В гримерной было душно и темно. Вокруг творился творческий беспорядок: повсюду лежали разноцветные одеяния, все столы были завалены косметикой, а нос щекотала белая пудра, которая кружила в воздухе. Затхлый запах грязных и старых театральных костюмов не давал дышать, будто перекрывал приток свежего воздуха.
Девушка сидела за своим столиком и наносила тонны грима. Глаза ее оставались пусты. Она безразлично смотрела на свое неузнаваемое отражение в зеркале. Каждый божий день начинался с надевания на себя лицемерной маски счастья, чтобы спрятаться за ней в толпе. Она не замечала, что продолжала возить кистью на одном месте, пока шум за соседним столом не привлек ее внимание.
За ним сидел парень, новенький в их деле, и пытался навести порядок на столе, но после неудачной попытки лишь все усугубил, пролив тушь на театральные атрибуты, которые тщательно приводил в порядок перед выступлением. Он огорчено вздохнул. Девушка про себя улыбнулась его воодушевлению и в душе пожалела беднягу. Пройдет немного времени, и он, как и все другие до него, потеряет себя в своем образе, будет лишь отдаленной тенью себя настоящего. Его жизнь превратится в череду нескончаемых масок.
- Извини, - он прокашлялся. – А как тебя зовут?
Данный вопрос поверг ее в ступор. Она силилась вспомнить какое ее настоящее имя, но она так давно его не слышала. Наверное, с тех самых пор, как ее карьера артистки с треском провалилась, а семья и друзья отвернулись, и она осталась предоставленной самой себе.
- Зови меня Арлекина. Предпочитаю своё сценическое имя, - немного повернув голову в его сторону молвила она.
- Тогда я – Арлекин, - он гордо выпятил грудь, будто это было самым значимым достижением в его жизни.
Арлекина грустно покачала головой:
- Нет, твоё имя – Давид, и не забывай его, - она услышала его имя утром, когда директор давал распоряжение освободить для него стол.
- Какой дурак может забыть свое собственное имя?
Арлекина пожала плечами и отвернулась к зеркалу, давая понять, что разговор окончен.
Прошел год, как она начала работать уличным артистом. Работа заключалась в том, чтобы с раннего утра до позднего вечера ходить по мостовой и развлекать народ всевозможными представлениями и шутками.
Она была шутихой, и вначале ей нравилось прятать собственное одиночество за маской радости и широкой улыбкой, глупыми шутками и нелепыми выходками. А по вечерам, возвращаясь домой и снимая с себя веселый костюм, она обливалась едкими слезами и запивала все крепким чаем.
Ночью – слезы, днем – улыбки, и так изо дня в день.
Она начала прорисовывать черные слезы на белой маске. Приклеенные сценические ресницы с черными перьями трепетали после каждого взмаха век. Кроваво-красная помада резко очерчивала пухлые губы, контрастирующие с впалыми бледными щеками.
Она встала и начала прикреплять к залакированным волосам огромный шутовской колпак с колокольчиками на концах.
Весь ее костюм представлял собой комбинезон, верх которого был в виде корсета, а низ в виде лосин, с чередующимися в шахматном порядке черными и красными ромбами. На ногах были мягкие тапочки с загнутыми носами, на которых красовались колокольчики.
Она взяла со стола свой главный атрибут – улыбку, натянула ее на грустное лицо, затем потянулась за картами, перетасовала их с ловкостью заядлого фокусника и распахнула шторы их шатра, который на время теплых сезонов служил гримерной.
На нее хлынул оглушающий веселый гвалт народа и ослепляющий солнечный свет. Арлекина глубоко вздохнула и шагнула навстречу толпе.
Она изо всех сил старалась привлекать внимание: показывала фокусы с картами, прятала цветы в рукавах, рассказывала шутки, от которых хотелось плакать, а не смеяться, кувыркалась на асфальте и садилась на шпагат прямо перед людьми, чтобы хоть что-то заработать.
Ее питанием уже многие месяцы был черный хлеб и крепкий чай. Это было единственное, что она могла себе позволить, так как ей необходимо было платить еще за комнату в общежитии.
Сердце рвалось на части, когда люди проходили мимо нее, либо вообще не глядя, либо смотря с нескрываемым презрением. Многие ее отталкивали со словами:
- Не надоедай.
- Расплодилось их тут!
- Прочь от меня, воровка, - старушка больно стукнула сумкой со всего маху по руке, из которой тут же вывалились карты и вихрем закружились, поймав ветер.
Арлекина кинулась их ловить, чем привлекла к себе больше внимания, чем до этого. Все стали тыкать в нее пальцем и громко смеяться. Она пыталась подавить горькие слезы обиды. Её гордость была задета, рука болела, а карты, которые она сама себе выменяла в одной лавке за свой пустой кошелек, махали ей своими разноцветными лицами, будто прощаясь и разлетаясь все дальше по булыжной мостовой.
Внезапно кто-то схватил Арлекину за запястье. Она тихо охнула, так как боль пронзила ушибленную кисть. Это был директор уличных артистов. Он возвышался над ней словно гора, выпятив необъятный живот и утопая в своей рыжей скомканной бороде. Не церемонясь, он потащил ее к шатру, грубо затолкнул внутрь и произнес:
- Ты позоришь меня и всех артистов нашего уличного театра! Еще одна выходка и ты вылетишь отсюда! Ты совсем не приносишь деньги, на тебя только одни затраты!