Акт I
Ключ не входил.
Совсем.
Он упирался в личинку замка почтового ящика на первом этаже ее… Нет, уже не ее дома — упрямым тупым кончиком, будто говоря: «Ты ошиблась квартирой, подъездом, жизнью». Из груди вырвался короткий, влажный звук, не то вздох, не то всхлип. Она оглянулась, будто поймав себя на слабости. В подъезде никого не было, пахло дихлофосом и сыростью.
Она вытащила ключ, рассмотрела его. Обычный, потертый, на кольце с пластмассовой биркой домофона. Она прожила в квартире №314 сорок три года. Привезла сюда еще молодого мужа.
А потом вынесла из нее его, уже седого и легкого, после второго инфаркта. Вырастила дочь, которая укатила в Германию и теперь звонила раз в месяц, спрашивая про давление.
Встречала здесь внука Степку, когда его на лето привозили.
А теперь уезжала. Сама. В новостройку на окраине, к почти взрослому Степке, который сказал: «Баб, ты же одна. Я за тобой присмотрю. А эту рухлядь продадим, вложим в мою ипотеку. Будешь жить со мной в новом».
Он говорил так убедительно, складно, с цифрами. Она не очень понимала про проценты и сроки, но верила его загоревшемуся взгляду. Он был плоть от плоти ее дочери. Плоть от плоти ее самой — такой же целеустремленный, знающий, как надо.
Переезд прошёл суетно, с чужими мужиками в робах, которые безразлично запаковывали ее жизнь в коробки. Она взяла только самое необходимое. Мебель Степан сказал оставить — «новые хозяева, может, купят, а так вывезти — одни расходы».
Новые хозяева. Почему так горько от этих слов?
Квартиру продали быстро, через агентство. Молодой риэлтор в наглаженной рубашке нашел покупателей «за неделю». «Вам повезло, Галина Семёновна, без торга. По ипотеке. Сделаем все быстро».
И сделали. Деньги ушли на счет Степана, он объяснил, что так «лучше для налогов». Она кивала. Он же родной. Ей было странно, но Степан обнял ее за плечи в новой, пахнущей пластиком квартире и сказал: «Вот, баб, теперь будем вместе. Осваивайся». А сам ушел по делам. Она осталась одна среди белых стен, глядя в огромное окно на недостроенные коробки соседних домов.
И сегодня утром, пока Степан спал, она вдруг вспомнила. Вспомнила, что не проверила почтовый ящик. Там могли быть квитанции, может, письмо от сестры из Казахстана, с которой переписывались раз в пять лет, но которую она почему-то сейчас вспомнила.
Она села в рейсовый автобус и поехала. По знакомым улицам, мимо школы, где проработала тридцать лет учительницей начальных классов, мимо сквера с покосившейся лавочкой, мимо всего своего прошлого.
И вот ключ не подошел.
Она потрогала замок.
Новый. Совсем не ее старый. Галина Семёновна медленно поднялась на третий этаж. Ее ноги, знакомые с каждой ступенькой, сегодня были тяжелыми. Проклятый варикоз.
На площадке пахло по-другому — не ее котлетами, а какой-то ванилью. Она достала второй ключ — от входной двери. Вставила. Повернула. Щелчок.
Краска, лак, новый линолеум. И еще — молоко, детские подгузники.
В прихожей стояли не ее тапочки, а яркие кроксы и маленькие сандалики. Она сделала шаг внутрь, и пол скрипнул под ней иначе. Голос из гостиной, женский, настороженный: «Кто там?»
Галина Семёновна застыла, прижав сумку к животу. Из гостиной вышла молодая женщина, лет тридцати, в домашних легинсах и растянутой футболке, с младенцем на руках. За ней выглянул мужчина, коренастый, в очках.
— Какого чёрта? — вскрикнул он недружелюбно.
— Я… — голос Галины Семёновны сорвался в шепот. — Я продала эту квартиру вчера.
Женщина и мужчина переглянулись.
— Вы ошиблись, — сказала женщина. — Мы купили эту квартиру. Полгода назад.
— Не может быть, — простонала старуха. — Я… я еще вчера…
Она прошмыгнула мимо них в гостиную. Обои на стенах были свежие, светло-серые, в мелкую полоску. Не ее розоватые, с едва заметным цветочным узором. Мебели ее не было. Стоял новый угловой диван, телевизор во всю стену, книжные полки с аккуратными рядами корешков. На полу — детский коврик с буквами. Ее мир растворился, как будто его и не было.
— Послушайте! Уходите! — мужчина, Максим, взял ее за локоть, мягко, но твердо. — Вы нездоровы? Вам помочь добраться до дома?
— Домой? — Галина Семёновна вырвала руку. Ее глаза метнулись к окну — там был ее старый тополь, его макушку теперь было видно по-новому, с другого ракурса. — Это мой дом!
Она вдруг выбежала на площадку, судорожно роясь в сумке. Нашла телефон, старую «раскладушку». Дрожащими пальцами набрала номер. «Абонент временно недоступен», — певуче сообщил автоответчик. Она набрала снова. И снова. Потом позвонила в агентство «Уютный дом». Номер не существовал.
Стало сковывать живот, сжимало горло ледяным кольцом. Она не сразу осознала полностью. Чужие лица.
Что она наделала? Кто виноват? Не она! Не риэлтор! Не внук, конечно! Но кто?
Мошенники!
В глазах потемнело. Она схватилась за перила. Из квартиры вышла женщина, уже без ребенка, с лицом, на котором злость сменилась растерянностью и легким испугом.
— Бабушка, давайте я вызову вам скорую. Или… полицию?
Галина Семёновна посмотрела на нее. И в этом взгляде уже не было беспомощности. Там кристаллизовалась ярость. Глубокая, старческая, всесокрушающая ярость обиженного на весь мир человека.
— Вызывай, — прошипела она. — Вызывай. Меня обокрали. А вы… вы сидите в моем доме.
Она развернулась и пошла вниз, держась за стену. Каждая ступенька отдавалась в поясницу глухим ударом:
Об
ма
ну
ли.
Об
ма
ну
ли!
Акт II
Следователь Краснов ненавидел ноябрь. Ненавидел эту хмарь, эту слякоть, которая уже хочет стать снегом, но не решается, эти голые, тоскливые деревья за окном его кабинета. Ненавидел дела, которые начинались со слов «меня обманули». Особенно ЭТИ дела.
Это всё стало как предсказуемая, заезженная пластинка: доверчивость, алчные родственники, ловкие мошенники, или ушлые старухи, потеря всего. И почти никогда — справедливость. Деньги растворялись, «риэлторы» испарялись, а козлом отпущения оказывался новый собственник. Душа болела, а потом просто онемела.