовать, ваше величество… ваше высочество…
Я еле сдержалась, чтобы не поморщиться. Значит, решил свалить на меня вину в случае неудачи. Какой добрый хозяин!
– Ах, вот как! – восхитилась принцесса. – Что ж, тогда пробуем! – она откусила кусочек заварного пирожного и от удовольствия прикрыла глаза.
– Это любимые пирожные вашего высочества, – любезно представил сладость мастер Римус. – Орешек из нежного теста, наполненный чудесным ванильным кремом – для его приготовления я использовал самое лучшее молоко и ни капельки масла, поэтому он совсем не жирный, а имеет приятную шелковистую текстуру.
– Да! Так и тает на языке! – подтвердила принцесса. – Этот крем нравится мне больше, чем масляный! И запах ванили…
– Сладость крема уравновешивается небольшой горечью шоколада, – разъяснил мастер Римус, горделиво выпячивая грудь и чуть надувая щеки, ободренный похвалой.
– И рассчитали всё идеально, – восхитилась её высочество. – Иоганнес, попробуй.
Король без особой охоты попробовал пирожное и отложил на тарелку, кивнув.
– Очень вкусно, – подтвердил он безо всякого выражения.
– Теперь попробуем сладости от «Пряничного домика», – принцесса взяла «лодочку» двумя пальцами и отправила в рот.
Король тоже взял пирожное и откусил. Я следила за ними, забыв дышать. Понравится или нет? Понравится или нет?..
Принцесса Маргрет всплеснула руками и восторженно посмотрела на брата, который откусил ещё, и ещё, доедая пирожное. Он опустил ресницы, и я могла лишь догадываться, о чём он думал, и понравилось ли ему…
Но ведь доел!..
В волнении я сцепила руки под фартуком. Если им понравится…
– Боже, что это за чудо?! – спросила принцесса, съев одно миндальное пирожное и потянувшись за другим. – Как это называется?
– Это поцелуи, радость моя, – сказал вдруг король и посмотрел на меня.
Нет, это неприлично – когда у мужчины такие синие глаза…
В них можно утонуть, как в проруби…
Я совсем некстати вспомнила, как матушка называла слишком красивых и гордых мужчин «цветами в проруби». «Такие красивые, – говорила она, – а попробуй сорви – утонешь, и башмачков не найдут. Держись подальше от красивых мужчин, Мейери. Нам ни к чему цветы в проруби, достанет и полевых».
Но почему он назвал мои пирожные поцелуями?..
«Твои поцелуи сладкие, как цукаты из дыни».
Король сказал именно это, когда похитил меня. Поцелуи… сладкие…
Пол поплыл под моими ногами, и я глубоко вздохнула, призывая себя не терять головы.
– Поцелуи? – переспросила принцесса изумлённо. – Что это значит, Гензель?
– Пирожные называются «Поцелуи», – спокойно объяснил король, переводя взгляд на сестру, и только тогда я смогла выдохнуть.
– «Поцелуи»… Как мне нравится! – принцесса Маргрет съела ещё «лодочку». – М-м-м… Это печенье идеально подходит для свадьбы! Попробовав их, так и мечтаешь о сказочной любви!..
– В нашем городе верят, – смело заговорила я, – что если на свадьбе подают сладости, сделанные в нашей лавке, то жизнь молодожёнов будет такой же приятной и сладкой, как наши пирожные и конфеты.
Мастер Лампрехт только крякнул, а мастер Римус оглянулся на меня, стиснув зубы.
– Охотно верю, – засмеялась принцесса. – Итак, пробуйте, дорогие мои! – она жестом предложила невестам насладиться заварными и миндальными пирожными. – Пробуйте, и будем решать!
Красавицы смущенно и весело разбирали сладости, впивались в них жемчужными зубками, негромко, но оживленно обсуждали пирожные, сравнивали вкусы…
Что же понравится больше?..
– Ну что ж, – принцесса вытерла кончики пальцев салфеткой, и благосклонно оглядела невест. – Теперь будем выбирать. Может, устроим голосование? Или предоставим решить жениху? Иоганнес, что думаешь?
Откуда черпается вдохновение?
Художник смотрит на прекрасную натурщицу и пишет портрет, который будет находиться в королевской галерее вечные века. Музыкант слушает пение птиц и создаёт удивительную мелодию, которую будут напевать и сто лет, и двести.
Шедевры кулинара проживут недолго, и оценит их лишь тот, кто попробует блюдо. Но вдохновение требуется кулинару не меньше, чем художнику, скульптору или композитору.
Когда я только приехала в Арнем, то мне посчастливилось найти нечто, дарившее мне вдохновение. Это нечто ждало меня в городской общественной библиотеке, спрятавшись в углу на самой верхней полке. Старинный фолиант в истёртом переплёте из свиной кожи – «Книга о кухне».[1]
Настоящим откровением для меня стал третий раздел, посвященный выпечке. Это была не просто кулинарная книга, это был сборник колдовских заклинаний, пособие по алхимии и создание эликсира жизни на более чем ста страницах. А особую ценность имели записки на полях, сделанные неизвестным поваром, который пользовался этой книгой много, много лет назад. Здесь были рецепты приготовления, описание меню королевских приёмов, забавные фразочки о том, почему нельзя подогревать крем сабайон на открытом огне – только на водяной бане «ибо их величествам вряд ли понравится испробовать на вкус нечто, подобное пригоревшей подошве». Я упивалась этой книгой. Что-то запоминала, какие-то рецепты переписывала, что-то дорабатывала методом проб и ошибок.
После того, как были приготовлены кексы с изюмом, я с чистой совестью заперла лавку и отправилась в библиотеку.
Мастер Лампрехт отбыл домой и, зевая, обещал не спать всю ночь, придумывая новые сладости для королевского стола.
Синие декабрьские сумерки как нельзя лучше настраивали на задумчивый лад. Фонарщики уже готовились зажечь фонари, а я шагала по улице, сунув руки в рукава полушубка.
Сладости, подобные любви…
А какая она – любовь?
Барышня Клерхен убеждена, что любовь белого цвета. Непременно белого. Мне вспомнилась белая птичка, севшая мне на плечо в день приезда короля. Странная птица… Похожа на воробья, пожалуй. Только разве бывают белые воробьи?
Старенький хранитель библиотеки придирчиво рассмотрел меня, подсвечивая фонарём, принял плату и выписал пропуск.
– Ваше время – два часа, барышня Цауберин, – сказал он строго. – Потом вам придется покинуть библиотеку, мы закрываемся.
– Конечно, господин Шнитке, – заверила я его, но как только старик отвернулся, насадила пропуск на железный гвоздь вбитый в столешницу.
Я уже не раз поступала так – и всегда очень удачно. Память у старика была не очень. Он сразу же забывал, кого пропустил в библиотеку, а кого выпустил. Просто проверял пропуски и записи в своей книге, убеждался, что посетительница ушла, а я получала возможность сидеть в библиотеке до утра.
Прихватив свечу из свечного ящика, я отправилась прямиком в главный зал, где хранилось моё сокровище.
Библиотека была огромной, но даже несколько рядов полок не могли вместить все книги. Поэтому вдоль стен были установлены дополнительные стеллажи, и под самым потолком проходили балкончики, забраться на которые можно было лишь по приставной лестнице.
Я подтащила лестницу к самому углу зала, забралась на балкон, придерживая юбку и стараясь не смотреть вниз (потому что голова от высоты кружилась), зажгла свечу и достала «Книгу о кухне».
Свеча сгорела больше чем наполовину, когда я перевернула следующую страницу и потянулась, разминая затёкшие от долгого стояния мышцы. В библиотеке было едва натоплено, но я опустила с макушки тёплый пуховой платок, чтобы удобнее было читать. Потерев озябшие уши ладонями, я приготовилась изучать рецепт о печенье, сделанном из замороженного теста на пивном сусле, когда чьё-то горячее дыхание опалило мою щёку, и приглушённый мужской голос произнёс:
– С каких это пор кондитерши стали понимать латынь?
Я взвизгнула от неожиданности, уронила книгу и толкнула локтем подсвечник, оборачиваясь.
Свеча упала и погасла, но даже в свете напольного светильника у входа я разглядела, кто стоял рядом со мной на балкончике – его величество король Иоганнес, собственной персоной.
Моим первым порывом было бежать, и я попыталась это сделать, бросившись к лестнице, но король оказался проворнее меня – он пинком отшвырнул лестницу, и она свалилась на пол, отрезав мне путь к отступлению.
Я замерла, вцепившись в перила и с ужасом глядя вниз.
- Вы… вы что же это наделали? – спросила я дрожащим голосом. – Вы нас здесь заперли! Господин Шнитке глуховат – мы его не дозовемся!
– Какая трагедия! – объявил король, ничуть не испугавшись.
– Вас это забавляет? – пробормотала я, отступая к полкам.
– Конечно, – подтвердил он, опираясь на перила и глядя на меня насмешливо. – Когда ещё выдастся случай поговорить с тобой наедине. Без твоего жениха-пекаря.
– Мельника, – машинально поправила я его и облизнула пересохшие губы.
Король опять был одет, как простолюдин, и медленно стянул с головы шапку, встряхнув волосами.
– Мельник, пекарь – какая разница, – сказал он и поморщился. – Значит, сбежала от меня и пряталась здесь, в Арнеме