Я всегда спешу.
То на подработку, то на пары, то домой — стирать и готовить. А вот сегодня спешка стоила мне будущего… или, как минимум, нервной системы.
— Чёрт! — сумка с учебниками соскользнула с плеча, я нагнулась, пытаясь ухватить вывалившиеся тетради, и в этот момент услышала звук, от которого кровь застыла в жилах.
Глухой удар.
Я резко обернулась — и сердце ушло в пятки.
Передо мной, как в замедленной съёмке, сияли фары автомобиля. Не какой-нибудь «Жигули» или даже «Тойоты»… Нет. На асфальте стоял чёрный Bentley, блестящий, как зеркало.
А на его капоте — вмятина. От моей нелепой сумки.
— Нет-нет-нет… только не это… — губы сами прошептали, а ноги словно приросли к земле.
Дверь машины открылась.
И из салона вышел мужчина. Высокий, идеально сложенный, в строгом тёмном костюме. Его шаги были тяжёлыми и размеренными, как будто он выходил не к случайной девчонке, а на сцену.
Я сразу заметила: глаза.
Холодные, серые, как лёд. В них не было ни удивления, ни раздражения. Лишь отчуждённая циничная усталость.
— Ты, — его голос был низким, почти хриплым. — Знаешь, сколько стоит эта машина?
Я сглотнула. Горло пересохло, ладони вспотели.
— Я… простите, я не хотела… У меня… сумка… — слова путались, как в кошмарном сне.
Он медленно скользнул взглядом по мне сверху вниз: старая куртка, дешёвые кеды, растянутая сумка.
В его глазах я была ничем. Пылинкой. Ошибкой.
— Тебе даже на колёсные диски не хватит, — спокойно произнёс он, и от этой спокойной уверенности мне стало хуже, чем если бы он закричал.
— Я… я могу всё исправить, — голос дрогнул. — У меня есть подработка, я верну деньги…
Он усмехнулся. Холодно.
— Вернёшь? Сколько ты зарабатываешь?
Я замялась.
Что ему сказать? Что моих чаевых из маленькой кофейни хватает только на аренду и лапшу быстрого приготовления?
— Вот именно, — он сделал шаг ближе. Теперь я чувствовала его аромат — дорогой парфюм, густой, тяжёлый, такой же, как и он сам.
— Твои извинения стоят ноль.
Я вскинула подбородок, пытаясь спрятать дрожь.
— Но я… я могу работать! Я честно отдам долг!
На его губах появилась хищная улыбка.
— Работаешь? Что ж… Может, ты и права. У меня как раз вакансия.
Я нахмурилась.
— Какая?
— Ассистентка, — произнёс он так спокойно, будто это уже решено. — Твоя ошибка станет твоим контрактом.
Эту ночь я не спала.
Каждый раз, как закрывала глаза, видела вмятину на блестящем капоте и его холодные серые глаза. В голове крутилась одна и та же мысль: сколько это стоит? И вторая, хуже: как я это заплачу?
В семь двенадцать телефон взорвался вибрацией.
— Алина? — незнакомый мужской голос без интонаций. — Подойдёте к «Severin Tower» к десяти ноль-ноль. Пропуск на ресепшене. Паспорт возьмите.
Гудки. Ни «доброе утро», ни «пожалуйста». Я ещё минуту сидела на краю кровати, прислушиваясь к тишине общаги. Потом вскочила, умылась ледяной водой и вытащила из шкафа свою единственную белую рубашку — почти не мнутую, почти деловую, почти подходящую в мир, где люди ездят на Bentley.
«Severin Tower» оказался стеклянной глыбой, упирающейся в облака. Внутри пахло кофе, дорогими духами и чем-то ещё — тем, что всегда пахнет в местах, где решают судьбы других людей.
— Фамилия? — ресепшионистка улыбнулась отработанной улыбкой.
— Ковальская. Алина.
Она взглянула в монитор и протянула пластиковый временный пропуск.
— Тридцатый этаж. Вас проводят.
Меня действительно проводили — молодой охранник с идеальной осанкой молча сопроводил до лифта. На тридцатом было тихо. Глухая тишина, полированная, как столешница из чёрного стекла, за которой сидела секретарь.
— Господин Северин ожидает, — сказала она и, не поднимая глаз, указала на дверь в конце коридора.
Северин. Значит, у льда есть имя.
Я постучала. Внутри — два удара сердца — и его голос:
— Войдите.
Кабинет был огромным. Одна стена — сплошное окно на город. Другая — книги, тёмное дерево, чёрно-белые фотографии небоскрёбов. И он — у стола, в безупречном костюме, с тем же взглядом, от которого хочется спрятаться и… почему-то выпрямить спину.
— Садитесь, — кивок на кресло напротив.
Я села. Ладони моментально вспотели. На столе лежала папка. Белая, холодная, как всё здесь.
Северин открыл её и повернул ко мне. Сверху — бланк официального дилера. Ниже — список: «капот — замена», «левая фара — замена», «парктроники — калибровка», «лакокрасочное покрытие — восстановление», «деталь—деталь—деталь»… Итоговая строка жирным: 1 480 300 ₽.
В горле застрял воздух.
— Это… — я сглотнула. — Это вся… вся сумма?
— Со скидкой, — спокойно ответил он. — У меня корпоративная.
Я даже коротко рассмеялась — нервно, глухо. Скидка на то, что разрушает твою жизнь. Забавно.
— Я… — я собрала остатки смелости. — Я не могу заплатить столько. Никогда. То есть… может быть, за лет десять.
Северин откинулся на спинку кресла, переплёл пальцы.
— Сколько вы зарабатываете, Алина?
— Двадцать две с чаевыми… в хорошие дни. Иногда меньше. Я ещё подрабатываю на выходных.
— Двадцать две в месяц? — уточнил он.
Я кивнула.
— Значит, — он мельком посмотрел на калькулятор на экране, — если вы откажетесь от еды, жилья и учёбы, выплачивать будете примерно шесть лет. Без учёта процентов по исполнительному листу, если я подам заявление.
Меня затошнило. Я вцепилась в подол юбки, чтобы пальцы не дрожали.
— Пожалуйста. Я… у меня стипендия. Меня отчислят, если я не оплачу семестр. Я не прошу… Я готова работать. Любую работу. Только не загоняйте меня в долг, который я не выдержу.
Он смотрел, как хирург на карточку пациента: не на меня — на цифры.
— Я предложил работу вчера не из великодушия, — наконец произнёс Северин. — Я предложил решение. Вы — проблема, Алина Ковальская. И я привык проблемы превращать в актив.
Он сдвинул в мою сторону вторую папку.
— Договор. Срок — три месяца испытательный. Функции — ассистент руководителя. График — ненормированный. Доступность — двадцать четыре на семь. Зарплата — сорок пять тысяч на руки. Весь этот период сто процентов вашей зарплаты автоматически направляется на погашение ущерба. После испытательного — пересмотр, при условии, что вы мне будете полезны. Тогда я разрешу оставить часть денег себе, остальное — вычет до полного погашения.
Я моргнула. Голова шла кругом: сорок пять тысяч — и ни рубля себе? Три месяца без денег? Но если не соглашаюсь — суд, исполнительный, годы долга… и конец университета.
— А если я… если не справлюсь? — спросила я хрипло.
— Уволю, — просто сказал он. — И перейдём к варианту с судом.
Секунда. Другая. Внутри всё колесом. Я вспомнила маму, которая присылала мне мысленные объятия в редких звонках из маленького городка. Вспомнила соседку по комнате, которая делила со мной чай и мечты. Вспомнила упрямую девчонку в зеркале, которая всегда говорила себе: «Выживем».
— Условия ещё, — добавил Северин, будто читая, как я подсчитываю внутренние ресурсы. — Никаких публикаций, фото, сторис с рабочего места. Никаких романов внутри компании. NDA — подпишете. Телефон — корпоративный. Одежда — дресс-код. Записи лекций — будут в онлайне, я уточнил расписание. На очные занятия будете ходить, если я разрешу.
— Вы… вы уточнили моё расписание? — я вскинула взгляд.
— Я привык проверять данные, — его тон не менялся. — Меня интересуют люди, которых я нанимаю.
«Нанимаю». Слово больно щёлкнуло где-то под рёбрами: из «проблемы» в «актив». Хорошо бы — в человека, подумала я и тут же устыдилась этой глупой надежды.
Я пролистала договор — строчки плясали. Хотелось попросить время подумать, посоветоваться с кем-то взрослым, мудрым. Но взрослее этого кабинета вокруг меня сейчас ничего не было. А мудрость… иногда она выглядит как подпись в нужном месте.
— У меня будет перерыв… ну… иногда? Чтобы… — я беспомощно махнула рукой.
— Чтобы жить? — он едва заметно усмехнулся. — Будет. Если полезность будет выше, чем геморрой от вашего присутствия.
— Приятный стимул, — не удержалась я.
Наши взгляды на секунду сцепились: лёд и… не знаю, что во мне. Может, искра, которая всегда вспыхивает, когда меня прижимают к стене.
Переговорная ещё пахла перегретым кофе, когда дверь за партнёрами закрылась, будто отрезала кусок шумного мира. Я осталась на шаг позади, с телефоном в ладони и пульсом в горле.
Северин выключил экран, положил кликер на стол и даже не посмотрел на меня:
— Протокол встречи — к четырём. Кратко: договорённости, риски, дедлайны. Без лирики. Рассылку — мне, юридическому, финансовому и PR. Список я вам скину. И… — он бросил быстрый взгляд на мою блузку, аккуратно заправленную в новые брюки, — одежда — приемлемо. Дальше будет лучше.
— Протокол — к четырём, — повторила я, чтобы не забыть. — Список адресатов — жду.
— Уже у вас в почте, — сказал он, указывая на телефон. — Пойдём.
Мы вышли в коридор. В стекле отражались двое: большой, тёмный, спокойный — и маленькая, светлая и слишком внимательная к собственным шагам. На тридцатом этаже было тихо, почти стерильно. Ковролин глушил даже шёпот.
— Сначала HR, — коротко бросил он. — Документы, доступы, пропуск. Потом — ко мне. И не теряйте телефон. Здесь — ваша новая жизнь.
HR оказалась женщиной с мягким голосом и внимательными глазами. На бейджике — Инна Платонова, руководитель отдела кадров. Она не задавала лишних вопросов. Попросила паспорт, щёлкнула камерой — фотография на пропуске получилась такой, будто я вечно не выспавшаяся ассистентка (что, наверное, правда), и протянула стопку бумаг.
— Трудовой договор — уже у нас. Здесь — должностная инструкция, политика конфиденциальности, внутренний регламент. Подпишите. И вот — доступ к корпоративной почте, логин/пароль. Смените в течение часа.
Я брала листы, как будто на них была краска, и боялась испачкать всё вокруг. Подписала. Руке стало легче: когда бумаги превращаются в подписи, паника отступает — у неё нет сил спорить с печатями.
— Алина, — Инна улыбнулась, как улыбаются тем, кто только что прыгнул в воду, — если понадобится помощь — приходите. Наша дверь всегда открыта. И… ешьте. Здесь все забывают есть.
— Спасибо, — сказала я тихо.
— Ах да, — она достала из ящика аккуратный чёрный блокнот и тонкую ручку. — Это вам. У мистера Северина есть особая слабость к тем, кто ведёт записи. И вопрос: кого указывать контактным в экстренном случае?
Горло свело.
— Никого, — выдавила я. — Поставьте мой номер и… э… номер отдела кадров. Если можно.
Инна кивнула без лишней жалости, и за это я была ей благодарна.
У Северина уже ждали двое: мужчина лет пятидесяти, в стальном галстуке, и высокая девушка в бежевом костюме. Мужчина говорил резкими, экономными фразами.
— Аркадий Львович, — представил его Северин, входя. — Финансовый директор. Мария — PR. Это Алина, моя ассистентка на испытательном. Привыкните.
Они окинули меня профессиональными взглядами. Взгляд Аркадия — быстрым, холодным, как у рентгена: доход/расход, тянет/не тянет. Взгляд Марии — прицельно-доброжелательный, с намёком «разберёмся без лишних эмоций».
— Добро пожаловать, — сказала Мария, ровно улыбнувшись. — Главное правило: ничего нигде. Ни в соцсетях, ни в разговорах в кафе. Мы сами расскажем миру, что ему нужно знать.
— А второе — мы считаем, — добавил Аркадий. — Время — деньги. Ваше — тоже, если оно экономит наше.
— Довольно, — оборвал Северин. — Дела. Мария, релиз по «Зениту» готовим к пятнице, но текст согласовываем с юридическим. Аркадий, перестраиваем платёжную сетку, чтобы не высекло кассовый разрыв. Алина, сидите, записывайте.
Я села. Включила диктофон — на всякий случай — и параллельно записывала в блокнот: «Зенит — релиз пятница — согласование ЮР; платёжная сетка — перераспределение; письмо партнёрам — Северин правки; встречи: 14:30 инвестиционный комитет; 17:00 — зум с Лондоном».
Северин говорил так, будто складывал многомерный пазл в реальном времени. Его фразы были короткими, но каждое слово становилось командой. Он почти не повышал голос — и именно поэтому все слушались. Умение управлять тишиной — странная власть.
Через двадцать минут он встал.
— Разошлись. Алина — ко мне.
Они ушли. Я — за ним. В кабинете он не сел.
— Теперь ваша часть, — сказал он, облокачиваясь на край стола. — Задачи до конца дня:
Первое — протокол сегодняшней встречи. Полстраницы. Тезисно, без воды.
Второе — бронируете на восемь вечера стол в «Люмино». На четыре персоны. Пожелания — отдельная комната, тихо, без фотографов и посторонних. В случае отказа — «Скат» или «Марсель». Но сначала — «Люмино». И объяснять, кто звонит, не придётся, если вы сделаете это правильно.
Третье — отменяете мою поездку в Цюрих на пятницу, перенос на следующий вторник. Билеты, отель, трансфер. Перепроверить штрафы.
Четвёртое — из «Bentley сервис» пришлют смету. Сверите с той, что у дилера. Расхождения — ко мне.
— Принято, — я кивнула и вдруг добавила, сама удивившись смелости: — Протокол — полстраницы, но в конце позволите два предложения с рисками, которые прозвучали между строк?
Он приподнял бровь.
— Между какими?
— «Зенит» давят по срокам, но на третьем слайде в их презентации — макет без согласования госэкспертиз. Они это обошли. Если сегодня дать им публичный сигнал «всё идёт по плану», потом отыгрывать будет сложно.
Секунду он молчал. В его взгляде что-то словно жёг и морозил одновременно.
— Пишите, — сказал он наконец. — Но факты. Никаких «кажется». И ссылки на материалы, если будете ссылаться.
— Да.
— И ещё, — он выпрямился. — Вы будете ошибаться. Часто. Это нормально. Ненормально — повторять ошибки. Я говорю это один раз.
— Поняла.
— Хорошо. Работайте. На обед у вас тридцать минут. С двенадцати тридцати до часу. Если забудете — напоминаний не будет.
Я не усмехнулась только чудом.
Моя новая почта встретила меня строгим шрифтом входящих писем. Календари, приглашения, списки рассылок, «добро пожаловать, смените пароль», «ваш пропуск активирован». Я выставила двухфакторную, изменила пароль, и мир стал ещё чуть-чуть серьёзнее.
Секундная стрелка на моих часах отсчитала восемь вечера, когда я стояла у входа в «Северин Тауэр». Ноги дрожали — то ли от усталости после бесконечного дня, то ли от нервов перед ужином в «Люмино».
Рядом остановилась чёрная машина с тонированными стёклами. Водитель обошёл её, открыл заднюю дверь. Изнутри вышел он.
Северин выглядел так же безупречно, как утром: тёмный костюм, белоснежная рубашка, галстук идеально узлом. Но в его походке чувствовалось что-то иное — не офисная холодность, а внутренняя готовность к бою. Вечер явно был важен.
— Вовремя, — произнёс он, бросив на меня быстрый взгляд.
Я сглотнула. Моё простое чёрное платье, выданное на двадцать восьмом этаже, казалось слишком скромным рядом с его миром. Волосы собраны в низкий пучок, ни одного лишнего украшения. Я чувствовала себя тенью — именно так, как он и требовал.
— Добрый вечер, — сказала я тихо, садясь в машину следом.
Внутри пахло кожей и его парфюмом — густым, тёмным, дорогим. Секунда — и сердце уже билось слишком быстро.
«Люмино» встретил нас приглушённым светом и мягким гулом голосов. Нас сразу провели в отдельный кабинет, где на столе уже стояла вода, бокалы и идеально сложенные салфетки. Я украдкой отметила: всё так, как я прописала в чек-листе.
— Садитесь здесь, — кивнул Северин на место у стены. — Ближе к ноутбуку. Будете фиксировать договорённости.
Я кивнула и устроилась так, чтобы руки не дрожали, когда возьмусь за ручку.
Через пять минут вошли гости — двое мужчин и женщина. Они обменялись крепкими рукопожатиями с Северином, их лица были напряжены, но вежливы. Он представил меня лаконично:
— Моя ассистентка.
Без имени. Без лишних слов. И я поняла: в этом мире мне пока и правда не нужно имени. Лишь работа.
Разговор начался сразу: цифры, графики, сроки, проценты. Я писала быстро, не успевая думать о том, что половины слов не понимаю. Важно было не пропустить ни одной интонации, ни одного намёка.
Один из гостей, мужчина с мягкой улыбкой, несколько раз бросал на меня взгляды. Сначала любопытные, потом откровенно оценивающие. Я старалась не встречаться с ним глазами, но чувствовала, как неприятно скользит этот интерес.
Северин заметил. Я увидела, как его взгляд стал жёстче. И в следующий момент он резко изменил тему разговора, перевёл внимание гостей на цифры и документы, будто разрезал воздух пополам.
— У вас ошибка в пункте третьем, — произнёс он холодно, и все взгляды вернулись к столу.
Я невольно выдохнула.
Вечер тянулся долго. Вода в стакане остывала, рука немела от записей. Но Северин держал зал так, будто это не переговоры, а шахматная партия, где он всегда на три хода впереди.
Когда всё закончилось, гости ушли, пожав ему руки. Я собрала бумаги, сложила в аккуратную папку и поднялась.
— Вы неплохо справились, — сказал он, беря со стола бокал воды. — Для первого дня.
Я едва не улыбнулась, но сдержалась.
— Спасибо.
— Но вы должны понять: здесь каждый взгляд, каждое слово имеют цену. — Его голос стал ниже. — Сегодня вы впервые увидели, что иногда моя молчаливая пауза стоит дороже, чем твоя тысяча слов. Учитесь замечать это.
Я кивнула.
— Я постараюсь.
Он посмотрел пристально, словно проверяя, не просто ли это дежурная фраза. Потом на секунду склонил голову:
— Вы уже стараетесь. Это видно.
Я поймала себя на том, что впервые за весь день он сказал не только о работе, но и обо мне. И почему-то именно от этих слов сердце забилось быстрее, чем от суммы долга в полтора миллиона.
Когда мы вернулись к «Severin Tower», город уже сиял огнями. Водитель вышел, чтобы открыть дверь, но Северин остановил его жестом и обернулся ко мне:
— Завтра в семь сорок пять. Не опаздывайте.
Я кивнула.
— И ещё, Алина. — Он впервые произнёс моё имя. Медленно, как будто пробовал на вкус. — Ваша ошибка стоила дорого. Но, возможно, она не только разрушила. Возможно, дала шанс.
Я не знала, что ответить. Поэтому просто сказала:
— Доброй ночи.
И вышла в холодный воздух ночного города.
Этой ночью я снова не спала. Но теперь причина была другой.
Не вмятина на капоте.
Не сумма долга.
А взгляд, которым на секунду посмотрел на меня человек, привыкший смотреть сквозь всех.
Утро началось с цифр и кофе, но закончилось криком. Моим. Его. Точнее — его холодной яростью, которая страшнее любого крика.
Я пришла к служебному входу ровно в 7:40. Даже на пять минут раньше. Волосы собраны, блокнот в сумке, телефон заряжен. Я повторяла себе: «Не опаздывай, не ври, не исчезай». Правила. Просто правила.
Северин появился в 7:44. Шаги уверенные, взгляд собранный, костюм — идеальный. В руках папка.
— В машине обсудим, — коротко бросил он и первым сел на заднее сиденье.
Я устроилась рядом, стараясь не занимать лишнего пространства. Он протянул мне планшет.
— Сегодня площадка. Наш новый жилой комплекс. Встреча с подрядчиками, архитекторами и местной администрацией. Ваша задача — фиксировать договорённости, распределять материалы, напоминать мне о времени. Если кто-то что-то забывает — вы напоминаете. Если у вас чего-то нет — это недопустимо.
— Поняла, — кивнула я.
Я честно записала каждую деталь, проверила зарядку, блокнот, флешку с презентацией. Всё на месте. Почти всё.
На площадке было шумно: кран гудел, рабочие переговаривались, пыль щекотала горло. Мы поднялись в вагончик, где уже ждали человек десять. Мужчины в касках, женщина-архитектор с рулоном чертежей, двое в строгих костюмах — чиновники.
— Начнём, — произнёс Северин, и в комнате сразу стало тише.
Он говорил уверенно, но коротко, словно раздавал приказы. Я фиксировала каждое слово, каждую цифру. До тех пор, пока…
— Алина, раздайте всем копии презентации, — приказал он, не глядя.
Я замерла.
Презентации.
Флешка была у меня. Но копий… копий не было.
Я судорожно проверила папку, сумку, карманы. Пусто.
— Простите, я… — горло пересохло. — У меня только файл. Бумажных нет.
В комнате повисла тишина. Десять человек уставились на меня, как на девчонку, случайно вбежавшую в чужой спектакль.
Северин медленно поднял глаза.
— Бумажных нет? — повторил он так спокойно, что мне захотелось провалиться под землю.
— Я думала… я думала, что электронного файла достаточно, — пробормотала я. — Его можно открыть на экране…
— Думала, — он произнёс это слово так, будто оно было смертельным приговором. — Здесь — чиновники. Люди старой школы. Им нужны бумаги. Каждому. Это — уважение. Вы об этом думали?
Щёки вспыхнули. Хотелось исчезнуть.
— Простите, я исправлю… Я сейчас же…
— Уже поздно. — Его голос стал жёстким. — Запомните, Алина: у меня нет времени на ваши «думала». Есть задание — есть результат. Нет результата — вы подводите не только меня, вы подводите весь проект.
Один из чиновников кашлянул, пытаясь сгладить паузу. Северин мгновенно вернул разговор к делу, будто меня и не существовало.
Я сидела, сжимая блокнот так, что ногти врезались в обложку. В голове шумело: дура, дура, дура.
После встречи он не сказал ни слова. Машина каталась по утренним пробкам, а я чувствовала, как каждая минута тянется вечностью. Наконец, он повернулся ко мне.
— Хотите работать здесь? — спросил он тихо.
— Да, — выдавила я.
— Тогда запомните: ваша «простота» здесь не оправдание. Ваша бедность, ваша неопытность — не отговорка. Вы взялись отрабатывать долг — значит, играете по моим правилам. Я требую идеальности.
— Но я же не робот… — слова вырвались сами. Я прикусила губу. Поздно.
Он наклонился ближе. Его взгляд обжигал, холодный, как лёд.
— Вы правильно сказали. Вы не робот. Поэтому у вас есть выбор: либо учитесь, растёте и становитесь полезной, либо уходите. И тогда вас сожрут долги, суды и собственная беспомощность.
Я сжала кулаки. Хотелось закричать, что я старалась, что я не виновата, что никто не объяснил мне тонкостей! Но в его взгляде я увидела: оправдания здесь не работают.
— Я поняла, — сказала я хрипло. — Я больше не подведу.
Он откинулся на спинку сиденья.
— Посмотрим.
Вечером я сидела над распечатанными инструкциями. Тридцать копий. Для завтрашнего совещания. Бумага шуршала, принтер гудел, а я мысленно повторяла: никогда больше не «думать». Только знать. Только проверять.
И всё равно, в глубине души горела маленькая искра: я не сломаюсь. Пусть он проверяет меня льдом и холодом — но я выживу.
И, может быть, однажды докажу, что простая студентка может быть больше, чем ошибка на его дороге.
Я пришла на тридцатый этаж за пять минут до восьми и впервые обрадовалась пустому коридору: тишина давала шанс собрать себя заново. Вчерашний провал с копиями всё ещё пульсировал где-то под рёбрами, как синяк — не видно, но больно.
Сегодня я была вооружена до зубов: папки, флешки, распечатки по три экземпляра, степлер, скрепки, запасная ручка, пауэрбанк и маленький термос с чаем — чтобы не дрожали руки.
— Доброе, — секретарь подняла глаза, оценивающе глянула на мой перегруженный рюкзак и кивнула так, будто выдала мне немой плюсик.
Я разложила материалы на своём столе-«келье» возле кабинета Северина, включила ноутбук, открыла календарь. В девять — планёрка с финансами, в десять — созвон с юристами, в двенадцать — подрядчики по облицовке, в три — инвестком, в шесть — «окно на переработки». Я машинально поправила волосы, собрала их в пучок и выдохнула.
— Кофе, — прозвучал голос за спиной. Я вздрогнула — он стоял уже рядом, как-будто материализовался из воздуха. Костюм, часы, холодный взгляд — всё как всегда. Только под глазами — тонкая тёмная тень, которой вчера не было.
— Уже несу, — отозвалась я, и, к собственному удивлению, мой голос не дрогнул.
Он кивнул, прошёл к себе. Я включила кофемашину, поставила стакан, набрала в телефон чек-лист «на утро»: кофе; повестка; печать документов на 10:00; уточнить зал на 12:00; проверить презентацию на 15:00.
Пока капля за каплей наполняли стакан, я подумала, что это и есть новая жизнь: ты запоминаешь чужой ритм, чтобы не потерять свой.
День нёсся, как поезд. На планёрке у финансов всё сводилось к цифрам, которые я ещё училась «слышать». Юристы говорили плотными абзацами, иногда выдыхали сухое «не советуем», и я ставила пометки красной ручкой. Подрядчики по облицовке принесли пробники — бетон, камень, металл: я фотографировала, подписывала, раскладывала в папки, как будто собирала чужую головоломку.
Иногда взгляд сам искал его — среди людей, слов, телефонов. И каждый раз находил: он держал зал, как дирижёр оркестр, но делал это странно тихо. Чтобы услышать его «нет», не нужен был громкий тон — хватало паузы, от которой люди переставали моргать.
К обеду я поймала себя на том, что почти не думаю о вчерашнем «думала». Во мне поселился новый рефрен: «проверяй». Проверяй письма, номера, файлы, кабели, воду в графине, батарейку в кликере. Проверяй тишину между фразами.
После инвесткома мы оба выгорели, как лампочки. Он вышел из переговорной, не глядя, бросил:
— На вечер перенесите встречу с поставщиками стекла. И подготовьте короткую сводку по рискам — в два абзаца. Я — на час недоступен.
— Принято, — кивнула я.
Час прошёл — он не вернулся. Потом второй. Телефон молчал. В календаре — пусто, кроме «окна на переработки». В шесть мне следовало напомнить ему про один документ; я написала в мессенджере: «Документ по «Зениту» готов, отправляю на согласование?» Ответа — нет. Я подождала ещё десять минут, потом сделала то, что раньше бы не решилась: постучала и приоткрыла дверь.
Кабинет тонул в полумраке. Одна настольная лампа освещала край стола, остальное — город за стеклом, окутанный ранними огнями. На диване у окна — он. Без пиджака, с расстёгнутым верхним пуговицей, рукавами, закатанными до локтя. Голова запрокинута, глаза закрыты. Рядом — телефон, молчащий, как обещание.
На секунду я застыла на пороге, глупо, как воровка: мне показалось, будто я вошла в чужую комнату. Потом заметила: в правой руке у него — тонкая кожаная плетёная верёвочка, браслет. Не офисная штучка — что-то личное. Он сжимал её так, будто она удерживала его от падения. И ещё — на костяшках правой кисти тонкий светлый шрам, даже два. Руки у него всегда были безупречны: часы, манжеты, стальные запонки. А здесь — живое, уязвимое.
— Господин Северин? — прошептала я. — Вам… чай?
Он не открыл глаз. Только брови чуть-чуть дрогнули, и из груди вырвался звук — короткий, сдавленный, будто вздох на сломанном ребре.
— Не надо… — едва слышно.
Я подумала, что он проснулся. Но нет — веки оставались неподвижны. И вдруг — ещё один звук, почти детский, беззащитный:
— Не трогайте её.
Я замерла. Это было не ко мне. Это было откуда-то издалека — туда, где люди теряют голос и говорят только шепотом. У меня внутри всё сжалось: мир таких, как он, пахнет стеклом и хромом, но под этим всегда живёт что-то, что не лечит ни один бюджет.
Я подошла ближе. Осторожно опустила на спинку дивана плед — тонкий, серый, лежал на кресле у окна, будто просто ждал меня. Подхватила стакан с водой, поставила на столик рядом. Плечи у него чуть расслабились. Я стояла тихо, считала вдохи, и вдруг поняла: я не боюсь. Сейчас — нет. Потому что здесь — человек, не должность.
Через минуту он проснулся — резко, как будто взрыв внутри. Вскинул голову, открыв глаза, — и сразу поймал мой взгляд. В них мелькнуло что-то острое, почти злое, и тут же спряталось за сталью.
— Сколько времени? — выдохнул он, будто не задавал вопроса, а отдавал приказ.
— Восемнадцать пятьдесят три, — ответила я без паузы. — Вы… уснули.
Он сел, откинул плед в сторону, как лишнюю деталь интерьера. На секунду задержал взгляд на стакане с водой.
— Это — вы?
— Да. И плед.
— Зачем?
— Потому что вам холодно, — сказала я так же просто, как если бы сообщала про переписку юристов. — И… вы сказали «не трогайте её».
Он застыл. На лице не дрогнул ни один мускул, но воздух в кабинете стал тяжелее.
— Я разговариваю во сне, — произнёс он ровно. — Это не ваше дело.
— Поняла.
Мы молчали несколько секунд. Я уже взялась за ручку двери, когда услышала:
— Чай. Без сахара. Любой, кроме чёрного.
Я кивнула и вышла почти бегом. В кухонном уголке я нащупала на полке коробку с травяным сбором — ромашка и мята — и вдруг улыбнулась самой себе: он не пьёт чёрный чай вечером. В голове сразу появился пункт к внутреннему «досье»: «после шести — без кофеина». Я подождала, пока чай настоится, перелила в фарфоровую чашку, поставила на блюдце. Руки вели меня сами, будто я делала это сотни раз.